скачать книгу бесплатно
– Ветрова, – не поворачиваясь, ответила она. – Николаевна.
Зря она, наверное, все это затеяла. Стало жарко. В одно мгновение она вспотела, и уже в который раз за утро чуть не расплакалась.
Ребята за спиной начали хихикать и перешептываться.
– Тихо! – приказала учительница. – Странно, в списке тебя нет. Ты точно в первом «А»?
– Точно! – не моргнув глазом подтвердила Любка, решив идти до конца, а дальше будь что будет. – Меня только-только должны были записать.
– Новенькая? – облегченно вздохнула учительница. – Я еще не знаю, кто у меня, два дня назад вышла из отпуска. Хорошо, Любовь Ветрова, сними курточку, повесь на вешалку и садись за свободную парту.
Любка не поверила ушам! Она напряглась – ее не выгоняют? Сердце от радости чуть не выпрыгнуло из груди. Возможно, просто еще не поняли… И вдруг почувствовала, как руки учительницы ее поднимают, подталкивая к вешалке, и берут из рук портфель.
– Люба, ты не больна? – озабочено поинтересовалась она, почувствовав негнущиеся Любкины руки.
– Нет, бежала просто!
Место Любке досталось за последней партой, все остальные были заняты. Как только она села позади всех, стало спокойнее. Видеть ее могла только учительница, которая была далеко, зато она могла рассматривать класс, ребят и учительницу сколько влезет. Класс был просторный, светлый, с высокими потолками, с длинной вешалкой на стене и двумя шкафами, с огромной коричневой доской и круглой до потолка печкой в углу, покрашенной в голубой цвет.
– У нас сегодня короткий учебный день, – учительница с указкой прошлась по рядам. – Мы познакомимся, обсудим правила поведения в школе, запомним, что должен иметь при себе первоклассник, а потом пойдем на торжественную линейку. После этого вы разойдетесь по домам. Те, что живут в интернате, отправятся в столовую, а после поднимутся на второй этаж здания интерната, и вам покажут, где вы будете жить. Но завтра никто из вас не должен опоздать.
«Значит, здесь много деревенских!» – догадалась Любка.
Она знала, что при школе существует интернат, в котором живут школьники с понедельника по субботу, а вечером за ними приезжают на лошадях. Зданий интернатов было три, они с матерью часто проходили мимо них. В одном жили мальчики, в другом девочки, а в одном мальчики и девочки младших классов.
На торжественной линейке десятиклассник подарил ей цветы и еще один набор первоклассника. Так что, теперь у нее была еще одна коробка карандашей с шестью карандашами, вдвое больше ручек и тетрадей, два альбома, две коробки счетных палочек, еще одна резинка и линейка. Слава богу, что верхом на десятикласснике, с золотым колокольчиком с красной лентой в руке проехала не Нинка, а то мать бы завидовала Нинкиной матери еще больше. Кто не захотел бы иметь девочку, которую рассмотрела вся школа? Первому «Б» Любка старалась на глаза не попадать, прячась за спинами, но сама она очень даже интересовалась всеми своими подружками. Страх у нее прошел, теперь ее разбирало любопытство. Нинка, конечно же, подлизывалась к своей учительнице и всюду ходила с ней за руку, а Ленка поблизости.
Но потом всех повели обратно в класс. Там им рассказали о школе, об учителях, о том, что они будут проходить и чему учиться. Оказывается, все книги носить не надо было, только букварь, тетрадку и ручку. А еще математику, когда учительница попросит. И сменную обувь, которая хранилась в шкафу.
Домой Любка шла не торопясь, наслаждаясь своим счастьем. Никаких трудных задач и вопросов им не задавали. И учили всему постепенно, а не так, чтобы пришел и все-все надо знать. «Я справлюсь!» – размышляла она, оценивая свои впечатления. Теперь, наверное, той школы, в которую увозили непонравившихся и ненужных детей, можно было не бояться. Она пока только не знала, как обо всем расскажет матери.
– Вы извините, что сразу не разобрались… – оправдываясь, виновато произнесла учительница. – Пришел человек, в форме, с портфелем, с книгами… В первый день, пока их не знаешь, трудно сориентироваться.
Любка и мать сидели в учительской, в здании, в котором учился Сережа. Она училась уже две недели. И даже успела получить две четверки и пятерку. Одну по рисованию, одну за правильно сосчитанные палочки, и одну за красиво приклеенные в альбоме листья клена и малины. Про малину только она догадалась. Заработать оценку по письму пока не получалось, палочки выходили кривые, а иной раз рука так сильно начинала дрожать, что ручка оставляла глубокий ломаный след даже на парте. Пожалуй, попала бы в отстающие, если бы учительница ставила плохие оценки. А когда учительница пыталась ей помочь, руки становились деревянными.
– Ты не волнуйся, Москва тоже не сразу строилась! – успокаивала ее учительница и хвалила за те, которые были написаны, как надо.
Ну, палочки получались кривыми не у нее одной – и Любка терпеливо выводила одно и то же снова и снова. Она исписала в тетради уже пять листочков, почти половину тетрадки.
– Если уж нельзя, ладно, закрою дома, – вздохнула мать. – Что, совсем у нее не получается?
– Ну что вы! Девочка учится, старается! Никаких особых трудностей у нее нет. Разве что, когда начинает нервничать…
– Тина, чего ей дома одной сидеть? Пиши заявление, что разрешение даешь, – махнула рукой завуч. – Чтобы у нас потом проблем не было.
Мать посадили за стол директора, дали ручку и бумагу. А спустя час, забрав Николку из садика, Любка и мать шли по полю домой.
Мать долго молчала.
– Вот чего втемяшилось в голову, то и творишь! – похоже, она не знала, обругать ее или поставить поступок в заслугу. – Как же ты умудрилась-то? Кто надоумил?
Любка не ответила. Она надеялась, что мать ее похвалит, будет гордиться, но этого не произошло. Зато теперь она первоклассница на законном основании, можно не прятаться от Нинки и Ленки, и с благодарностью вспоминала волшебников. Знай они, непременно бы порадовались. Она еще несколько раз ходила к тому месту, где нашла дорогу, изучила каждый кустик, но дорога так и не появилась. И что бы ни говорили взрослые, выдумкой она волшебников не считала.
И вспоминала темный мрак, который постоянно напоминал о себе. Теперь он обязательно обнаруживала его на человеке, который был врагом, даже если хотел казаться другом – и сразу начинались неприятности. Мрак оказался хитрым и коварным, как будто знал, чего она боится. Порой он нападал даже учительницей, которой Любка из последних сил старалась понравиться. Она уже начала понимать, что и в этой, обычной школе, ей придется несладко.
Оказывается, интуитивно она и раньше его чувствовала…
Но не будешь же с кулаками бросаться на взрослого дяденьку или тетеньку, чего доброго, в тюрьму посадят! И про приступы догадались, начиная сторониться. Иногда специально дразнить, чтобы увидеть, как это происходит. Сначала о болезни разболтали по всей школе Нинка и Ленка. Как-то вдруг, в один день, вокруг стало пусто, а девочки перестали с нею разговаривать. А если она на перемене к ним подходила, смотрели с ужасом, будто она заразная. Ей стало страшно и больно, но зато она останется дома, с матерью и Николкой, и нет забора, через который не перелезешь!
Глава 11
Любка с тоской смотрела на звезды. Крупные, они равнодушно взирали на то, что творилось в подлунном мире. Два волшебника ушли, а вместе с ними все, о чем она могла мечтать. Но каждый раз, как проходил слушок, что видели волков, невольно прислушивалась, обращая внимание на все мелочи.
У нее не осталось на память даже портфеля, который кто-то изрезал бритвой.
В школе.
От воспоминаний защемило сердце, навернулась непрошеная слеза. Она уже не верила в придуманную ею сказку. И снова Любка подумала, что в жизни нет ничего, за что бы она могла держаться. Ни в школе, ни дома. Пожалуй, она уже верила матери, которая говорила, что стало бы легче, если бы не было ее. А если и не верила, как могла доказать, что это не так? Каких только обидных слов не придумывала мать, чтобы плюнуть в нее, а потом могла спокойно начать разговаривать, как будто ничего не случилось. А она в это время лишь смотрела на нее, потому что в груди не оставалось жизни – только боль и отчаяние.
Любка размазала слезы, сидеть в сугробе было холодно.
И голодно.
И с тоской подумала о том, что мать с Николкой уже, наверное, истопили печку и испекли картошку, и ждут ее, укрывшись теплым одеялом. Ей пока к ним было нельзя, свет в окне еще не погас. А значит, отчим не уснул и в любой момент может пойти их искать.
Теперь они жили в другом доме, недалеко от центра села. Переехали сразу после смерти бабушки. Она как раз пошла во второй класс. Раньше они жили на одном конце села – тот угол села еще считался самостоятельной деревней, которая однажды примкнула к центральной усадьбе, а сейчас дом стоял недалеко от центра, но тоже почти на краю. До крутых угоров, поросших соснами, где село заканчивалось, осталось шесть домов. Дом был старенький и маленький, без бани, без колодца, с покосившимися окнами и гнилыми бревнами – много хуже того, который они продали. Колодцев тут никто не копал, пользовались колонками. А бани у них и в старом доме не было, ходили к дяде Андрею, пока бабушка была жива. Но в последнее время мыться приходилось дома, между дядей Андреем и матерью пробежала кошка. А здесь баня была казенная, и близко, минут пятнадцать. Она Любке понравилась: воды навалом, и мойся хоть целый день, а еще недорого продавали веники.
Дом мать продала и теперь жалела. Говорила, что это из-за нее пришлось переехать, что будто бы она слишком часто бегала к дяде Андрею…
Даже пройти через их огород на поле, по которому ребята ходили в школу, в последнее время стало считаться, будто она уже пришла в гости. Этого понять она никак не могла. По их огороду тоже нет-нет, да ходили, но ни матери, ни ей в голову не пришло бы поставить это соседям в вину. Просто так было ближе. А то, что двоюродные братья Сережа и Леша, да и бабушка, пока была жива, ее угощали, так ведь сама ничего не брала. К тому же, она, наверное, угощала их чаще, таская из дома шаньги.
И чтобы не говорила людям мать, Любка была уверена, просто дядя Андрей потребовал вернуть долг… Но зачем же чернила ее? Теперь уже на новом месте, все так и думали, посматривая на Любку с неприязнью, будто ждали, что она обязательно начнет доставлять им неприятности. Перед людьми мать выгораживала дядю Андрея, чтобы думали, будто она живет с ним дружно. Тогда почему она продала свой дом и смогла купить только этот, который и домом-то не назовешь?
И снова жаловалась, что нет денег.
Отчим появился в доме на первое мая позапрошлого года, она как раз заканчивала третий класс, а на девятое мая переехал к ним со своими вещами.
Привела его все та же Нинкина мать, которую Любка ненавидела всею своею душою, как и Нинку. После того, как они переехали, переехала и Нинка – и теперь они жили на соседней улице в финском доме, построенном из камня. Отчим только что вернулся из тюрьмы, жить ему было негде. В тюрьму его посадили на десять лет, за убийство человека табуреткой, но вернулся на два года раньше – выпустили за хорошее поведение. Но сам он вину не признавал, жалуясь, что тот на него набросился, а он только защищался, и его оболгали.
Мать поначалу не то, чтобы обрадовалась, но как-то расцвела, все же теперь в доме был мужик. Старалась создать уют: повесила новые шторы, помыла окна и прокопченные бревна, намекая, что надо бы обить их фанерой, чтобы было теплее, и поклеить обоями, как у людей.
Отчим никогда не говорил матери ни да, ни нет, лишь раздражался…
Любка тоже первое время гордилась, теперь у нее как бы был отец. Уже год, как в школе начались неприятности, и она все еще пыталась наладить с ребятами отношения. И то, что за нее есть кому заступиться, придавало уверенности. Сначала все так и было – бить ее перестали. Раза два отчим купил им с Николкой яблоки, подшил сапоги. Конечно, пьяный отчим ее настораживал, ей было стыдно, что он пускал слюни, совсем, как она во время приступа, скалил рот и жаловался, что жизнь не удалась – но старалась не показывать вида. Во-первых, она тоже болела, а во-вторых, отца у нее никогда не было, но она видела, что многие пьяные ведут себя так же, а в-третьих, мать теперь сама попивала вместе с ним и иногда Любку хвалила, чтобы она отчиму тоже понравилась.
Но продолжалось это недолго…
Месяца через два, когда у них в доме сидело много народа – правили дом, меняя гнилые бревна, – отчим выбежал на улицу и вернулся с топором, пригрозив всем выпустить кишки. Кто-то вырвал у него топор и бросил, а после люди разбежались кто куда. Любка в это время как раз мыла в ограде посуду. Мать начала его успокаивать. Сначала он вроде бы успокоился, а потом схватил ее и начал бить, повалив на землю и пиная ногами. Мать не могла даже вскрикнуть, только охала и хрипела.
И она набросилась на него сзади, намертво вцепившись в ноги. Мать отчим пинать перестал, вышибая дух теперь уже из нее – но Любка ничего не чувствовала, тело снова было не ее.
А потом начал искать брошенный топор, волоча ее за собой за платье…
Пока он шарился в траве, мать успела подняться на ноги. Прихрамывая, бросилась бежать.
Заметив, что мать далеко, Любка со всей силы вцепилась зубами в руку отчима, прокусив до крови. Он на мгновение взвыл, выпустив ее и прижав руку к себе. Бегала она быстро, в школе никто не мог ее обогнать, кроме мальчиков и девочек из старших классов – она догнала мать на повороте и обернулась – отчим за ними не погнался, остановившись у калитки.
Первым делом забежали к Нинкиной матери, которая в это время стряпала пирожки…
В новом доме у Нинки комнат было много, целых три. Теперь, когда она работала в магазине, который стоял в самом центре села, а ее новый муж бригадиром на ферме, жили они так богато, как больше никто, наверное, не жил, кроме председателя сельсовета и начальников колхоза, которые тоже получили по кирпичному дому на этой улице, построенных для них. У Нинки были самые красивые платья, игрушки и вещи. В большой комнате стоял цветной, а не черно-белый телевизор «Рекорд» – и огромный. Вкусно пахло хлебом. Во дворе стояла машина «москвич», на котором их семья ездила в район и за вениками, а порой довозили Нинку до школы. Им даже телефон провели.
– Тина, зачем ты будешь в милицию звонить? – испугалась Нинкина мать, загораживая собой телефон. – Вон, какая пьяная! Сама-то лучше? Чего люди о тебе подумают? С ума не сходи! Приревновал, наверное. Ты с мужиком не живала… Хвостом при муже не крутят. Ну, если ревнует, значит, любит, – она успокоилась, вдруг перейдя на поучительный тон. – Вот увидишь, проспится, будет ноги целовать!
Мать сразу сникла, сильно ссутулившись и состарившись.
Глаза у нее и правда были какими-то неживыми, а движения заторможенными. Но пьяной мать не была, Любка это знала точно – за стол только-только сели. Пьяным был отчим, он спрятал бутылку водки в стайке, а когда заходил туда будто бы по делам, наливал себе по пол стакана и выпивал. Бутылку Любка нашла, когда ходила кормить овец. Когда дом править закончили, она была уже пустая.
Любка потрясла мать за плечо, но она не проснулась, будто и в самом деле была пьяная. Нинкина мать покачала головой, бросила в углу на пол фуфайки, перетащила мать и отправилась стряпать пирожки дальше. И даже угостила двумя пирожками. Но Любка встревожилась. Она видела, как отчим пинал и месил мать руками, ударяя кулаком в живот и по голове. Как тесто. И понимала, что он мог ее покалечить.
А ночью, после того как она сходила за Николкой, который играл с соседскими девчонками, Любка заснула и ей приснился страшный сон. Словно кто-то схватил за горло и сжал его. Она хотела вздохнуть, но воздуха не было, стало вдруг темно, будто провалилась во тьму, и чем больше она пыталась выбраться, тем глубже ее засасывало.
Она уже подумала, что умирает, когда вдруг глаза открылись – и сразу вздохнула свободно, как будто не было страшного сна…
А на первое сентября, когда она пошла в четвертый класс, о том, что они не спали дома, в школе знали все. И как пьяная мать, шатаясь и вопя, бежала по улице, сверкая панталонами, и как Любкин отчим свистел ей в след, и как улепетывала сама Любка впереди матери от нового отца, который не собирался их защищать. И как выгнали их все, к кому они просились, и как ночевали на фуфайках, в которых от навоза чистят стайку, потому что в другое место положить ни мать, ни Любку было нельзя, а еще, что обе они переблевались и обоссались…
Посмотреть и посмеяться приходили даже из пятых и шестых классов. Любку дергали за волосы и предлагали показать, как она бежала.
Об одноклассниках говорить не приходилось. Такая новость была им как праздник. И без причины норовили стукнуть из-за спины, чтобы покрасоваться перед Ингой… – еще одна Нинка…
В школе Любку не любили, и это началось в конце второго класса, когда в класс пришла Инга. Ее Любка теперь ненавидела точно так же, как Нинку, с которой Инга сразу же подружилась, поднимая в глазах всего класса. Родители ее были учителями, а отец еще воспитателем в интернате.
До этого к Любке относились обычно, как ко всем…
Она приехала из далекого города. Как учителям, неподалеку от школы, в двухэтажном здании в самом центре села им сразу дали огромную квартиру с тремя комнатами. Вещи, которые они привезли с собой, многим казались невообразимой роскошью. Две стенки, буфет, трюмо, круглый стол на гнутых ножках. Ладно хоть машины своей не было, как у Нинки.
Инга была красивая, не признать этого у Любки не получилось.
С волнистыми огненно-медными волосами, заплетенными в толстую косу. С огромными голубыми глазами. Худенькая, но изящная. И умница. Училась она хорошо. И одевалась, не как все, одежду на вырост ей никто не покупал. Платья и юбочки были короткими, так что всегда можно было видеть коленки. И колготки не из хлопка, когда коленки вытягиваются после первой стирки – и белые, и сиреневые, и желтые с бабочками. Спортивный костюм специальный, с красивой молнией вместо пуговиц. Свое светлое коричневое платье она одевала редко, только по праздникам, когда просили прийти в белом фартуке. В другое время ходила в юбке или шерстяных сарафанах поверх красивых шелковых блузок, украшая себя не только пионерским галстуком, который выглядел как повязка, но и такими, которые носили мужчины – и синий, и черный, и с вышивкой. И сапоги не сапоги. Такие даже Нинкина мать не смогла достать – темно-зеленые, с сиреневыми и розоватыми мазками. Не то что у других, когда на два размера больше, чтобы по распутице можно было одеть с шерстяным носком.
С Ингой у Любки отношения не сложились сразу. С первого дня. Когда Любка вспоминала об этом, то, наверное, винила себя, а не Ингу. Но перегибать палку все же не стоило.
Ингу посадили с нею, других свободных парт не было. Любка восприняла ее с воодушевлением и восхищением, старясь подсмотреть, как она пишет. Паста у Инги была не синяя, а светло сиреневая. А сама ручка, словно сделанная по заказу из цветного стекла.
Но ненадолго…
Инга вдруг уставилась на нее и закричала в ужасе, отскочив.
Оказывается, всего ничего – на лоб выползла вша.
Николка принес их из садика, а чемеричной воды в аптеке как раз не продавали. Привозили ее редко, она считалась страшным дефицитом. Так пока и жили, стараясь вычесать вшей частым гребнем. Но волосы у Любки были густые, непослушные и кудрявые, нередко за ночь закатываясь в войлок – не иначе, домовой ее тоже невзлюбил – и вши плодились с немыслимой скоростью. Никто дома внимания на это не обращал. Мать столько расчесок извела на ее голову, что, в конце концов, просто плюнула, дожидаясь, когда привезут отраву.
И такой начался переполох!
Первым делом, поставили в конце дополнительную парту. И грозно пересадили Любку на ту самую парту, освободив для Инги ту, которая стояла в середине ряда. Села она за нее только после того, как Любка помыла парту с содой. Учительница сама принесла ведро и тряпку, и все время, пока она мыла, стояла над нею, рассказывая ребятам, как вши могут прыгать на два метра и переползать с человека на человека, и что они вызывают страшную болезнь, которая называется «брюшной тиф».
Потом проверили на вшивость остальных.
Вши были у всех, но почему-то об этом никто не вспомнил, даже пришлось вызвать врача, который намазал всем головы серной мазью, боязнь вызывали лишь ее насекомые.
С того самого дня Любка разошлась со всем классом, обнаружив, что никто с нею не разговаривает, и даже стараются обходить стороной. Теперь все смотрели Инге в рот, что бы она ни сказала – и старались как можно хуже отозваться о Любке.
И не удивительно! Все же дружба с Ингой давала несомненные преимущества. Во-первых, игрушки, ни у кого таких не было – несколько кукол с волосами и закрывающимися глазами и плюшевый мишка, которые она приносила в школу. Игрушки значительно повысили ее рейтинг. Во-вторых, в интернате, тем, кто дружил с Ингой, разрешали смотреть телевизор в кабинете воспитателей. В-третьих, позволялось ходить с нею на индийское кино на детский сеанс. Так что дружить с ней старались не только в классе, но и в школе, особенно интернатские.
А про Нинку из второго Б и говорить не приходилось, теперь они дружили мамами…
В отместку Любка плюнула на домашние задания и на учительницу, которую с того самого дня, как она сунула ей в руки тряпку, будто она была заразная, перестала уважать. Она не только не делала уроки, но и не торопилась отвечать. И когда та злобно шипела и выгоняла из класса, только радовалась. Уж чего-чего, а видеть их всех Любке хотелось меньше всего.
Заметив, что она не делает уроки, Инга, которую уже через неделю выбрали старостой, развила бурную деятельность, предложив классу взять над нею шефство. Шефство доверили интернатским, которые на Ингу буквально молились, тем самым еще больше раздражая Любку. После уроков ее хватали и тащили в интернат, усаживали за стол и, пока смотрели телевизор, велели делать уроки, приставляя дерущуюся охрану.
Или пытались причесать, как будто она была им куклой…
Ну, не сказать, чтобы было уж очень плохо. Ее даже иногда подкармливали котлетой.
Но Любка никогда не следовала правилам, которые ей диктуют, а уж тем более не продавалась за пирожок. Она не считала одноклассников умнее – выучить стихотворение или таблицу умножения за то время, пока отвечают другие, мог не каждый. Хуже, теперь уроки перестали делать другие, которым из-за нее на уроки не хватало времени. Или делали те же ошибки, которые она им подсказывала.
До конфликта у нее часто брали списывать. Училась она, чуть-чуть не дотягивая до отличницы. Но из-за того, что ее держали в интернате, мать несколько раз ее избила, когда она не смогла вовремя забрать из садика Николку. О том, что происходит в школе, Любка матери не говорила, чтобы не расстраивать ее. Раз пять портфель в одиночестве ночевал в интернате, когда Любка смогла улизнуть от надзирателей, обвинив их, что уроки не сделаны именно по этой самой причине.
В общем, вскоре шефство учительница приказала отменить. На всякий случай ей объявлен был бойкот, но потом отменили и его, потому что дружить с Любкой и раньше не дружили, а не замечать ее, значить упустить возможность показать себя, тем более, что так она могла не появляться на общественных мероприятиях, без зазрения совести отправляясь смотреть телевизор и читать книги в сельскую библиотеку.
С тех пор так и повелось. Чтобы вызвать к себе интерес, старались позабавить остальных, избивая ее. Инга руки о Любку не марала – она считала себя очень воспитанной, но благосклонно относилась к избивающим ее.
Даже слишком воспитанной…
Однажды, когда она училась в четвертом классе, в квартире у учительницы, которая приглашала Любку в гости, даже не обратив на это внимания, Любка взяла ножницы и, поставив острием к низу, повертела вокруг оси. Мать Инги и Инга в это время тоже сидели за столом – они, как и Любка, часто заходили в гости к Алле Игнатьевне. Любка в их присутствии чувствовала себя неловко, делать ей было нечего, мать Инги и сама Инга старалась сделать вид, что ее как бы не существует. И когда Инга вскрикнула, ткнув в нее пальцем, чем немало напугала Любку, обе учительницы повернулись к ней.
На ножницы Любка не давила, цель порезать клеенку или проткнуть ее перед собой не ставила, на клеенке не осталась ни царапины. Но на утро об этом опять знала вся школа – и в «А» классе, и в «Б». И даже в учительской говорили только об этом, сочувствуя Алле Игнатьевне, которая в оправдание тужилась что-то сказать и краснела, а потом тихо учила ее больше так не делать. А Любка ужасно нервничала и переживала, внезапно убедившись, что каждое ее движение под прицелом – и пусть даже никто не обращал на нее внимания, внимание на нее обращали все!
Наверное, только Инга могла объявить Любку врагом по такому пустяку…
А потом появился трижды второгодник Васька – и война началась самая настоящая.
Он не дергал за волосы, как другие, не показывал язык, не взрывал под ухом шарики, чтобы звенело, а бил по-настоящему, нападая внезапно и со спины, ударяя портфелем или пиная под зад. И когда его никто не остановил, наоборот, приятно расположились – и он вдруг стал всеобщим любимцем, вышел из Васьки зверь, превратив ее жизнь в тихий ужас.
Житья совсем не стало, ни в школе, ни дома.
Но беда не ходит одна. Вслед за тем в школу приехала практикантка, которая теперь вела уроки математики вместо Аллы Игнатьевны…
Алла Игнатьевна Любку понимала и частенько приглашала к себе, доверяя ей проверять тетради с домашним заданием. В школе любимая учительница ее не выделяла, спрашивала строже, чем с остальных, но, когда оставались наедине, часто рассказывала, что так не везде и не всегда. Потом обычно стряпали пельмени или топили баню, в которой она кутала ее в огромное душистое махровое розовое полотенце, или заворачивались в одеяло и просто слушали тишину, сидя на крыльце, любуясь луной и звездами. В такие минуты Любка забывала обо всех своих невзгодах.
