скачать книгу бесплатно
Ляхов крикнул:
– Ты что, утопленник, заговорил? Сиди да лакай водку!
Кругом хохотали. Дворник озлился.
– Утопленник? Я тебе сейчас покажу утопленника?
– Я, брат, с живыми людьми рад говорить, а с утопленниками – извини, не могу.
– Залепил нос себе, сукин сын! Я тебе шейного пластыря наклею!
– Молчи, утопленник ладожский!
Дворник рванулся со стула. Ляхов, бледный, с весело смеющимися глазами, стоял и ждал.
Сосед обнял дворника за плечи и усадил на место.
Ляхов воротился к своим. На его стуле сидела Авдотья Ивановна и со своею широкою улыбкой, словно не понимая, слушала цинические издевательства Захарова. Ляхов вдруг увидел, какое у нее поблекшее, морщинистое лицо, какая некрасивая, растерянная улыбка… Он зашел сзади, поднял на стуле фальцовщицу и изо всей силы швырнул ее вместе со стулом к выходной двери. Авдотья Ивановна ударилась грудью в спинку стула, на котором сидел рыжебородый дворник, и оба они, вместе со стульями, повалились в кучу.
Зазвенели и раскатились по полу упавшие бутылки. Вбежали половые, фальцовщица хрипло крикнула:
– Городовой!
Ляхов, хохоча про себя, поспешно сел к столу и стал пить пиво.
Дворник, путаясь в юбках Авдотьи Ивановны, в бешенстве вскочил и бросился ее бить. Его с трудом оттащили. Авдотья Ивановна несколько раз пробовала встать, но не могла: она наступала на свои юбки и тальму, может быть, была пьяна. Половые подняли ее и вытолкали на улицу.
У чиновника покраснел нос, он жалобно заморгал глазами.
– Женщину! – произнес он, качая головою. – За что он так с женщиной поступил? – обратился он к Андрею Ивановичу. – Силу показал над кем!
– Гр-рязь этакая! Ее давно следовало вышвырнуть вон! – ответил Андрей Иванович.
Чиновник грустно сказал:
– Нет, это не годится! Я люблю веселость и спокойный характер, а к чему обижать людей?
– Ей тут было не место! Ну, скажите, пожалуйста, разве может порядочная женщина слушать такие песни? Она должна покраснеть и уйти, а эта сидит, пялит глаза: «Ах-х, какая у вас прекрасная музыка!» Это неприлично для женщины, раз она не публичная женщина.
– Нет, я люблю веселость и спокойный характер, – грустно повторял чиновник.
– Всячески же ее присутствие тут было неблаговидно, – поддержал Андрея Ивановича Арсентьев.
Захаров засмеялся.
– В гнилой трубе две трубы! Настоящая ассенизация!
– Ну, черт с нею! – сказал Андрей Иванович. – Еще разговаривать об ней! Плюньте вы на нее! – обратился он к чиновнику. – Выпьем лучше с вами! А?
Фальцовщица исчезла, и к Андрею Ивановичу воротилось хорошее расположение духа. Он заказал водку и солянку.
Ляхов взял руку Захарова и с размаху хлопнул ладонью по его ладони.
– Молодчина, Сенька, ей-богу! Ловко играешь, сукин ты сын этакий! Ну-ка, хлопнем!
– Будьте здоровы! – ответил Захаров, чокаясь. Он опрокинул в рот рюмку водки и молодцевато провел рукою по волосам. – Вы знаете, как сказано в поэзии: «Лови, лови часы любви, минуты наслажденья…» Вы не смотрите, что это пустяковина; это не зря сказано… Кинарейку поймай-ка! Другой ее этак – цоп! Разве можно так? Нужно брать тонко!..
Чиновник отошел от них. Он стоял у соседнего стола, качал головой и говорил сидевшим за пивом трем наборщикам:
– Я люблю веселость и спокойный нрав… А за что же женщину бить? Разве это благородно?
III
Народу все прибывало. Лампы-«молнии» с хрустальными подвесками тускло освещали потные головы и грязные, измазанные горчицею скатерти. Из кухни тянуло запахом подгорелого масла и жареной рыбы. В спертом, накуренном воздухе носились песни, гам и ругательства.
Андрей Иванович пил рюмку за рюмкой. В душе было горячо, хотелось всех любить, хотелось сплотить всех вокруг себя и говорить что-нибудь хорошее, сильное и важное.
Полбутылка портеру, которую половой, откупорив, заткнул пробкою, согрелась, и пробка с выстрелом вылетела из горлышка; пена брызнула в стороны, пробка ударилась в низкий потолок и упала на сидевшего за соседним столом наборщика.
Наборщик, бледный молодой человек, с очень высоким узким лбом, сердито оглянулся.
– Послушайте, я вас попрошу поосторожнее! – угрожающе произнес он, отирая голову.
Андрей Иванович добродушно ответил:
– Мы нечаянно, – что там!
– «Поосторожнее»! – передразнил Ляхов. – Ты это портеру говори, а не нам! Объявился с претензиями!
Наборщик медленно повернул к Ляхову свое бледное лицо и молча смотрел на него.
– Поглядел бы раньше, швырял ли в него кто пробкой. Нет, сейчас в амбицию вломился, – «поосторожнее»! Прохвост паршивый!
Андрей Иванович пересел к наборщику.
– Ну, что там! Сказано, нечаянно… Чего вы?… Разве не бывает различных несчастных обстоятельств? Выпьем лучше вместе для знакомства.
Ляхов, развалясь на стуле, говорил:
– Что ж, пойдем из-за полбутылки к мировому!
– «Нечаянно»!.. Я рад, – совершенно справедливо, – ответил наборщик Андрею Ивановичу, – но к чему же ругаться, как этот господин?
Андрей Иванович воскликнул:
– Друзья! Выпьем!.. Ну, неужто мы из-за этого станем поднимать скандал? Позвольте спросить, чем вы занимаетесь?
– Наборщики.
– Ну, а мы переплетчики! Все мы трудящие люди, из-за чего же ради мы будем ссориться? Из-за полбутылки портера?… Друзья, друзья!.. Пойдем, Вася, к ним! – он потащил Ляхова к наборщикам. – Ну, помиритесь, поцелуйтесь!.. Человек, еще полдюжины портеру!
– Позвольте, почему вы рассердились? – спросил Ляхов, садясь к наборщикам. – Вы должны были раньше поглядеть, отчего случилось дело. А вы сейчас же начинаете ворочать глазами и говорить различные угрожающие выражения.
– Совершенно справедливо! А только для чего вы…
Нет, позвольте, я вам все сейчас объясню! Мы сидим, портер хлопнул, чем мы виноваты? Вы к бутылке должны были со своим замечанием отнесись, а не к нам…
Андрей Иванович взял провинившуюся бутылку портера.
– Ну, ну, дурак! – И он совал бутылку к губам наборщика. – Мирись сейчас же с бутылкой! Целуйся с ней без разговоров!
– Я рад-с! Очень приятно познакомиться! – Наборщик галантно раскланялся с бутылкой и три раза поцеловал ее накрест.
– Да он с нею уже давно знаком! – сказал его сосед. – Эка, подумаешь, в первый раз знакомится!
Андрей Иванович грозно крикнул половому:
– Гаврюшка! Я тебе сказал – еще полдюжины портеру!
Половой подошел.
– Буфетчик не отпускает, Андрей Иванович; с вас и то полтора рубля следует. Потрудитесь раньше заплатить.
– Убирайся к черту! Скажи буфетчику, пусть запишет.
– За вами и то уж шесть рублей записано.
Андрей Иванович сунул руку в карман жилетки, там было всего пятьдесят копеек. Он спросил Ляхова:
– У тебя много, Вася?
Ляхов обшарил карманы и набрал семьдесят копеек. Арсентьев поднялся и протянул руку Андрею Ивановичу.
– До свиданья! Время идти, – сказал он.
Андрей Иванович придержал его руку.
– Слушайте, нет ли у вас до завтра двух целковых?
Лицо Арсентьева сделалось холодным и скучающим.
– Нету при себе, Андрей Иванович! С удовольствием бы.
Андрей Иванович качал головой и с презрением смотрел ему в глаза.
– Ж-жох ты этакий! Раз что мы угощаем, так разве бы я вам завтра не отдал? Неохота идти сейчас домой за деньгами, только и всего.
Он отвернулся от Арсентьева. Взгляд его упал на Захарова; Андрей Иванович просиял; он подсел к нему на стул и обнял Захарова рукою.
– Вот что, Сенька, слушай! Я сейчас напишу жене записку, а ты сходи и отнеси. Пусть поглядит на тебя, хлындра. Этакие грязные взгляды: зачем, говорит, ты ему пальто отдал. Он его пропьет!.. Пускай посмотрит, пропил, ли ты… Я ей напишу, чтоб прислала с тобой два рубля. Ладно, а?
Захаров согласился. Андрей Иванович, шлепая калошами, пошел к буфету, заплатил рубль двадцать копеек и, взяв у буфетчика карандаш, написал на клочке бумаги: «Саша! Пришли немедленно с посланным два рубля: очень необходимо».
Захаров ушел. Подали еще портеру. Андрей Иванович сидел с наборщиками, целовался с ними и ораторствовал:
– Вы трудящие люди, и мы трудящие люди!.. Об вас Некрасов сказал: «Вы все здоровьем хлипки, все зелены лицом!» Почему? Потому что вам приходится дышать свинцовой пылью. Мы – золотообрезчики, мы дышим бумажной пылью… И нам и вам в чахотке помирать!.. Четыре года назад мой названый брат Фокин просил меня, чтобы я его научил делать золотые обрезы. Я его стал отговаривать, что это вредно для груди. «Ну, – говорит, – тебе жалко, чтоб я столько же не зарабатывал, как ты». Жалко? О нет, мне не жалко!.. Научил его, а теперь он уж три года как на Смоленском лежит; Романов сейчас от чахотки помирает. У меня хроническое воспаление легких, скоро тоже чахотка будет… Верно ли?… Товарищи! И вы и мы работаем для просвещения! Мы должны друг другу дать руки!
– Вер-рно! – повторял, поникнув головою, бледный наборщик с высоким лбом и стукал стаканом по столу.
Ляхов отстал от компании. Он сидел на другом конце комнаты с нарумяненною девушкою в шляпе с широкими полями и пышными перьями. Вскоре он вместе с нею исчез из «Сербии».
Захаров воротился. Он встряхивался, словно его сейчас окатили водою, и с размахом швырнул на стол свою фуражку с надорванным козырьком.
– Ффу-фу-фу-фу-фу! Ну и побывал же я в баньке!
Андрей Иванович спросил:
– Принес?
– Черта с два принес! Не знал, как ноги унесть!
– Почему так?
– Убирайтесь, говорит, вон отсюда!.. Жена-то ваша. Я спрашиваю: какой же будет ответ? «Никакого ответа не будет!»
Андрей Иванович с блуждающей улыбкою смотрел на Захарова. Не веря ушам, он медленно переспросил:
– Так и сказала?
– А ты как думал? Так, брат, и отрезала! – иронически подтвердил Захаров; он с чего-то стал говорить Андрею Ивановичу «ты».
Андрей Иванович выпил залпом два стакана портеру и вышел из «Сербии».
Шел дождь, ветер бурными порывами дул с моря. На проспекте было пустынно, мокрые панели блестели под фонарями масленым блеском. Андрей Иванович быстро шагал, распахнув пальто навстречу ветру.
IV
После того как Андрей Иванович и Ляхов ушли в «Сербию», Александра Михайловна перемыла посуду, убрала стол и села к окну решать задачу на именованные числа. По воскресеньям Елизавета Алексеевна, воротившись из школы, по просьбе Александры Михайловны занималась с нею. Правду говоря, большого желания учиться у Александры Михайловны не было; но она училась, потому что училась Елизавета Алексеевна и потому, что учение было для Александры Михайловны запретным плодом.
Она попробовала решить задачу, взглянув предварительно в решения. Ничего не вышло. Александра Михайловна погрызла карандаш, подумала и, отложив задачник, потянулась.
Было скучно. По оконным стеклам текли струи воды, в квартир; стояла тишина; Зины не было, – она бегала по двору. Александра Михайловна достала из комода деньги, которые ей оставил Андрей Иванович, и стала их распределять, на что их употребить. Два рубля решила отдать хозяйке за квартиру, рубль заплатить по книжке в мелочную лавочку, остальное оставила на расходы. Покончив расчеты, Александра Михайловна спрятала деньги, зевнула и стала ходить по комнате. Из всех углов ползла на нее мертвая, томительная скука, но Александра Михайловна привыкла к ней и мало тяготилась ею.
Сняла кофточку, распустила по белым, полным плечам свою густую косу и стала причесываться перед зеркалом. Сделала себе китайскую прическу, потом греческую, потом начала прикидывать, как бы вышло, если бы подрезать спереди гривку. Александре Михайловне давно хотелось пустить себе на лоб гривку и завивать ее, но Андрей Иванович строго запретил ей это.
Темнело. Александра Михайловна вышла в кухню, к квартирной хозяйке. Старуха хозяйка, Дарья Семеновна, жила в кухне вместе с дочерью Дунькой, глуповатой и румяной девушкой, которая работала на цементном заводе. Они пили кофе, Александра Михайловна подсела к ним, но от предложенного кофе решительно отказалась.
Стали беседовать о вчерашней драке, разыгравшейся на лестнице между живописцем вывесок и пьяным приказчиком. Хозяйка сообщила несколько новых подробностей; она узнала их утром от жены живописца. Но вскоре разговор истощился; вчера они уже часа три говорили об этой драке.