скачать книгу бесплатно
– Ничего, – отозвался я вежливо, но равнодушно. Мне вдруг стало пусто-пусто, потянуло то ли в сон, то ли в обморок. – Если можно, пусть меня разбудят, когда начнет светать.
– Хорошо, – сказал Кнут. Швед был умный парень – сразу вышел и прикрыл за собой дверь.
Я лег ничком. И обхватил голову руками, проваливаясь в какой-то бездонный колодец…
Ты у меня одна,
Словно в ночи луна,
Словно в году весна,
Словно в степи сосна.
Нету другой такой
Ни за какой рекой,
Нет за туманами,
Дальними странами.
В инее провода,
В сумерках города.
Вот и взошла звезда,
Чтобы светить всегда,
Чтобы гореть в метель,
Чтобы стелить постель,
Чтобы качать всю ночь
У колыбели дочь.
Вот поворот какой
Делается с рекой.
Можешь отнять покой,
Можешь махнуть рукой,
Можешь отдать долги,
Можешь любить других,
Можешь совсем уйти,
Только свети, свети!
Ю. Визбор
Костер прогорел, кажется, еще ночью. А под утро выпал снег, и я не сразу понял, что же на меня давит во сне и почему лицо мокрое?
Высвободив руки, я очистил от снега спальник и выбрался наружу. С вечера потеплело. В лес уныло вползал рассвет, но небо плотным слоем покрывали тучи.
Поеживаясь и зевая, я вытер лицо снегом и, не очень спеша, откопал свои вещи. Так же медленно скатал, вытряхнув, мешок, но в результате не так уж задержался и через каких-то десять минут неторопливо шел на лыжах по лесу, жуя кусок копченой свинины с прослойками жира.
Мне никогда не нравился зимний лес. Он притихший и мертвый – и в то же время так и кажется, что за тобой наблюдают, сверлят тебе спину взглядом, стоит отвернуться. Кроме того, велика опасность напороться на действительно опасных животных. Этот страх сидел во мне глубоко – очень глубоко, но волки выли часто. Кроме того, позавчера я видел следы тигрольва…
Через час я вышел к реке. Похоже, это была Великая, если я правильно рассчитал свое движение. Покрытая снегом речная гладь тянулась передо мной влево и вправо; на той стороне по опушке казавшегося очень редким леса медленно и уныло шли несколько рыжих мамонтов; за ними трусили на расстоянии с дюжину волков. Нигде не было никаких следов человека.
Я подождал, пока уйдут животные. Тем временем вновь начал падать снег – крупными редкими хлопьями. Рассвело, но светлее стало не намного.
Я пошел по льду на север – по течению Великой, туда, где она впадала в Псковское озеро.
* * *
Был полдень, когда я наткнулся на три брошенных, полузанесенных снегом и разбитых урсаитянских каноэ. Наугад пару раз копнув снег веткой, я нашел несколько полусъеденных животными тел самих урса – судя по всему, их убили осенью. Наверное, вокруг тел лежало еще немало, но это меня уже не интересовало. Настроение поднялось – просто от одной мысли, что я тут не одинок. Едва ли те, кто уложил черных осенью, куда-то откочевали из этих мест на зиму глядя.
Я немного отдохнул, сидя на остатках одного из каноэ, – жевал мясо вновь и бездумно рассматривал реку, заштрихованную медленным падением снежинок. Капюшон я сбросил. Может быть, поэтому и услышал отрезанные от меня мысом звуки.
Прислушался. Да. Там лязгала сталь… а вот послышался человеческий крик… Через секунду я уже бежал сквозь лес, не тратя времени на обход мыса по реке…
Снег вокруг большой полыньи был забрызган красным. Кто-то корчился в снегу. Странно одетый мальчишка поддерживал другого – прямо ко мне было повернуто запрокинутое белое лицо. К нему подходили двое урса. Еще двое выкручивали руки извивающейся девчонке – она как раз снова закричала, отчаянно и безнадежно.
Разбег вынес меня прямо на заснеженный берег. Я не раздумывал и не сомневался – выдернул ноги из креплений, одновременно левой рукой сбрасывая мешок, а правой – выхватывая палаш.
Снега на речном берегу было немного. Хрюкнул, садясь в него, один из урса, державший девчонку – свистнувшая из перерезанного горла струя добрызнула до береговых кустов. Второй схватился за ятаган, оскаливаясь во всю пасть, но я достал его красивым выпадом в левый глаз. Повернулся, приседая и отбивая брошенную толлу гардой, а через секунду оказался возле двух других урса. Поймал ниже лезвия выброшенный мне в живот ассегай, и через миг его хозяин стоял уже без головы, а ассегай мягко вошел в живот последнего из урса.
Прыжком, не теряя времени, я бросился к ворочающемуся в снегу человеку. Это тоже оказался мальчишка – в странной, неуклюжей, какой-то словно бы надутой куртке. Он смотрел на меня огромными от боли и ужаса глазами и силился что-то сказать. Рана была в левом плече – рубленая, глубокая. Я распорол куртку дагой, не понимая, почему мне до сих пор никто не поможет.
– Дайте чем перевязать! – заорал я, оборачиваясь. Девчонка стояла в снегу на коленях, мальчишка по-прежнему поддерживал своего приятеля, хотя на том не было заметно зримых повреждений. – Дайте мой мешок! Живо, придурки, ну?!.
– Ма-а-ам… – выдохнул-простонал мальчишка у меня на руках. Вроде бы по-русски… хотя это слово похоже у многих народов.
– В-в-вот… держи… – Это девчонка очнулась и совала мне мешок. Глазищи – как блюдца, тоже странная одежда… Да, русские.
– Открой его, – процедил я сквозь зубы, сводя рану в плече у парня ладонями, – живей.
– Н-не раз… развязывается… – доложила она через секунду.
– Безручь! – прорычал я. – Иди сюда, зажми рану, живо! – а сам, прижав силой ее ладони на место своих (по пальцам на миг вновь хлынула кровь), одним рывком распустил «коровий узел» на горловине мешка. Оглянулся – снежинки таяли над ладонями девчонки в кровавом пару. Руки сами нашарили нужное. Я бросился обратно. Заметил лежащий в снегу меч – короткий, но широкий… – Держи руки так, – приказал я девчонке…
Мальчишка потерял сознание, но это было даже к лучшему. Переводя дух, я встал на ноги, зачерпнул снега, начал оттирать им руки, сбрасывая к ногам талые кровавые комья. Сменил снег, посмотрел на спасенных мной. Кивнул на висящего в руках друга мальчишку:
– С ним что?
– Он… он ничего, просто сознание потерял… – с запинкой ответил державший его приятель. Девчонка с ожесточенным отвращением терла ладони о снег – по моему примеру.
– Извини, – попросил я. – Я на тебя орал.
Она посмотрела ненормальными глазами. В глазах мальчишки вообще был страх. Я хмыкнул, подбирая дагу и палаш, тщательно вытер лезвия и убрал оружие. Поднял мешок и плащ.
– Ну здравствуйте. Земляки, – обратился я наконец ко всем сразу. – Не бойтесь. Я свой. Но мне хотелось бы знать, какого черта вы тут делаете и почему вчетвером не смогли отбиться от четверых? Я жду ответа.
* * *
– Значит, СССР больше нет…
Я сидел по одну сторону от костра. По другую замерли, сбившись кучкой (невольно!), одиннадцать мальчишек и девять девчонок из-под Пскова, решившие встретить новый, 92-й, год на лыжной базе. Раненый лежал ближе к огню, у их ног. Было все равно холодно – стенки большого шалаша насквозь простегивало морозом.
Мы только что закончили рассказывать друг другу две истории. Они – в чем-то вполне обычную, если исключить то, откуда они пришли – из изменившегося мира, о котором я ничего не знал. Я изумился, узнав, что СССР уже не существует – но, если честно, дальше изумления дело не пошло. У меня просто не оставалось уже никаких чувств к той стране, той земле, той жизни. Ну – разве что отстраненный интерес, как к рассказам об истории древних цивилизаций.
А вот мой рассказ поразил их куда сильнее – этих чудно€ одетых ребят, вставлявших в речь непонятные мне словечки. Они попали сюда всего несколько дней назад, прямо на склад с оружием в маленьком гроте под берегом (слишком маленьком, чтобы там обосноваться), и выглядели прямо-таки пришибленными, а не просто растерянными. Почти все они – даже явно младше – были выше меня и плечистей, так что их беспомощность выглядела смешной. Питались они все это время одной печеной рыбой без соли, да и то – мало попадалось. Среди оружия оказались две аркебузы и лук, но пользоваться ими никто и не пользовался. Да и вообще – все оружие лежало в углу этого «жилища».
– Мох могли бы надергать. И щели законопатить, – заметил я. Ответом мне были беспомощные взгляды. А во мне копилось раздражение на этих здоровых ребят и девок, которые даже не предприняли попытки обустроиться получше. Не умеют? Так учились бы – путем проб и ошибок, черт их дери!.. Ведь наверняка каждый что-то да может… – Ну что вы смотрите, как телята?! – не выдержал я. – Я же сказал уже: не попадете вы домой, да и не ждут там вас! Будете здесь жить, если будете за жизнь драться! С природой! С урса! С безнадежностью! С ленью своей!.. Да-а, теперь я понял, почему Союз гикнулся! С вами – только туда и дорога, вы же… растения какие-то!
– Зато ты, наверное, был примерным пионером. А папочка вояка, конечно?
Это сказал длинноволосый, изящный, но широкоплечий парнишка. Не просто сказал, а недобро прищурив глаза, со злом, словно я был его врагом – и мне на какую-то секунду вспомнился… Марюс.
– Примерным пионером я никогда не был, – равнодушно и уже спокойно ответил я. – А отца у меня вообще нет. И у вас никого нет, кроме вас же.
– Нечего нам ука…
Его гневная тирада оборвалась испуганным кашлем, он дернулся, чтобы отпрянуть, но не посмел – зеркально заточенный наконечник моего палаша вжался ему в горло. Клинок в моей руке был протянут прямо через пламя. Сам я сидел, как сидел, и говорил спокойно, даже вкрадчиво:
– Я могу сделать так, что твоя голова будет прыгать тут у нас под ногами, как мячик. И хотя бы поэтому я имею право вам указывать. Поверь мне, я убил немало людей одного с собой цвета кожи. Мне это не нравится. Очень. Но делать это я умею.
Палаш молниеносно вернулся в ножны, и я улыбнулся. Мальчишка отчетливо обмяк на месте и вдруг начал икать.
– Воды попей, – посоветовал я.
– Останься с нами, – попросила неожиданно одна из девчонок. – Мы же погибнем без тебя. Останься с нами…
– Не могу, – отрезал я. – Но советами помогу. Хорошими советами. Выполните их – так глупо, как сегодня, не влипнете. – Я помолчал. Было тихо – они ждали. – Выберите старшего. Настоящего, которого будете слушаться без трепа и слез. Только его, – я кивнул на длинноволосого, – не выбирайте, он дурак… Дальше. Учите друг друга, кто что умеет, – и учитесь, учитесь, только по-настоящему. Еще. Работать себя заставляйте. Заставляйте! Даже если холодно, голодно и неохота. И последнее. Самое важное. Не бойтесь. Если дерешься – умираешь незаметно. А если ты овца – то страх тебя заставит умереть сто раз до того, как тебя убьют. Здесь настоящий мир, ребята. Здесь все настоящее. Любовь и кровь, война и дружба. И вы или станете настоящими… – я помедлил и добавил, – русскими, или проживете недолго и в страхе. Вот вам все мои советы… Нет. Пожалуй – еще один. Тут в округе болтается еще одна компания. И судя по ее следам – не вам чета. Ищите ее. Вместе с ними у вас будет больше шансов.
Они смотрели на меня молча и с какой-то непонятной надеждой – как дети в опасности смотрят на взрослого. А я почему-то не мог найти в себе жалости к ним.
* * *
Февраль был холодным. Через три дня после встречи с «новичками» я повстречал немецко-русский отряд, зимовавший в этих местах, и немцы уверенно сказали мне, что в неделе пути от них на северо-восток находится русский отряд, возглавляет который Вадим Демидов.
Я не задержался у немцев, хотя они настоятельно предлагали не валять дурака и передохнуть хотя бы…
Кончался трехлетний путь.
Ночь катилась к утру.
И к моему костру
Придвинулась стылая жуть.
Лежал за сугробом сугроб.
Снег сверкал серебром.
И с четырех сторон
Тянулись тысячи троп.
Тропы ведут домой…
Но так мой ложится след,
Что в переплетах лет
Стала тропа тюрьмой.
Если дом опустел —
Домом моим станешь ты.
Жизнь – о тебе мечты,
Ты – это жизни цель.
Круг очерчен огнем.
Выйдя из темноты,
Тихо садишься ты
Рядом со мною – в нем.
Прости, дорогая, я
К тебе долго шел и устал…
Меня снова метила сталь
И новые гибли друзья…
Не ведома жалость путям.
Казалось – ну вот и ты!
Но отступали мечты
За горизонты – там…
Третий кончился год.
Мне до тебя – два шага.
Но вот – под снегом тропа,
И память подернул лед…
Я говорил с тобой,
Девочка, сотни дней.
Я становился сильней
Общей с твоей судьбой.
Общая наша кровь.
В этой крови – весна.
И – на двоих одна —
Наша с тобой любовь…
О. Верещагин
…В эту ночь я просыпался дважды. Оба раза – от холода, во второй раз было градусов сорок мороза, не меньше, и я пододвигал бревна в костре по мере прогорания, а потом вновь забирался в спальник (со стороны экрана все равно было холодновато, но не настолько, чтобы от этого просыпаться). Во второй раз, прежде чем заснуть, я слышал отдаленный прерывистый рев и довольно долго лежал, высвободив правую руку с револьвером.
В третий раз – окончательно – я проснулся уже, когда небо стало белесым, а в воздухе рассеялся призрачный утренний полусвет. Костер догорал, но давал еще достаточно тепла.
Не вылезая из мешка, я перекатился на бок. Вставать не хотелось, и я лежал, раздумывая, смогу ли до темноты добраться к тому месту, где видел дым, пока именно мысль о том, что темнеет сейчас – не успеешь подняться, не заставила зашевелиться активней.
Продукты у меня начинали подходить к концу. Оставался только «НЗ» из сушеного мяса и копченой рыбы (и то и другое – коричневого цвета, совершенно одинаковой – полосками – формы и абсолютно неугрызаемое, но практически вечное в хранении), который я тащил аж с Карпат.
– Надеюсь, – сказал я, завязывая ремни унтов, – что свежее мясо мне уже не пригодится и к вечеру я буду у людей…
Мороз держался. К одиннадцати я вышел на берег Псковского озера и удивленно остановился.
Это было не озеро. В обе стороны насколько хватало глаз, а также – прямо передо мной тянулось заснеженное поле. Но далеко впереди я различил серую полоску незамерзшей воды. На озеро это не походило – скорей на морское побережье, и я решил, что вижу залив, врезавшийся тут в сушу на манер того, который рассек Европу до Чехословакии из Средиземки. (Или – до Словакии, если вспомнить то, что говорили мне те мальчишки и девчонки о распаде и этого государства.)
Дым поднимался в десятке километров справа по побережью, где начинались холмы. Отсюда я не мог различить, где его источник – на одной из лесистых вершин или где-то в распадке. Но зато мог быть уверен, что через час буду там, особенно если идти по берегу, где ровно. Я так и не стал хорошим лыжником, но пройти за час десять километров вполне мог.
Солнце висело в небе красное и очень четкое, так и не поднявшись над горизонтом достаточно высоко. Неподалеку шло вдоль берега большое стадо северных оленей – серо-рыжих гигантов с размашистыми рогами. Я загляделся на них. А когда взглянул в другую сторону – то увидел лыжника.
