скачать книгу бесплатно
– Двери у тебя скрипят, что не смажешь? – неприветливо буркнула Лаура Петровна.
– Гоголь не велит, – ответил я.
– Ну-ну…
Лаура Петровна брезгливо осмотрела помещение.
– Уборку так и не сделал… Тоже Гоголь не велит?
– Так да, он же. Знаете…
– Не знаю и знать не хочу, – еще неприветливей перебила Лаура Петровна. – Развел свинарник, а тебе помещение выделили, а в Доме детского творчества, между прочим, негде плавательной секции разместиться.
Нашей плавательной секции уже три года негде разместиться, с тех пор как новое здание ДТЮ забраковала комиссия. В нем собирались создать спортшколу, секции плаванья и прыжков в воду, тренера пригласили, квартиру ему дали, автомобиль, освоили средства. А бассейн и не открыли. Обещали к зиме открыть, а все ребята, кто записался, стали так тренироваться, посуху.
С тех пор минуло три года.
Так что наша городская сборная по плаванью – самая уникальная в мире: ни разу воды они не видели, пловцы-теоретики, так сказать. При всем при этом многие каким-то чудом имеют разряды, вот, к примеру, сын Лауры Петровны, Павел, второй юношеский. А тренер получил звание заслуженного. А бассейн к зиме откроют, это точно. «Гребем по-малому», так я про них написал. И фотографии залил, как наши пловцы тренируются – сидят на полу, к рукам резинки привязаны, гребут. Конечно, не опубликовали, но в блоге я выложил.
– Чем занимаешься? – поинтересовалась Лаура Петровна. – Какую-нибудь гадость опять пишешь?
– Я? – удивился я. – Ну что вы, какие гадости. Про земснаряд вот думаю.
– А что тебе земснаряд? – насторожилась Лаура Петровна.
– Да как-то странно он работает. Копает-копает, копает-копает, пятый год на одном месте копает, а у копщиков на берегу речки особнячки, особнячки…
Лаура Петровна прищелкнула языком. Это явно означало следующее – «не жалеешь ты свою мать, Виктор».
– Оставим земснаряд, – отмахнулась Лаура Петровна. – У меня к тебе дело.
У меня заныл палец.
С ним это всегда так, сидит себе в кроссовке тихо, помалкивает, а потом вдруг раз – и заболевает. Да так, что вот хоть в окно при дамах прыгай.
– В Департаменте образования вскрылись недостачи? – поинтересовался я.
– Нет, не вскрылись… То есть какие у нас могут быть недостачи? Ты это брось, Виктор, брось.
Лаура Петровна огляделась еще раз, то ли скрытую камеру искала, то ли просто привычка.
– Другое дело у меня к тебе, Виктор. Ты…
Лаура Петровна замолчала.
– Что ты на меня так смотришь? – спросила она.
– Да я не смотрю. Просто мне показалось… Неужели Пашу похитили пришельцы?
– Больной, – вздохнула Лаура Петровна. – Лечиться надо.
Палец у меня просто взвыл. Я не утерпел, стащил кед, стащил носок и начал пальцем вращать, чтобы хоть как-то убрать боль.
– Серьезно больной, – добавила Лаура Петровна.
Но на палец почему-то смотрела долго, потом взяла себя в руки и вышла. А я прижал палец к холодной батарее и поглядел в окно.
Пыль на улице поднялась, закрутилась в задумчивую расплывчатую восьмерку, рассыпалась в отдельные вихри, улеглась так же неожиданно, и я увидел. Там, среди рыжих уличных собак, среди песка, оставшегося от дна древнего моря, стоял человек, которого я начал уже забывать, почти забыл, лицо во всяком случае точно.
Призрак…
Я зажмурился, помотал головой и открыл глаза. Призрак рассосался.
Глава 3
Немного про меня
Моего далекого предка действительно покусали собаки, давно, еще в девятнадцатом веке, в пору надежд в веру торжества человеческого разума, в пору просвещения и прочего стимпанка. Так что сказать, что журналистика ворвалась в мою жизнь уж совсем неожиданно, нельзя. Впрочем, все по порядку.
Начну, пожалуй, все-таки с себя.
Как-то раз у меня врос ноготь на большом пальце левой ноги. Вполне себе рядовое происшествие, будничное, можно сказать, повсеместное, пойди найди человека, у которого хоть раз не врастал бы ноготь? Вот и у меня врос.
Ну, врос и врос, особого внимания на это обстоятельство я не обратил, не в первый, чай, раз.
Однако через неделю я обнаружил, что ноготь причиняет беспокойство. Причем серьезное. Ноготь болел настырно и как-то рывками, точно в палец вворачивали саморез. Городскую поликлинику, как назло, закрыли на ремонт, и оказать помощь на месте мне не смог никто. Мать, глядя на мои страдания, пригласила колдунистого дядьку, который лечил зубы, сводил бородавки и умел заговаривать фурункулез. Дядя зажег лучину, рекомендовал распарить ноготь в бане, а потом вырвать его с корнем. Так мы и сделали. Только ноготь не вырвался, сколько ни тянули. Дядька тянул, я орал, мать уговаривала меня потерпеть, в конце концов они оторвали мне половину ногтя, но это совсем проблему не решило, если не усугубило.
Ноготь продолжал врастать, я продолжал мучиться. В определенный момент я вдруг стал явно ощущать, что ноготь завладел всеми моими мыслями, я думал только о ногте, о том, как бы его выдрать, о том, как наладится моя жизнь после того, как я избавлюсь от ногтя.
Через две недели боль стала решительно невыносима, и я поехал в область.
Печальное и очень русское путешествие. Сначала было жарко, потом сломался паровоз, потом в вагон загрузились насельники Караваевского монастыря, какие-то весьма странные люди, сидевшие строго, потом дембеля, потом мы приехали, и я заблудился, собственно, в самой Костроме, угодив в какой-то странный район, и долго не мог найти больницу, а как нашел, выяснилось, что хирург мертвецки…
Ноготь мне все-таки удалили. Однако дотторе, производивший операцию, отметил, что, скорее всего, дело совсем не в ногте, ноготь, собственно, следствие, я же, вероятнее всего, страдаю подагрой. Медсестра, помогавшая клеить пластырь, рассмеялась, указав на то, что для подагрика я слишком молод, подагра – болезнь обжор, пьяниц и бонвиванов, а я вряд ли еще как-то успел отметиться на сём поприще, на что доктор заметил, что у меня, видимо, другая форма подагры, наследственная. Недуг аристократов и гениев, так он и выразился, после чего велел больше гулять на свежем воздухе и есть сырых овощей зеленого цвета.
Возвращался домой я в смешанных чувствах. По пути на вокзал я купил «Справочник самых популярных болезней» и обнаружил, что подагра действительно болезнь нешуточная, особенно в наследственной форме. Мучительная и туго поддающаяся лечению, переводится как «капкан для ног», набрасывается вдруг, и…
Там были средневековые картинки. Подагра изображалась в виде черной зубастой мурены, впившейся в ногу несчастного и пожравшую эту ногу уже до самого колена. Это не радовало.
Но были и плюсы.
Во-первых, я мог получить освобождение от физкультуры. В физической области я был человеком недалеким и на олимпийское золото особо не рассчитывал, освобождение мне не помешало бы.
Во-вторых, я мог на вполне законных основаниях отмазываться от малокультурной домашней работы, например, от собирания колорадских жуков, что тоже не могло не радовать.
В-третьих, подагра на самом деле оказалась болезнью гениев. Несметное количество писателей, художников, изобретателей и естествоиспытателей страдали от подагры, поскольку, как оказалось, в ходе подагрического приступа в мозгу выделялись особые вещества, пробуждавшие в человеке творческое начало.
Одним словом, я уехал из дома заурядным молодым человеком тинейджерского возраста, вернулся же гениальным подагриком. И что самое интересное – очень скоро я понял, к чему именно мне можно приложить свою гениальность. Однажды, покупая в магазине мини-пиццу, я абсолютно неожиданно отметил, что продавщица ловким движением мизинца стряхнула увязшую в ней муху. После чего протянула пищу потребителю. То есть мне. Раньше я не обращал на подобные мелочи внимания, сейчас же этот факт меня вдруг возмутил. Даже скорее не меня, а мой палец, он вспыхнул злобной пульсирующей болью, я не удержался и сделал продавщице замечание, она ответила не совсем вежливо, ну, это если можно так сказать. Я расстроился и с горя написал в газету. Статья называлась «Сальмонеллез в розницу».
Так все и началось. Внезапно открылось, что жизнь полна мелкой и крупной несправедливости, я набрал дыхания и стал с ней бороться, и, как ни странно, успешно. Оказалось, что у меня есть определенный талант.
Это было достаточно необычно – среди моих родственников совсем не водилось лиц, склонных к интеллектуальной деятельности, все мои предки были людьми вменяемыми и приличными, если, конечно, не считать троюродного дядю Юрия, работника архива. И все мои пращуры честно трудились в сплавных, вагонных депо, машинотранспортных станциях и в сельском хозяйстве, трудились себе и никогда не промышляли ни пером, ни шпагой, ни «ундервудом», здравомыслящие граждане, и вдруг я! Что за морок, что за нелепая флуктуация? Оказалось, что не совсем уж нелепая; обратившись к архивам и записям краеведов, я нежданно обнаружил, что в нашем роду такое уже случалось. Хотя об этом предпочитали не помнить, как я понял впоследствии, по вполне понятным причинам.
Итак, я обнаружил следующее.
Давным-давно, в девятнадцатом веке, когда наше озеро было глубоко и изобиловало жирными, размером с лапоть карасями, когда в городе проводилась осенняя ярмарка, уступавшая лишь Макарьевской и Нижегородской, когда холм над водой был высок, а железная дорога едва-едва построена, в город приехал телеграфист Иван Бенгарт, далекий мой предок по немецкой линии.
Иван пошил форменный китель с орластыми пуговицами, устроился при вокзале на телеграфную станцию, начал жить. Работал хорошо, трезво, и скоро к должности телеграфиста прицепил должность начальника почтового отделения, и кроме того, метил в брандмейстеры, и думал уже о женитьбе на купеческой дочке.
Но тут оно и приключилось.
Дело в том, что Иван-телеграфист привез с собой велосипед – для поддержания хорошей физической формы, возбуждения аппетита и профилактики чахотки посредством велосипедных прогулок. Для прогулок Иван использовал тропу, пролегающую над озером, и вот однажды на этой тропе на него напала стая бродячих псов, не одобрявших велосипедные променады. В результате Иван был сильно покусан и пролежал почти неделю в госпитале при пожарной части в ожидании приговора. Напавших собак обнаружить не удалось, выявить, заразился ли Иван бешенством или остался здоров, тоже, Иван чувствовал себя не очень хорошо, у него болели руки и ноги, и как-то всего выкручивало, хотя остальных признаков водобоязни не наблюдалось.
А через неделю после покусания у него открылось странное, весьма неприятное качество – он стал видеть гниль.
Легенда про покусание моего пращура была изложена в художественной форме, так что сначала я подумал, что это просто переписанное кем-то литературное произведение, а не явь. Но оказалось, что история эта была записана самим Иваном Бенгартом, а в архив попала в составе бумаг, изъятых у моего прапрадеда при обыске.
А прапрадеду пришлось действительно нелегко. Он видел червя, таящегося в только что сорванном яблоке, видел ход упорных жуков-древоточцев под корой вековых сосен, коррозию, поселившуюся в спайках велосипедной рамы, плесень, опутавшую чердак, запасливых крыс, тянувших под домом и амбаром норы. Он чувствовал дурной человеческий запах, знал, что булочница уронила в квашню рукавицы, и каким-то небывалым образом осязал прыщи, обитающие на шее околоточного и прикрытые голландским платком.
Жить с такими качествами было решительно невыносимо, Иван долго мучился, а потом вступил в партию социалистов-революционеров, стал бороться с режимом. Дальнейшая судьба Ивана сложилась кривоколенно, впрочем, это не очень важно. Важно то, что мне, видимо, передались его саркастические и подагрические гены. И тот самый гиперкритический взгляд на действительность, который отметил во мне и Кузовлев.
Короче, вот так я и пришел в журналистику.
Про другого своего прадедушку я вообще молчу. Был он родом из знатного, но обедневшего прусского рода…
Хотя об этом лучше потом.
Глава 4
Нежданный друг
Я выглянул в окно.
Пыли в стеклах много, а я ее специально не протирал, для настоящести.
Так вот, выглянул.
Прямо напротив редакции на моем мопеде сидел какой-то каверзный тип. Сидел, выжимал сцепление, давил на тормоз, довольно нагло себя вел, я разозлился. Очень сильно. То есть совсем очень сильно, даже нащупал в кармане баллончик, хотя с таким хлыщом я мог и без баллона справиться.
Что вот это такое – залезть на чужой мотоцикл и нагло на нем подпрыгивать, а? Разве можно себе такое позволять? Ну ладно, если тебе восемь лет, а тут…
Лет пятнадцать с виду.
В костюме. Никто не ходит в костюме в пятнадцать лет. Ну, разве что на свадьбах, похоронах и на ЕГЭ. Ладно, придется разобраться. Видимо, один из моих недоброжелателей, в последнее время много их у меня завелось, если по моему блокноту, то двадцать три, то есть это из действующих, из активных, потенциальных я вообще не считал. И каждый из этих граждан мечтал плюнуть мне в ухо отравленной слюной во время моего дневного отдыха в подшивках «Крестьянки».
Отправился разбираться.
Будка… Ну, то есть Незабудка поглядела на меня с уважением, сморщила глаз, почесала ухо. А я ей кивнул. Выбежал на улицу.
Пыль, пыльное лето какое-то, даже скоростные поезда пылят, никогда такого не случалось. А этот на мотоцикле так и сидит.
Я приблизился к мотоциклу и сказал:
– Ку-ку.
Наглец обернулся.
– Привет, дружище, – улыбнулся он.
– Привет…
Как-то у меня за ухом заболело, вот когда дужкой очков натрешь, а потом загниет и ночью дергает, вот и сейчас сразу задергало, и сразу в палец, между ухом и пальцем натянулась горячая струна, и этот, который сидел на мотоцикле, он за нее дернул.
– Я вижу, камрад Геннадий неплохо поработал над своим пепелацем, – сказал наглец. – Тюнинг, кастомайзинг, фрезеровка. О, ручки с подогревом! И вообще… Молодцы.
А он изменился, подумал я. И очень. Голос вот как был, так и остался. Хотя, пожалуй, стал повзрослее. И поувереннее. И вообще. Изменился. Солидняк, мне бы так. А времени всего ничего прошло, года два. Или больше уже?
– Двигатель увеличенного объема, дисковые тормоза, тюнинговый бак…
– Ты стал разбираться в технике? – спросил я.
– Приходится, знаешь ли. Положение обязывает, нельзя отставать, ну и все такое. Так где наш Геннадий?
– В Ярославле, в Суворовском училище.
– Вроде же тебя отец хотел в Суворовское… – вспомнил Жмуркин.
– А отправился Генка.
Какая-то мелодрамь, подумал я. Друзья встречаются через двадцать лет, один так и остался сантехником, сидит в трубе, а другой заведует политехническим институтом. Плывут на плоту, песни поют, робинзонят. Тот, кто в трубе, пытается показать, что жизнь удалась. Интересно, кто из нас в трубе?
Неловко. Говорить не о чем, а лет прошло всего немного…
Жмуркин, покоритель подпространства, исследователь жизни, Одиссей экзистенции, человек, устремленный в будущее. Кажется, он хотел стать режиссером. Интересно, стал? Прическу другую сделал, ботинки чистит, в галстуке, что самое странное.
Жмуркин помял галстук.
– Генка да, в Суворовском… То есть оно не совсем Суворовское, там какой-то кадетский корпус с химическим уклоном. Короче, сплошная армия, а потом можно в какую-то бронетанковую академию…
– Однако… Веление души?
– Отец законопатил.
– Это по-нашему, по-древнегречески.
– Ну да, по-древнегречески.
Я улыбнулся. Жмуркин продолжал изъясняться вычурно. Как раньше. Все как раньше…
