скачать книгу бесплатно
Да подождите вы. Ничего такого ужасного не случилось.
Прадедушка был не прав. Умереть – это не так уж и страшно. Просто ничего не происходит, вот и все.
Тьма и тишина длились очень долго.
Наконец я открыл глаза. В дымчатом обрамлении света появился изящный силуэт. Ангел, ясное дело.
Ангел склонился надо мной. Как ни странно, этот ангел напоминал женщину, но она была такой прекрасной, каких вы никогда на земле не увидите. Блондинка, с карими глазами.
Абрикосовый запах ее духов.
Вокруг нас все было белое и торжественное.
Должно быть, я оказался в раю, потому что ангел мне улыбнулся.
– Ак… ы… бя… ю… те.
Ангел, надо полагать, говорил со мной на ихнем языке. Ангельский жаргон непостижим для не-ангелов.
– У… ас… ет… атуры.
Она терпеливо повторила этот псалом и коснулась моих волос своей сладкой и прохладной рукой.
– У вас… нет… температуры.
Я недоуменно огляделся вокруг.
– Ну как? Вы меня понимаете? У вас нет температуры.
– Где я? В раю?
– Нет. В реанимационном отделении больницы Сен-Луи.
Ангел стал меня успокаивать.
– Вы не умерли. Просто несколько ушибов. Вам повезло, что капот машины самортизировал падение. Только одна приличная рана под коленкой.
– Я был без сознания?
– Да, три часа.
Я был без сознания три часа и ничего об этом не помнил! Ни малейшей мысли или ощущения. Три часа ничего не было.
Медсестра подложила мне под спину подушку, чтобы я смог сесть поудобнее. Может, я и был мертв три часа подряд, но мне не было ни жарко, ни холодно.
Но, с другой стороны, вот отчего у меня дико разболелась голова, так это от появления моей семейки. Они были все такие ласковые и слезливые, будто я и впрямь лежал при последнем издыхании. Народ был убежден, что я в большой опасности. «Мы страшно волновались», – возбужденно вталкивали они. У меня было такое чувство, что родственнички как-то даже немного досадовали, что я выкарабкался. Вот если б я умер, они бы меня еще больше жалели. Одним махом я приобрел бы все мыслимые добродетели.
9. Полицейское досье
На запрос по поводу психических характеристик гражданина Мишеля Пинсона
Объект в целом выглядит нормальным. Вместе с тем наблюдается определенная психическая хрупкость, обусловленная очень строгой обстановкой в доме. Объект живет постоянно в сомнении. Для него всегда прав тот, кто высказывается последним. Игнорирует свои желания. Не понимает современности. Имеют место легкие параноидальные тенденции.
Для сведения: родители сочли правильным не сообщать означенному лицу, что он был усыновлен в младенчестве.
10. Стервятник
Эта первая экскурсия из жизни не научила меня ничему особенному о смерти, если не считать, что она еще долго была источником беспокойства для нашей семьи.
Затем, к восьми-девяти годам эта тема стала интересовать меня больше, но на этот раз речь шла о смерти других. Надо пояснить, что хочешь не хочешь, а каждый вечер по телевизору, в двадцатичасовом блоке новостей, говорили про смерть. Сначала про убитых на какой-нибудь войне. Они носили зеленые или красные мундиры. Потом шли те, кто умер по дороге на курорт: пестрые, кричащие одежды. И наконец, покойники-знаменитости: в блестящих костюмах.
В телевизоре все проще, чем в жизни. Сразу понятно, что смерть – вещь печальная, потому что картинки сопровождались похоронной музыкой. Телевидение – это доступно даже младенцам и дебилам. Убитые на войне имели право на симфонию Бетховена, курортники – на концерт Вивальди, а умершие от передозировки «звезды» – на тягучие виолончели Моцарта.
Я не преминул про себя отметить, что с кончиной таких «звезд» продажа их дисков тут же подскакивала, их фильмы вновь и вновь мелькали на телеэкранах, а весь свет на все лады расхваливал покойников. Будто смерть стирала все их прегрешения. Более того: уход из жизни не мешал артистам работать. Лучшие диски Джона Леннона, Джимми Хендрикса или Джима Моррисона появились на рынке намного позже их смерти.
Мои следующие по счету похороны были связаны с дядей Норбером. «Замечательный человек», – убеждали друг друга участники похоронного кортежа. Между прочим, там же я впервые услыхал знаменитое высказывание: «Лучшие всегда уходят первыми». Мне не было еще восьми, но я никак не мог избавиться от мысли: «Что ж такое получается, вокруг остались одни плохие?!»
На этих похоронах я выглядел безупречно. После ухода почетного караула я сосредоточился на вареном шпинате. Еще лучше удалось заныть после добавки анчоусов. Даже братец Конрад и тот не смог достичь высот моей слезливой скорби.
Прибыв на кладбище Пер-Лашез, я добавил в меню своих слез спаржу и телячьи мозги с горошком. Во тошниловка-то! В небольшой толпе кто-то прошептал: «А я и не знал, что Мишель был так близок с дядей Норбером». Мать заметила, что это тем более поразительно, поскольку я, честно говоря, никогда его и не видел. Это не помешало мне открыть рецепт успешных похорон: шпинат, анчоусы, спаржа и телячьи мозги.
Всем замечательный день, потому как я, помимо всего прочего, в этот раз впервые встретился с Раулем Разорбаком.
Мы собрались перед могилой моего покойного дядюшки Норбера, и тут я чуть в стороне от нас заметил нечто, показавшееся мне сначала стервятником, сидящим над гробницей. К хищной птице, впрочем, оно не имело отношения. Это был Рауль.
Воспользовавшись моментом, когда за мной никто не следил – в конце концов, свою норму слез я отработал, – я приблизился к мрачному силуэту. Нечто долговязое одиноко сидело на могильном камне, упершись взглядом в небо.
– Бонжур, – вежливо произнес я. – А что вы здесь делаете?
Молчание. Вблизи стервятник выглядел похожим на мальчишку. Худой, с изнуренным лицом, чьи скулы подпирали очки в черепаховой оправе. Узкие, рафинированные руки лежали на коленях, словно два притихших паука, ожидающих приказа своего повелителя. Мальчишка опустил голову и посмотрел на меня спокойным и глубоким взглядом, который мне никогда не встречался среди ровесников.
Я повторил свой вопрос:
– Ну так что же вы тут делаете?
Рука-паук взметнулась вдоль пальто и уткнулась в длинный и прямой нос.
– Можешь на «ты», – торжественно объявил он.
И затем пояснил:
– Сижу вот на могиле своего отца. Пытаюсь понять, что он мне говорит.
Я расхохотался. Он немного поколебался, а потом сам стал смеяться. А что еще остается делать, кроме как смеяться над тощим мальчишкой, часами сидящим на могильном камне и глазеющем на вереницы облаков?
– Тебя как зовут?
– Рауль Разорбак. Можешь звать просто Рауль. А тебя?
– Мишель Пинсон. Зови меня просто Мишель.
Он смерил меня взглядом.
– Пинсон? Хорош птенчик![2 - «Пинсон» по-французски означает «зяблик».]
Я попытался сохранить невозмутимость. Была у меня одна фраза на все такие деликатные случаи.
– Сам такой!
А он опять засмеялся.
11. Полицейское досье
На запрос по поводу основных сведений
Фамилия: Разорбак
Имя: Рауль
Цвет волос: шатен
Глаза: карие
Рост: 1 метр 90 см
Особые приметы: носит очки
Примечание: пионер движения танатонавтов
Слабое место: чрезмерная самоуверенность
12. Дружба
Затем мы с Раулем стали встречаться каждую среду после обеда на кладбище Пер-Лашез. Мне очень нравилось вышагивать рядом с его худосочным силуэтом. Кроме того, у него всегда были для меня разные фантастические истории.
– Мы родились слишком поздно, Мишель.
– Это почему?
– Потому что все уже изобретено, все уже исследовано. У меня мечта была стать изобретателем пороха или электричества, не говоря уж о том, чтобы самым первым изготовить лук и стрелы. А остается довольствоваться ничем. Все уже пооткрывали. Жизнь идет быстрее научной фантастики. Нет больше изобретателей, остались одни последователи. Люди, которые совершенствуют то, что было уже давно открыто другими. Теми самыми людьми, которые, как сказал Эйнштейн, испытали фантастическое чувство лишения невинности новых вселенных. Ты представляешь, как у него голова кружилась, когда он понял, как можно рассчитать скорость света?!
Нет, этого я не представлял.
Рауль расстроенно посмотрел на меня.
– Мишель, тебе читать надо больше. Мир делится на две категории людей: на тех, кто читает книги, и других, которые слушают тех, кто читает. Лучше принадлежать к первой категории, я так полагаю.
Я ответил, что он говорит ну в точности как книжка, и мы оба рассмеялись. Каждому своя роль: Рауль излагал всякие факты, я шутил, потом мы оба хохотали. По сути дела, мы смеялись вообще безо всякого повода, просто так, до колик в животе.
Как ни крути, а Рауль прочел целые горы книг. Между прочим, именно он привил мне вкус к чтению, познакомив с авторами, известными также как «писатели иррационального»: Рабле, Эдгар Аллан По, Льюис Кэрролл, Герберт Уэллс, Жюль Верн, Айзек Азимов, Франк Герберт, Филип Дик.
– «Писатели иррационального»? Да ведь таких нет! – объяснял Рауль. – Большинство писателей воображают, что либо их никто не понимает, либо они выглядят интеллектуалами. Они растягивают свои предложения на двадцать строк. Потом они получают литературные призы, а потом люди покупают ихние книжки для украшения своих салонов, заставляя своих знакомых думать, что они тоже умственно изощренные. Да я даже сам листал книжки, в которых ничего не происходит. Вообще ничего. Приходит некто, видит красивую женщину, начинает ее обхаживать. Она ему говорит, что не знает, будет она с ним спать или нет. К концу восьмисотой страницы она решает-таки ему объявить категорический отказ.
– Но какой интерес писать книжки, где вообще ничего не происходит? – спросил я его.
– Понятия не имею. Недостаток воображения. Отсюда и берутся биографии и автобиографии, сентиментальные и всякие прочие… Писатели, неспособные придумать новый мир, могут описать лишь только свой собственный, каким бы скудным он ни был. Даже в литературе нет больше изобретателей. И что же? Не обладая глубиной, писатели приукрашивают свой стиль, прихорашивают форму. Изобрази на дюжине страниц свои страдания от какого-нибудь фурункула, и у тебя появятся шансы получить Гонкуровскую премию…
Мы оба ухмыляемся.
– Поверь мне, если б гомеровская Одиссея была опубликована впервые сегодня, она бы не появилась в списке бестселлеров. Ее бы зачислили среди книг фантастики и ужасов. Ее бы читали только такие ребята, как мы, ради историй про циклопов, волшебников, сирен и прочих монстров.
Рауль от рождения был одарен редкой способностью судить обо всем самостоятельно. Он не повторял заученно идеи, навязываемые телевизором или газетами. Что меня к нему влекло, так это, как я считаю, его свобода духа, его сопротивление всякому влиянию. Этим он был обязан своему отцу – профессору философии, как подчеркивал Рауль, который привил ему любовь к книгам. Рауль читал почти по книге в день. В особенности фэнтези и научную фантастику.
– Секрет свободы, – любил говорить он, – это библиотека.
13. Следите за своими внутренностями!
Как-то в среду после обеда, когда мы сидели на скамейке и молча созерцали облака, раскинутые над кладбищем, Рауль достал из портфеля толстую тетрадь и, открыв ее, показал мне страницу, которую он, должно быть, выдрал из книги про античную мифологию.
На ней была картинка, изображающая древнеегипетскую барку, а также различные персонажи.
Он прокомментировал:
– В центре лодки Ра, бог солнца. Перед ним на коленях стоит покойник. Вот здесь и здесь два других божества: Изида и Нефтис. Левой рукой Изида показывает направление, а в правой держит анзейский крест с овалом[3 - В египтологии этот крест называется Анкх. У него над поперечной планкой вытянутый вверх овал.], символ вечности, которая ожидает путешественника в потустороннем мире.
– Египтяне верили в потусторонний мир?
– Ясное дело. А вот тут, в крайнем левом углу, можно видеть Анубиса с головой шакала. Именно он сопровождает покойника, потому что у него в руке урна с желудком и кишками.
Меня чуть не вырвало.
Рауль заговорил профессорским тоном:
– «Все мертвые должны следить, чтобы никто не украл их внутренности», – гласит древнеегипетская поговорка.
Он перевернул страницу и перешел к другим картинкам.
– Вот очередной мертвец залезает на барку. Его встречает либо Ра собственной персоной, либо свинья. Свинья пожирает души проклятых и препроводит их в ад, где царят жестокие палачи, подвергающие их тысяче пыток своими крючковатыми пальцами с длинными и острыми когтями.
– Страсти-то какие!
Рауль посоветовал мне воздержаться от скороспелых суждений.
– Если же Ра лично соблаговолит встретить мертвеца, все будет хорошо. Покойник встанет рядом с божествами, и барка начнет скользить по реке, увлекаемая длинной веревкой, которая есть не что иное, как живой змий.
– Здорово!
Рауль возвел очи горе. Своим попеременным энтузиазмом и тошнотой я начал его утомлять. Тем не менее он продолжил. В конце концов, я был его единственным слушателем.
