скачать книгу бесплатно
– Если всё это делается перед учителями, а они не реагируют, может быть, ты преувеличиваешь серьёзность проблемы? – спросил отец.
– Вряд ли, – глухо ответил я.
– Надо искать разумные пути, – мягко сказала мама. – И самый разумный путь – это диалог. Мы можем собраться вместе с Ларисой Валерьевной, тобой и Глебом – и поговорить. Понять, откуда взялась неприязнь.
Здесь, на кухне, всё было привычным, настолько родным, что даже скучным. А главное – безопасным. Я знал: в этом доме меня никто не тронет. Сколько бы я ни ссорился с родителями, я был под их защитой.
Сейчас, сидя дома на кухне, я чувствовал себя в безопасности. Родители были рассудительны и спокойны, от них веяло уверенностью. В окружении привычных и скучных обоев, потёртой скатерти и стерильных манер, где самое серьёзное наказание – «мы с тобой не разговариваем», – было крайне трудно поверить, что в школе один человек избивает других. Идея не обращать внимания или устроить круглый стол с Ларисой – здесь исполнялась смысла. Я рассказал родителям всё – и теперь ход за ними. Не могут же они ошибаться в вопросе моей безопасности?
Факты говорили иное. Сейчас я и так старался быть невидимкой, не привлекать внимания, но это не останавливало поток издевательств. Подключение мамы скорее всего разозлило бы Глеба ещё сильнее, к тому же я выставил бы себя стукачом перед всем классом. Как ни заманчивы были эти пути, ступать на них было нельзя.
Раньше я всегда знал: каким бы скверным ни было моё положение, родители поругают, но помогут. Сегодня же мне впервые пришло в голову, что какие-то задачи могут оказаться им не под силу. Осознать, что помощи ждать неоткуда, было неожиданно тяжело.
– Не надо ничего говорить Ларисе. Будет только хуже. Я постараюсь сам как-то решить этот вопрос.
– Ты же говорил, что не знаешь, что делать, – сказала мама.
– Значит, подумаю ещё! Стучать – это точно плохая идея.
– Я предлагаю не стучать, а спокойно поговорить всем вместе.
– Хорошо, мам, я ещё подумаю над этим сам.
Ну, вот и всё. Возможности были исчерпаны. Оставалась лишь надежда: Глеб оставит меня в покое, и всё рассосётся само собой. За пределами этой надежды не было ничего, кроме обречённости.
Следующий день прошёл в обычном стиле: Глеб приставал, но обошлось без явных унижений. Перед уроком английского я вышел на минуту в туалет, а когда вернулся и открыл свой пенал, чтобы достать ручку, то обнаружил, что весь пенал внутри залит замазкой. Я невозмутимо закрыл его и выкинул в ведро.
Последним уроком шла история. На ней всегда творился полнейший бедлам, все орали и кидались чем попало. В меня несколько раз попадали бумажки и ластики, но я не обращал внимания, думая только о том, что учебный день совсем скоро закончится. За пять минут до конца урока в класс заглянула Лариса.
– А ну успокоились! Кадыков, сядь нормально! Сергей Павлович, они всегда у вас так себя ведут? Быстро достали ручки и начали писать!
Класс присмирел.
– После урока Кадыков и Савицкий – ко мне в кабинет.
Она вышла и закрыла за собой дверь.
Все снова начали орать, а я гадал, что же произошло. В том, что Лариса вызывала к себе Глеба, ничего странного не было – с его-то оценками. Ну а я тут при чём? Неужели она решила-таки провести беседу о нашем конфликте? Тогда я получу хоть какую-то поддержку, не став стукачом. Это было бы спасением.
Сориентироваться в ситуации нужно было раньше Глеба. Я собрал вещи заранее и сразу после звонка побежал на этаж ниже. Постучал в дверь кабинета Ларисы, вошёл. За двумя соседними партами сидели и разговаривали через проход Лариса и… моя мама.
– Мама?! Что ты здесь делаешь? – вскричал я. Ответ уже был мне известен.
– Спокойно, Миша! Присядь. Я пришла обсудить с Ларисой Валерьевной и вами вашу проблему.
– Но я же просил тебя не приходить!
– Знаю. Видишь, как получается: я пришла сама, ты меня не просил, так что никто не обвинит тебя в этом.
Я был совершенно оглушён. В класс вошёл Глеб. Он, как всегда, улыбался, но выглядел немного трусовато.
– А ты, должно быть, Глеб? – с улыбкой спросила мама.
– Да.
– Я мама Миши. Он рассказывал нам с мужем о том, что у вас возник конфликт, и я решила прийти, чтобы мы могли все вместе это обсудить. Садитесь.
Мы сели. Глеб смотрел невинным взглядом, я сохранял непроницаемое выражение лица.
– Давайте выслушаем всех по очереди, – сказала мама. – Расскажите, в чём у вас непонимание. Глеб?
– Да в общем-то нет никакого непонимания.
– Кадыков, отвечай нормально. Мы тут сидим не просто так, – вмешалась Лариса.
– Я не знаю, почему мы тут сидим.
– Ну хорошо. Миша? – спросила мама.
Я быстро пожал плечами.
– Миша, расскажи Ларисе Валерьевне то, что рассказывал нам с папой.
– Я не буду ничего рассказывать. Я просил тебя не вмешиваться в мои дела! – мой голос прозвучал неожиданно громко и плаксиво.
– Тише! Ты мой сын, и я не могу просто бросить тебя одного и не вмешиваться. Раз ты не хочешь, то я сама расскажу. Глеб, Миша говорит, что ты задеваешь его, толкаешь, воруешь вещи. Это правда?
– Может, такое было пару раз в шутку. Я не думал, что его это так обижает.
– В школе есть дисциплина, Кадыков, и она едина для всех. Ты не имеешь права приставать к другим ученикам, иначе этот разговор мы будем вести уже с директором, – заявила Лариса.
– Уверена, это не понадобится, – улыбнулась мама. – Глеб, теперь ты знаешь, что Мише твои шутки неприятны, и будешь более внимательно следить за собой. Верно?
Он кивнул.
– Вот и отлично! Хорошо, что мы друг друга услышали. Пожмите друг другу руки.
Я исподлобья глянул на Глеба. Тот с улыбкой протянул руку, и я пожал её.
– Можете идти, – сказала Лариса. Мы вышли из класса, а женщины остались разговаривать.
– Я не просил её приходить, – сказал я.
– Конечно, – с ехидной улыбочкой Глеб отправился вниз, в гардероб.
Придя домой, я закрылся у себя в комнате и не разговаривал с родителями. Мама поступила ужасно, и всё же меня не оставляла надежда: а вдруг она права? В конце концов, у меня ведь не было других вариантов. Глеб сказал, что просто не понимал, насколько мне неприятны его издёвки. Он сам протянул руку. Наконец, Лариса пригрозила директором, а Глебу с его успеваемостью проблемы не нужны. Он должен понять, что меня лучше оставить в покое и доставать кого-нибудь другого. Ложился спать я с надеждой на лучшее.
Когда на следующий день я зашёл в класс за минуту до звонка на первый урок, Костя зааплодировал, а девчонки прыснули в ладошки. Глеб сидел с извечной улыбочкой. Дима с Никитой уже сидели вместе. Пожав плечами, я невозмутимо уселся один за заднюю парту. Урок прошёл без особых происшествий, если не считать того, что Кадыков снова получил двойку. На перемене мне удалось выяснить у Димы причину бурного приветствия: Глеб потрудился прийти пораньше и рассказать всему классу о том, как Миша призвал на помощь свою мамочку. «Надеюсь, хоть ты не слушаешь эти бредни» – сухо буркнул я, внутри сгорая от стыда.
Если до разговора с Ларисой моя жизнь в школе была ужасной, то теперь она превратилась в ад. Глеб обозлился на меня, и удары сыпались градом. На физкультуре он до прихода учителя гонял меня пинками по залу. Из моего шкафчика пропала зимняя обувь – я ничего не сказал и пошёл домой в школьных ботинках. Зимние нашлись в луже у выхода из школы. При любой возможности Глеб декламировал матерные стишки в мой адрес, Костя подпевал ему, а остальные хохотали. Я делал вид, что ничего не замечаю.
Меня сковало отчаяние. Не видно было ни малейшего просвета, ни единого способа выбраться из этой трясины. Друзья – если их можно было так назвать – не могли меня защитить, а может, не хотели этого делать. Родители же только усугубили ситуацию. Снова обращаться к Ларисе было бесполезно: я лишь окончательно заклеймил бы себя стукачом. Даже если бы она подключила директора, это, по сути, тоже вряд ли помогло бы. Особняком стоял путь – обратиться в милицию, но и он не внушал надежд. Как таковых, у меня не было травм, которые можно было бы однозначно зафиксировать, а уж про матерные стишки вообще никто бы слушать не стал. Да, последуют вызовы родителей в школу, новые беседы… Глебу грозило внушение, как максимум – постановка на учёт, да и то – вряд ли. А вот мне гарантировался вечный позор.
Унижения продолжались месяц за месяцем. Нервы мои натягивались всё сильнее. Несмотря на это, я старался сохранять внешнюю невозмутимость. Когда мне казалось, что срыв уже близок – приходили каникулы. В это время я не общался с одноклассниками и старался верить, что Глеб про меня забудет. Но учёба возобновлялась, а вместе с ней – и мои унижения. Из-за постоянного ожидания удара я стал по-настоящему дёрганым. Напряжение и страх преследовали меня везде и достигали пика при приближении к школе. Даже уснуть мне теперь было непросто, особенно если в помещении находился кто-то ещё.
Всю последнюю четверть мои мысли занимало одно: лето. Глеба угрожали выгнать из школы за плохую успеваемость, но это было бы слишком хорошо, и на такое надеяться не приходилось. Тем не менее, три месяца без него – это же целая вечность. Мечты об этом помогали мне продолжать терпеть. И я дотерпел: седьмой класс закончился.
* * *
Лето, помимо свободы от Глеба, принесло и свои трудности. Родители отправили меня в подростковый лагерь в Турцию, где я продолжал вести себя в привычном стиле и немедленно обзавёлся новыми врагами. Меня начали шпынять, но почему-то здесь администрация всё же вмешалась, и из жертвы я превратился в обыкновенного изгоя. Появился новый срок, ради которого стоило терпеть: окончание смены. По сравнению с учебным годом это было сущим пустяком. После возвращения я заявил родителям, что в лагеря больше не поеду.
Восьмой класс начался так, будто летних каникул и не было: Глеб привычно продолжал охоту. Запас душевных сил, накопленный за время отдыха, оказался исчерпан уже за сентябрь. Страх и беспомощность поработили меня, полностью вернув к образу мыслей жертвы.
Год назад, в первой половине седьмого класса, я надеялся, что Глеб рано или поздно оставит меня в покое. Затем меня поддерживали мысли о лете, которое могло принести спасение. Теперь надежды не осталось.
Утро третьего октября началось непримечательно. Звучали какие-то отголоски матерной песенки в мою честь, но это был сущий пустяк. К тому же пел её не Глеб, а Костя. После второго урока мы с Никитой и Димой вместе спустились в столовую. Взяв бутерброды и сок, уселись втроём за один столик. Я потягивал сок через трубочку, когда на мой затылок обрушился удар. Голова дёрнулась вперед, от неожиданности я сжал пакет, и сок брызнул мне в нос. Тут же мой стул резко выдернули назад, и я повалился на спину. Остатки сока залили рубашку. Откашливаясь и скользя ладонями по мокрому кафельному полу, я перевернулся на живот и встал. Кадыков.
– Ой, Мишутка, прости. Я тебя не заметил! Надеюсь, не будешь мамочку звать?
Послышались смешки. За сценой наблюдала вся столовая. Друзья продолжали невозмутимо есть, будто не замечая происходящего. Я медленно помотал головой.
– Какой молодец! – сказал Глеб. – А теперь садись, ешь.
И он плюнул мне в лицо. Плевок пришёлся выше и попал в волосы. Я застыл.
– Ой, парни, вас не задел? – спросил Глеб у Никиты и Димы.
– Глеб, иди уже за свой стол, надоел, – ответил Никита.
Глеб, отходя, подмигнул и хлопнул меня по плечу. Ни на кого не глядя, я поднял свой портфель и отправился в туалет – отмываться.
На четвёртом этаже уроков у нас сегодня не было, и шанс встретить знакомых был невелик. Я тёр холодной водой волосы и рубашку, снова мочил руки и снова тёр, пока не начали неметь пальцы.
Из заляпанного зеркала глядел взъерошенный парень в мокрой белой рубашке. Макс Пейн в юности, не иначе. Мужественный герой, спасший девушку из бурной реки или, быть может, бившийся с врагами под дождем. На самом же деле – жалкий козёл отпущения, униженный двоечником. До начала этого кошмара я часто красовался перед девочками в классе, пошло и небрежно шутя. Теперь на их глазах меня растоптали подобно половой тряпке.
Прозвенел звонок.
* * *
Вернувшись домой после школы, я закрылся на защёлку и улёгся спиной на пол. Стены покрывали узоры – серебристые изгибы стеблей и листьев. Мой взгляд заскользил по ним, и некоторое время спустя мысли потекли столь же размеренно. Я ощутил спокойствие. Похоже, черта была достигнута, и вместе с этим пришло осознание, что за чертой есть что-то ещё. Теперь, когда цепляться было уже не за что, мне открывались новые возможности, ранее невидимые.
Итак, если отбросить эмоции… Можно ли утверждать, что быть избитым – хуже, чем быть униженным? Разве не этого – защиты своей чести – я ожидал от Серёжи, смотря на его мучения?
«Глеб убьёт тебя», – говорил страх.
«Да неужели?», – отвечал я. Кажется, Глеб не такой идиот, чтобы идти под суд по такому поводу. А ведь даже обычная драка может привлечь внимание, которое ему совсем не нужно.
«Ты ничего не сделаешь, – заявил страх. – Ты терпел бесчисленное множество издевательств и стерпишь ещё столько же. Точка».
* * *
На следующий день Кадыков явился только к середине второго урока. Когда прозвенел звонок и класс высыпал в коридор, я почувствовал щелчок пальцем по уху. Руки начали мелко дрожать, но показывать этого было нельзя. Я развернулся.
– Ну что, Мих, рубашку постирал? Мамочка не придёт разбираться? – спросил Глеб с издевательской заботой в голосе.
Дрожь во всём теле усиливалась. Стараясь не выдать её, я помотал головой.
Глеб был расслаблен: всё без сюрпризов. Опустив глаза, я постарался обойти его сбоку. А потом сжал кулак, повернулся и резко заехал Глебу по голове.
Удар пришёлся в ухо. Вышло не очень красиво, зато неожиданно и полновесно. Голова Глеба мотнулась в сторону, и он в ярости развернулся. Я ударил второй рукой, целясь в нос, но Глеб перехватил кулак и схватил меня за горло. Я вцепился в его кисть, пытаясь разжать пальцы, а он левой со всей силы ударил меня в лицо.
Бам! Его кулак был подобен молоту. Очертания Глеба смазались. Рука разжалась, коридор крутанулся вокруг меня, и я рухнул спиной на кафель.
– Ну ты и псих, – пробормотал Глеб. Сзади кто-то сдавленно усмехнулся.
Лёжа на спине, я рассеянно потрогал трясущимися пальцами нижнюю губу. Та потеряла чувствительность и, похоже, раздувалась. Я молча поднялся на ноги, стараясь не шататься, и отправился в туалет. Умывшись, я вернулся в коридор и прислонился к стене – неподалёку от всех. Никита скользнул по мне взглядом и отвернулся. Глеб травил байки.
В этот день он больше ко мне не лез. На одной из перемен Аня спросила:
– Миш, ты видел свою губу? Она распухла.
– Видел, есть такое. Пройдёт.
Родители тоже не оставили моё лицо без внимания.
– Что, опять этот Глеб? – недовольно спросил отец. – Может, пора ему напомнить, что в нашей стране есть милиция?
– Не надо, всё в порядке.
– Отдохни денёк, – сказала мама. – Приди в себя. Я позвоню Ларисе Валерьевне и скажу, что ты заболел.
– Нет, мне нужно идти. Нельзя показывать слабость сейчас.
– Не думаю, что твоих одноклассников настолько волнует твоя жизнь. Если хочешь, не буду говорить, что ты заболел. Скажу, что мы забираем тебя по семейным делам.
– Не надо, пожалуйста. Я пойду завтра в школу.
– А по-моему, тебе всё же лучше завтра отдохнуть, пусть губа пройдёт, – сказал отец.
– Она не пройдёт за один день. И не надо никому звонить, пожалуйста. А сейчас я хочу побыть один.
На следующее утро перед зеркалом я научился закатывать губу внутрь и слегка прикусывать её. Так со стороны почти не было видно, как сильно она опухла. Правда, маскировка спадала, стоило мне открыть рот, но сегодня мне вряд ли предстояло много разговоров.
На второй перемене Глеб, будто бы для пробы, отпустил одну из любимых матерных шуток про меня. Я медленно повернулся. Меня снова начало потрясывать. Глеб стоял в проходе между партами и смотрел со своей обычной ухмылкой. Но кое-что изменилось: теперь он был собран. Врасплох его было больше не застать. Я неторопливо двинулся вперёд.
– Опять хочешь получить, что ли? – удивлённо спросил он.
Я ударил правой. В этот раз всё получилось менее удачно. Руки у Глеба были длиннее, он уклонился и снова схватил меня за горло. Руками мне было его не достать, и поэтому я с силой пнул его ногой в живот. Это было всё равно что пинать стену – Глеб почти не покачнулся. Он шагнул вперед, сгибая руку, и толкнул меня со всей силы. Я полетел спиной в проход. Мне достало ума прижать голову к груди, и затылок остался цел. Падение на спину выбило из лёгких весь воздух.
