скачать книгу бесплатно
«А Лиза… Он с ней говорил на «вы»… Значит, она ему не жена… что бы она там ни изображала…»
Зинаида Александровна вернулась и тактично, но твердо напомнила присутствующим, что уже ночь, а завтра рабочий день, который никто не отменял. Соседи потянулись прочь из комнаты Морозовых, а Нина, забрав свою многострадальную сумочку, удалилась за шкафы в закуток, отведенный под ее спальню.
– Странно, что Акулины тут не было, – заметила Зинаида Александровна, нервно поправляя скатерть на столе.
– Зиночка, уверяю тебя, она уже все знает, и с такими подробностями, которые нам с тобой и не снились, – отвечал супруг с улыбкой.
Он совершил классическую ошибку мужчин, которые упускают из виду, что женщина в стрессе становится нечувствительна к любым проявлениям юмора. Зинаида Александровна только нахмурилась.
– Не отстирывается пальто, что ты поделаешь, – промолвила она с досадой. – Но Доротея Карловна пообещала достать какое-то чудо-средство.
Всего в квартире номер 51 было девять комнат. Две занимал Ломакин с семьей, третью – Морозовы, четвертую – Родионов, пятую – Таня Киселева, шестую – Акулина Петровна, седьмую – парикмахер Пряничников со своей красавицей-женой, восьмую – писатель, также с супругой, а в девятой ютилась старая графиня Игнатьева со своей верной компаньонкой Доротеей Карловной. Все считали последнюю немкой, хотя много лет назад она приехала в Российскую империю из Швейцарии, да так тут и осталась, не пожелав покинуть хозяйку, давно утратившую все свои богатства и именовавшуюся ныне не графиней, а «бывшей», то есть особой, имевшей значение только во времена царизма – эпохи, к которой теперь прилагались исключительно клеймящие эпитеты. Бывшая графиня жила очень одиноко и почти не выходила из комнаты, с соседями отношений также не поддерживала, и все общение шло через Доротею Карловну, всегда улыбчивую и приветливую. Вопрос, на какие средства графиня существует, весьма занимал пытливые умы, особенно ум Ломакина, но даже он успокоился, когда узнал, что графине помогает материально один из ее сыновей, служащий в крупной библиотеке. В коммуналке к графине относились по-разному, но большинство более или менее явно ее жалели. Исключение составляла только бабка Акулина, которая была не прочь завладеть комнатой Игнатьевой. Бабка не раз заявляла, что графиня – контрреволюционерка, а ее компаньонка наверняка шпионка, но, хотя времена на дворе стояли вовсе не вегетарианские, ни графиню, ни Доротею Карловну никто почему-то не трогал.
– Я могу пока походить в плаще, – сказала Нина матери, высунувшись из-за шкафа.
– В такую погоду?
– Я не замерзну, – заявила Нина упрямо.
Зинаида Александровна махнула рукой и опустилась в кресло. Нина надулась и скрылась за шкафами.
– Ах, боже мой, – простонала Зинаида Александровна, растирая виски. – Вот тебе и «Сусанин»! Никогда я не любила Глинку. И эта сумка! Неужели она не понимает, что не в деньгах дело, а в обмане? – Василий Иванович благоразумно безмолвствовал. – Если Доротея Карловна не поможет, пропало пальто. – Муж, храня молчание, поглядывал на портрет Верди. – А если бы с ней что-то случилось? – вскинулась Зинаида Александровна. – Неужели она не задумывается, что я, что ты…
Тут Морозов решил, что пора все же вмешаться.
– По-моему, ей кто-то понравился, – уронил он задумчиво.
Зинаида Александровна, пораженная оборотом, который принимал разговор, смотрела на мужа во все глаза.
– Вася, но это ведь невозможно! Он же рыжий!
– Ну и что, что рыжий, – отозвался Василий Иванович, втайне наслаждаясь нелогичностью своей собеседницы. От природы он был смешлив и питал пристрастие к парадоксам, в чем бы они ни выражались. – Да это все равно и не он, – добавил Морозов не менее нелогично.
– Вася, не выдумывай, – рассердилась Зинаида Александровна. – Если бы при мне стреляли, я бы, знаешь, ни о чем таком не думала. Ты считаешь, это тот, который с бородой? – заинтересовалась она. – Ненастоящей?
Положительно супруга Морозова в эту ночь собиралась побить все рекорды нелогичности.
– Нина все время говорила – он, он, он, – напомнил Василий Иванович. – Что он делал и как все его слушались. И еще сказала – у него выразительные глаза. Там был всего один фонарь, не считая пустяков вроде луны и звезд, а потому…
– Ну да, при таком освещении не то что глаза – вообще ничего не разглядишь толком, – вздохнула Зинаида Александровна. Она немного поразмыслила. – Нет, Вася, все это фантазии, глупости. Химеры! – заключила она, поднимаясь с места. – Ты будильник поставил? Идем-ка лучше спать.
Глава 4. Выстрел
Вдобавок ко всему наша милиция и уголовный розыск поднялись на недосягаемую высоту.
М. Зощенко, «На дне»
Пока в квартире 51 супруги Морозовы обсуждали случившееся с их дочерью, обладатель выразительных глаз Иван Опалин тоже имел небезынтересный разговор. Он допрашивал Клима Храповицкого, лицо без определенных занятий 1905 года рождения, сколотившего банду из других таких же лиц неопределенных занятий и отчасти – из рецидивистов.
Опалин служил в МУРе давно, еще с тех пор, когда тот находился не на легендарной Петровке, 38, а в Большом Гнездниковском переулке. Совсем еще молодым человеком Иван попал во вторую бригаду, занимавшуюся расследованием краж, но не задержался в ней и через некоторое время перебрался в первую. Там под управлением Николая Осипова и Георгия Тыльнера расследовали самые грязные, кровавые и тяжелые дела – главным образом убийства и вооруженные налеты.
Товарищи Ивана по второй бригаде считали, что он совершил ошибку: работа в первой бригаде была куда сложнее и опаснее, и погибшие при исполнении агенты угрозыска исчислялись десятками. Но Опалин никогда не жалел о принятом решении. Шли годы, деление на бригады было упразднено, вместо них ввели отделения, вместо должности агента появились уполномоченный, затем оперуполномоченный, но Иван по-прежнему занимался расследованием убийств, нейтрализацией банд и всем тем, чему его научили за время пребывания в первой бригаде.
Храповицкого ловили долго и безуспешно, хотя на след банды время от времени и нападали то в одном, то в другом городе. Когда несколько недель назад до Опалина дошла информация, что банда решила «залечь на дно» в Москве, он не отмахнулся, не счел сведения плодом фантазии чрезмерно болтливого осведомителя и даже не особенно удивился. Изучив дело Храповицкого, Опалин пришел к выводу, что тот склонен к неожиданным, но тем не менее весьма продуманным решениям.
– Нет, я все-таки не понимаю, – горячился Юра Казачинский, франт и гроза женских сердец, перепробовавший множество профессий от гонщика и каскадера до эстрадного конферансье и даже зубного техника, прежде чем оказаться в угрозыске. – Вот скажи: будь ты бандитом, ты бы подался в Москву? Где на каждом шагу милиция, где мы, где…
– Конечно, подался бы, – усмехнулся Опалин. – Потому что никто меня тут не ждет, а значит, не станет искать.
Изложив эти соображения своему непосредственному начальнику Николаю Леонтьевичу Твердовскому, Опалин получил приказ сформировать отдельную группу для поимки банды. В группу вошли, помимо него самого, Юра Казачинский, молодой опер Антон Завалинка, опытный Терентий Иванович Филимонов, служивший еще с царских времен, обстоятельный Карп Петрович Логинов, которого все называли просто Петрович, и двое агентов, вызванных из Калинина: рыжий Костя Маслов и флегматичный Слава Елагин.
Калининских агентов Опалин привлек, потому что по плану часть группы должна была действовать совершенно открыто, но ни в коем случае не возбуждая подозрений. Имелась информация, что в сером доме Храповицкий может заниматься вербовкой новых членов банды. Если бы кто-то из московских уголовников увидел поблизости знакомые лица муровцев, вся операция провалилась бы. Именно поэтому Опалин пригласил двух человек из Калинина (ранее этот город был известен как Тверь). Когда-то Ивану пришлось расследовать там одно дело, и он считал Маслова и Елагина серьезными людьми, вполне достойными доверия.
Главным наблюдательным пунктом был выбран давно закрытый магазин, который для отвода глаз начали переоборудовать в булочную. Опалин рассчитал так: когда поблизости совершенно открыто идет ремонт, туда-сюда ездят машины и ходят рабочие, даже самый подозрительный человек не станет обращать на них внимания. Второй наблюдательный пункт удалось устроить в комнате соседнего дома, временно вселив туда Филимонова. По ходу дела пришлось привлечь и сестру Казачинского Лизу, выдававшую себя за дочь Терентия Ивановича, а загримированный Иван изображал ее пьяницу-мужа, постоянно болтаясь во дворе и примечая все, что только можно. И вот, когда все члены банды наконец собрались, когда Маслов, Елагин и Казачинский с оружием наготове затаились в булочной, когда Петрович и Антон спрятались за домом бандитов, чтобы не дать никому уйти, когда Филимонов из своего укрытия в бинокль наблюдал за происходящим в «хазе», а Лиза носила эти сведения Ивану, изображавшему во дворе потерявшего берега пропойцу, – тут-то, как назло, и появилась припозднившаяся гражданка Морозова и по всем законам подлости чуть не оказалась меж двух огней.
«К счастью, все окончилось хорошо, – думал возвращавшийся на Петровку Костя Маслов, – хоть и не для всех». Он вспомнил убитых бандитов, но не почувствовал даже тени жалости. С непривычки Костя заблудился среди московских улиц, и только сделав приличный крюк, вышел к приземистому желтому зданию, в котором, несмотря на поздний час, светились несколько окон.
– Храповицкий еще на допросе? – спросил Костя у дежурного.
– Уже увели, – ответил тот.
– А Иван Григорьич у себя?
Хотя в глаза Опалина обычно называли по-простому – Ваней, но там, где имели место официальные отношения или присутствовали третьи лица, предпочитали звать по имени-отчеству.
– Да он даже ночует в кабинете, – усмехнулся дежурный. – Домой почти не ходит.
Опалин и впрямь находился в своем кабинете, расположенном в самом конце коридора. Иван откинулся на спинку стула, заложив руки за затылок, и рассеянно глядел на лежавшие на столе бумаги. За соседним столом (в кабинете их было два, поставленных под прямым углом) примостился худощавый седоватый Петрович и великолепным каллиграфическим почерком заполнял очередной протокол, изредка сверяясь с черновиком, испещренным каракулями Ивана. В управлении Петрович был, впрочем, знаменит не только образцовым почерком – на зависть более молодым коллегам, но и нелюбовью к своему дореволюционному имени Карп. Петрович то и дело интересовался у коллег, начальства, да и вообще у всех, кто соглашался его слушать, не лучше ли сменить пахнущее рыбой имя на какое-нибудь более приличное, например Карл. Впрочем, хотя это имя и напоминало о Марксе, чем-то оно Петровича тоже не устраивало, и он неизменно начинал перебирать все более-менее известные имена, но не знал, на каком из них остановиться. В итоге время шло, а Петрович никак не мог определиться, как же ему в конце концов называться. Товарищи знали о его слабости и подшучивали над ней, но беззлобно, потому что в этом кругу все знали друг другу цену и знали, что на Петровича можно положиться. Звезд он с неба не хватал, но исполнитель был точный и надежный – не говоря уже о том, что ему можно было поручить заполнение любого количества любых документов.
– Я проверил девушку, – сообщил Костя, опускаясь на стул. В кабинете имелось два свободных стула: один – для подследственных, другой – для своих, и хотя внешне стулья ничем не отличались, сотрудники все же предпочитали их не путать. Костя же, очевидно, так устал, что забыл о неписаном правиле и приземлился на стул, на котором до него сидел Храповицкий.
– Ничего подозрительного, – продолжал Костя. – Действительно Нина Морозова. Живет с родителями…
По лицу Опалина он понял – тот ни в чем Нину даже не подозревал, и немного рассердился. Ваня, конечно, человек хороший, но какого черта делать из него, Кости, провожатого глупой девицы, чуть не испортившей все дело?
– Храповицкий уже дал показания? – спросил Маслов, меняя тему.
– Угу.
Костя насторожился: интонация Опалина ему инстинктивно не понравилась.
– От всего отпирается?
– Нет. Но врет.
Петрович, как раз начавший новую страницу, желчно усмехнулся.
– Брата своего выгораживает, – пояснил он. – Не хочет, чтобы того расстреляли.
– То есть?
– Убийство кассирши и клиента банка в Ростове Храповицкий взял на себя, – сказал Опалин. – Хотя, по показаниям свидетелей, это Веник их застрелил.
Он расцепил пальцы и положил руки на стол. Черты лица у Опалина были крупные, четко вылепленные, лоб – высокий, глаза – карие с прозеленью, брови – ломаные. Клетчатая рубашка и обыкновенный серый костюм сидели так, словно их сшили именно для него и ни для кого другого. На левой руке красовались часы с именной гравировкой. Часы, сами по себе вроде бы ничем не примечательные, наполняли сердца коллег сложной смесью зависти и уважения, потому что все муровцы отлично знали, по какому случаю Опалин их получил и что стояло за подчеркнуто сухой, выгравированной надписью.
– Но ведь он не сможет убедить суд, будто Веник тут ни при чем? – сердито спросил Костя. – Они же все на «вышку» наработали. Сволочи.
– Показания Храповицкого против показаний свидетелей, – пробурчал опытный Петрович, не отрывая взгляда от бумаги. – Тут еще такой нюанс – Веник парень молодой, могут и проявить гуманность.
– Какая там еще гуманность, – злобно выпалил Костя, – они же сначала прохожих по ночам убивали и грабили. Несчастную бабу какую-то убили, а у нее при себе только сорок копеек было…
Опалин промолчал. Он мог сказать, что провел только первый допрос, что все до чертиков устали, что главная схватка еще впереди…
Хотя, если Храповицкий будет стоять на своем, а братец его не расколется…
– А где Веник? – спросил Костя.
– Его Антон допрашивает. И Юра тоже.
Антон Завалинка, отчаянно курносый, рисковый парень, был незаменим, когда требовалось кого-то арестовывать или взять с поличным, но допросы удавались ему плохо. Костя понял, что Опалин поручил Веника Антону, так сказать, в качестве практики, а более опытный Юра подстраховывает своего горячего коллегу.
– Слабо Антону расколоть Веника, – возмутился Костя, поднимаясь с места. – Молодо-ой! – Он неприязненно сузил глаза, повторив недавнее словечко Петровича. – За сорок копеек живую душу… – Маслов не договорил, безнадежно махнул рукой. – Ладно, я пойду, чего попусту лясы точить…
– Тебе бы отоспаться хорошенько, – посоветовал Петрович, бросив быстрый взгляд на Костино бледное, напряженное лицо. – Харулин еще не уехал, скажи ему, чтобы подбросил до гостиницы…
– Да нет, все нормально, – вяло отозвался Костя, поправляя кепку. – Пока.
И вышел, хлопнув дверью.
Зазвонил телефон. Опалин снял трубку.
– Иван Григорьич, – голос дежурного казался немного смущенным, – не побеспокоил? Я забыл сказать, следователь Соколов звонил, спрашивал вас.
– Когда?
На другом конце провода зашелестели бумажки.
– Днем в 16.17. Я должен был сразу вам сказать…
– Ладно, я все равно поздно вернулся. Соколов что-нибудь передавал?
– Да. Он теперь вместо Фриновского.
– Больше ничего?
– Ничего.
16.17. Красивое сочетание. Почти как 17.17.
– Ладно, отбой, – распорядился Опалин, вешая трубку.
И тут они с Петровичем услышали сухой треск выстрела. Звук донесся из коридора и разом пробудил в душах оперов самые скверные предчувствия. Коротко ругнувшись, Опалин схватил свой ТТ и бросился за дверь. За ним последовал чуть замешкавшийся Петрович.
Бегом миновав коридор, они оказались около лестницы, ведущей на первый этаж. На верхней ступеньке лицом вниз лежал человек, и кровь вытекала из-под копны его волос. Рядом, опустив руку с оружием, стоял Костя Маслов.
– Он пытался убежать, – сказал Костя Опалину.
Иван, поглядев на лицо Кости, прочитал всё: упрямство, убежденность в собственной правоте, но самое главное, в глубине под всем этим – нечто зыбкое и пока не имеющее названия, но глубоко Опалина возмутившее. Вокруг тем временем собрались люди: Юра, ошеломленный Антон, Елагин, не изменивший своей обычной флегматичности, и кто-то из конвойных.
– Наповал, – констатировал Петрович, убирая оружие и для проформы проверяя пульс.
Как выяснилось из сбивчивого рассказа Юры и Антона, Костя заглянул к ним в кабинет, когда допрос Веника был закончен, и, поскольку конвойный где-то задержался, предложил лично доставить молодого бандита во внутреннюю тюрьму. Веник, который весь допрос говорил на языке блатных, испытывая терпение оперов, и тут ухитрился отпустить какую-то рискованную шутку, на которую Костя не ответил. Маслов вывел задержанного в коридор, а через несколько секунд грянул выстрел.
– Ваня, я же говорю тебе: он бежать хотел! – воскликнул Костя с фальшивым жаром, окончательно подтвердившим подозрения Опалина.
– Свидетели есть? Которые видели, как он бежал?
Свидетелей не было. Впрочем, Маслов тут же заметил, что при свидетелях Веник вряд ли осмелился бы совершить попытку бегства.
– Кто должен был конвоировать задержанного? – напустился Иван на здоровяка конвойного. Тот молчал и только таращил глаза. Ссылаться при всех на усталость, на позднюю ночь, на недавнюю ссору с тещей, вымотавшую конвойного сильнее общения с любым бандитом… наверное, в других обстоятельствах любой мог бы войти в положение проштрафившегося, но сейчас его все равно не станут слушать. И уж точно не станет Ваня Опалин.
Увидев выражение лица Елагина, стоявшего чуть позади коллег, Иван понял: убийство Веника вовсе не стало для него сюрпризом.
– А ты-то что тут делаешь? – рассердился Опалин. – Я же отпустил тебя давно…
– Да я… ничего, – пробормотал Елагин, – сел в кабинете и заснул на стуле…
На звук выстрела прибежал снизу дежурный, появились еще конвойные и несколько оперов из других отделений, работавшие даже в этот поздний час. Костя, спрятав оружие, повторил рассказ о том, как Веник пытался бежать и как он был вынужден открыть огонь. Слушатели смотрели на него, на перекошенное лицо Ивана, и не знали, кому верить. Кровь, лившаяся из простреленной головы Веника, с верхней ступеньки тонкой струйкой переползла уже на вторую.
– Вызови Спиридонова и Горюнова, – велел Опалин дежурному, – тут для них работа. – Он дернул ртом. Спиридонов был фотограф, а Горюнов – эксперт, и они только закончили осмотр логова бандитов. – Когда закончат, труп – в морг и скажите, чтобы вскрытие делал доктор Бергман. Вы, – повернулся Иван к конвойным, – пока будете охранять место преступления. Юра, Антон, Костя – со мной. Слава, ты тоже!
Петрович увязался за коллегами, хотя Опалин его вроде бы не приглашал. Впрочем, у Петровича имелось веское оправдание – он должен был дописать бумагу, брошенную на полуслове, когда раздался выстрел.
В кабинете Иван прошел за свой стол и оперся на него ладонью, собираясь с мыслями. Петрович молча проследовал на свое место и сел. Высокий статный Юра, курносый крепыш Антон и казавшийся спокойным Костя остановились в центре комнаты. Елагин благоразумно предпочел замешкаться у дверей.
– Я все-таки хочу услышать объяснение, – сказал Опалин не то чтобы громко и даже не то чтобы угрожающе, но остальные – взрослые, много повидавшие в жизни люди – почувствовали неловкость, словно нашкодившие школьники.
– Я уже говорил – он пытался бежать, – упрямо повторил Костя, и его ноздри дернулись.
– Ты не должен был его конвоировать, – отчеканил Опалин. – Что ты мне тут ваньку валяешь? Я тебя русским языком спрашиваю: за что ты его убил?
– Ни за что. Он хотел бежать.
– Из здания МУРа?
– Ну, а откуда же еще?
– Интересно, – процедил Опалин сквозь зубы и сел. – Ладно, давай по порядку. Вы вышли из кабинета, что было дальше?
