Кажется

Виктор Головин

Кажется

Глубокая осенняя ночь затянула город в свое влажное, прохладное покрывало. Улица, темная и зловещая, подсвечивалась лишь неоновым макияжем вывески нашего бара – одиноким рубином в чернильной темноте. Я стоял за стойкой, измотанный до предела, на исходе вторых суток без сна. Тело было чужим, тяжелым, словно налитым свинцом; ноги не слушались, превратившись в ватные столбы. Пальцы, онемевшие и холодные, с трудом сжимали шейкер. Отдав готовый коктейль гостю, я почувствовал, как почва уходит из-под ног – не физически, а экзистенциально.

И тут, сквозь кофеиновый туман, сквозь наваждение усталости, в сознании всплыла простая, но чудовищная по своей ясности мысль: я не чувствовал себя счастливым уже лет пять. Не просто не радовался, а именно не чувствовал счастья – этой базовой, фундаментальной легкости бытия. Мысль накатила, как ветер перед самым штормом – тяжелым, гнетущим, предвещающим полное разрушение. Рассудок, размягченный бессонницей и переизбытком кофеина, начал подкидывать картинки: по краям зрения зашевелились странные, едва различимые силуэты, тени, лишенные источника. Галлюцинации? Скорее, призраки моей собственной усталости, явившиеся поглумиться.

Бар понемногу пустел; гости, один за другим, тянулись к выходу, возвращаясь в свои, наверное, нормальные, наполненные смыслом жизни. «Неужели этот сумасшедший день, пропитанный горечью, наконец-то закончится? Хотя… каждый мой день был и будет таким», – пронеслось у меня в голове со спокойной, обескураживающей ясностью. Каких-то надежд на обретение счастья я не питал уже давно. Это чувство – легкое, солнечное, удовлетворенное – казалось, было навсегда утеряно где-то в глубоких архивах памяти, на самой дальней полке подкорки.