скачать книгу бесплатно
Я грустила. Это было похоже на утрату.
Грустно, когда то, что раньше любил, становится меньше.
Как-то я приехала в одно из лет.
Реки не было вообще. Только камыш, черная жижа посередине и следы гусениц от тракторов, которые чистили дно.
Было чувство, что у меня отняли дом. Что я, бездомная, стою у развалин, а его больше нет.
Плакать я тогда не умела.
Так и таскала эту грусть с собой, пока на следующий год река не вернулась. И теперь ее снова видно из окна.
Сейчас из моего окна видно парковку. Десять-двенадцать машин закрывают обзор на детскую площадку. По утрам они истошно сигналят, чтобы их выпустили в город, а по вечерам срутся за место и возможность быстрее зайти в дом, чтобы упасть без сил. И речки никакой нет, только сухой арык, голая сосна да больной вяз.
Сарай
На самом краю города стоял гараж. А дальше – ничего.
?
Точнее, степь, ковыль, дачи, снова степь, потом кладбище, первые, вторые и третьи околки и конец цивилизации.
?
В гараже на краю вселенной – музыка, а над гаражом было черное глубокое небо и яркая Большая Медведица. И сухой горячий воздух дух из степи.
?
Гараж на самом деле был сарай. Когда-то там жили коровы, жевали сено и возвращали его коровьими лепешками, а теперь вот молодые парни притащили барабанную установку, гитары, усилители и колонки made in USSR и стали жарить рок где-то посередине степи.
Это была халупа из шлакоблоков. Внутри было грязно и прокуренно. На стенах висели вымпелы советских спортсоревнований, постеры рок-групп и углем нацарапанные пентаграммы.
На столе – скатерть из флага СССР и подсвечники-черепа.
?
В углу – обшарпанная барабанная установка, которую привезли из какого-то колхоза, выменяв на магнитофон. Вместо стула у нее был трухлявый пень, на котором когда-то кололи дрова. Из гитар – старая «Уралка» и неизвестной породы басуха.
Идеальное место для говнорока.
Мы тоже там были. Наряжались как на праздник, красили глаза поярче, но зачем, если в сарае темно и потом, после водки или молока, тоже темно и очень-очень долго идти домой.
Там, возможно, у кого-то и была любовь, но больше водка. И еще надежды на талант, которого не было, и великий рок-н-ролльный прорыв, который не настал.
А мы выросли, размякли, забыли про гитары, родили детей и стали программистами.
?
Но рок-н-ролл жив. И все еще летает над степью глухой гул тех барабанов и грязноватые выкрики электрогитары.
Аул
В школе нам говорили, что до Джетыгары здесь был Веселый аул, а почему веселый – не уточняли.
Детский мозг рисовывал добрых, веселых людей, которые залихватски добывали золото, весело вытаскивали из земли огромные самородки и были счастливы.
Аул и правда был веселым, но лишь потому, что там находился единственный в районе кабак. Там золотодобытчики пробухивали все заработанное, откармливая кабачников и государственную казну.
Двести лет прошло – все так же. Так же бухают копатели, так же пьют. Героин, правда, испортил все.
В пивнушку после работы, в магаз за пивом – как за хлебушком.
Но если завтра на работу, – ни-ни. Дышать в трубочку заставят. А если не продышишь, – ты безработный бомж.
А на выходных можно, потому что можно. В кабачок, пивнушку или просто домой через магазин. В сопли, в салат или в стелечку.
И мы там были, и мы так пили. А потом несли друг друга домой и падали лицами в сугроб.
Пить я так и не научилась. Так же быстро хмелею после второй кружки пива. Но здесь я могу пить на работе. Это называется дегустацией. Танины обволакивают полость рта, нос суетливо выискивает в бордовой жидкости чувственные ноты, о которых говорит сомелье, но находит больше спирт. Мерло, совиньон, шираз – все одно. Разбираться в вине я так и не научилась. Опыт «Таласа» в молодости испортил все.
Грязь
Грязь была везде весной и осенью. И не просто грязь, а липкая глиняная фигня, которая налипала на ботинки.
Десять шагов – и ты на 10 сантиметров выше. Вот тебе и ботинки на платформе.
Вместе с взрослением пришла и ответственность за свою обувь.
Тряпка, таз, нож. Я соскабливаю глину с подошвы и ненавижу глину. Глина вцепилась в них и уходить не собирается.
Я поддеваю ножом толстый пласт липкой земли, и он плюхается в воду, разбрызгиваясь на пол, ноги, и попадает в глаза.
Тонкие струйки грязной воды текут по моим запястьям и доходят до локтей. Грязная вода попадает в мелкие царапины, оставленные кошкой, и противно щиплет их. Грязь забивается под ногти и остается там надолго.
Но всего несколько лет назад мне нравилась грязь. Там, на даче, я набирала в руку теплую от солнца глину. Сжимала и разжимала руку.
Гладкая теплая субстанция вытекала из моих пальцев. Это было очень приятно. Хотелось делать это чаще.
А еще нравилось погружать руку в жидкую гущу и чувствовать покалывание, пощипывание.
Но вместе с этим накрывала тревога – вдруг в недрах этой гущи будет что-то опасное. Что-то, что сделает больно. Что-то, что ранит или убьет меня.
Шляпа
Недавно я выпила вина и расслабилась.
?
Надела шляпу, как у Боярского, и танцевала перед зеркалом под Фила Коллинза.
?
Думать о движениях было не нужно, музыка сама подсказывала, как двигаться руке или ноге, импульс плавно тек из плеча в руку, из локтя в кисть и обратно.
?
Мое отражение в зеркале было якорем, а комната вокруг меня плыла и менялась. Сначала было кафе на берегу океана в Индии, потом бар на Самуи, и вдруг я оказалась в своей комнате в Джетыгаре.
?
Мне здесь 14, я смотрю в зеркало, приклеенное к книжной полке. Эту полку сделал для меня корейский полуотчим. Я вижу свои темно-карие глаза, и они похожи на две черные дыры. Два колодца, через которые я вынырнула.
?
Я танцую и чувствую, что там все так же: позади меня кровать, еще шаг – и я ударюсь о нее ногой. На столе разбросаны учебники, а в шкафу – мое любимое мамино платье из голубого велюра.
?
За окном – зима.
За окном – снег и луна. А еще парк и речка, которая давно замерзла. И фонарь, вокруг которого, как мотыльки, вьются крупные снежинки.
В зале стоит бежевый телефон с диском. Его провода прикручены скотчем к линии и часто отходят. Из-за этого я пропускаю важные звонки и расстраиваюсь.
И баба жива, и диван тот же, старый, а кресла из моего младенчества: в красный горох, с ободранными кошкой подлокотниками. Пол скрипучий, деревянный, с отколупанной краской в некоторых местах. Мне очень не нравилось его мыть.
А потом ко мне подошел муж, обнял – и все. Снова я в Алматы, мне 36, и послезавтра опять начнется суетная жизнь. Но почему же мне кажется, что я была там по-настоящему?
Весна
В детстве у нас был черно-белый ламповый телевизор «Весна».
Мама и бабушка привезли его с собой, когда переехали из России.
Мне нравилось его смотреть. Мне хватало черного и белого на экране.
Мое воображение дорисовывало остальные нужные оттенки.
Я подрастала, а телевизор портился. Стал часто пропадать звук в самом интересном месте фильма, или начинала прыгать картинка. Меня это бесило. Мне казалось, я упускаю что-то важное. Где-то бурлит яркая, настоящая жизнь, а я тут стою перед молчаливым теликом с дергающимся экраном и ни хрена не могу сделать.
Горько было до слез. Я подходила и отчаянно колотила по нему кулаком. Так лампы вставали на свои места. Кино и блеск чьей-то жизни возвращались. Жизнь налаживалась.
Но телевизор подыхал. И однажды сдох совсем – что-то щелкнуло внутри и экран сузился до маленькой точки.
