скачать книгу бесплатно
– Ступай, – отрезал мунши. – Довольно с меня твоей болтовни. У тебя есть хижина. Ступай и кали зерно. Или торгуй своим иссохшим телом, мне все равно. И передай своему сыну, чтоб поискал себе другое поле.
Старуха беспомощно зарыдала.
– Вон отсюда! Или ты не только тупая, но и глухая?
– Нет у вас ничего святого, – запричитала женщина, всхлипывая и рыдая, – ничего человеческого. Когда-нибудь настанет час расплаты. Господь взвесит ваши поступки и скажет…
– Что? – Мунши вскочил и уставился в морщинистое лицо старухи с заплаканными глазами и перекошенным ртом. – Что? Что ты сказала? А я еще думал вас помиловать, но теперь-то я знаю, что должен делать. Мой долг – гнать таких людей с земли наваба-сахиба! Вы годами пользовались его добротой и щедростью! – Он обратился к техсилдару: – Гоните взашей старую ведьму. Вышвырните ее из форта и скажите своим людям, чтобы к вечеру духу ее не было в нашей деревне. Это научит ее и ее неблагодарного сына…
Он умолк на полуслове и уставился перед собой – не в наигранном страхе, а в самом настоящем, непритворном ужасе. Рот его раскрылся и захлопнулся, он часто задышал, не издавая при этом ни звука, и кончиком языка потянулся к усам.
Прямо на него шел белый от ярости Ман. Он двигался по прямой, не глядя по сторонам, точно заводной робот, и в глазах его горела жажда крови.
Техсилдар, старуха, слуга, сам мунши – никто не смел пошевелиться. Ман схватил мунши за жирную щетинистую шею и принялся трясти. Яростно, изо всей дурной силы, почти не замечая страха в его глазах. Оскаленное, ощерившееся лицо Мана вселяло ужас. Мунши сдавленно охнул и вскинул руки к шее. Техсилдар сделал шаг вперед – всего один. Внезапно Ман отпустил мунши, и тот рухнул прямо на свой столик.
Минуту никто ничего не говорил. Мунши охал и кашлял. Ман не мог поверить в содеянное.
Почему слова мунши пробудили в нем такую ярость, вызвали такую несоразмерную реакцию? Надо было просто наорать на подлеца и припугнуть его Божьей карой! Ман помотал головой. Варис и техсилдар одновременно двинулись вперед: один к Ману, второй к мунши. Старуха в ужасе разинула рот и тихо залепетала себе под нос: «Ай, Алла! Ай, Алла!»
– Сахиб! Сахиб! – прохрипел мунши, наконец обретя дар речи. – Хузур ведь понимает, что я просто пошутил… Так уж привык с этими… я же не хотел… славная женщина… ничего ей не будет… и поле останется ее сыну, кому же еще… Пусть хузур не думает… – Слезы покатились по его щекам.
– Я уезжаю, – отрезал Ман. – Найдите мне рикшу. – Он сознавал, что еще чуть-чуть – и он убил бы этого человека.
Живучий мунши вдруг подскочил и бросился в ноги Ману, принялся гладить их руками и бодать лбом. Растянувшись на полу, задыхаясь и не стыдясь подчиненных, он завыл:
– Нет-нет, хузур, умоляю, заклинаю, не губите меня! Это была шутка, просто я так выразился, пошутил неудачно, что? вы, никто такое всерьез не говорит, отцом и матерью клянусь!
– Не губить вас? – ошарашенно переспросил Ман.
– У вас же завтра охота! – выдохнул мунши.
Он прекрасно сознавал, что над ним висит двойная угроза. Отец Мана – Махеш Капур. Такой неприятный случай не поможет дому Байтаров заручиться расположением министра. Вдобавок Ман дружит с Фирозом, а нрав у юноши вспыльчивый… Отец его любит и иногда даже прислушивается к нему. Страшно подумать, что будет, если наваб-сахиб (привыкший считать, что можно властвовать ласково и милосердно) узнает, как мунши угрожал несчастной старухе.
– Охота? – недоуменно переспросил Ман.
– И одежда ваша еще в стирке…
Ман с отвращением отвернулся. Он велел Варису идти с ним, вернулся в свою комнату, сгреб все вещи в сумку и покинул стены форта. Кликнули рикшу. Варис хотел проводить его на станцию, но Ман ему не позволил.
Напоследок Варис сказал:
– Я выслал навабу-сахибу немного дичи. Узнайте, пожалуйста, получил ли он ее? И передайте горячий привет этому старику, Гуляму Русулу, который здесь работал.
10.10
– Ну, выкладывай, – сказал Рашид своей четырехлетней дочери Мехер, когда они сидели на чарпое[19 - Чарпой – традиционная плетеная скамья, нередко используется в качестве уличной кровати.] во дворе дома его тестя, – что нового ты узнала, чему научилась?
Мехер, сидевшая на коленях у папы, тут же выдала свой вариант алфавита урду:
– Алиф-бе-те-се-хе-че-дал-бари-йе!
Рашид остался недоволен.
– Очень уж сокращенная у тебя версия получилась. – Он заметил, что во время его пребывания в Брахмпуре образованием Мехер никто не занимался. – Ну же, Мехер, ты ведь умная девочка, ты способна на большее.
Хотя она действительно была умной девочкой, никакого особого интереса к алфавиту она не продемонстрировала: лишь добавила к своему списку пару-тройку букв.
Мехер была рада видеть отца, но поначалу – когда вчера вечером он вошел в дом, пробыв в отъезде несколько месяцев, – очень его стеснялась. Матери пришлось долго ее уговаривать и даже подкупить пирожным, чтобы она согласилась поприветствовать Рашида. Наконец девочка неохотно протянула:
– Адаб арз, чача-джан.
Мать очень тихо поправила ее:
– Не чача-джан, а абба-джан[20 - Чача – дядя (хинди). Абба – отец (урду).].
Мамины слова вызвали у Мехер новый приступ застенчивости. Впрочем, Рашид быстро вернул себе расположение дочери, и теперь та вовсю болтала с папой, как будто и не расставалась с ним на долгие месяцы.
– Что продается в вашем деревенском магазинчике? – спросил Рашид, надеясь, что Мехер проявит большую подкованность в более практических вопросах.
– Сладости, соленья, мыло, масло, – ответила дочка.
Рашида удовлетворил этот ответ. Он покачал Мехер на колене, попросил поцелуй и тут же его получил.
Чуть позже из дома вышел тесть Рашида – добрый здоровяк с коротко подстриженной седой бородой. В деревне его называли Хаджи-сахибом – за то, что лет тридцать назад он совершил паломничество в Мекку.
Увидев, что зять и внучка до сих пор праздно болтают во дворе и даже не думают собираться, он сказал:
– Абдур Рашид, солнце все выше. Если хотите выехать сегодня, то вам пора. – Он помолчал. – Не забудь за каждой едой брать себе по большой ложке масла гхи из этой банки. Я всегда слежу, чтобы Мехер ела гхи, поэтому у нее такая здоровая кожа и глазки блестят, как бриллианты.
Хаджи-сахиб наклонился к внучке, взял ее на руки и обнял. Мехер, сообразив, что они с сестричкой, матерью и отцом уезжают в Дебарию, крепко прильнула к своему нане и вытащила у него из кармана монетку в четыре анны.
– И ты с нами поезжай, нана, – потребовала она.
– Что ты там нашла? – всполошился Рашид. – Положи обратно! Скверная, скверная привычка… – Он покачал головой.
Однако Мехер умоляюще взглянула на нану, и тот позволил ей оставить добытое незаконным путем. Ему было грустно расставаться с родными, но что поделать? Он ушел в дом за дочерью и малышкой.
Наконец из дома показалась жена Рашида. Она была в черной парандже с тонкой сеткой на лице, а в руках держала младенца. Мехер подбежала к матери, потянула ее за подол паранджи и попросила дать ей ребеночка.
– Не сейчас, Муния спит. Попозже, – мягко ответила ей мать.
– Подкрепитесь перед отъездом. Или хотя бы выпейте по стаканчику шербета, – сказал Хаджи-сахиб, который несколько минут назад всех поторапливал.
– Хаджи-сахиб, нам пора, – сказал Рашид. – Еще ведь за город нужно успеть.
– Тогда я провожу вас на станцию.
– Не нужно, мы не хотим вас беспокоить, – сказал Рашид.
Старик медленно кивнул, и вдруг на его серьезное лицо легла тень не просто озабоченности, а тревоги.
– Рашид, я волнуюсь… – начал он и умолк.
Рашид, глубоко уважавший тестя, вчера излил ему душу и рассказал про визит к патвари, однако не это стало причиной волнений старика.
– Прошу вас, не тревожьтесь, Хаджи-сахиб, – сказал Рашид.
Лицо его тоже мимолетно омрачила боль, но потом он занялся сумками, жестянками и прочим багажом, а через несколько минут они отправились в путь – по дороге, что вела за пределы деревни. Автобус, который шел в город и на станцию, останавливался возле маленькой чайной на деревенской окраине. Здесь уже собралась небольшая толпа путников и толпа побольше – провожающие.
Автобус с грохотом и лязгом остановился рядом с ними.
Хаджи-сахиб со слезами обнял сперва дочь, а потом и зятя. Когда он обнимал Мехер, та нахмурилась и пальчиком провела по его щеке, ловя слезу. Ее младшая сестра все это время крепко спала, хоть ее и перекладывали с одной руки на другую.
Все засуетились и начали садиться в автобус, кроме двух пассажирок – молодой женщины в оранжевом сари и девочки лет восьми, очевидно ее дочери.
Молодая обнимала женщину постарше, вероятно свою мать, к которой приезжала в гости (или старшую сестру). При этом она рыдала в голос. Обе неистово, даже несколько театрально обнимали другу друга, выли и причитали. Молодая горестно охнула и воскликнула:
– А помнишь, как я однажды упала и разбила коленку!..
Вторая провыла:
– Ты мое солнышко, кровинушка ты моя!..
Маленькая девочка в пыльно-розовом сари и с розовой лентой на косичке закатила глаза. Ей было невыносимо скучно.
– Ты меня кормила, растила, ты все мне давала, все… – не унималась молодая женщина.
– Ненаглядная ты моя, как же я тут без вас!.. Ох, боже мой, боже мой!
Спектакль длился несколько минут, причем женщинам не было никакого дела до неистово сигналившего водителя. Уехать без них он не мог – остальные пассажиры ему не позволили бы (хотя зрелище изрядно наскучило и им).
– Что происходит? – тихим обеспокоенным голосом спросила жена Рашида.
– Ничего-ничего. Они же индуски.
Наконец молодая женщина и ее дочь сели в автобус. Первая выглянула в окно и продолжала рыдать. Чихая и кряхтя, автобус тронулся с места. В считаные секунды женщина успокоилась, замолчала и переключила внимание на ладду: разломила его пополам и дала одну половинку дочери, а вторую съела сама.
10.11
Автобус был неисправен и раз в несколько минут останавливался. Принадлежал он гончару, который решил самым неожиданным и удивительным образом сменить профессию – настолько удивительным, что остальные местные представители его ремесла и касты принялись всячески его травить и унижать, пока не сообразили, как удобно стало добираться до станции. Гончар был и водителем, и механиком: он кормил свой автобус, подливал ему различные жидкости, ставил диагнозы по чихам и ложным предсмертным хрипам – словом, всеми правдами и неправдами гнал по дороге эту тушу. Облака сизого дыма поднимались над двигателем, масло текло, вонь паленой резины била в нос, когда водитель жал на тормоза; пару раз спускали шины. Разбитое дорожное покрытие – поставленные на попа кирпичи – было все в ямах, а про амортизаторы эта развалюха либо никогда не слышала, либо давно забыла. Каждые несколько минут Рашид чудом избегал кастрации. Коленями он то и дело утыкался в спину другому пассажиру, потому что у сиденья впереди не было спинки.
Впрочем, постоянные клиенты гончара ни на что не жаловались. Такая поездка была на порядок быстрее и удобнее, чем два часа трястись до города на телеге. Когда автобус в очередной раз совершал непредвиденную остановку, кондуктор высовывался в окно и осматривал колеса. Потом на улицу выскакивал еще один человек с кусачками в руках и нырял под автобус. Порой они останавливались только затем, чтобы водитель мог перекинуться парой слов со встречными знакомыми. Он совершенно не стеснялся при необходимости задействовать своих пассажиров. Когда надо было завести автобус с толкача, он оборачивался и на певучем местном диалекте вопил на весь салон:
– Арэ, ду-чар джане утари ауу! Дхакка лагауу![21 - Ну-ка, двое, живо на улицу! Подтолкне-о-ом! (хинди) За перевод фраз с хинди и бенгальского переводчики выражают благодарность коллективу кафедры индийской филологии СПбГУ.]
А когда автобус должен был вот-вот завестись, он подбадривал остальных таким боевым кличем:
– Ай джао бхаийа, ай джао! Чало хо![22 - Давай, братец, дава-а-ай! Погнали-и-и! (хинди)]
Особенно водитель гордился табличками и предупреждениями (на стандартном хинди), размещенными в салоне автобуса. Над его сиденьем, к примеру, было написано: «Очень важная персона», а еще: «Не разговаривать с водителем во время движения». Над дверью красовалось объявление: «Высадка пассажиров разрешена только после полной остановки транспортного средства». Вдоль одного из бортов кроваво-красной краской было выведено: «Запрещается провозить заряженное огнестрельное оружие и садиться в автобус в нетрезвом виде». Коз провозить, видимо, не запрещалось, в автобусе их ехало сразу несколько.
На полпути к станции автобус остановился возле очередного чайного киоска, и вошел слепой мужчина. Лицо его с маленьким вздернутым носом было покрыто наростами, напоминающими цветную капусту. Он передвигался с помощью трости, которой нащупывал себе путь. Слепой издалека узнавал нужный ему автобус по характерным звукам, которые тот издавал, а людей узнавал по голосам. Он явно любил поговорить. Одну штанину он засучил выше колена, а другую оставил как есть. Возведя очи горе, он вдруг беспечно и фальшиво заголосил:
О Ты, Кто Дал Нам Все,
Спаси от нищеты!
Уж лучше смерть пошли,
Чем бедности несчастья.
Распевая эту и подобные ей песенки, он стал ходить по автобусу, выпрашивая мелочь и укоряя скупцов стихами соответствующего содержания. Рашид был одним из самых щедрых благодетелей, и слепой сразу же узнал его по голосу.
– Что? – вскричал он. – Ты провел у тестя всего две ночи? Стыд-позор! Надо больше времени проводить с женой, ты ж молодой еще, прыткий! А кто это плачет? Не твой ли ребенок? И не твоя ли жена сидит рядом? Ах, жена Абдура Рашида, если ты сидишь в этом автобусе, прости несчастному его неразумные речи и прими его благословение! Да пошлет вам Господь еще множество сыновей с такими же могучими глотками! Подайте на пропитание… Подайте… Господь вознаграждает щедрых… – И он двинулся дальше по проходу.
Мать Мехер густо покраснела под паранджой, потом вдруг захихикала, а через минуту заплакала. Рашид ласково положил руку ей на плечо.
Попрошайка вышел на конечной – у железнодорожной станции.
– Мир всем вам, – сказал он на прощанье. – Здоровья и счастливого пути всем, кто путешествует Индийскими железными дорогами.
Рашид выяснил, что поезд задерживается всего на несколько минут, и расстроился. Он хотел взять рикшу и съездить на могилу старшего брата: кладбище находилось в получасе езды от этого небольшого городка. Именно на этой станции его брат и погиб три года назад, упав под поезд. Прежде чем весть дошла до семьи, жители города позаботились о том, чтобы предать земле его изувеченные останки.
Был уже почти полдень, стояла невыносимая жара. Они не просидели на перроне и нескольких минут, когда жена Рашида вдруг задрожала всем телом. Рашид молча взял ее за руку и тихо произнес:
– Понимаю, ты расстроена. Я тоже хотел его навестить. В следующий раз обязательно навестим. Сегодня не успели. Поверь, мы не успели бы: поезд скоро прибудет. Да и куда мы поедем с такой поклажей?
Малышка, которую уложили на импровизированную кроватку из сумок, продолжала крепко спать. Мехер тоже устала и задремала. Глядя на них, Рашид начал клевать носом.
Его жена ничего не говорила, только тихо стонала. Сердце бешено колотилось в ее груди, и взгляд у нее был немного ошалелый.
– Ты вспоминаешь бхайю[23 - Старший брат (хинди).], да? – спросил он.
Жена вновь безутешно заплакала и затряслась. Рашид ощутил в затылке какое-то странное давление. Он взглянул на ее лицо, красивое даже сквозь тонкую завесу (наверное, Рашид просто знал, что оно красивое), и заговорил опять, не выпуская ее ладони и гладя ее по лбу:
– Не плачь… Не плачь, разбудишь Мехер и малышку. Скоро мы покинем это неприятное место. К чему горевать, к чему убиваться, если ничего уже не поделаешь… Знаешь, тебе, наверное, голову напекло. Сними чачван[24 - Чачван – сетка из конского волоса, прикрывающая лицо мусульманки при ношении паранджи.], пусть твое лицо овеет ветерок… Если бы мы поехали, пришлось бы торопиться, а то и на поезд опоздали бы… И еще целую ночь провели бы в этом ужасном городе. В следующий раз мы найдем время, обещаю. Это я виноват, надо было выйти из дома на час раньше. Как знать, может, тогда я сам не выдержал бы горя… Да еще автобус без конца останавливался, столько времени потеряли. А теперь времени нет, поверь мне, бхабхи…
Он назвал ее как раньше – невесткой, женой брата. Ведь она действительно была женой его брата, а Мехер – их дочерью. Рашид женился, потому что такова была предсмертная воля его матери. Она не могла допустить, чтобы ее внучка осталась без отца, а невестка (которую она искренне любила) без мужа.
«Позаботься о ней, – сказала она Рашиду. – Она хорошая женщина и станет тебе доброй женой».
Рашид заверил мать, что исполнит ее волю, и сдержал это трудное, ко многому обязывающее обещание.
10.12
Глубокоуважаемый мауляна[25 - Мауляна (араб. покровитель, защитник) – исламский религиозный титул.] Абдур Рашид-сахиб!
По долгом размышлении, без ведома моей сестры и опекунши я все-таки берусь за перо. Я решила, что Вы захотите узнать, как у меня обстоят дела с арабским в Ваше отсутствие. Обстоят они хорошо. Я занимаюсь каждый день. Поначалу сестра пыталась навязать мне другого учителя на время Вашей отлучки – старика, который только бубнит себе под нос, кашляет и даже не пытается исправлять мои ошибки. Но я была так недовольна, что Саида-апа в конце концов отказалась от него. Вы никогда не прощали мне ошибок, а я тут же кидалась в слезы и думала, что ни на что не гожусь. Но и слезы мои не могли Вас разжалобить: Вы не упрощали мне задачу, когда я наконец приходила в себя. Теперь-то я понимаю, что Ваш подход к обучению был самый верный, и скучаю по нашим урокам: на них я должна была трудиться не покладая рук.
Сейчас я почти все время провожу в хлопотах по дому. Апа не в духе – думаю, ее злит новый музыкант, который без души играет на саранги. Поэтому я даже боюсь ее спрашивать, нельзя ли мне заняться чем-то новым и интересным. Вы мне советовали не увлекаться романами, но я больше ничего не могу придумать – только за книгой и коротаю время. Еще я каждый день читаю Коран и выписываю из него отрывки. Приведу для примера несколько цитат из суры, которую сейчас читаю. Постараюсь проставить все огласовки, чтобы Вы увидели мой прогресс в каллиграфии. Боюсь только, что никакого прогресса нет. Без вас мои навыки каллиграфии в лучшем случае стоят на месте.
