скачать книгу бесплатно
Над вечным покоем
Кирилл Вер
Мир перестал существовать. Земля навеки скована зимой. Больше нет смысла думать о жизни и человеческом. Древо и Змей. Ты должен защищать их любой ценой. Скоро в твою дверь постучаться демоны прошлого. Готовься к страху. Бойся желтого. Не утони в Пустоте. Делай все ради выживания, но помни – у тебя осталось очень мало времени. Не противься судьбе ? рано или поздно тебе придется воспарить над вечным покоем.
Кирилл Вер
Над вечным покоем
Глава первая
Лес, прозванный местными Хмурым, медленно пробуждался от беспокойного сна. Метель, что выла ночью как мать, потерявшая единственное дитя, умолкла, и лесные обитатели, возрадовавшись долгожданной тишине, трепетно прикорнули перед затянувшимся рассветом. Темное время суток, неимоверно долгое, полное страстей и ужасов, наконец отступало. Те, кто застал вьюгу под крышей над головой, без сна, с облегчением наблюдали, как ветер стихал, а черное полотно небосвода медленно разрывалось острыми лучами света, возникающими в невиданной кузнице где-то на окраине мира. В такие моменты любой верил, что начинается новая, но короткая жизнь длиной в сутки. Однако мало кто пытался наслаждаться каждой минутой пребывания на промерзлой земле. Все свыклись с мыслью, что очередной вздох может оказаться последним, ибо неизвестно, кому из живых выпадет злосчастный жребий, и чья голова полетит с плеч под гогот изуверской тьмы. Истинная заря будет долго и робко возвращаться на небо, а люди, что свыклись с пребыванием во власти мрака и холода, пробуждались в засаленных кроватях, с головной болью, с едким привкусом горечи во рту. Скрипучее колесо жизни совершило новый виток, а значит опостылевшая обыденность вновь преисполнится пустых дел, что оправдывают нелепое бытие. Бездумное утро приступило к неуверенному шествию по Студеным землям, и, как бы ни хотелось полностью отдаться ликованию во имя света, Потрясение, минувшее сотни зим назад, лишило живые души столь очевидной радости. Отныне начало дня напоминало блеклый отблеск самого себя из письменных трудов Старых людей. Очередной рассвет походил на предыдущий, и бесконечная вереница одинаковых коротких дней стирала из памяти живых любые воспоминания о минувших временах. А если набраться смелости, разорвать порочный круг равнодушия и поднять голову, можно увидеть солнце, что стыдливо прячется за жирными серыми тучами. Печальные лучи, едва пробивавшиеся через плотную пелену цвета угля, стозимиями покрывавшую небо, почти не грели. Мрачное бытие, дышащее ядовитыми парами, передавало настроение созданиям, что жили под тенью печального рока. И теперь, зная особенности погоды, не нужно задаваться вопросом, почему лес прозвали Хмурым, а северные земли Студеными. Мороз, сшибающие с ног метели и ледяной воздух, который приводит к мучительной смерти с выплевыванием легких, если дышать им во время бега, – все это превратило живых в статуи изо льда, без мыслей, идей и чувств.
Лес просыпался, а олень, что неуверенно брел по чаще, еще не успел сомкнуть черных как смоль глаз. Когда зверю захотелось прикорнуть, началась чертова метель, и ему пришлось бродить всю ночь напролет, чтобы не окоченеть. Порой он забирался в такие дебри, что рисковал по уши провалиться в рыхлый снег, но природное чутье помогло выбрать правильный путь, дорога прошла без происшествий. Когда невидимая стерва, сдувающая шкуру живьем, наконец унялась, рогатый понял, что сильно проголодался, а громкое урчание в животе окончательно лишило его последнего шанса на сон. Он рыскал где-то в чаще, терся рогами о деревья, пока не почуял неведомый аромат. И длинноногий зверь безропотно пошел на запах, не обращая внимания на присутствие чужака, затаившегося среди вековых древесных великанов, чьи кроны дорастали до края мира и держали могучими ветвями тяжелый небосвод. Олень брел вперед, часто останавливался и принюхивался. Глупое животное не ведало, что приближалось к смертельной ловушке.
Сверху, с огромной высоты, упала ветка. Она пролетела со свистом и с шумом обрушилась на снег. Олень мигом повернул массивную шею и принюхался. Его уши подрагивали, пытаясь уловить опасность, но лес будто бы вновь погрузился в летаргию. Даже птицы, что обычно радуются скорому приближению рассвета, не решались раскрыть клюв.
Иди, родной.
Нюх его не обманывал – олень пришел туда, где пахло неимоверно вкусно. Но за притягательным ароматом, что манил сильнее взбудораженных олених, таилась неведомая угроза, готовая вот-вот обрушиться на длинноногого. Косматый зверь, не веря, что среди опустевшего леса внезапно появилась сытная пища, жадно втягивал морозных воздух, наполняя сладким духом легкие. Коварный запах исходил от земли в нескольких шагах от оленя. Рогатый медлил, видимо, не веря свалившемуся счастью. И чем ближе он подходил к источнику запаха, тем сильнее убеждался – его ожидает долгожданный сытный завтрак. Неведомой пищи было несметное количество. Решившись на авантюру, рогатый кинулся в сторону клада, оглашая лес громким хрустом копыт. Запах лишил животное рассудка. Остановившись возле захороненных яств, олень принялся рыть снег мордой. После столь ярого копания сомнений не прибавилось – под толщей холодной насыпи было очень много пищи. Пару решительных движений массивной мордой, и косматое создание нароет древесные орехи. В полумраке было трудно увидеть животное целиком, но охотник ясно представлял обезумевшие глаза оленя, округлившиеся от жадности и голода. Рогатый принялся агрессивно жевать найденную пищу, громко постанывая и чавкая. Прежде осторожный зверь, отвлекшись, потерял бдительность, за которую его ценили охотники. Совсем рядом послышался хруст, но олень не обратил на него ни малейшего внимания. И только когда шум стал довольно отчетливым, зверь резко повернул голову и чуть не поперхнулся – в нескольких десятках шагов от него стояла высокая фигура, облаченная в белое. Двуногое существо ни с кем не спутать – позади высился охотник.
Олень, не раздумывая, рванул с места в чащу. Но человек, чья рука повалила ни одного зверя, оказался проворнее. Не успев разогнаться, косматый мигом упал навзничь, ломая массивным туловищем сухие ветки на снегу. В широкой оленьей груди выросла длинная стрела. Округа мигом огласилась протяжным криком, полным обиды и боли, а коварное эхо быстро разнесло вопли животного далеко-далеко, чтобы каждый зверь от мала до велика знал, что двуногие опять вышли на кровавую жатву. Олень, мучимый нестерпимой болью, молил о помощи, смотрел на каждое дерево, но лесные истуканы были глухи к просьбам умирающего. Животное истошно выло, широко разинув пасть, полную желтых зубов, оглушая лес обреченным хрипом. Жизнь рогатого измерялась шагами меткого охотника, что не спеша приближался к сраженной жертве. Олень захлебывался кровью и орошал снег под мордой мелкой алой россыпью, но цеплялся за жизнь как мог – дергался, пытался встать. А стрела, вонзившаяся в грудь, мешала подняться на копыта, ибо весила неимоверно много и тянула могучее тело вниз, к промерзшей земле. Силы быстро покидали рогатого, и в тот момент, когда человек подошел к нему, олень уже перестал яростно сопротивляться и вопить. Тело твари сковали невидимые путы, и рогатый не силился противиться судьбе.
Убей его. Он и так вдоволь намучился.
Как и ты сам.
Человек, которого когда-то давно кликали Марковым, прижал морду оленя коленом и сделал глубокий разрез на шее. Из раны тут же заструилась густая кровь. Глаза рогатого закатились, а язык, на котором оставались злосчастные желуди, выпал наружу. Послышался последний вздох, а за ним – тяжелый и долгий выдох. Душа животного, вместе с паром из пасти упорхнула в неведомые дали. Удостоверившись, что добыча испустила дух, Марков поднялся с колен, сплюнул себе под ноги и потер слипающиеся от недосыпа глаза. Проморгавшись, охотник посмотрел на тушу, мученически раскинувшуюся на снегу. Оленья лоснящаяся шкура легонько колыхалась в такт морозному ветру, дующему Маркову в спину. Зверь грациозно раскинулся на снегу во всю длину тела, вытянув мощные задние лапы с копытами, способными пробить человеческий череп, лихо выбив наружу погрязший в пороках мозг. Одна половина морды, отяжелев, вынужденно утонула в снегу. Правый глаз, впустивший в себя смерть, оставался на поверхности. Несмотря на широко распоротое горло и выпавший наружу язык, зверь еще выглядел красивым и живым. Охотник обреченно вздохнул, когда убедился, что животное было совсем юным. Не такого финала ожидал молчаливый охотник. Небольшие рожки едва начали ветвиться. Оленю едва перевалило за две зимы. Когда человек в предвкушении наживы натягивал тетиву, он почти не видел добычу в полутьме, хоть и выслеживал рогатого пару ночей. И только стрела со свистом улетела прочь, Марков тут же зацепился взглядом за рога оленя, которые едва проклюнулись, и пожалел, что пустил смертельный снаряд. Охотник опечалился, ибо рога – истинная цель изнурительной охоты, которую Марков страсть как не любил. Но зверолов пересилил себя и вновь вышел на утомительную тропу промысла, ради будущего благополучия. Но несмотря на то что добыча зверя – это единственный его заработок, в последнее время Маркову становилось все сложнее брать в руки лук.
Обида и тревога не отпускали охотника. Окровавленная шкура оленя насильно приковала взгляд Маркова. Он с отчаянием повторял одно и то же действие, словно надеясь, что рога зверя вырастут в один миг. Следопыт медленно скользил по туше глазами, поднимаясь выше, пока не касался взглядом оленьей головы, а потом резко прижимал подбородок к груди, чувствуя обиду. Волнение нарастало – спина покрывалась испариной, а полушубок, с накинутым сверху белым сукном, который прежде еле согревал, стал нестерпимо жарким.
Хреновы рога. Черт!
Охотника вообще не волновало, что шкура и мясо – справедливая награда за долгое выслеживание добычи. Марков был неспокоен – убийство гордого, но глуповатого животного не принесло ни радости, ни умиротворения. Мясо и шкура, конечно, очень важны – особенно в намечающуюся голодуху – однако каждый охотник знает не только, где сидят отморозки в лесу, но еще, что самое ценное в оленях – это рога. Крепкие и ветвистые костяные ветки, растущие на головах косматых животных, могут обеспечить везучего охотника марками на целую зиму. Маркову становилось вдвойне обидней, ибо он выслеживал зверя три ночи, лишая себя тепла и уюта, вставая в непомерную рань и утопая в непролазных стозимних сугробах. Во имя вожделенных рогов.
Хера с два я пойду теперь валить зверя.
А оленей в лесу не осталось, ибо последние зимы выдались крайне холодными. Для охотников, что страшились задерживаться в Хмуром на ночь, рогатый превратился в легенду. Все считали, что мистическое животное невозможно поймать. Звероловы оправдывали отсутствие охотничьего азарта глупыми байками, словно старухи на лавочках перед избами. Здоровые мужики, у которых, казалось бы, работа должна спориться, на полном серьезе говорили, что убить оленя значит потревожить лесной дух. А где разъяренный бес, там все людские напасти – вьюги, морозы. Марков ненавидел тупость местных и чихал на боязливые бредни. Мужик хотел заработать побольше, а молодой олень – последний трофей из крупной дичи за долгое время. Не волками же торговать в самом деле! Но, похоже, звери, охраняемые духами, обидели собственного защитника, ибо голодная напасть перекинулась от суеверных двуногих к ним самим. Запасы еды быстро кончались, и лесные обитатели ушли на юг. Лес опустел настолько, что можно спокойно ходить без оружия, не опасаясь обезумевшей стаи волков или ревущего медведя. Такие путешествия были цикличны – Марков часто наблюдал исходы животных, ведомых потаенными чувствами. И как бы Марков ни пытался угадывать, каждое новое переселение заставало Речное врасплох. Конечно, звери вернутся, но когда они вновь посетят северную часть Хмурого? Никто не знал ответа. Но даже с этим можно мириться, ибо беда таилась в другом, независимом от леса обстоятельстве. Торговля в деревне встала, не было оборота товаров, и люди уже вовсю подумывали о намечающемся голоде. Обозчики из Шахт перестали посещать Речное, но люди надеялись на их возвращение, так же, как и звероловы грезили о зверях, что пустятся в обратный путь. Поэтому Марков испытал дикий азарт, наткнувшись в лесу на свежий олений след. Он чувствовал, что удача на его стороне. Он взял лук, оперил стрелы и приготовился к вылазке в Хмурый, предвкушая, как марки наполнят опустевшие карманы, если не сразу, то через некоторое время. Обозчики всегда возвращаются на север, как и лесные обитатели.
Чем больше Марков думал о юном олене, тем сильнее становилось обидно за промашку. Рогатого очень трудно поймать, ибо тварь чувствует охотника с другого конца леса. Соревноваться с оленями в смекалке – себя не уважать. Поэтому Марков подложил под толщу рыхлого снега несколько десятков желудей – крайне редкий товар, что должен многократно окупиться. Природой заложено: желуди для оленя – что женщина с зубами для мужчины. Митрич, единственный друг Маркова в Речном, никак не мог поверить, что странное лакомство поможет добыть неуловимое создание. Охотник плевал на смешки несмышленого мужика, который всю жизнь только и делал, что рубил деревья. Зверолов помнил заветы одного старика из далекого прошлого, говорившего о страсти оленей к странным по форме плодам, и не прогадал. Человек, что когда-то спас мальчика по имени Миша, был необычайно мудр, и Марков по сей день вспомнил наставления Учителя, сгинувшего в далеком прошлом.
Марков вздохнул и попытался приободрить себя. Если торгаши все же развернут в Речном ярмарку, то оленину можно выгодно продать, если нет – мяса семье хватит надолго. А шкура, которая без труда обрабатывается, пойдет на обувь, сумку или даже шубу Юле, супруге Маркова. В любом случае добыча оленя – удача неописуемая, приносящая баснословный заработок. Но трудно было отделаться от навязчивых мыслей, особенно если они направлены на самого себя. Охотник продолжал точить душу, повторяя одну и ту же мысль – рога, и точка. Непокорное упрямство и недовольство результатом делали темное дело – они все глубже погружали охотника в пучину самоугнетения. Он упивался им, ощущая, как едкие мысли перетекали в мозгу, будто едкая сивуха, булькающая в грязной бутылке. И стоило какой-то думе разгореться, как пожар угнетения тут же вспыхивал в голове, словно набитой не липкими мозгами, а сухой берестой. Пламя бесконтрольно перекидывалось на прочие участки сознания, заставляя память белеть от накала. Марков не мог справиться с собой – поток мучительных мыслей впивался в череп, мелькая перед глазами событиями из давно ушедшего прошлого, которое окончилось не так, как он планировал. Печальная череда взлетов и болезненных падений привела охотника к разбитому корыту. Марков прожил в Речном десять зим и на собственной шкуре ощутил, насколько бытие не подвластно воле человека. Да, был однажды проблеск в глазах, когда охотник думал, что судьба – это наивная молодушка, легко покорная несерьезному напору. Сейчас наивные мысли давно выветрились из поседевшей головы. Марков хотел что-то сделать, поменять, но… Время пролетело слишком быстро. Жизнь выдернула его из круговорота лихих событий, теперь он растерял прыть, утратил свободу и волю. Словно ураган, бытие пронеслось над головой Маркова, сорвало с места и швырнуло на задворки Студеных, проклятых лютым дыханием Потрясения. Был он готов к такому раскладу? Разумеется нет! Марков один из тех дуралеев, кто думал, что вьюгу можно предсказать, послушав полоумного старца, толкующего о приметах. По молодости жизнь казалась зверолову лестницей, преодолеть которую легче, чем кидаться снегом в окружающих. Но по истечении лет лестница превратилась в закольцованную дорогу. Иногда, бредя по ней как глупое животное, можно приметить маленькую тропинку, но… Вдруг она приведет к новому кольцу, и станет еще уже?
Небольшая деревня, выросшая посреди Хмурого, – маленький мирок, ставший, вероятно, последним пристанищем для заблудшей души. Марков родился далеко за пределами Речного и явился в столь тихую деревеньку на самой окраине Студеных земель ровно десять зим назад. Сюда не забредали ни красные, ни белые, а местные никогда не слыхивали о баталиях и крови, пролитой во имя идей непримиримымых и упрямых баранов, водрузившими на рога разномастные стяги. Марков бежал от судьбы, и единственное место, где бы он мог спокойно прожить остаток своих пустых дней, оказалось далеко на севере, на правом берегу безымянной реки. Тут, как и в любом подобном поселке, все друг друга знали и старались жить по-добрососедски. Каждый занимался делом по душе: кто-то удил рыбу или охотился, иные строили теплицы и выращивали овощи, другие – разводили зверье. За размеренным мельтешением, наполнявшим быт людей, – безыдейным и скупым, время пролетало незаметно. Когда Марков попал за ворота Речного, пыл его в одночасье остыл, стремление к подвигам угасло. Охотник стал частью круговой поруки и утонул в ней. Марков понимал, как сильно успела истончиться душа, пока ее грызла беспомощность. Чувства и идеи притупились, словно лезвие ножа, которое позабыло про точильный камень по вине плохих хозяев.
Марков отмахнулся от бессилия и медленно поднялся с колен. Как бы ни хотелось проглотить душевную боль, обида все равно выжигала в сознании клеймо неудачника.
Если не удастся продать, то можно сделать украшение для дома, повесить над кроватью и… Черт подери!
Тоска держала горло мертвой хваткой, не позволяя вдохнуть полной грудью, но охотник внешне выглядел на удивление спокойно. Ни одна морщинка, ни один волосок не колыхнулся на пожухлом лице постаревшего человека. Кулаки не сжимались, ноги не отбивали истеричный ритм. Марков стоял и глядел на оленя, как хладнокровный вождь одичалого племени, на глазах у которого безжалостно принесли жертву богам, давно умершим от холода и одиночества после Потрясения. Когда на него нападало вселенское отчаяние, он будто погружался в густую чащу разума, терялся в ней, ища ответы на терзавшие вопросы. Охотник видел большое древо, слышал плач жены и громкий хруст снега под тяжелыми шагами. Со стороны же всепоглощающая тоска выглядела так: Марков смиренно ложился в кровать и старался ровно дышать, обреченно обратив взор в потолок. В такие моменты он напоминал покойника на смертном одре. Однажды зверолова увидала Юлька, супруга, неожиданно зашедшая в избу. Она чуть не умерла со страху, увидев картину, напоминавшую смерть отца. И лишь обещание, данное Марковым жене, всегда возвращало охотника обратно.
Я обещал тебе, Юль. Ты… ты заставила взять слово. Я слышу твой плач. Вижу твои слезы.
Никто не знал, что на душе у молчаливого человека, появившегося в Речном как снежная буря посреди ясной погоды. Местные не пытались понять его, даже побаивались и поныне, хоть уже и прошло десять зим. Что уж говорить, даже жена, с которой Марков познакомился сразу, как оказался в Речном, многого не ведала о супруге, что повесил на сердце тяжелый амбарный замок, а ключ нарочно выкинул где-то в Хмуром. И сколько бы Юлия ни пыталась выудить из пришельца хоть что-то о его прежней жизни, Марков учтиво намекал – это не ее дело. Минувшее лучше не ворошить, мало ли кто там прячется. Каждый ночь, лежа в постели, Юля слушала тихое дыхание мужа, пытаясь прочесть его мысли. Она чувствовала терзания Маркова, но ничем не могла помочь. Немногословие мужа ранило сильней супружеской ругани. И за время, что они жили вместе, Марков становился все молчаливей и угрюмей, пряча в потаенных уголках изодранного сознания опасные загадки. За его спиной часто шептались, но Марков плевал на россказни местных, а Юля делала вид, что не слышит боязливых шушуканий. Конечно, девушку обижали слухи, ведь Речное – место, где она родилась и выросла, негласно ополчилось против ее избранника. Тем не менее она любила Маркова и надеялась, что рано или поздно он поймет свою ошибку и перестанет заставлять жену страдать. Она видела, как человек, который ее привлек и влюбил в себя, медленно, но верно умирал. Юлька страшилась, ибо не могла представить себе жизни без близкого. Да, Марков появился вовремя – именно когда Юлькин отец испустил дух. Поэтому девушка отчаянно страшилась потерять мужа. Она не хотела оставаться одна, но любящее женское сердце чувствовало приближающуюся беду. Иногда Юля думала, что совершила ошибку по отношению к статному мужчине с голубыми глазами, но все равно прощала его. И чем больше женщина переживала за Маркова, тем сильней погружалась в его подавленность, ставшую частью их совместной жизни. И это замечали окружающие, падкие на людские слабости.
Марков так и не смог найти себе приятелей. Из всей деревни, население которой перевалило за пятьсот человек, он общался лишь с Юлькой и Митричем, но в последнее время и лесоруб отдалился от Маркова, увлекшись игрой в смутьяна. Исчезновение обозчиков помогло старому пройдохе набрать авторитет, хоть мужик и не старался нажиться на беде. Митрич без задней мысли продолжал заниматься привычным делом, которое раньше не приносило большого дохода. Но как только поставки угля прекратились, Митрич быстро наладил доставку дров в остывающие дома односельчан. Под началом старика трудилось несколько тунеядцев, на которых все уже давно махнули рукой. Обленившийся народ не мог поверить, что их недюжинная сила и дружный нрав – все-таки собутыльники умеют находить общий язык – помогли Речному не загнуться под натиском сильных вьюг, будто ждавших, пока люди исчерпают последние запасы черного топлива. Митрич поставил вал леса на небывалую высоту – мужики рубили деревья так, что щепки летели со свистом, а потом, завывая песни на всю округу, за денежку разносили бревна страждущим и замерзающим. Народ, обделенный углем из Шахт, хоть и обеднел, но от старых привычек избавляться не желал. Уголь стоил дешево, но и Митрич цену, оказывается, не ломил – поэтому никто не побежал самостоятельно заготавливать дрова, а Бобриха, глава деревни, чей небывалый авторитет держался на налаженной торговле с Шахтами, за странную нерешительность стала терять уважение. Пользуясь напряженной обстановкой, старик не раз пытался втянуть Маркова в сомнительные дела. У Юльки подруг тоже не осталось – некогда веселые девчонки поголовно повыходили замуж за обозчиков и уехали в Шахты. Некоторые спились, иные вздернулись, не смирившись с тем, что никогда не смогут родить. Да, получилась неприятная картина, ведь бедная девушка стала заложницей человека, которого не хотела терять. По ночам, плача в подушку и захлебываясь слезами, она говорила Маркову, что не раз пыталась вообразить иную жизнь – такую, в которой Марков никогда в Речном не появлялся. Но исповедь длилась недолго, и Юлька, озвучив тайные мысли, тут же в слезах просила у мужа прощения за правду.
Марков потряс головой, дабы избавиться от бесконечного потока липких мыслей. Охотник уткнулся взглядом в оленя, чье тело успело окоченеть на морозе. Нужно спешить, подумал он, и погрузить животное на сани, что остались в шагах семистах от места убийства. Время разогналось не на шутку, и если не поторопиться, то ночная вьюга непременно застанет Маркова на пути до Речного. Но несмотря на опасения, он находил повод для печали и нарочно оттягивал унылую погрузку до последнего. Назло морозу и приближающейся ночи, охотник снял варежку и достал из полушубка пачку папирос. Отворив мятую упаковку «Победа» , приятно хрустящую под мозолистыми пальцами, человек вытряхнул на ладонь белую гильзу и блаженно коснулся ее ноздрей. Табак пах отвратительно, но, ощущая невыразимую сладость долгожданной сигареты, Марков скорей сжал бумажный сверток зубами, чиркнул спичкой о коробок и высек слабый огонек, испуганно дрожавший на ледяном воздухе. Но пламя быстро осмелело, увидев перед собой слабака, и накинулось на бумагу, словно жадная псина на кость. Трухлявый табак, больше напоминавший деревянную стружку, мигом воспламенился. Марков медленно и с наслаждением затянулся, выпустив сизый дым через рот. Огонек комфортно чувствовал себя на папиросе и резво играл всеми оттенками красного. Позволив впустить в легкие морозный воздух, смешанный с горьким дымом, Марков почувствовал, как по телу пробежала вереница мурашек, а голова мигом закружилась. Приятное ощущение.
Покончив с папироской (к слову, пачка стоила почти пятьдесят марок – небывалая роскошь, но иногда охотник давал себе слабину), Марков выкинул окурок на землю и посмотрел на мертвого оленя. Глаз покрылся ледяной коркой. Надев теплые варежки и пошевелив пальцами, Марков почувствовал, как по обледеневшим рукам заструилась загустевшая кровь. Посмотрев на хмурое небо, он отправился за санями. Пока охотник перебирал ногами по снегу, перед глазами то и дело всплывал вид покойного животного. Образ добычи, отпечатанный в зрачках, напомнил Маркову о прошлой жизни. Он уловил едва различимую нотку ностальгии и мысленно ухватился за нее, немного сощурившись. Марков не ожидал странного явления, что озарило прокисший мозг. То ли запах крови возбудил в охотнике воспоминания о днях минувших, то ли вид распоротого горла воспламенил в душе картины прошлого. Марков побоялся упустить крошечную прорезь во времени, в которую мог заглянуть одним глазом. Вспоминая былые годы, он резко остановился и передернулся, будто белки на деревьях вылили на охотника ушат ледяной воды. Марков захлопнул глаза, и перед мысленным взором закружились линии, что сложились в черты лиц и события, которые в некогда тянулись бесконечно, а теперь, кажется, проносились мгновенно. Он, стоявший словно ледяная статуя, погрузился в прежнюю жизнь, стараясь припомнить, когда он перестал быть Марковым. Охотник открыл глаза, но увидел лишь чащу, которая напоминала ему о каких-то первобытных страхах, затесавшихся среди черных крон. Вновь смежив веки, Марков погрузился в созерцание картин, засевших глубоко в сознании и пропитанных с одной стороны жизнью, молодостью, азартом и победами, с другой – болью, кровью и смертью. Сразу вспомнился огонь, а потом обжигающий холод, несущий погибель. Рука, внезапно возникшая посреди ямы. Странствия, жажда приключений, мертвые люди и полуживые порождения. Правда, которую никак не принять. Одиночество. Новая страница. Вкус и запах пороха, кровь, лучи, железные голоса, красный и белый цвет. Новые лица и снова лучи, порох, смерть, кровь. Белый, красный. Взлеты, падения, смех и слезы. Шепот, крик, радость и тоска. Последний бой, крики, кровь, падение, вонь, свет. Скитания. Белый налился кровью и стал красным. Бег, страх, снова кровь, предательство. Забвение.
И наконец олень…
Марков открыл глаза. Перед ним раскинулся прежний Хмурый лес – тихий и угрюмый.
Что это было?
Вопрос всплыл в голове так же резко, как и воспоминания, больше походившие на видения полоумной матери Маркова. Картины проносилось слишком быстро – охотник будто смотрел черно-белый кинофильм с середины, не вникая, ибо начало пропущено, а финал уже неинтересен. Он подумал, что сходит с ума, потому что множество раз видел, как замерзающие люди начинали грезить о несусветных вещах, чуждых сему миру. Где-то в лесу залаяла собака, и Марков окончательно очнулся от помешательства.
Сколько я простоял?
Отринув наваждение, Марков устремился к одиноко стоящим саням. Дойдя до них, он запряг себя в вожжи и поплелся назад. Сани весили немало, а уж с тяжелым оленем транспорт окажется просто неподъемным. Марков не желал делить добычу с тунеядцами, что величали себя охотниками, поэтому пошел в лес один. Даже Митрича звать не желалось, хотя крепкие руки дровосека здорово бы помогли дотащить оленя до поселка. Дойдя до дичи, Марков остановился, утер пот со лба и принялся потрошить тушу. Грязное дело зверолов творил быстро, с равнодушным взглядом и без отвращения. Покончив с разделкой, Марков, едва не надорвав спину, погрузил добычу на сани. Средство передвижения, что помог соорудить безносый кузнец Пронько, было довольно длинным – в самый раз для оленя. А еще сани не вязли в снегу благодаря широким полозьям, поэтому на них можно перевозить тяжелые предметы при наименьшей затрате сил. Сани имели небольшие бортики и рукоятки, к которым Марков привязал оленя кожаными лентами, дабы он не свалился обратно в снег.
Обхватив вожжи, закрепившиеся у основания транспорта, Марков надавил своим телом, и сани нехотя последовали за охотником. Предстояла самая тяжелая часть пути. Ветер дул навстречу движению, но повязка, закрывающая лицо, немного спасала положение. Лес был не очень густым, поэтому ветер любил тут свирепствовать. Шел зверолов с трудом, но терпеливо. Чаща за три дня уже успела поднадоесть, поэтому Марков старался смотреть себе под ноги, чтобы меньше думать об опостылевших деревьях. Тяжкий путь то и дело прерывался – Марков часто падал ничком в непролазные снежные ловушки, но все равно хладнокровно поднимался вновь. Обида от упущенной выгоды немного остыла – теперь мысли устремились в иное русло. Обычно его голова всегда была занята всевозможными размышлениями, но сейчас, когда перед охотником зиял лишь монотонный туннель из древесных великанов, Марков думал о доме, воображал, как его одарят слабой улыбкой и вымученным поцелуем. На столе будет разогретый в печи ужин да вилка с ложкой. Охотник переоденется, подкинет в остывающую печь немного дров, умоется, усядется за стол, медленно прожует пресноватую пищу, глядя в тарелку, а Юлька будет тихо говорить о том, что сегодня кто-то отморозил палец, а Пыра с Сифой опять подрались в столовке Бобрихи. Охотник будет долго есть, а Юльке вновь покажется, что уставший муж уснул (или, боже упаси, умер). Она робким голосом уточнит, в сознании ли супруг, а тот медленно кивнет в ответ. Жена с облегчением продолжит говорить, и Марков, может, позволит себе улыбнуться на нелепые новости в пересказе Юли, а та жадно вцепиться глазами в едва примечательные движения потрескавшихся губ и от радости начнет говорить еще больше. Внимание мужа будоражило ее сильней мыслей о ночных соитиях, коих не хватало обоим. Потом уставший скиталец пойдет спать, а наутро разберется с тушей.
Вспомнив про добычу, Марков остановился, обернулся и глянул на оленя. Глаз охотник не видел: голова зверя смотрела куда-то в сторону.
Наверное, мы с тобой одной крови.
Покойная тварь напоминала Маркова не мордой и копытами, а тем, что некогда скрывалось под толстой шкурой, но сейчас неумолимо упорхнуло в неведомые дали. Олени – гордые, упрямые, свободолюбивые животные. Видимо, своенравие и сгубило молодого, раз он остался в лесу, хотя его сородичи в поисках лучшей жизни умотали на юг. Марков сам когда-то был таким. Молодость бурлила в нем, а гордость шипела пеной у рта. Он бился не ради целей, что озвучивали хриплые глашатаи. Слова «свобода», «правда», «счастье» были ему чужды – юноша тогда даже не думал об их смысле, пока не лишился всего. В лучшие годы Марков шел наперекор судьбе, выбивал зубы любому, кто был против его мнения. Танец на костях, засыпанных метровым слоем ружейного пороха, – вот как можно описать игру, в которой Марков ставил на кон абсолютно все. Опасность быть убитым подстерегала на каждом углу, но Марков смеялся смерти в лицо, не боясь мести или лихой пули. Сколько раз он был на волоске от гибели, но в баталиях с гневливой старухой, вооруженной косой, охотник всегда выходил победителем. Марков не обременял себя мыслями, как и олень. Оба были рабами собственной безрассудности. В итоге бывший офицер допустил оплошность и оказался в Речном, а олень, поддавшись искушению, лежал выпотрошенный на санях. Осознавал ли олень свою смерть? Вряд ли. Да и Марков особо не думал о забвении в бесконечной реке времени. Он следовал за рогатым – тоже умирал, но несколько иначе. Преисполнившись холодного безразличия, охотник медленно растворялся в глуши северного леса.
Марков прикусил губу и попытался набрать скорости, чтобы выветрить мысли, беспощадно атаковавшие пресный разум. Расстояние до Речного медленно, но верно сокращалось. Изредка охотник делал перерывы: разводил костер из щепочек, которые находил в округе, пил хвойный напиток из потертой бутылки, что хранила тепло, и блаженно покуривал. Сегодня он дымил больше обычного, будто позабыв, что папиросы были на исходе еще до леса. После каждого выпитого глотка приятное тепло разливалось по телу. Покончив с привалом и собравшись с духом, охотник вновь запрягал себя в сани и, надрываясь, шел вперед. Каждый шаг, пройденный с тяжелой ношей за спиной, давался с трудом, но Марков продолжал идти, считая, что заслужил подобные издевательства над собой. Пока он ковылял по чаще со скоростью умирающей лошади, тьма успела вступить в свои владения. Марков прекрасно ориентировался в лесу, мрак ему был нипочем, но бесовской холод, больно кусающий через плотную одежду, трудно игнорировать. Да и шелестевшие деревья напрягали. Ветер крепчал – жди вьюги.
Нужно спешить. Больше не буду отдыхать, иначе заметет, и конец. Хм… Может, нарочно притормозить?
Внезапно на юго-западе охотник увидел густой столб дыма, устремившийся вверх и растекающийся по серому небосводу. Марков знал, что в той стороне, на левом берегу Реки, расположилось поселение Ленинское.
Видать, сильно там полыхнуло. Если не потушат, пиши пропало. Идти останется только в Лесное. Наши хрен пустят. У самих еды нет.
Охотник продолжил путь. Настроение было паршивое. Кости и мышцы ломило. Мужчину бросало то в жар, то в холод. В горле стояла тошнота, а в пустом желудке будто рассыпали гвозди. Но самое неприятное, что ощущал охотник, – это нестерпимая боль, тисками сжимающая несчастный череп, на долю которого выпало много испытаний. Марков чувствовал, как пульсировали жилы под кожей, и морщился от неведомой напасти. Зверолов уже подумал бросить сани и упасть на землю от усталости, но вдруг вдали замычала корова.
Наконец!
Покрывшееся коркой льда сердце забилось чаще, разгоняя загустевшую кровь. Чуть повеселевший Марков вышел к лесной опушке, где простирались сотни спиленных деревьев. Лес из пеньков, успевших покрыться ветками, раскинулся во всю ширь вокруг Речного, на пару сотен шагов. Так и начинался знаменитый Хмурый, которому, вполне возможно, вскоре предстоит назваться Лысый. Вообще, деревья в Хмуром по большей части были живыми, но иной раз целый участок леса выглядел зловеще – сухие столбы, хрустя ветвями, молились северным ветрам и пугали охотников, которые бежали прочь, а потом сочиняли небылицы про злых духов.
Неожиданно Марков напоролся взглядом на темную фигуру. Охотник напрягся, рука машинально потянулась к луку за спиной, но, как выяснилось, зря.
– Хоспаде… – неизвестный подал голос. – Миша, ты, что ле? Скока тебя-та здеся не видать было? Ночи три, небось, шатался! Тут столько случилось, не поверишь! А дым-то, дым видел? Грят, Ленинское в огне!
– Не сейчас, – запыхтел Марков, продолжая тянуть вожжи.
Навстречу зверолову шел Юрка, сосед. Его хибарка расположилась прямо напротив Юлькиной избы, между Сифой и Митричем. Неплохой рыбак, кстати. Конечно, больше всего ему нравилось на Реке пьянствовать, а не рыбу удить. Но даже приходя обратно вусмерть бухим, Юрка приносил приличный улов сварливой матушке, что вечно изводила сына за бобыльство. С матерью он почти не говорил, но вне дома болтливости ему было не занимать. Марков молил безвестных богов, чтобы ходячая облысевшая трещотка не закрутилась в надоедливом танце разговора. Охотник тихо поздоровался с соседом, надеясь, что Юрка пройдет мимо, ибо рыболов до хрипоты в горле сетовал, что мамка не так заштопала отцовский невод и вся рыба разбежалась прочь.
– Ты хоть это… Свисти, что ле, покуда идешь по лесу. Едрить, испугал меня до усрачки! А я опять потерял псину проклятую. Удрал, блохастый. Не видал?
– Днем кто-то выл в лесу. Вроде не волк. Твой?
– Не, вечером сбежал.
– Ладно. Бывай, Юрец, – Марков махнул рыболову рукой и пополз вниз по склону.
– Давай… Го-оодь! Миша! А че это у тебя такое? Диво! Олень?! – плешивый прихлопнул в ладоши. – Самый олень! Тю! Говорили же, что тут олень бродит! – он взмахнул руками, и Марков понял, что еще пару слов, и Юрку будет не остановить. – Ну, Марков, ну сукин сын! Ты…
– А как пес сбегает у тебя постоянно?
– Да в щель пролазит, которая рядом с нашим забором. Я постоянно эту дырень латаю, а эта сволочь ее ломает. Тут Карабин увидел меня, прогнал, мудак усатый. А у меня псина, знаешь ле, убегает! Всем похрен!
Марков хмыкнул и пошел дальше, а Юра позади громко звал: «Клык! Клы-ы-ык!» Его зов с каждым шагом становился все дальше, а значит, охотник приближался к Речному. Можно было выдохнуть, ведь скоро покажутся огни на воротах, а за ними – теплый кров и уставшая жена. Издали Речное казалось таким спокойным, но даже оплот тишины и умиротворения мог в одночасье превратиться в кошмар наяву. Уста Митрича много ведали о взлете и падении пяти поселений – отголоска старой партии, о существовании которой могли поведать лишь пыльные книги на полках захудалых изб да маразматические воспоминания дряхлых стариков, потерявшихся в глубинах фантазий. Бывший партиец Иванн, прадед Юльки, оставил некогда богатый город и основал с товарищами на двух противоположных берегах Реки пять деревень. На левом – Ленинское и Лесное, на правом – Речное, Новое и Прибрежное. Управлялись поселения единым собранием, прозванным Союзом Пяти Деревень. Деревни активно друг с другом торговали, ширились и копили природные богатства: пушнину, древесину, мясо, рыбу. Но люди не всегда жили сыто. Как-то раз одна зима выдалась жутко холодной, что вызвало сильный голод в деревнях – в те годы погибла семья Митрича – но по воле случая на север пришли обозчики, что помогли пережить тяжелые времена. Однако Союз Пяти, когда его обнаружили Шахты, начал разваливаться, в ход пошли заискивания с торгашами, охота за марками, что в итоге привело к войне. Дело в том, что Шахты часто посещали левый берег, а для переправы на правый приходилось тратить очень много сил. Шпиль, дед Юльки и на тот момент глава Речного, на общих собраниях не раз просил объединить усилия, дабы построить мост через Реку, но левые отказались, не желая видеть в соседях конкурента. Глава Речного был оскорблен не только равнодушием Шахт к проблеме, но и вечными посягательствами на промысловые участки Речного выше по течению, где хорошо ловилась рыба. Бывшие товарищи заставили прибрежье сетями, глушили водных обитателей взрывчаткой, которую продавали обозчики. Левый берег, что славился лесными угодьями, хотел забрать и ловлю рыбы, и охоту. Глава Речного решил действовать радикально. Шпиль взял в плен рыбаков из Ленинского и проезжавших случайных обозчиков, после началась стремительная как ночная вьюга Война Пяти Деревень. В итоге Новое и Прибрежное лежали в руинах, а Речное едва устояло перед ватагой хорошо вооруженных бойцов с левого берега. Никто не скрывал, что Шахты вмешивались в бои – посылали солдат и оружие, с целью навязать условия перемирия. Как бы то ни было, правые оказались повержены. Ленинское и Лесное потребовали казни Шпиля, но им выдали только его бездыханное тело. Шахты, выступая третьей стороной в переговорах, одним из условий постройки моста и продолжения торговли под страхом блокады запретили натуральный обмен между деревнями. Союз Пяти оказался не у дел, но в истерзанное осадой Речное, полное беженцев из разрушенных поселков, рекой хлынули необходимые товары.
Пройдя немного, охотник увидел освещенные ворота, которые были чуть выше его роста. А за воротами мирно спали люди, спрятавшись в деревянных избах. Едва охотник пересечет черту поселения, как окажется под невидимым куполом спокойствия, что оберегал людей от посторонних мыслей о крови, пролитой на северной земле. Марков никогда не считал поселок своим новым домом, но сейчас был рад оказаться под защитой крепких стен, возведенных в незапамятные времена.
Пара десятков шагов, и вот зверолов приблизился к укреплению.
Сейчас начнется…
– Стой! – послышался крик откуда-то из темноты. – Кто идет?
Как обычно, меня заметили у самых ворот. Как Карабин их ставит на караул, если они дальше носа не видят?
– Федя, я это. Отворяй, устал очень, – Марков нервно выдавил из себя хриплые слова.
– О, Миша, – голос стал намного дружелюбней, – мы думали, ты сдох в лесу. Поймал кого-нибудь?
– Открывай, Федь.
– Ясен пень, счас открою! – с этими словами Федя удалился. – Ты Юрку видел? Дурак опять бухой выполз искать свою псину.
Марков промолчал. Он не хотел более говорить – свинцовые ноги отнимали последние крупицы сил. Марков хотел поскорей промотать унылые моменты до прихода домой. Мысли его наполнились низменными фантазиями – зверолов мечтал лишь о кровати да сытом брюхе. Ворота захрустели и медленно распахнулись – Маркову пришлось немного отойти в сторону, чтобы его не задели вместе с добычей. Ворота чуть раскрылись, и из мрака показалось двое людей, что изо всех сил толкали бревенчатые створки. Один из них – Бубел, а второго Марков не сразу узнал. Дождавшись, пока освободится путь, Марков, словно каторжник из совкового лагеря, потащил добычу в глубь сонного поселения
– Вот это цаца! – Бубел присвистнул. – Я проиграл, Мишань. Завтра с меня марки. Такую байду тащить по лесу. Во силы-то!
Может, отобью рога. Сколько он там мне хотел дать? Тысячу? Смешно.
– Я забыл про спор, – сухо ответил Марков. – Оставь себе, а то будешь всю жизнь рассчитываться.
Бубел усмехнулся. Конечно, он не собирался ничего отдавать – у кого нынче деньги есть, тем более у нищего караульного? Мужикам хотелось поболтать, но Марков растворился в темноте, не проронив ни слова. Завтра начнется новый виток унылого круга жизни, и Маркову нужно успеть набраться сил, чтобы пережить еще один тоскливый до безобразия день.
Глава вторая
Марков спал плохо. Накопившаяся усталость должна была сморить, как крепкая сивуха, но охотник всю ночь дремал урывками и много возился, не в силах провалиться в глубокий сон. Он старался шевелиться тихо, чтобы не тревожить супругу, однако телодвижения, совершаемые в пылу мучительной бессонницы, вновь и вновь возвращали Юлию из мира грез обратно в потную постель. Темнота казалось вечной, и когда во дворах захрипели петухи, Юля, перекрестившись, выскочила из-под одеяла и устремилась прочь, в долгожданную прохладу не топленной избы. Семейное ложе опустело, и Марков почувствовал неимоверное облегчение. Конечно, плохо так думать про жену, но охотник был готов на любые подлости, лишь бы поспать в одиночестве. Разумеется, после такой ночи Юля не выспалась, но она нашла в себе силы простить охотника за мучительное состояние. Она с теплотой обернулась к Маркову, в надежде, что муж смотрит вдогонку понимающим взглядом. Только чуда не случилось – супруг лежал с полуоткрытым ртом и тяжело дышал носом. Пожелтевшее одеяло оголило грудь, усеянную отвратительными розовыми шрамами. Жена печально вздохнула, надела холодные вязаные тапочки и отправилась к шкафу. За ней вереницей потянулись следы на пыльном полу. Юля сняла износившуюся ночнушку, и тут случайно коснулась взглядом зеркала. Она предстала в отражении совершенно нагой – лишь мурашки покрывали ее атласное тело. Нахмурившись, Юля осмотрела плавные изгибы бедер, талии и груди, искренне возмутившись, что Марков перестал ее желать. Их постельная жизнь уже давным-давно закончилась, и Юля не понимала, что же мешало мужу крепко взять жену за волосы и, воспользовавшись женской беспомощностью, овладеть в постели, под свист сурового северного ветра на улице. Молодая особа вертелась как волчок, разглядывая стройное тело, способное взбудоражить любого мужчину, трогала груди, круглые и подтянутые. Затем Юля повернулась к зеркалу спиной и слегка оттопырила бедра. Вдоволь насмотревшись, девчонка игриво юркнула в темно-синий сарафан и тут же преобразилась в кроткую женщину, которой неведомы развратные желания. Расчесав темно-русые пряди, жена Маркова заплела гриву в хвост и вновь подошла к зеркалу. Несмотря на затяжную печаль, лицо Юли сияло и дышало красотой, хотя года скоро перевалят за третий десяток.
– Эх… – выдохнула жена охотника, и на восхитительных синих глазах проступили слезы, полные горькой обиды.
Юлия часто вспоминала историю их с Марковым знакомства и каждый раз считала роковую встречу знаком судьбы. Однако… что-то пошло не так. Раньше она чувствовала себя независимой и гордой. До знакомства с мужем Юля слыла эгоисткой и наглой особой. Никто не мог унять ее вольный нрав, даже Прокопий, отец, даривший дочке бесконечную заботу и любовь. Может, юношеское безразличие было навеяно поведением матери, что сгинула после рождения малышки где-то в пьяных Шахтах. Отец, как мог, старался за двоих родителей, но не всегда ему удавалось достучаться до пылкого сердца дочери. Папа Юли работал врачом и был внуком Иванна – человека, некогда основавшего Речное. В благодарность жители возвели родоначальнику памятник изо льда на рыночной площади, а про дебошира Шпиля все забыли, даже сын. По рассказам, прадедушка слыл великим человеком, бывшим партийцем, знавшем толк в грамотном управлении. Его внук Прокопий был личностью не менее выдающейся. Не жалея сил, он голову положил за здравие односельчан и счастье маленькой Юли. И все бы хорошо, если б не вечные капризы требовательного ребенка, что не хотел мириться с уготованной ему судьбой. Прокопий видел в Юле приемника и много сил тратил на обучение кровинушки искусству врачевания, но девчонка лишь нос воротила от наставлений. Обозчики успели промыть дурехе голову рассказами о красивой жизни в Шахтах, где деньги сыпались с неба вместе с гарью. И плевать на судьбу бестолковой матери! Шахты были небезопасным местом, но девушку это не смущало, ибо душа томилась в маленькой деревушке. Девочке хотелось чего-то большего, интересного, веселого и даже опасного. Поэтому все наставления отца влетели в одно прекрасное ушко и вылетели из другого, не задерживаясь в ветреной девичьей голове.
Будучи повзрослевшей девушкой семнадцати зим, Юля решилась на поступок, за который всю оставшуюся жизнь себя корила. Собрав вещи и дождавшись, пока отец уйдет на работу, вместе с обозчиками она отправилась прямиком в Шахты. Несколько суток в дороге, пара нелепых приставаний озабоченных торгашей, которые тут же получили по наглым рожам, и вот девушка попала в Углеград. Конечно, Юля была ошарашена. Жизнь бурлила, люди толпами бродили по улицам, веселые заведения вокруг, манящие огнями, – и все это за высокими стенами большого города. Такого чуда будущая жена Маркова отродясь не видывала. Пьянящая свобода вскружила Юле голову не на шутку. Она тратила деньги, пила и веселилась с людьми, которых никогда больше не увидит. Такая жизнь молодую особу более чем устраивала. Но ее история показательно походила на сотни других рассказов о грезах и мечтах в большом городе. Пелена лжи спала довольно быстро. Деньги мигом испарились, не выдержав трат. Шахтам не нужны были амбиции и мечты – воспользовавшись этими словами как паролем, ты рискуешь никогда отсюда не выбраться. Чертов город, пропахший углем и похотью, требовал от Юли лишь одного – ее непорочного тела. Углеград желал бросить юную красавицу в огромный копошащийся клубок уставших от работы мужчин, чтобы они сполна насладились пышногрудой невинностью. Твари были готовы пойти на все, лишь бы высосать младой дух до изнеможения и выплюнуть на обочину оставшуюся после унижения кожицу. Грязь, нечистоты, болезни – вот истинное лицо Шахт… Романтический образ, который вспыхнул в Юлиной голове после разговоров с обозчиками, навеки потух вместе с мечтами о жизни в славе и достатке.
Но несмотря на удары судьбы, Юлия не сдалась и не пошла по проторенной дорожке в публичный дом. Не стала торговать веществами. Не воровала уголь. Собрались и, на гроши, что остались после кутежа, сняла крошечную комнату в небольшом кирпичном доме с осыпающимся фасадом, где текла крыша, а по полу бегали мыши. Гордость уберегла девушку от унизительного образа жизни, и ей повезло устроиться в кабак в качестве разносчицы, а не блудницы. Юлька подавала выпивку, еду и закуски по двенадцать часов в день. Хозяина заведения она никогда не видела. Грубая старшая, следившая за заведением, как-то сказала, что он не просыхает и спускает все деньги в подвальном казино. Кабак, прозванный «На углу», часто посещали торгаши, жившие в Чреве, наемники и ремесленники. Были люди вменяемые, но иногда заходили конченые уроды, встреча с которыми выбивала Юльку из колеи. Работа буквально высасывала из Юли жизнь. Приходя в комнату, она падала ничком на прогнившую деревянную кровать и засыпала мертвецким сном. Потом пробуждалась поутру, плакала и с опухшими глазами плелась обратно в кабак. Путь девушки пролегал мимо высокой стены, окружавшей Клоаку, – район, куда не заходили даже самые авторитетные кланы, так как боялись беспредела местных. Клоакой родители пугали непослушных детей, и те быстро становились покладистыми. В народе будто соревновались, кто сильнее напугает собственного ребенка невообразимыми ужасами малознакомого района. Конечно, большинство россказней были надуманными, но Клоака все равно слыла опасным местом. Жили там отморозки – существа, что раньше являлись людьми, но после непонятного рока потеряли человеческий облик вместе с моралью и благоразумием. Никто не знал, почему бедолаги превращаются в отморозков, но, говорят, что до Потрясения такого не было. Отморозки же походили на обмороженные трупы. Они медленно передвигались, невнятно бормотали проклятия, а иной раз могли даже напасть на тебя, если ты вдруг чем-то не угодишь им. Никто не знал, что происходит в голове у отвратительных тварей, и Юлька боялась отморозков больше всего на свете. Иногда нелюди забредали в бар, и Юльке, разумеется, нужно было их обслуживать. Вблизи она не раз видела их гнилые лица, прозрачную кожу и красные глаза, презрительно смотревшие на мир вокруг. Однажды Юльку захватил в свои объятия один мерзкий гад и прижал к липкой ледяной коже, а второй, такой же выродок, сидевший рядом, неожиданно вскочил, одним рывком вырвал его руку прямо из плеча и всадил в голову нож. Из этого жуткого представления девушка запомнила лишь промелькнувший перед глазами красно-синий шарф спасителя. Юлька не на шутку перепугалась и выбежала из бара, даже не поблагодарив своего спасителя.
То событие стало последней каплей. Юля решила свалить с Шахт и больше никогда не возвращаться. С боем забрав первую и единственную получку в кабак она больше не возвращалась. Девушка желала только одного ? поскорей попасть домой, но вырученных марок не хватало на поездку в один конец. Девчонка переступила через свою гордость и чуть ли не на коленях умоляла обозчиков добросить до Речного. Она верила – отец доплатит, и пыталась убедить уезжающих на север торгашей в добропорядочности родственника. Конечно, Юля чувствовала себя хуже некуда, однако иного способа вернуться домой у нее не было. Путь пешком по обозным путям чреват опасным столкновением с босяками, а обозы хорошо охранялись караульными союзами. Наконец девушке удалось уговорить молодого и пухлого торговца выделить местечко на повозке – там как раз Урпатовы не доложили угля. Уже в дороге Юля не верила счастью – ехала и плакала от нахлынувших переживаний. В тот момент она поняла, как сильно любила отца и его идеалы. Она поклялась перенять семейное дело и стать достойным лекарем. Представляла, что скоро упадет в объятия родного отца, а тот немного поворчит-поругает, но улыбнется и простит маленькую дурочку. Все станет на круги своя.
Когда девушка прибыла в Речное, ее ждала печальная весть – папа лежал в бреду с лихорадкой. Люди сказали, что он подхватил снежную хворь. Юля, как могла, выхаживала отца, не спала ночами, но любовь не могла вытащить отца из лап неизлечимой болезни. Юля корила себя за детскую глупость, которая через цепь случайных событий довела отца до гибели. Не одну ночь Юля провела рядом с кроватью Прокопия, рыдая в одеяло, что не успевало высохнуть после очередного приступа отчаяния. Юля признавалась в любви, просила прощения и умоляла папу вернуться к свету. Но болезнь не вняла просьбам кающейся дочери. Прокопий уходил в лихие дали, таял на глазах, а Юля ничего не могла поделать. Дочь говорила с папой сутки напролет, будто он был в сознании. Она не отпускала его безвольную руку и до последнего верила, что Прокопий поправиться. Судьба, разумеется, распорядилась иначе. Лекарь умер в судорогах, так и не придя в сознание. А самое печальное – отец так и не узнал, что дочурка, раскаявшись, воротилась обратно. Эта мысль убивала Юльку по сей день.
Прокопия сожгли по старой традиции Студеных земель. После смерти папы Юлька не знала, что делать. Казалось, мир рухнул. Лекарня пустовала, ведь никто не умел лечить людей, как Прокопий. Юлька заперлась дома и ревела в кислую кровать, где еще недавно лихорадил отец. Страдавшая девчонка ничего не ела, почти не пила. Жизнь сознательно покидала ее тело. Но на небесах кто-то решил, что дальше так продолжаться не должно, и ниспослал в Речное Маркова, которого случайно нашел в лесу Митрич. Лесоруб принес умирающего к дому Юльки, а та встретила незваных гостей как призрак – бледная и синяками под глазами. Но Марков, конечно, ждать не мог, ибо погибал от страшных ран, оставленных огромным зверем. Юля запаниковала и отругала лесоруба за то, что принес ей покойника. Конечно, ей стало страшно в тот момент. Еще никто не обращался к ней за помощью, а вытащить полумертвого человека с того света – задача непосильная для едва стоящей на ногах. Юля практически ничего не помнила из наставлений отца, но обуздав неуверенность будущая жена Маркова почувствовала слабую уверенность в своих силах. Юля попросила Митрича помочь ей, и они тут же дружно перенесли Маркова через улицу, в лекарню Прокопия, не обращая внимания на удивленные взгляды односельчан. Трясущаяся от ужаса Юлька и нетрезвый Митрич уложили раненого на оперстол в медпункте отца и попытались остановить кровотечение. Юлия понимала, что раны серьезные и Марков потерял много крови. Решили первым делом шиться. Живую плоть девушка никогда не штопала, лишь беличье да заячье мясо, которое Прокопий передавал ей от молодого мясника Тесака, который был неравнодушен к дочери врачевателя. Во время операции Митрич держал Маркова за плечи, подавал раскиданный впопыхах инструмент и зубами отрывал нитки от катушки. На счастье девушки, она смогла справилась со спавшимися сосудами, походившими на советскую лапшу. Дальше началась гонка со смертью, ведь незнакомцу требовалось переливание крови. Отец говорил, что подобная процедура – крайне опасная мера, ибо только господь ведает, кому повезет, а кто погибнет в мучениях. Но в случае Маркова терять было нечего – человека она не знала, а счет шел на секунды. Прокопий делал переливание пару десятков раз, и только трое умудрились после этого выжить. Сердцебиение будущего мужа становилось слабее, грудь едва колыхалась. Юлия уже собралась искать на себе вену, но Митрич воспротивился, ведь бедняжка едва стояла на ногах, и добровольно подставил собственную руку.
В итоге Юля вытянула Маркова к свету и не позволила незнакомцу умереть. Девушка не отходила от него ни на шаг, будто опасаясь, что потеряет Маркова, как отца. Она долго сидела с ним, изредка проваливалась в мучительную дрему и видела в болезненных снах ужасные вещи. Иногда ее подменял Митрич, которому надоедало дрыхнуть. Уход помогал, и вскоре Марков открыл глаза. Кровь Митрича сделала доброе дело, странник пошел на поправку. Раны затягивались, но мужчина был очень слаб, не мог говорить и ходить, а девушка не могла понять причин такого состояния незнакомца. Он будто не хотел жить, но юная врачевательница вопреки негласному протесту выхаживала неизвестного человека и немного помогала другим жителям Речного с болячками. Первые дни Марков лежал безмолвно, тупо глядя в отбеленный потолок. Юля заставляла больного есть, силой засовывая ложку ему рот, и пыталась разговорить. Потом Марков привык и даже стал просить еду сам. Смотря как мужчина крепнет, Юля начала верить в себя. Когда Марков назвал Юлю по имени, впервые за долгое время она улыбнулась. Вскоре врачевательница поняла, что дело ее жизни, как и говорил Прокопий, – помощь людям. Через пару месяцев Марков смог ходить, но ноги у него подкашивались, и тогда она просила Митрича научить Мишу передвигаться, хоть лесоруб по пьяни сам забывал, как ходить. Юлька общалась с Марковым, и он казался ей очень умным и интересным человеком, а тот говорил, что Юля – лучший лекарь на свете. Он делал ей комплименты, сухо и холодно, но они все равно грели девичью душу, будто варежки из кроличьей шкуры. По иронии судьбы первый больной стал для Юли первым и (пока) единственным мужем. Юле новая жизнь казалась сказкой, ведь она обрела долгожданный покой. Она тосковала по отцу, поэтому страх остаться одной поселился в девичьей голове навсегда. Она взяла с мужа обещание, что тот никогда не покинет свет и вернется назад, что бы то ни было.
Только вот жизнь распорядилась иначе. Марков гнил в душе, жена впитывала его тоску и не могла исправить ситуацию. Все, что ей оставалось, – терпеливо ждать, пока не явится новое Потрясение. Юлька решила сегодня не готовить завтрак. Съев, что попалось под руку, она устремилась прочь от опостылевшего дома и унылого супруга, убившего в ней страсть к жизни. Юля с шумом открыла заваленную снегом входную дверь, впустив ночной холодный воздух, и Маркова обдало ледяной прохладой. И как только комната опустела, а напряженность, созданная женой, моментально исчезла, Марков мигом заснул тяжелым сном.
Через пару часов Марков проснулся и с голодным урчанием в животе уселся за обеденный стол. От вчерашнего ужина ничего не осталось, а жена утром ничего не успела приготовить, поэтому мужчина доедал резиновое беличье мясо приготовленное ночей семь назад. К моменту пробуждения на улице успело взойти солнце. Полуденное время Марков встретил с жуткой головной болью и неописуемой слабостью в мышцах. Он ел, опершись на спинку стула, и без интереса смотрел, как пыль кружится по Юлиному дому. Единственная жилая комната в избе служила и спальней и кухней. Небольшой бревенчатый дом совсем не походил на хоромы зажиточного дохтура, и супруги вдвоем едва умещались в четырех стенах. В правом углу стояла широкая печь, поднимающаяся до потолка. Здесь Юлька и Марков готовили. Возле печи расположились полочки, на которых ютились всевозможные горшочки, тарелочки и стаканчики. По левую руку стояла кровать, где было сложно уместиться двум взрослым людям. Марков же сидел за столом в центре. Несмотря на малый размер, дом все равно казался уютным благодаря стараниям Юли, часто наводившей порядок. Но сколько бы она ни старалась, после долгой приборки в комнате оставалось много пыли, которую будто надувало ветрами Потрясения.
Покончив с запоздавшей трапезой, Марков еле встал со стула. Он занялся утренним туалетом и лениво натянул на тело шерстяные штаны и растянутую телогрейку. Сегодня невыспавшемуся зверолову кровь из носу требовалось покончить с оленем. Вчера он просто-напросто сбросил тушу в холодный подвал, ибо свежевать и разделывать добычу не было никаких сил. Перед тем как лечь в кровать, Марков дал себе слово разобраться с дичью до заката, но время неумолимо бежало вперед, а охотник переоценил свои силы. После бессонной ночи копаться в ледяном погребе страсть как не хотелось, поэтому Марков махнул рукой на обещания. Как-нибудь завтра, когда выспится. Но когда со свежеванием туши будет покончено, окажется, что в Речном нечего делать. Маркову оставалось только бухать да идти охотиться в лес. Беготня на морозе вызывала отвращение, а пьяное беспамятство вовсе не прельщало. В отличие от Митрича, охотник как мог сдерживал порывы к пьянству и прикладывался к бутылке лишь в моменты необузданной тоски. Вместо разгулья он старался по мере сил помогать по дому – чинить что-то, готовить, подметать. Однако повседневные дела ради сотрясания закисших мозгов быстро надоедали, и Марков скрипя зубами вновь уходил за дичью. Раньше его подстрекала нужда перед ярмаркой, а теперь, после неудачи с оленем и пропажи торгашей, походы в лес стали казаться адской мукой. Последний забег по сугробам Хмурого вымотал его полностью. Маркову надоел мороз еще в лесу, а за дверью стоял невыносимый дубак – он понял это по живописным узорам на стекле, сквозь которые не видно даже улицы. В доме было зябко, и Марков затопил печь.
М-да. Больше делать и нечего.
Вдруг заскучавший Марков вспомнил, что вчера Юля просила заглянуть в лекарню.
Только не сейчас. Выходить не охота. Ночью, походу, опять бушевала вьюга, аж стены тряслись.
Марков немного побродил по комнате, полежал, потом встал и подошел к шкафу, где хранились вещи, принадлежавшие Юлиной родне. Он решил выбрать книгу на вечер. За десять зим проживания в доме жены Марков успел прочесть множество письменных произведений. Помимо книг, на пыльных полках расположилась всевозможная древняя утварь: посуда, игрушки, столовые приборы. Марков любил подолгу разглядывать содержимое шкафов, иногда залезал на чердак, где всяких мелочей хранилось еще больше. Прежним владельцем занятной коллекции, разумеется, был Иванн. Марков как-то спрашивал, гордится ли Юля прадедом, видя памятник в центре поселка. Она лишь пожимала плечами, говоря, что не ощущает никакой связи между поколениями, будто он и не предок ей вовсе. Марков не понимал ее отношения к прошлому – сам он хотел когда-то узнать побольше о своих предках, но уничтожение родного гнезда и смерть родителей поставили крест на его порывах желаниях. И хоть Юлька не чувствовала единения с Иванном, увековеченным во льду, какие-то личные воспоминания последующим поколениям он оставил. Прадед, разумеется, унес в могилу сказ о Потрясении, но все же передал детям и внукам много историй о том, как жилось людям до печальных событий. Юлька, вдохновившись рассказами прадеда, которые передавались от отца к сыну, старалась чаще вспоминать прошлое и делилась мыслями с мужем. Она считала, что чем больше людей думают о минувшем, тем скорее затянутся раны после Потрясения. Юлька страстно желала очутиться в тех временах, когда не было вечной зимы. Мечтала надеть легкое платье, а не толстую шубу, прогуляться по свежему воздуху, поднять взор на чистое ясное небо, что бороздили самолеты и дирижабли, пройтись по дорогам без снега, полюбоваться на переливающиеся в свете солнца высокие здания с тысячами окон, понаблюдать за полетом машин над землей, и удивленно посмотреть, как вместе с обычными гражданами по улицам разъезжают разумные механизмы. Марков слушал грезы Прокопьевны о днях минувших, а в голове гулял ветер. Он не разделял взглядов жены, и знал, что люди не изменятся, пыли в домах не станет меньше, а земля под ногами провалится под тяжестью снегов. Чертов мир не изменить – Марков давно поставил на нем крест, однако своего мнения по щекотливому вопросу не высказывал, чтобы не расстраивать жену.
Марков осмотрел литературу. Большие и маленькие, с обложками и без, книги свалились в неустойчивую стопку, что тянулась вверх как змея. Таких колонн было пять, и только чудо удерживало их от падения. Юльке коллекция рукописей мертвых людей казалась настоящим сокровищем, хоть за время жизни Маркова в Речном она ни разу к ней не притронулась. Один антиквар, живший в Петрограде, говорил, что совковые книги никто не читает, но Марков вопреки мнению знакомого успел пройтись, наверно, по половине сочинений из Юлиного шкафа. Однако смысл произведений совершенно не укладывался в голове. Не потому, что Марков читал невнимательно, – язык письма отличался от привычного говора выживших после Потрясения. Суть печатных фраз охотник улавливал, но слабо и без подробностей. Тем не менее ему нравилось вглядываться в пожелтевшую бумагу, изучать редкие картинки покойных художников и чувствовать аромат старой высушенной бумаги. Внимание Маркова привлекла серая и увесистая книга с множеством замятых страниц. Придерживая стопку рукописей, Марков вытянул пожухлый фолиант с серыми разводами на плотной черной обложке, сел на кровать и принялся его рассматривать.
– Ка-пи-тал, – по слогам прочитал Марков.
Перелистнув первую страницу, охотник увидел широкое бородатое лицо, видимо, автора книги. Марков попытался вчитаться в строки, но язык был очень сложен. Марков зевнул со скуки, привстал с кровати и лениво потянулся. Отложил книгу и уставился в окно, озаренное полуденным солнцем. Сидеть дома надоело, и охотник решил, что сперва зайдет в столовую, найдет там Митрича, пропустит с ним по стаканчику дубовой настойки, чтобы разогнать кровь по жилам, а затем отправится в лекарню к своей жене. Накинув повседневный тулуп, он взял наскучившую книгу с кровати, подошел к стеллажу и попытался впихнуть увесистый том обратно в колонну, но вдруг кипа рукописных трудов обрушилась. Марков едва увернулся от тяжелого фолианта, что намеревался проломить незадачливому читаке голову. Книги лились из шкафа что вода из ведра. Обвал прекратился, и он с тоской на сердце принялся наводить порядок.
Когда с унылым делом было покончено и книги вновь оказались на пыльных полках, Марков собрался закрыть дверцу, но увидел, что одна тонкая зеленая рукопись валяется на полу, недалеко от обеденного стола. Малышка одиноко лежала кверху обложкой. Охотник подошел к томику, взял небрежно за один край и хотел было запихнуть в шкаф, но неожиданно из страниц выпала крошечная бумажка. Марков наклонился за клочком и обомлел – перед ним лежала старая фотокарточка.
Твою же мать…
Марков прекрасно помнил, как десять зим назад вложил меж пожухлых страниц старый газетный огрызок, будто надеясь, что никогда к нему не притронется. Однако в те дни, когда обида пораженчества скребла душу как никогда раньше, он по-прежнему верил, что однажды случайно взглянет на остановившуюся во времени картину. Так и вышло. Неожиданная встреча заставила Маркова схватиться за сердце, что отчаянно забилось в бешеном ритме. Голова зверолова закружилась, и раздосадованный Марков с шумом плюхнулся на стул, выронив книгу из трясущихся рук. Мир резко погрузился во тьму, и единственным источником света во мраке оказался жалкий клочок газетной вырезки. Приняв удрученную позу, Марков выпученными глазами глядел прямо центр злосчастного снимка, и, если бы Юлька увидала мужа в столь пугающем состоянии, она бы закричала от неописуемого ужаса. Марков захлопнул веки и попытался проглотить внезапное наваждение, но тьма становилась все гуще. В голове живо вспыхнул отпечаток фотокарточки, на которой красовались шестеро человек, скованных одной цепью. Охотник прекрасно помнил тех, кто был изображен на снимке. Да, та самая старая команда Маркова, с которой он прошел огонь и воду. Тогда парни были веселы, рвались в бой, но теперь на память о них остался лишь газетный огрызок да боль в душе командира, сбежавшего в северные чащи. Каждую чертову ночь Марков думал о том, что бросил друзей, растворился в пучине необъяснимых эмоций, которых раньше не испытывал. Шесть фигур оставили неизгладимый след в душе потерянного человека, искренне раскаявшегося в пораженчестве. И если бы до бога доходили мольбы о прощении, то он лишил бы Маркова жизни, ибо слушать нытье не по годам старого мужика не хватило бы сил даже у всевышнего.
Марков набрался смелости и глянул на друзей. Столько снега выпало, а снимок будто вчера сделали в кабине самолета. Тот непримечательный день, как обычно, должен был закончиться привычным кровопролитием да попойкой, но солдатскую рутину неожиданно скрасили военные газетчики. Ребята пришли с камерами и горячительным для бодрости, что для многих стало символом освобождения от красной заразы. Они очень много спрашивали, уговаривали беседовать. Из шестерых мужиков самым общительным оказался Бык – пойло развязало ему и без того несдержанный язык. На горе парней-газетчиков, он уломал их выйти на боевое задание и прыгнуть с ранцем. В самолете фотооператор сделал снимок трясущимися руками – его испугали снаряды красных, грохотавшие за бортом. А писаки боялись не зря – один из них разбился, второго подстрелила шальная пуля, пущенная из белых окопов. Единственный выживший газетчик уже после боя настрочил разгромную статью про Маркова – мол, у штабс-капитана в его третьей роте одни садисты и пьяницы, а сам он безумец и безжалостный убийца. Но пропагандистская машина вовремя пресекла самодеятельность испуганного газетчика, и газета «Родина» выпустила обычный военно-патриотический очерк о боевых действиях против красных. Марков, прознав истину, тут же отмахнулся от белиберды – его ребят знают все, и никакие каляки-маляки не испортили бы мнение о славной роте, что без жалости крушила совков тяжелой рукой справедливости. Шесть молодых парней с горящими глазами были главным оружием Белой армии в борьбе с красной гнилью. Сперва их уважали, потом полюбили, а перед финальным сражением просто боготворили. В народе о третьей роте слагали легенды, пели песни, называли в честь команды Маркова детей. Даже император мерк перед этой необузданной силой, что оставляла позади себя только пепел.
Шкет. Бык. Дрон. Ежик. Барчук. И я. Марков.Совсем позабыл я про имя свое. Его ведь дал Учитель, когда вытащил меня на свет?
Мысли, возникшие в ответ на воспоминания, вызвали у Маркова приступ ярости. Зубы сжались, а пальцы, в которых лежал безобидный клочок, превратили ладонь в кулак, смяв несчастную карточку в жалкий шарик. Резко вскочив с кровати, Марков направился к печи, распахнул створку и метнул комок прямо в угли. Бумажка мигом вспыхнула, сжалась еще сильней и утонула в пламени.
– Надо было сразу сжечь! – злобно сказал охотник.
