скачать книгу бесплатно
С этими словами он ловко поддел со стола ключ и через секунду исчез за дверью.
7
Внешне Ирина продолжала жить, как прежде: работала, ходила по магазинам, дома стояла у плиты, мыла пол, запускала стиральную машину. Только очень внимательный человек мог бы заметить в ней перемену: она стала больше молчать. Раньше, когда, бывало, медсестры и регистраторши, собравшись вместе, начинали жаловаться на жизнь: вот, мол, сидят они, бедные, в клинике с утра до ночи, а дома еще гора всяких дел, – голос Ирины тоже звучал в этом хоре не из последних. И на мужа она была не прочь посетовать: дескать, такой-сякой, по хозяйству помогает мало, а в театр вообще не вытащишь. На самом же деле эти жалобы были своеобразным кокетством, ибо таили в себе оттенок похвальбы. Мало помогает, когда у многих мужья не помогают совсем. А сколько женщин были бы счастливы назвать своей главной проблемой с мужем то, что его трудно вытащить в театр! И вообще, искусственно прибедняясь в оценке своей семейной жизни, Ирина давала собеседницам понять, что ее критерии в данной области весьма высоки.
Теперь наступила полоса молчания. Говорить хотелось только об одном, а об этом она не могла никому сказать из гордости. Разве что бабуле, но та была далеко. Ирина молчала с медсестрами, в который раз полощущими, как стирку, тему своей обездоленности; молчала со Светкой Стайковой, без умолку трещавшей о том, что теперь ее Славик будет ходить в походы, на карате, плюс к школьному психологу, и недоумевавшей, почему все это не колышет Ирину относительно Тимки. Молчала с соседями, со случайно встреченными знакомыми, в магазинах, где вспыхивали спонтанные обсуждения товара. Горло у нее теперь постоянно сжимал внутренний обруч, и даже необходимые слова подчас давались с трудом.
Известно, что существует медицински обусловленная связь между немотой и глухотой. Онемевшая Ирина перестала слышать, в смысле воспринимать сложную информацию. Она теперь понимала лишь самое простое: да, нет, сколько стоит, что надо сделать по хозяйству. В клинике она механически поднимала телефонную трубку, давала информацию, вела запись к врачам, искала карты, выписывала квитанции. Так мог работать почти глухой человек.
Она не слышала даже Тимку. Первого сентября он пришел домой бледный и какой-то взъерошенный и тут же кинулся ей, как в детсадовские времена, головой в колени. Оказалось, сынишкой завладела навязчивая идея – будто у них украли папу. Якобы его подменили: был настоящий, а теперь сидит за компьютером некто внешне похожий на него, но на самом деле совсем другой. Тимка стал говорить об этом из раза в раз, и однажды она, чувствующая в душе то же самое, произнесла почти бессознательно, не соображая, с кем говорит:
– Да, украли… украли у нас нашего папу!
На Тимку эти слова подействовали так, что Ирина моментально встряхнулась. С сыном началась самая настоящая истерика: рыдания грозили перейти в конвульсии, его трясло. Детский невролог предупреждал, что у Тимки есть какая-то судорожная готовность, и любая мать должна была испугаться, наблюдая этот самый настоящий припадок. Когда Ирина с бесполезным стаканом воды стояла над задыхающимся, бледным и опухшим от слез ребенком, в двери стал поворачиваться ключ. Пришел Павел.
– Что у вас тут такое?
Это уже было облегчением: Павел их заметил! В нынешнем своем состоянии он мог вообще не принять во внимание больного сына, не говоря уж о ней самой. Но он их заметил! Окрыленная этой нежданной радостью, Ирина возбужденно заговорила:
– Павел, Тимке плохо! Он стал сильно плакать и теперь не может остановиться… Боюсь, чтобы не перешло в судороги. Наверное, это потому, что последнее время… ну, ты понимаешь… Ладно, не будем об этом!
Ей казалось дико выяснять отношения над все еще не пришедшим в себя, хотя и стихшим немного Тимкой. Но с другой стороны, лучшего времени вскрыть этот гнойник не предвиделось. Если Павел сейчас приласкает Тимку, может быть, тем все и закончится – навсегда уйдет из их жизни то страшное, что, поселившись у них, неуклонно разрасталось, захватывало всех троих своими щупальцами и тянуло в общую мясорубку.
* * *
Ирина застыла, ожидая, что сделает сейчас Павел. А он наклонился и поднял с дивана Тимку, сразу сцепившего руки за отцовской шеей. Понес сына в спальню, очевидно, решив, что там ему будет спокойнее, и опустил на широкую родительскую софу. Счастливая Ирина вбежала следом и, едва дыша, остановилась у двери. Выходит, Тимкино состояние проняло Павла, и теперь он станет прежним, как остановившиеся часы после встряски вновь начинают стучать. Господи, неужели правда…
* * *
Потом он вышел – наверное, посмотреть, нет ли в аптечке подходящих капель. Ирина не двигалась, боясь спугнуть чудесное обретение настоящего Павла словом, жестом либо еще каким проявлением своего присутствия. Так она простояла минуту, а может быть, две, три, четыре …
– Папа!.. Где папа?! – приоткрыл Тимка один припухший после рыданий глаз.
– Здесь, милый, здесь. Ты же его только что видел. Ты знаешь теперь, что никто его не украл…
– А где он сейчас? – охрипшим голосом спросил настрадавшийся ребенок.
Действительно, Павлу уже полагалось возвратиться: не столь велика была их домашняя аптечка, чтобы рыться в ней более трех минут. Особенно если тебя ждет больной ребенок, лучшее лекарство которому – твое присутствие. Однако его все не было…
Ирина выглянула из спальни и увидела как раз то, о чем уже подспудно догадывалась и во что боялась поверить: Павел сидел в большой комнате за компьютером. Перенося сына в спальню, он просто расчищал таким образом путь к своему любимому ящику. Просто освобождал место. Вы, мол, там болейте и умирайте, с ума сходите, только меня оставьте в покое. И вот тогда стало ясно, что его действительно украли, ибо сам он так поступить не мог. Это уже действительно был не Павел, а кто-то другой… кукла, сделанная по образцу человека. А поскольку человек отличается от двигающейся и мыслящей куклы наличием души, получалось, что у Павла украли душу.
8
Раньше Павел частенько вспоминал свое детство, особенно глядя на сына. Когда он сам переживал нынешний возраст Тимки, они с матерью обитали в бараке на рабочей окраине Москвы. Отвратительное, надо сказать, было место: какие-то серые пустыри вокруг блочных двухэтажных домов, переполненные мусорные ямы, раскисающие в период дождей дороги. Впрочем, тогда окружающее воспринималось иначе. Удивительно, но факт: все мальчишки, и в том числе Павел, чувствовали себя среди этих жутких трущоб как рыба в воде. Сколько игр переиграно, казавшихся тогда страшно интересными, а теперь, как взглянешь из сегодняшнего далека, на удивленье тупых и диких. И негигиеничных! Павел задним числом содрогался, вспоминая, например, кости сдохших собак, заменявших в игре казацкие сабли, и прочее барахло со свалок, окружавших их родные дома. Поранившись, ободравшись в этих не по дням, а часам растущих ямах, они просто стирали грязной ладошкой кровь – и никаких тебе уколов от столбняка!
Мать Павла была ограниченной женщиной, хотя прежде он этого не понимал. В детстве и в юности Павел очень любил мать, не замечая ее очевидных недостатков. И потом не замечал, до самого последнего времени. Лишь этим летом, беспристрастно поразмыслив, он пришел выводу: вся жизнь матери была столь же серой, сколь и увенчавший ее могильный холмик, на котором он пытался выращивать цветы, но прививались только самые примитивные: вьюнок, ромашка… Мать была женщиной низких запросов: поработать, сварить овощной суп, погладить сына по голове, – вот и день прошел, и слава Богу. Она боялась всяких нововведений, исполняла все требования заводского начальства и ответственного за барак, никогда не ездила в транспорте без билета. Дома у них процветало мещанство: шитые салфеточки, стирки со щелоком, рассыпаемые вдоль плинтусов порошки от тараканов. Потолки белили зубным порошком, новые обои клеили раз в пять лет с помощью крахмала, сваренного из картофельной муки. И так далее и тому подобное.
О своей внешности мать почти не заботилась. Рано овдовев (Павел вообще не помнил отца), сразу записалась в старухи: стала свертывать волосы пучком, носить туфли на низких каблуках и навсегда вросла в один и тот же коричневый жакет, в котором и стоит как живая перед глазами.
Мать беспрестанно заботилась, в сущности, ни о чем, выкладывалась без результата. Правда, она вырастила его, но если бы не чудесное превращение, на которое он набрел случайно, жизнь Павла обернулась бы прозябанием, как и ее собственная. Вот об этом его мать не подумала: для чего растит сына, будет ли он счастлив. Последнее время Павел старался реже о ней вспоминать. Но образ матери словно караулил минуты, когда ему случалось расслабиться: глядь, и опять мелькнул в памяти коричневый жакет, озабоченное лицо, чего-то просящие глаза.
И со школой получалось примерно то же: он точно помнил, что любил свою школу, но если посмотреть на нее из сегодняшнего дня – да это же просто катастрофа! Чего стоили одни сборы макулатуры и особенно металлолома, в изобилии водившегося в уже упомянутых ямах. Как убивались они, мальчишки, превращавшиеся на это время в муравьев, тянущих на спину непосильную ношу! Наверное, у многих его однокашников теперь болит позвоночник. У Павла пока не болит, но, как говорится, песня еще не спета – в старости все поврежденья вылезут наружу. А ради чего старались? Исключительно за похвалу вожатой, за престиж среди таких же, как сам, юных дурачков, за благодарность, вынесенную на школьной линейке… то есть за воздушные замки, которые на хлеб никак не намажешь.
Если вспомнить учебу, опять же впору кричать караул. В школе не велось никаких дополнительных предметов. Сами учителя, хотя среди них попадались примитивно-добрые, интеллектом отнюдь не блистали. Школьный инвентарь вопиюще нуждался в обновлении: даже мяч, который они с непонятным теперь удовольствием гоняли по школьному двору, всегда был наполовину сдут. Там внутри протекала камера, и, вместо того чтобы купить новый, физкультурник из года в год выводил команды разыгрывать этот вечно помятый мяч.
В общем, детство выпало Павлу самое незначительное. Потом учеба, профессия, семья – все это мешало остаться наедине с собой, поразмыслить о самом главном. Думаете, легко дорастить ребенка хотя бы до пятого класса? Легко, наверное, если все у вас поставлено четко: вы оплачиваете ясли, детсад, потом отдаете сына на школьную продленку, летом посылаете в лагерь или к родственникам в деревню. Жена стирает ему рубашки, покупает необходимые вещи – все! Остальное делается помимо вас. Но они с Ирой, когда завели ребенка, всю свою жизнь поставили с ног на голову. Ладушки-ладушки… полетаем к потолку… когда пойдем в парк?.. время учить буквы… поедем, сам выберешь подарок ко дню рождения… и так далее и тому подобное. Уф, как он, Павел, от всего этого устал, хотя осознал свою усталость, как ни странно, совсем недавно, опять же этим летом. Видно, она в нем копилась, копилась и наконец выплеснулась. Зато уж теперь его в этот хомут больше не запряжешь: хватит, поездили…
Недавно он понял простую и в то же время великую истину: надо, чтобы человек был счастлив. В любом случае, без оговорок. Неважно, кто ты в действительности и есть ли у тебя то, что ты жаждешь иметь, – важно чувствовать себя обладающим. Какая разница, зиждется ли твое удовольствие на реальном основании или висит в виртуальной пустоте? Главное, что ты его ощущаешь! Нужна лишь волшебная палочка, которая превращает, пусть временно, тыкву в карету, крысу в кучера, а твои лохмотья в ослепительные наряды. И ты едешь на бал, на свой собственный праздник жизни, где все твое и все для тебя – как, собственно, и должно быть в настоящем мире. Однако увы… Бог редко дает человеку счастье, и никогда – полной чашей, ибо путь жизни, как известно, тернист. А если кто-то другой проложит параллельно этому неподъемному пути свою удобную, крытую асфальтом улочку?.. Где пойдет человек? Конечно, там, где легче идти, хотя в его путевой карте было отмечено совсем другое…
Такую волшебную палочку Павел сотворил сам в виде новой компьютерной программы игровой тематики. Он взялся за нее из-за Тимки, даже не предчувствуя, какое значение это будет иметь для него самого. Павел до последнего времени сильно переживал за сына: хрупкое сложение, чрезмерная впечатлительность, установленная врачами высота нервных реакций… Полный несуразной родительской любви, перехлестывающей в жалость, он хотел поддержать своего птенца чем-то интересным и необычным по жизни. Когда Ира увезла сына в деревню, Павел, оставшись один, начал разрабатывать вечерами игровую модель нового поколения – не зря считался в своей конторе талантливым программистом. Все, предназначавшееся сыну, он делал с охотой и старанием, а тут вообще попал в какую-то благоприятную психологическую колею. Стоило ему придумать какой-нибудь новый поворот, как за ним открывался еще лучший, еще более совершенный. Так вечерами, во время которых никто Павла не отвлекал, создавалась в пустой квартире новая программа, которую теперь хоть на Нобелевскую премию выдвигай. Но раньше, чем это произойдет, Павел сам должен насладиться своим изобретением.
Ее особенность заключалась в том, что клиент, пожелавший играть, по-настоящему попадал в пространство за дисплеем. Это происходило, во-первых, благодаря фотографирующему устройству, передающему изображение данного человека дальше, в заранее выбранную ситуацию: в джунгли, на море и т. д. Сперва Павел подбирал то, что подходит Тимке, но потом стал работать под себя: так в его перечне появились кабаре с рулеткой, ночные клубы, заседания совета директоров родной фирмы и прочее, что подходит взрослому человеку. Сверхсенсорная программа облачала его реальную, считанную с фотографии фигуру в подходящую случаю одежду, и он видел на дисплее себя, а потом и вовсе стал чувствовать со своим компьютерным двойником полную идентификацию. От этого удачи и праздники, приготовленные для него в виртуальном пространстве, воспринимались как настоящие. Удовольствие он получал на пике чувств. Все это было сродни легкому наркотику, но, разумеется, без последующих синдромов ломки.
Павел сам не мог четко сформулировать, как ему удалось достичь такого эффекта. Ну хорошо – твоя собственная фотография, которая начинала на дисплее самостоятельно мыслить и действовать. Но ведь происходила полная трансплантация личности, можно сказать, живой человек перемещался во внутренние пространства, начинавшиеся по ту сторону дисплея. Для этого надо было нажать определенную комбинацию кнопок, означающую, что на время игры человек передает себя в руки – если у него есть руки – электронного разума, который, как туристическая фирма, гарантирует безопасность и последующее возвращение в реальный мир. А то могло получиться как в фантастическом рассказе Стивенсона «Мистер Джекил и мистер Хайт»: хороший человек превращался на время в своего гадкого двойника, чтобы наслаждаться жизнью без угрызений совести, а потом не смог вернуться в облик Джекила, да так и умер Хайтом.
Вот и в этой игре была похожая основа перерождения. Собственно, ее и игрой можно было назвать с натяжкой: постепенно она выродилась – или усовершенствовалась? – в прямой путь к наслаждению. А уж тут электронный разум превзошел все ожидания Павла: однажды он начал действовать самостоятельно, сверх запрограммированного! Перечень ситуаций, в любую из которых мог попасть клиент, автоматически разрастался: вчера их, к примеру, было на десять страниц дисплея, а сегодня на пятнадцать. А если клиент не вполне определился, электронный разум подсказывал, какое именно развлечение подойдет ему на данный момент. Очевидно, он улавливал мозговые импульсы клиента и расшифровывал их раньше хозяина, причем никогда не ошибался: Павлу еще ни разу не пришлось разочароваться в ощущениях или пожалеть о времени, проведенном по ту сторону дисплея. Об этом надо было диссертацию писать, какие возможности кроятся в этом продвинутом, далеко еще не изученном разуме. Но Павлу не хотелось сейчас брать на себя никакой большой труд, а жажду честолюбия он мог утомить теперь виртуально, пережив благодаря своей программе ситуацию триумфальной диссертационной защиты.
* * *
Нечего и говорить, что каждый вечер Павел пулей спешил с работы домой, к компьютеру. В фирме запускать программу не стоило, кто-нибудь всегда мог подойти, оторвать… Да и вообще, свое сокровенное человек должен скрывать от окружающих, а для Павла теперь таким сокровенным стали его виртуальные загулы. Говорят, в таких случаях в мозгу стирается грань между выдумкой и реальностью. Павел, наоборот, очень хорошо помнил, по какую сторону дисплея он в данный момент находится. Но при этом реальная жизнь нравилась ему все меньше, а виртуальные пространства – больше и больше…
Одно время, еще до женитьбы, ему приходилось поправлять свой студенческий бюджет, подрабатывая грузчиком на химзаводе. Он натягивал невозможно заляпанную робу, повязывал лицо марлей и в таком виде таскал мешки с порошком, выделявшим сквозь парусиновую упаковку вредные испарения. Павел покрывался потом изнутри и ядовитой пылью снаружи. Между тем душ на заводе испортился, а начальство не спешило с починкой: по его мнению, немногочисленные пользователи вроде Павла могли помыться дома (он жил тогда в барачной постройке, где для мытья посреди кухни ставилась табуретка, а на нее – таз со специально подогретой водой). Поэтому хотелось решить вопрос иначе. При институтском спорткомплексе был бассейн, и вот Павел приловчился подгадывать свой сеанс плавания к концу рабочей смены, плюс время на дорогу. Единственным недостатком этой системы была необходимость ехать по городу в потной запачканной робе – ох уж эти до сих пор не забывшиеся тяжесть на плечах, неприятный запах, стыд перед сторонившимися его попутчиками! Но ведь не мог же он надевать свою приличную одежду на немытое тело? Зато в светлый вестибюль бассейна Павел вступал с победным предвкушением того, как он сейчас преобразится, каким ловким, прекрасным, буквально скрипящим от чистоты станет через несколько минут. Словно в сказке про Сивку-Бурку: в одно лошадиное ухо влез дурачок-недотепа, из другого вылез супермен.
И вот такое же превращение ожидало теперь Павла каждый раз при входе в параллельную действительность. Прежде всего он стремился смыть с себя все нахватанное по эту сторону границы: свои заботы, депрессию, закомплексованность. Он входил в пространство за дисплеем, шатаясь под бременем проблем, заплетающимися от усталости ногами. И сейчас же к нему, как спасатели к выползшему из-под обломков, устремлялись некие существа, представлявшие собой размножившийся электронный разум. Их можно было считать менеджерами, агентами, кураторами, да они и выглядели как вышколенные, соблюдающие дресс-код сотрудники фирмы. Именно они выкручивали для клиента ситуацию, способную доставить ему максимум удовольствия, и, выполняя свою задачу, лезли из кожи вон. Павел сам удивлялся, откуда в нем такая сложная глубина, такие тончайшие оттенки ощущений… Что и говорить, ему удалось разработать лучшую программу из всех известных на сегодняшний день!
А между тем тянулась обычная жизнь по эту сторону дисплея. Гениальный изобретатель вынужден был пережевывать свою жизненную жвачку: быт, работа, общение с людьми, которое он старался свести до минимума. На работе уже заметили, что Лучинин теперь не выходит в курилку поболтать. А тут еще Ирина с Тимкой приехали и сразу, конечно, началось: «Почему ты такой? Есть ли у тебя любовница?» От домашних ведь никуда не спрячешься. Они попадались под ноги, претендовали на его внимание; однажды он с трудом добрался до компьютера, потому что на пути у него был разревевшийся Тимка. И ведь не маленький уже, чтобы так напрягать отца… Пришлось перенести сына в другую комнату, под аккомпанемент рыданий жены. И что ж ему так не повезло с семьей, раньше он этого не замечал…
Но можно терпеть любые жизненные трудности, любые неувязки, если при этом знаешь: настанет и твой час. После работы, после того как дома расчистишь дорогу к компьютеру, будет и на твоей улице праздник.
9
В салоне красоты образовалась очередь к искусной парикмахерше, превосходящей мастерством своих товарок, работавших за другими креслами. В этой очереди разговорились две женщины: ухоженная, в модном красном костюме, слушала худенькую, обветренную и возбужденную, часто встряхивавшую лохматой нестриженой головой. Одета она была в скромный свитер и спортивные, с полосками, брюки.
– Правда, я всегда считала, что такое только в книжках придумывают, – блестя глазами, говорила лохматая. – А в жизни не бывает. Ну вот вы посмотрите на меня – что я такое? – Она обвела вокруг себя растопыренные ладошки. – Ни кожи ни рожи, если по-честному. Да вы не думайте возражать, у меня самой глаза есть и зеркало тоже…
– Давай на «ты», – предложила ухоженная в красном костюме, которой нравились эта откровенность и простота. Она вообще не любила заумных людей, а еще больше – неискренних.
Собеседницы были уже не зеленые девчонки. Их женская пора находилась в самом зените, когда уже скапливается опыт и рассуждения должны потеснить прежние мечты, но главное место внутренней жизни по-прежнему занимает его величество Мужчина.
– Давайте, если хотите, – смущенно улыбаясь, отозвалась лохматая. – Мы ведь с вами, наверно, ровесницы, в одном классе могли учиться.
– С тобой, – поправила ухоженная.
– Ну так пора знакомиться. Я Валя, а тебя как зовут?
– Светлана. Очень приятно.
– Мне тоже приятно, правда… – Казалось, с этого момента она уже считает новую знакомую близкой подругой. – Ну так вот, Света, я прямо как в тумане каком хожу… Это ж надо такому случиться – счастье само в руки упало! Главное, я уже не ждала…
– Погоди, рассказывай по порядку, – заражаясь ее волнением, попросила слушательница. – Значит, ты не ждала, и вдруг…
– Вдруг у меня зуб заболел! И ноет, ноет, прямо сил нет…
– Только-то, – усмехнулась Света, – нечего сказать, счастье!
– С этого все началось. Начальница отпустила меня в аптеку за анальгином, иду и вдруг слышу за спиной: девушка! Оборачиваюсь – он.
– Ну и как он тебе на первый взгляд показался?
– Хорош, как и на второй. Нет, – перебила себя Валя. – Если честно, я на него сразу в таком плане не посмотрела. Это уж потом… Это уж теперь…
– Теперь-то я вижу: по уши влюбилась. А сразу отчего не смотрела?
– Стереотип сработал, Света. Восточный – значит террорист либо наркобарон какой… в общем, опасный человек, – с раскаянием вздохнула Валя. – Такая вот цепь в мозгу, чисто автоматически.
– А он, значит, с Востока? – все более втягивалась в интригу Света.
– Ну да. Сперва я хотела убежать, но, видишь, не судьба…
– Нагнал и лапши на уши навешал!
– Меня так просто не догонишь, – Валя горделиво встряхнула своей лохматой головой. – Я спортсменка, занимаюсь профессиональным туризмом. К тому же тут троллейбус подошел, я в него вскочила, а он не поспел…
– Ну и что дальше?
– А вот слушай. Вернулась я на работу, зуб у меня сам собой, кстати, прошел, от эмоциональной встряски. Ну, стала заниматься делами, а вечером выхожу – он возле двери ждет, с розами.
– Ничего розы? – полюбопытствовала Света.
– Высший класс! До сих пор у меня дома стоят, не завяли. А было неделю назад. Так вот, протягивает он мне розы и говорит, быстро так, чтобы я снова не убежала, – девушка, говорит, это вам, мне от вас ничего не надо, если хотите, больше меня не увидите. А я говорю: раз вам ничего не надо, зачем цветы, и вообще, говорю, что все это значит? А он: я бы мог вам объяснить, только ведь вы, наверное, никуда со мной не пойдете, где можно было бы посидеть-поговорить?
– Штамповка, – откомментировала Света. – Обычный трюк. Все они так подводят… Надеюсь, ты не клюнула?
– Нет, конечно, в смысле я не пошла с ним в ресторан. Давайте, говорю, сядем тут рядом на скамеечку и вы мне все объясните.
– А на месте постоять не могли? У него что, ноги отваливаются?
– Понимаешь, – доверительным тоном начала Валя, – моя начальница должна была выйти вслед за мной. Та еще старушенция, во все нос сует. Она еще из окна его увидела и начала кудахтать: ах террорист, ах взорвет сейчас весь наш инвентарь, всю нашу документацию… ну и нас самих заодно!
Женщины засмеялись.
– А что у вас за инвентарь, Валя, может, в нем бриллианты спрятаны? А в документах, случайно, не содержится информации о мировых террористах?
– В том-то и дело, – вытирая заслезившиеся от смеха глаза, подтвердила рассказчица. – Именно что бриллианты да информация. А вообще я в бюджетной организации работаю, – уже серьезно продолжала она. – В детском спортивном клубе. Инвентарь последний раз обновляли в девяностом году. Так что насчет бриллиантов…
В это время освободилось парикмахерское кресло, к которому тянулась очередь.
– Проходите, дамы, – пригласила парикмахерша.
Но дамы, вопреки обыкновению, медлили. Вале и Свете жаль было прервать спонтанно развернувшееся общение. Обе чувствовали симпатию и доверие друг к другу: одна хотела высказаться, а другая дослушать до конца. Рассказ еще только приближался к своей кульминации: самые интересные и значимые события были впереди…
Промедленьем воспользовалась невесть откуда взявшаяся тетенька строгого облика, заявившая, что она заняла здесь очередь и после этого отошла в магазин. А та, за кем она занимала, тоже куда-то отошла, таким образом, сейчас законная очередь ее самой, отходившей и вернувшейся. В ином случае ни Света ни Валя не сочли бы это объяснение убедительным, но на сей раз спорить не стали.
– Итак, Валюша…
– Значит, отошли мы с ним на скамеечку, тут и началось. Я, говорит, могу полюбить только настоящую женщину, в смысле хорошую, умную и трудовую, не пустышку какую-нибудь и не бездельницу… И к тому же красивую. Я спрашиваю, а при чем тут я? И вот представляешь, Света, оказывается, ты видишь перед собой ту самую женщину, которую единственно можно полюбить!
– И ты поверила такой пошлости? – поморщилась подруга.
– Это, когда я повторяю, кажется пошло, а когда он говорил, совсем другое дело… потому что искренне. Ну ладно, думаю, это все слова – надо посмотреть на дело…
– А какие у тебя с ним могут быть дела? – воскликнула Света. – Ты что, завела дела с первым встречным?
– Ничего я не завела… Адрес, телефон свой давать не стала и провожать себя запретила. Так что ты думаешь: на следующий день он встречает меня возле работы с корзинкой винограда! Возьмите, говорит, мне ничего от вас не нужно, просто я вам хочу подарить!
– И ты взяла? – В голосе Светы слышалось слабое неодобрение.
– А что, надо было человека обидеть? Ведь он же от чистого сердца!.. Да и виноград был просто чудо: мускатный, все пальчики оближешь!
– А еще что-нибудь он тебе дарил? Я имею в виду потом?
Валя зачарованно кивала: подарков у нее за одну только неделю набралось достаточно. Да и практически каждое его слово было само по себе подарком. Как он говорил: «Ты очень красива, Валия, только еще сама этого не знаешь. Потому и другие не знают. Надо им показать, какая ты красивая», – и дал денег на то, чтобы показать, в том числе на эту самую парикмахерскую.
– Понимаешь, Свет, я никогда не занималась собой, как вот ты и другие женщины. У меня не было на это средств, времени… Да честно сказать, и стимула тоже! Но теперь-то я наверстаю… – она бросила взгляд в сторону кресла, где обрабатывали голову тетки, втершейся не в свою очередь. – Я теперь и кожу и рожу себе сотворю! Ты не смотри, что у меня штаны спортивные, я просто еще не успела…
– Слушай, а если это неспроста? – вдруг с беспокойством спросила Света. – Если ему от тебя что-то нужно?
Валя вскинулась, словно ее шилом кольнули. Похоже, она уже сама задавала себе этот вопрос и сейчас надеялась, что он не всплывет на поверхность. А он вот все-таки всплыл, взбаламутив в душе осадок собственных сомнений, о которых она хотела забыть:
– Что ему может быть нужно? Моя квартира? Так я в коммуналке живу, где потолок скоро на голову упадет! Или, может быть, деньги, которых у меня сроду не было? – Валя так возбудилась, что почти кричала, привлекая взгляды со стороны. – Или я великий ученый, чтобы выкрасть у меня какое-нибудь открытие, формулу какую секретную?!
– Вы в сушку, – прозвучал утомленный голос парикмахерши. – А следующая в кресло.
– Знаешь что, Валя, запиши мне свой телефон, – попросила Света, вставая с диванчика. – Я тебе потом позвоню. Мне не хочется, чтобы мы с тобой потерялись…
Валя уже опять улыбалась:
– Если везет, так уж во всем… Не думала я, что здесь в очереди подругу найду. Просто потрясающее везенье!
Она снова начала сиять, имея в виду, конечно, не только и не столько подругу.
Но характер у нее, сразу видно, был отходчивый. Свете действительно захотелось с ней дружить: она любила людей с душой нараспашку. А то вон взять соседку Ирину: и квартиры-то у них рядом, и сыновья одноклассники, а настоящей дружбы не получается. Ты ей обо всем расскажешь, всю себя наизнанку вывернешь, а она молчит как немая.
* * *
Света проследовала в кресло, и тут к Вале со стороны сушки подошла давешняя тетка с головой, замотанной в полотенце. Из-под навернутого тюрбана смотрели напряженные внимательные глаза: такие бывают у людей, постоянно имеющих дело с какими-нибудь неприятностями, болезнями, напастями. А между глаз залегла косая морщинка.
– Женщина, хочу вам сказать. Вы тут так громко обсуждали свои дела… В общем, от человека сейчас можно получить не только квартиру или еще какие-то материальные блага. Можно получить его самого. На органы, например…
