скачать книгу бесплатно
Возникнув из густых зарослей в призрачно-белом нижнем белье, я высек в черствых разбойничьих душах искорку дружественной иронии.
Фома поставил ногу на рога убитого молодого лося и сдавленно усмехнулся. Яна прыснула в кулак, придерживаясь за его плечо. Ахтымбан, сидя на корточках у передних ног лося, удивленно повел неровными бровями. Грицко, стоящий в стороне от добычи, хохотнул и потеребил кожу над губой, будто закручивая ус. Моня вынырнула из-за его спины и громко рассмеялась.
Меня не обрадовал веселый прием. Утаивая страх, я бродил взглядом по недругам. В безопасных условиях их странные наряды тоже насмешили бы меня.
Фома в дырявом сером тулупе, голубых казачьих шароварах, стрелецких бархатных сапожках, окаймленных золотой тесьмой, и скрученном на голове жгутом цветастом платке напоминал пьяную бабу из числа перехожих попрошаек. На Яне был мундир полковника, высокие белые сапоги и тряпичная красная шапка с собольей оторочкой. Одежда и обувь Ахтымбана была настолько рваной, лохматой и черной, что не угадывалось, представителю какого сословия и столетия она изначально принадлежала. Длинные волосы степного дикаря сдерживал рукав полосатого халата. Другим рукавом он был подпоясан. На тощих плечах Грицко висела простыней длинная холщовая рубаха, под ней набедренной повязкой просвечивал обрывок пестрой юбки, а ноги были босы. Моня щеголяла в зеленом фраке канцелярского писаря, белом фартуке с вышитыми красными цветами, розовых дамских панталонах и белых туфлях.
– Гляньте на ученого медведя, – закатился издевательским смехом Фома. – Почто бы ему не сплясать?
– Доброго вам вечера, – промямлил я смущенно.
Вампиры воинственно напряглись. Их яркие глаза вспыхнули в сумраке зелеными, желтыми и оранжевыми огоньками. Гневное шипение атаманши заставило их уступить добычу новичку. Я припал к земле возле шеи еще теплого лося. Охотники немного отдалились, но я чувствовал за спиной их дыхание и мерное постукивание сердец. Людмила присела рядом, защищая меня от Ахтымбана и Фомы.
Влажная шкура лося источала сильный мускусный запах. Вместо отвращения он вызвал голодные колики в животе. Я инстинктивно выбрал на сломанной шее убитого зверя крупную артерию и вонзил в нее зубы. С первой струйкой крови, попавшей в рот, я забыл обо всем на свете. Для меня перестали существовать и стоявшие над душой ненавистные разбойники, и воспоминания о человеческой жизни. Я не сравнивал поглощаемую кровь с вареной лосятиной, которую Никитична подавала к столу в салате из дубовых листьев. Я был способен лишь осознавать то, что мне нравится новая еда. Мысли и чувства сосредоточились на утолении голода. Время остановилось…
Оно потекло снова, когда я извлек зубы из разорванной иссушенной плоти и спокойно посмотрел на стаю. Взгляд прояснился, стал улавливать тончайшие цветовые оттенки.
Я облизал губы. Голод перестал беспокоить. Впрочем, я не ощущал и сытости, не отказался бы от добавки в виде молочного поросенка или пары рябчиков. В то же время странное умиротворение согревало душу. Я вдруг поймал себя на мысли, что отчасти понимаю сородичей. Только они меня не поняли.
Людмила сидела на траве с ошеломленным видом. Фома держал обеими руками снятый с головы платок, как девица держит венок для любовного гадания, прежде чем опустить его в реку. Ахтымбан обошел Людмилу, прыгнул на тушу и погрузил клыки в мохнатое плечо.
– Кровинки не оставил, шельма! – он сплюнул и встал на ноги.
– Добычи нам троим хватило бы с лихвой, – Фома бегло взглянул на ордынца и повернулся к Людмиле. – Нам не прокормить обжористого барчонка.
– А не съисть ли его нам, хлопцы? – вкрадчиво предложил Грицко, почесывая орлиный нос.
– Уж-ж, пож-жалуй, ш-шъедим, – прожужжала Яна. – Ш-шож добру пропадать?
– До чего сочный гусь. Таки и капает жир, – облизнулась Моня.
Я безмолвно дрожал, сидя на остывшей туше.
– Тихон пригодится нам, – Людмила неуверенно выступила в мою защиту.
Она шлепнула меня по спине ладонью – мол, не сиди как пень с глазами.
– Почтенные господа и милейшие дамы, – сбивчиво залепетал я, – позвольте с теоретического, так сказать, подхода доказать вам свою исключительную полезность в нашем… э-м-м… ремесле. Поскольку упыриное племя ведет нескончаемую борьбу с людьми, а человечество движется вперед в научном развитии, нам нельзя порастать пылью веков. Мы обязаны знать достижения великих ученых и иметь представления о философских доктринах, возмущающих брожения людского ума. В противном случае мы угодим в расставленные людьми ловушки… Я выучился в Петербурге! Имел дружеские отношения с прославленными писателями, учеными и философами. Сам государь император кланялся мне при встрече, а государыня императрица тайно присылала мне со своим камердинером письма любовного содержания. Я силен в естественных науках. К воинской службе приготовлен. Диспуты о тонких материях способен вести.
Тут фантазия и смелость иссякли. Напрасно я рассчитывал на то, что малограмотные вампиры почувствуют себя дураками рядом со мной. Дураком они сочли меня. На мое счастье, они были не очень голодны и настроение у них сохранялось вполне лирическое.
Вдоволь насмеявшись, вампиры продолжили суд.
– К чему нам в лесах городские материи, барчонок? – ухмыльнулся Фома. – Разве для хохмы.
– Ежели наш-шей королеве нуж-жен ш-шут, пущай мается с ним, – Яна сдвинула шапку на затылок.
– Экий чудной, – Грицко присел на колено. – Я не против, Панночка. Пусть барчонок веселит нас до голодной поры. А ти ж, иной раз на луну як перевертному волку хочется выть со скуки.
– Чалый с Панночкой верно толкуют, – Ахтымбан подстрекательно глянул на Фому. – С барчонком веселей. Хоть и жрет он как аргамакская коняга, а польза от него видима. Давненько меня не пробирало до рези в кишках.
– Басни будешь нам сказывать, шут, и на гуслях играть, – брезгливо дергая носом, Фома обнюхал мое лицо. – Тебе, Лютик, надобно потрудиться, чтобы охранить барчонка и себя саму, – он взял зашипевшую Людмилу за скулы и выпустил клыки. – Случись тяжкое время по твоей милости, мы с Ахтымбаном супротив тебя станем. Чалый с Панночкой за нами пойдут, а Сороку, так и быть, оставим тебе. Ох, несдобровать тебе, Лютик. Напрасно ты так со мной… Ой, напрасно!
– Сгинь с глаз моих долой, – фыркнула Людмила.
Фома мгновенно развернулся и увел вампиров в лес.
Людмила уронила растрепанную голову на мое плечо, вздрагивая в бесслезных всхлипываниях.
– Дуреха я стала бестолковая, – запричитала она. – Гибель свою приближаю. Разума ты меня, барин, лишил. Одурманил учеными хматериями. Век бы их не знать, хматериев твоих.
– Не горюй, красавица, – я обнял Людмилу, пригладил ее волосы. – Фома хочет вернуть твою любовь. Посему и наводит на тебя страх. Не сделает он нам ничего плохого. Вот погоди. Все уладится. Знавал я одного поручика. Он, когда его невеста сбежала со штабс-офицером в уездный городишко Матеевск, весь город тот грозился спалить. Так что же, бесценная моя дикарка, стоит тот городок. По сей день целехонек.
Запах Людмилы становился горче. Я понюхал ее плечо и шею. Она боязливо насторожилась и выскочила из моих объятий.
– Пошли на реку, Тихон, – позвала она.
Мы пошли по звериной тропе к водопою. Людмила учила меня различать звуки и запахи, читать следы. Особенный интерес у меня вызвали четкие отпечатки широких и плоских ступней. Семейство леших: мужчина, женщина и трое детей пересекло тропу прошедшим днем.
Пока я зарывался носом в глину, Людмила стояла рядом, не подгоняя и не отвлекая меня.
К середине ночи в лесу воцарилась странная тишина. Умолкли кузнечики и птицы, оборвалась перекличка лесовичков. Блеклые мотыльки и черные мошки бесшумно лавировали между натянутыми повсюду паучьими сетями. В этой приятной, меланхолической тишине раздался хриплый гортанный крик. За ним – еще один, тембром пониже, и еще, и еще… Затрещало надломленное дерево, взлетела стая розовых соек.
Тревожные звуки доносились будто бы издалека, но я не поверил иллюзии древесного эха. Мне захотелось посмотреть, что происходит. Пригнув голову, я устремился в бересклетовую гущу.
– Будет с тебя, – Людмила вытащила меня из кустов и вернула на тропу. – Дай удальцам поесть спокойно. В другой раз лешаков погрызешь. Не по зубам они тебе покамест.
Мои внутренности дрогнули. Я сохранил неподвижность лица и покорно кивнул.
Глава 10. Речное чудовище
Вернувшихся вампиров мы встретили на свободном от деревьев и кустов берегу реки. До их появления из леса Людмила не подходила к воде сама и не выпускала меня на отмель. Недолго я думал, что кровь полностью заменяет вампирам пищу и питье. Едва ноздри поймали влажную прохладу речного тумана, я понял, как сильно хочу промочить горло.
Искупаться меня не тянуло. Плавал я немногим лучше топора. Последний опыт плескания в речке Утятинке случился в пору мальчишеской неразумности. Тогда крестьянские сорванцы обманом вовлекли меня в опасное приключение.
Во главе отряда шествовал Ахтымбан. От него струился запах крови: лешачьей и его собственной. Кровь застыла на коже и хлопьях одежды или продолжала вытекать из глубоких ран на груди и правой ноге. Ахтымбан не прихрамывал, но двигался без обычной резкости и стремительности.
Фома шел слева от него, отставая на несколько шагов. В бою он потерял платок и рукав тулупа. Грицко, Яна и Моня тесной кучкой тащились позади.
Людмила поручила мне встречать вернувшихся с охоты вампиров. Я приветственно сделал шаг вперед, усиленно принюхиваясь, прислушиваясь и всматриваясь в их силуэты.
Ахтымбан и Фома наелись до отвала. Они были относительно спокойны, дышали размеренно и неглубоко – вбирать большие порции воздуха им не позволяли переполненные желудки. Несмотря на полученные ранения, Ахтымбан чувствовал себя лучше Фомы. Грицко и Яне досталось меньшее количество пищи. В них не угас охотничий азарт. Они дышали глубоко и часто, как рвущиеся в погоню борзые. Их глаза излучали яркий свет. Моня была голодна, обижена и напугана. Ее глаза не светились. Она смотрела под ноги и держалась поближе к Яне, сторонясь Грицко.
– Тихон, – Ахтымбан окликнул меня по имени.
Я удивился, потому что ожидал услышать прозвище.
– Поди, – суровым тоном повелел ордынец, его губы шевелились едва заметно.
Вампиры застыли.
Я долго изучал культуру Древней Руси для написания романа в стихах “Баллада о богатыре Никифоре Хлеборобове”, поэтому свободно ориентировался в старинной речи. Из-за сильного акцента Ахтымбана вместо “Поди” мне послышалось “Пади”. Я рухнул на колени, превозмогая гордость и представляя, как подвергнутые унижениям и насмешкам русские князья вползали на коленях в шатер наместника Золотой Орды и возлагали к его ногам привезенную дань: самоцветные камни, пушнину, золото и серебро.
– Становись на ноги, и подь сюды, – без смеха разъяснил Ахтымбан.
Я встал, не отряхивая прицепившихся к панталонам травинок, и подошел к нему.
В “Балладе о богатыре”, я изобразил степных кочевников сутулыми уродцами с черными глазами-щелками, носами-пуговками и глупыми ухмылками, будто прилепленными к немытым темным лицам. По страницам моего произведения полоумные дикари скакали на нескладных жирных и колченогих лошаденках с гиканьем и улюлюканьем.
Дружелюбно и льстиво я заглянул в некрупные, но отнюдь не похожие на узкие щелки, зеленовато-серые глаза Ахтымбана, надеясь заслужить его снисходительное отношение. Высокорослый, на редкость безупречно сложенный воин не имел ни малейшего сходства со злодеями из моей книги. Продолговатый овал лица с широким подбородком, прямой нос, умный спокойный взгляд, игра мускулов под гладкой кожей… Изучая Ахтымбана, я проникся сочувствием к далеким пращурам, схлестнувшимся с ним в последней битве. Он представлял собой воплощение ярости и силы. Его чудовище пока мирно дремало, но могло очнуться в любой момент.
“Должно быть, Ахтыма носил по степи богатырский конь вроде моего Данта”, – подумал я.
– Навостри нос, Тихон, – вторичное произнесение моего имени взрастило уверенность в положительном итоге общения.
Ахтымбан разделся до пояса. На шее он носил нанизанные на воловью жилу каменные рожицы своих жестоких богов, искривленные в отвратительных гримасах. Я приблизил нос к двум саблевидным ранам на его груди, покрытых желтоватыми занозами. Запах древнего вампира отличался коньячной терпкостью. Быстро помечтав о том, что мой нежный молодой запах приятнее для Людмилы, я осмотрел его раны. Самая длинная и глубокая из них начиналась чуть выше сердца. Меньшая зияла над выпуклым от переедания животом. Сочившаяся из ран кровь меняла цвет с ярко-алого на светло-коричневый, словно попадая в кипящую воду.
– Почему твои раны не зарастают, Ахтым? – спросил я.
– Осина, – слабо улыбнулся он.
Я не сомневался, что ему больно. Меня удивляло его мужество. Ахтымбан терпел боль, ни одним жестом не выдавая ее.
Скользкие лапы страха обхватили мои плечи. Выходит, я ошибочно считал, что для вампира опасен осиновый кол только если им пронзено сердце. Ахтымбан был на волоске от гибели. Меня немало удивила его готовность рисковать жизнью ради добывания пищи. Он знал, что может проиграть в смертельном бою, но все равно напал на леших. Я бы на его месте лучше поголодал денек – другой, чем ввязался в такую драку.
– Могу я помочь? – я принюхался и уловил терпкий древесный аромат, тут же вызвавший першение в горле.
– Не надумай лизать, – предупредил Ахтымбан. – Издохнешь как чумная собачонка.
Я судорожно хватил ртом воздуха, задрав голову подальше от осиновых щеп.
– Управлюсь сам, – Ахтымбан беззлобно приоткрыл зубы. – А ты учись… – проходя мимо, он подмел жесткими волосами мое левое плечо и оглянулся. – Бросай свою трясунку. Сегодня тебя никто не съест.
Славненькое утешение. Я последовал за ним к реке.
Людмила остановила Ахтымбана просительным нежным взглядом. Он равнодушно понюхался с ней и отклонил голову от ее лица, намереваясь идти дальше. Людмила придержала его за руку, улыбнулась, скользнув языком по зубам, и погладила его длинную шею выгнутой ладонью.
Сгорая от ревности, я не заметил приближения врага со спины. Взгляд подошедшего и вставшего рядом со мной Фомы приклеился к парочке на краю берега.
Ахтымбан склонился к Людмиле, соединил свои губы с ее губами в неподвижном поцелуе. Из уголков его рта потекли тонкие струйки крови. Он ее кормит, понял я.
– Досадно? – ударил по больному месту Фома.
– А тебе?
– После тебя – нисколе, – Фома с издевкой заглянул мне в лицо и отошел.
Степной рыцарь оказался возмутительно скупым. Он передал даме ничтожную часть покоившейся в животе пищи, небрежно облизал ее щеки и губы и не дал ей облизать себя. Как благородного джентльмена, меня разозлила его жадность, но как соперника за место фаворита атаманши, утешила.
Мое внимание потерялось на долю секунды. Возникшим замешательством попыталась воспользоваться Моня. Она бесшумно подлетела ко мне взъерошенным галчонком. Невысокая, тоненькая и хрупкая на вид, она жалостливо распахнула широкие оранжево-карие глаза и, чтобы я правильно понял, что именно ей от меня надо, облизала пухлые розовые губы.
Мне было стыдно отказать ей в помощи, но я опасался гнева Людмилы. Ревнивые женщины коварны. Они выдумывают столь изощренные способы мести изменникам, каких не вообразит ни один мужчина.
– Пожалуйста, ваша светлость, – Моня пошевелила милым курносым носиком. – Я таки голодная. Никтошеньки со мной не делится. Никтошеньки меня не любит.
Моня затаила дыхание, скрываясь от вездесущего запаха крови. Я удивился ее худобе. Над верхней застежкой писарского фрака почти не выделялась женская грудь. Издали Моню можно было принять за мальчика-подростка.
Я замешкался, соображая, смогу ли аккуратно выдавить из себя немного проглоченной пищи и влить в рот девушки.
– Пшла вон, мерзавка! – взревела разъяренная Людмила.
Она подскочила к нам, схватила Моню за шею и бросила ее на землю. Моня пискнула, как мышонок, и пулей метнулась в лес.
– Куды! – рявкнула Людмила. – Я т-те побегаю! Воду погляди!
Пугливо озираясь, Моня прошмыгнула к реке. Никто не заступился за нее. Я оцепенел.
– Молодец, Тихон, – Людмила потерлась щекой о мою щеку. – Увьется за тобой – оттяпай ей уши.
Дрожащая Моня полуползком выбралась по колючей осоке на край берега и замерла, пристально всматриваясь в глубину.
– Не торопись, Сорока. Дай Барчонку полюбоваться, как тебя чудище речное ухватит, – окликнул ее Фома.
Придерживаясь за кочки прибрежной травы, Моня вытянулась в струнку. Она сделала маленький глоток, не производя волнения на воде, и подняла голову, всматриваясь в далекое дно. Затем она молниеносно погрузила руку в воду и вскинула ее с пойманной красноперой щукой.
Грицко отрезал Моне путь отступления к лесу. Сильным размашистым ударом он выбил добычу из ее руки. Моня взвизгнула, трусливо огрызнулась, припадая к земле. Длинная увесистая щука в два прыжка достигла реки и громко шлепнулась в воду.
– До чего дурны бабы, – Грицко покосился на Людмилу. – Всю воду разбаламутила.
Некоторое время мы стояли на берегу. Первым отважился на риск Ахтымбан, поскольку он начал слабеть от проникшей в раны осиновой смолы. Раздевшись догола, он разорвал штаны на тряпки и по середину груди погрузился в воду. На него смотрели как на самоубийцу. Не обращая на нас внимания, он мокрой тряпкой вымыл щепки из ран и нарвал листьев осоки. Ахтымбан не сморщил нос, не шевельнул бровью, вырезая листом осоки потемневшее мясо.
Медицинскую операцию он продолжал до тех пор, пока обагрившиеся свежей кровью раны не начали зарастать. Когда очищенные раны бесследно исчезли, он искупался и попил чистой воды. На берег Ахтымбан не вернулся. Он заплел на три узелка мокрые волосы и остался стоять полупогруженным в реку, наслаждаясь прохладой.
Под присмотром Людмилы я опустился на четвереньки и попытался зачерпнуть воды руками. Я панически боялся свалиться с берега. Ладони доставляли ко рту лишь скользкую тину. Немного осмелев, я уцепился когтями за край берега, нагнулся и поймал губами легкую волну. Пресная вода показалась мне сладкой после соленой крови. Я вдоволь напился и умылся. Впервые никто не поднял меня на смех, сородичи пили одновременно со мной. Этот тактический прием предупреждал нападение опасных речных жителей.
Промедление водного чудовища развеяло всеобщий страх перед ним. Яна и Фома сбросили одежду и попрыгали в реку, рассыпая фонтаны брызг.
Истерически визжа, Яна захлопала руками по воде и принялась скакать перед невозмутимым Ахтымбаном. Поднятый со дна ил придал ее белоснежной коже зеленоватый оттенок. Она была прекрасна в своей дикой шалости. Я невольно засмотрелся на нее, хотя ее худосочные формы и мужицкая резкость жестов вступали в противоречие с моим притязательным вкусом.
Яна отвернулась от Ахтымбана и призывно уставилась на меня, полупригнувшись к водяным лилиям. Ее сухие волосы разлетались волнистой гривой, на белых щеках появился румянец возбуждения, губы налились манящим теплом. Фома подскочил к ней сзади и попытался подмять ее под себя, как кобель зажимает суку. Яна вывернулась и опрокинула его на дно. Они скрылись из вида под созданными ими волнами и вынырнули рядом с берегом, тесно прижавшись друг к другу. Их наготу прикрывали тоги из роголистника. Яна осыпала Фому быстрыми кусающими поцелуями и снова ускользнула от него.
– Под твой ш-щит прибегла, Ахтым, – подплыв к ордынцу, Яна встала на ноги и расплела его косу. – Утомил меня Фомка. Нас-скучил он мне. К тебе потянуло.
– Не возьмет он тебя, – Фома выскочил в шаге позади нее. – Осина его одолела.
Ахтымбан взглянул на него с яростью.
– Да ш-штоже ты молчиш-шь? – Яна изобразила реверанс. – Уж-ж коль ясновельможная пани раскланивается пред тобой, негож-же молчание хранить. Али взаправду ос-синовая с-смола замес-сто кр-рови в ж-жилах твоих течет?
