скачать книгу бесплатно
Палисад слов
Игорь Александрович Веселов
«Палисад слов» – ироничная проза автора-дебютанта. Ирония рассказчика на редкость многогранна. Каким увидит его любознательный и любящий путешествия и дружеские компании читатель? Умным и дерзким, нарочито грубоватым и нежным. Самоирония его переходит в сарказм. Словом, классический мужской юмор философа, много и многих повидавшего.
Содержит нецензурную брань.
Игорь Веселов
Палисад слов
ВСЕМ, КОГО ЛЮБЛЮ
Без будней не бывает праздников и не справляют именин,
И все бегут с потерей времени и отрицают карантин,
Как изоляцию потребностей, как невозможность полюбить…
С годами не тревожат слабости
Что не способны опьянить
Отравой горькою и сладкою,
Застольем грустным и смешным.
И мы бредем дорогой гладкою,
Лишившись знаковых вершин.
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Мне почти пятьдесят. Вот-вот градусник времени застынет на «риске» юбилея. Лет десять назад у меня вдруг появился литературный зуд. Но, как оказалось, желание писать было мимолетным и неясным, неопределенным. Видимо, время не пришло. Когда же пришло оное, желание попробовать себя в «излагательском ремесле», стало понятно, что сие обусловлено лишь появившимся свободным временем и определенным житейским достатком, только и всего. Таким образом, объяснить причину, по которой я уселся за писательский стол, я вряд ли смогу. Это как спросить: «Для чего придумали дверь?» –
И ответить: «Чтобы закрывать ее».
Несоблюдение в моем повествовании какой-либо хронологичности и некоторая нарочитая сюжетная бессвязность позволяют мне тривиальность излагаемого эпизода дорисовывать без лишнего нравоучительного напряжения и гонора.
Как-то сразу и приступаю.
Не стоит ли понять:
Отмеренностью жизни диктуются поступки,
Свершением которых гордимся мы иль нет,
Когда идем ва-банк, страдая, делаем уступки,
Вопросам бытия неправильный даем ответ.
Вся удаль молодецких плясок
Не разукрасит бледную парадность звезд,
Которые горят и гаснут.
Тех звезд-событий
На черно-синем небосводе грез.
Они порой нам снятся… И прекрасны!..
ИЗ НЕСОСТОЯВШИХСЯ РАЗГОВОРОВ С ОТЦОМ
– Тебе нравится, как ты живешь?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, хотя бы насколько оптимистичен твой взгляд на свое будущее? Ведь отправная точка туда – это состояние души в настоящем, которое не является простой суммой чего-то из пережитого.
– Ты что-то наусложнял. Не проще ли спросить: «Доволен ли я собой?»
– Давай так.
– Я уж точно не ропщу. А если без излишнего самодовольства – да.
И это без каких-либо подведений итогов.
– Не слишком ли нескромно с твоей стороны?
– Почему нескромно? Да, я субъективен, как любой эгоист. А что ты, отец, можешь сказать в этом плане про себя? А, впрочем, извини, теперь ведь у тебя есть только прошлое.
– А ты знаешь, и у прошлого есть настоящее – это люди, которых я любил здесь и продолжаю любить оттуда. Пусть они и дают оценку качества моего участия в их судьбах. И тебе советую с этой стороны оценивать степень своего довольства.
ГЛАВА 1
Начало 90-х. Впервые оказываюсь в экзотическом тогда для русских Таиланде.
Компания подобралась донельзя разношерстной как по возрасту, так и по социуму, хотя то время еще не делало такого резкого разграничения на «состоявшихся» и не очень. Но именно тогда мой мир стал делиться на тех, кто желает увидеть экзотику, и тех, кто может.
Середина апреля. Нас встречает жаркими объятиями Бангкок, а нам – в Паттайю. Три часа неспешной езды в минивэне среди нескончаемой панорамы рисовых полей запомнились разве что возлиянием незабытого в самолете виски (какой-то непрерванный полет) из колпачка бутылки. Печенье за неимением ничего другого кажется отличной закуской.
Приезд в гостиницу пассажиры отмечают довольно невнятными звуками, издаваемыми посредством сухих гортаней и наждачных языков.
Четвертый или пятый день пребывания знаменуется восточным Новым годом. Ну новый и новый. Поэтому, с вечера выпив в количестве, которое принимает молодой организм, наутро мы по обыкновению бредем на пляж.
Солнце в зените, и я, уже успевший обгореть до волдырей (сказалось отсутствие культуры отдыха в тропиках), лежу в тени и лениво вакуумирую холодное пиво. Тянет морем. Мысли вразлет, и их движение приобретает довольно неконтролируемый характер…
Первое – я с любовницей за границей: знаком с ней полгода, а что-то меня уже угнетает или, лучше сказать, гнетет. А главное, подбешивает то, что не могу найти объяснение причины всему этому. По-видимому, их целый комплекс. Начиная с того, что рядом лежащая подруга – явная дура, странно, что это обнаруживается только здесь. Вот и сейчас, похмельно улыбаясь, что-то говорит. Даже не вслушиваюсь. Одни блеклые театральные эмоции, и те – плоские. Даже перед компанией немного неудобно. Забавно видеть, как все делают вид, что им неинтересен монолог моей велеречивой пассии, которая, не бросая попытки превратить его в диалог со мною, просто улетела к заоблачным вершинам словесного бреда. И легко угадывается ход их мыслей: «Да, Игорек, Игорек – «Подари мне пузырек», и куда же скрылась тобою хваленая и теперь потускневшая интуиция, «Кто такое хорошо, а кто такое плохо»? Ладно, пусть усмехаются, лишь бы про себя. Безветрие. Смотрю на поникший пляжный флажок.
Далее мысли о семье – полный сумбур. Но, если четче – я первый раз проявляю свое мужское «лукавство» на таком большом расстоянии-дистанции. Теперь-то я, с высоты своих лет, понимаю всю демагогическую тщетность разумения и то, что это всего-навсего отзвук гипертрофированного чувства дома, которое преследует меня по всей линейке жизни. Рядом стучат по волейбольному мячу, который периодически планирует на наши лежаки.
Третье, что в то утро навалилось на подкорку, – думы о работе. Не имея никакого опыта и образования финансиста (вот птица-судьба!), уже полтора года руковожу филиалом банка. Смешно? Тогда казалось – не очень. Уныло, правда, тоже не было.
Принимая дела у своего предшественника, помимо, мягко говоря, тяжелого финансового состояния данной организации, я принял кабинетный сейф с пыльными папками, початой бутылкой водки, пассатижами и блюдцем заплесневелых огурцов. Как говорят, филиал дышал на ладан. И виделось – как много еще впереди, хотя оптимизма и сейчас хватает.
Другими словами, мысли бесновались, подруга не переставала щебетать, остальные же догорали на солнце.
Вот Ната, так зовут мою девушку, предлагает мне пойти искупаться. Отказываюсь. Фыркнув и капризно надув губы, она идет одна. Смотрю ей в спину и ловлю себя на том, что многое в ней, то, что пару дней назад казалось просто милым, стало невнятно раздражать. И ее, чуть иксовая, походка, и цвет волос качественной хны, и даже то, как она может обижаться. Вижу, как мужики на нее пялятся. Она красиво двигает ягодицами. Ревности нет. В голову приходит дурацкое сравнение: «Любовь неожиданно растаяла, как кусочек масла на горячем лезвии ножа». Думал, она муза, а она обуза.
Часа так в три пополудни решили выйти в город – все-таки Новый год, пусть и азиатский. Поэтому, переодевшись, всем составом, прямо у отеля рассаживаемся в пресловутом «тук-туке». И пока с легким потряхиванием едем, все же попытаюсь описать, кто находится в этом механизме-авторикше. Мой родственник – он рано ушел из жизни, поэтому без комментариев. Его подруга – вздернутый носик, приятный голос, возможно, красива. Пара из далекой Канады (уехали за три года до этого из моего города на ПМЖ). Про него: типичный умница – еврей, с щучьим лицом. Был неплохим коммерсантом в России, стал среднестатистическим бизнесменом в Торонто. Она – прагматичная рыжая дама, с рядом ровных белых зубов, к тому же не бестия, с достаточно въедливой крестьянской закваской.
Ну, и наконец, моя девушка в том периоде, как я теперь представляю. (Опять с какой-то невообразимой высоты полета – вот кто бы крылья пришил!) Это некий символ чистоты мыслей, видимо из-за их отсутствия, наигранного наива и какой-то внешней кукольности.
Паттайа гуляет. Сегодня этот город вечного тепла по-особому расцвечен: стяги с какой-то символикой, плакаты, цветочные клумбы, китайские фонарики и стаи воздушных змеев.
Как оказалось, самый востребованный предмет у праздно шатающегося народа – это водяные пистолеты или ружья. Никогда не думал, что эта водная феерия приобретет здесь характер безудержной вакханалии. Если тайцы ведут себя по-восточному сдержанно, то неместные (отмечу немцев) с каким-то исступлением (явно не обошлось без алкоголя), с криками бросаются на каждого встречного-поперечного, держа наперевес удочки-насосы, а за спиной –бочонки с водой. Въезжая в центр города, мы попадаем под множество микрофонтанов. Наши девицы с оттенком удовольствия визжат, мужики сдержанно мотают головами. Я от этой «бани» начинаю испытывать легкое раздражение: на мне светлые льняные брюки, надетые по случаю вечернего похода в ресторан, которые постепенно приобретают кашеобразное состояние и неприятно липнут к ногам. Взгляд со стороны – вместо штанов тебя опоясала большая серая медуза.
Вдруг от толпы отделяется упитанный иностранец лет сорока, как потом оказалось, из бюргеров, и начинает пристраиваться к нам в «хвост», поскольку наша скамейка-автобус двигается со скоростью неторопливого человеческого шага. Что-то выкрикивая, думаю поздравления, на языке Бисмарка, этот гнус направляет мне в лицо, а я сижу на корме, пронзительную струю.
Машинально резко отворачиваю свои славянские черты, и мои дорогие диоптрии летят на асфальт, где и заканчивают свой земной путь как целостный инструмент от близорукости. Первая мысль – вторых очков у меня нет даже в номере, а мир уже стал пьяно-расплывчатым. Мысль вторая – немца надо убивать.
Коллективам, с той и другой стороны, весело. Прыжок, и я вижу перед собой довольное и рыхлое лицо в роговых очках. Удар в переносье, и очки потомка германских племен делятся на две части. Вскрик принявшего удар смешивается с возмущенными голосами его соплеменников, которые неохотно подтягиваются к месту происшествия. Без особого усилия прячу вглубь инстинкт самосохранения и выдвигаюсь им навстречу.
Сзади слышу только сдавленный смех родственника, который уже спешит на помощь. Спиной чувствую: гость из Торонто благоразумно решил отсидеться в окопе. Я же врезаюсь в толпу, и довольно успешно, так мне кажется, в горячке событий раскачиваю ее, нанося беспорядочные удары по потным рожам. Брат, громко возмущаясь: «Суки немецкие!», бьется где-то на фланге. После того, как я получаю ощутимый удар сзади по затылку и ногою – больше нечем – в междуножье, фактурно-облепленное модным льном, мы ускоренным шагом начинаем отступать.
В десять прыжков достигнув кузова нашей боевой техники и тяжело дыша, взгромождаемся на скамейку. Нашей компании уже не до смеха.
Догадливого водителя-тайца даже не надо было призывать к ускорению: он так рванул, что я чуть снова не оказался за бортом.
Вслух стали подсчитывать потери. Я – очки, острая боль в паху и крайне непрезентабельный вид. У родственника – сбитый кулак, разорванная рубаха в кровоподтеках и моментально распухшие губа и нос, сделавшие его похожим на рыжего негра с серыми глазами. Женская часть нашего воинственного подразделения, переживательно отсидевшаяся в «глубоком тылу», выделялась пикантными подробностями своего белья из-за налипшей к молодым телам одежды. И только представитель Сиона излучал какую-то внутреннюю уверенность в нашей победе: это читалось по его губам при попытке довольно бессвязно оправдаться. Мол, его временное командование тыловой частью было благом для всего отделения. (Я догадался: седьмым антифашистом он считал нашего рулевого).
Итак, уже не обращая внимания на всеобщее разухабье, мы продвигались по одной из центральных улиц. Когда нам показалось, что удалось оторваться от мнимого преследования полиции, а по словам Роберта (так зовут, на западный манер, нашего героя тыла), в ходе боя сыны суровых германцев истошно звали на помощь местных стражей порядка, наша команда десантировалась у одного из ресторанов с запоминающимся и совсем не тайским названием «Mamas and Papas».
Уличная духота стала спадать. Настроение по шкале эмоций нулевое, но аппетит присутствует, и рассказ от зазывалы (ресторан оказался швейцарским) дает нам луч надежды, что здесь европейская кухня, так как местная уже успела стать навязчиво невкусной. Гурьбой вваливаемся в интерьер без азиатских изысков и обнаруживаем, что в достаточно большом помещении мы пока единственные посетители. Даже к лучшему: ничей взгляд не будет отдыхать на нашей расхристанной внешности. Но пустота зала и зародила некоторое подозрение, ведь за стенами харчевни настоящее столпотворение. Администратор же, увидев на наших лицах немой вопрос (пара этих лиц пребывала в некотором физиогномичном неадеквате), на ломаном английском скороговоркой заявляет Роберту, небесталанному толмачу, что ресторан только первый день как открылся. Дескать, пауза в его работе была связана со сменой хозяина и теперь новый хозяин никто иной, как абориген. И через час гарантировал полный зал. Нам-то что до этого. Дело в другом. Прямо какое-то кривое попадалово: рулили к Европе, а вернулись на исходную позицию азиатского чревоугодия, правда, надо признать, с прекрасными вкраплениями рыбного ассортимента.
Голод и пока пустой зал сделали свое дело – мы за большим столом в центре овального помещения. Все, сегодня пережитое, в сторону, будем культурно вечерять. И вот уже симпатичная тайка (а может, симпатичный) несет стопку меню, каждое размером с энциклопедический словарь, и с вечно виноватой улыбкой начинает персонально разносить. Читая меню, изредка посматриваю на потрепанную в уличных боях гвардию – что они-то выбирают. Из фолианта-меню была вытянута необходимая информация. Как и предполагалось, в результате смены главы трактира, кухня сугубо тайская.
Меня удивило единодушие, которое проявила наша группа – какие-то острые супы и рыбные блюда. Подумалось: ну что же, попробую красиво выделиться в своей ценовой политике, как наиболее пострадавший по зрению.
Окружение для меня продолжало оставаться без четких контуров. Когда все уже сделали заказ, командирским тоном подзываю официанта. «Итак», – говорю, хотя это слово произношу невербально, путем тыканья пальцем в меню. В абсолютном сравнении с ценами заказов, сделанных моими сотоварищами, моя сумма выглядела просто циклопичной. Эффектно. А моя Ната, видимо, наконец-то почувствовав, что я стал как-то отдаляться, а в свете последних событий и вовсе превращаться в неформального лидера компании, сделала решительную попытку аналогичного перезаказа. На что улыбка-маска с легким поклоном отвечает: «Извините, ваш заказ уже принят, но вы можете дозаказать». Надо было видеть нахмурившееся личико! Оно говорило: «Ну и хрен с вами со всеми, уроды!» Если и ошибся в переводе ее гримасы, то разве что только в синонимах.
Мой же царский заказ содержал в себе свинину, королевские креветки и какой-то неизвестный мне гарнир. Через десять минут приносят вино и текилу со скудной сырной закуской. А по прошествии трех-четырех рюмок текилы пятерым членам нашего уютного заседания, уж не побоюсь этого слова, доносят супы. Перемежая процесс вбирания в себя кактусовой водки с обязательным, как тогда казалось, облизыванием лимонно-подсоленной руки, эта же дружная пятерка через каких-то сорок минут дожидается и горячего.
На столе уже вторая бутылка мексиканского спиртпрома. Что-то меня стало беспокоить: это и непроходящее чувство голода, и высококачественное опьянение, сулящее некачественное похмелье, и уже сыто-пьяная зондеркоманда. Когда же официант-трансвестит в очередной раз убирал посуду за опостылевшими мне едоками, я, сглатывая слюну, произнес, не очень внятно, но с интонационной угрозой в голосе: «Доколе?». Неулыбчивый ответ меня озадачил: «Сегодня». Я – «Чтооо!!! Не понял». Оно: «Сегодня». Накушавшийся переводчик Роберт мне на ухо: «Имеется в виду сейчас. Ты не видишь, он же напуган».
И вот, ура, по истечении коротких десяти минут после нашего крайне насыщенного тайным смыслом разговора, вроде, несут.
Размерами тарелка, которую мне вынесли два халдея, напоминала круглый древнегреческий щит, который поделен на семь секторов.
Наша группа туристов замерла от зависти. Зависти, которая зажралась.
Итог долгого ожидания: нижний сектор – королевские креветки (внешне одна к одной, красавицы), но почему-то не в традиционном красном цвете; средний сектор – свинина, нарезанная как под шашлык, и запах маринада сводит челюсти; верхний сектор, где так называемый гарнир представлял собой набор разной зелени, каждый пучок которой напоминал небольшой сноп.
Подумалось: «Начну-ка с членистоногих». Контрдовод: «Почему у этих морских обитателей окрас цвета хаки, да еще с отливом в синий?» Как на гурмана с Запада смотрю на Роберта. Роб, с некоторой долей подобострастия, как интендант во время боевых действий, отсидевшийся в малиннике: «Не смущайся. Наверное, эти креветки политы специальным рыбным соусом, он и дает такой цвет».
Как оказалось, только не в моем случае. Правда, Роберт не вводил кого-то в заблуждение. (Спустя годы мне довелось отведать данных моллюсков именно под этим соусом.) Голод продолжает давить на кадык. Чищу креветку – все во внимании. Ощущаю себя как на арене цирка. Жую – не нравится. Еще раз обегаю взглядом свою щит-тарелку. Зелень не в счет, остается свинина. Вилка – кусок – рот. Долго пережевываю, глотаю.
Кто-то спросил: «Какое гастрономическое впечатление?» – Отвечаю: «Проглотил кусок мыла, причем хозяйственного». Продолжаю приковывать внимание публики, и уже не только своей. Вижу, как в моем направлении вытягиваются шеи набежавших за полтора часа туристов.
Наступает апофеоз всей поездки. А в это турне вместились и виски из крышечки, и начало тихого неприятия к Нате (да простит она меня), и неледовое побоище с тевтонцами, и временная полуслепота.
И наконец торжественно вносится некая большая керогазка, или подобие ее. Это «подобие» с величайшей осторожностью водружается на стол. С лицом факира официант зажигает спичку и подносит ее к фитилю. И тут, после всего выпитого и закушенного, я замечаю над огнем сковородку с налитым в нее маслом.
Секунды всеобщего шока – уже в масштабе всего зала.
А до Игоря начинает доходить, что приготовление ужина только начинается. Все, весь рядовой состав, постанывая от смеха, медленно сползают под стол. Я же с серьезным, или голодным, видом начинаю готовить себе еду, макая поданные ингредиенты в уже нетерпеливо кипящее масло.
Вот уже бравый народ, икая, постепенно рассаживается по своим местам и громко требует, под жидкие аплодисменты зала, попробовать это суперблюдо. В этот вечер я как никогда щедр.
Так закончилось это полупьяное пиршество эмоций. Всего намешалось. В полночь мы вываливаемся из «Mamas and Papas». На улице тропический ливень. Народное гулянье сходит на нет. На центральной площади лежит праздничный мусор, прибитый дождем. Наступил Новый год.
По прилету домой мы с Натой расстались. Прощаясь, она назвала меня злым желтым карликом. Наверное, в чем-то она права.
Я не обиделся. Хотя почему именно желтый, я так и не спросил.
Я вряд ли мог поступать иначе,
И не следует пробовать то,
Что горчит, даже где-то вяжет,
Выворачивая твое нутро.
Это блюдо тебе и скажет,
Как в меню наших славных дел:
Не торопится пропечатываться та строка,
Обозначив предел.
А мне так видится и очень хочется!
Наивность выбора всегда фатальна.
Отчасти в нем ты не свободен.
Как не раскован в созерцаньи.
