скачать книгу бесплатно
Стойки с книгами занимали две трети маленького кабинета – они стояли с западной и восточной стороны, а с северной и южной, где размаху мешали двери и окна, Хайни привинтил угловые полки. Урсула всегда считала, что эти пыльные тома призваны только создавать атмосферу – спрос на них был слишком мал, да и коллекция пополнялась неохотно. Хайни всегда был очень придирчив к собственным приобретениям, и частенько отправлял своих визитеров с пустыми руками. Возможно, это сказывался не до конца изживший себя юношеский максимализм, а возможно – его упертый тяжелый характер, к изломам и поворотам которого она пыталась привыкнуть вот уже одиннадцать лет. Маленький изящный столик с резными ножками, уставленный какими-то статуэтками и пресс-папье, заложенный листами бумаги и шариковыми ручками Урсула проигнорировала: все свои записи Хайни считал чрезвычайно важными и нужными, и чем меньше их касалась чужая рука, тем лучше. А вот с книгами пришлось немного повозиться – они лежали стопками прямо на полу, высились на двух кожаных креслах и даже под столом, куда добраться оказалось не так-то просто. В основном научная и техническая литература. Кое-что из религиозных произведений и даже парочка старинных кулинарных книг – вот уж, что она точно не ожидала увидеть.
Хайни уехал на другой конец города по делам, загоревшись покупкой как-то очередной чрезвычайно древней глупости, Катрин увязалась за ним. Урсула поглядела на часы, прежде чем заниматься уборкой – так или иначе, но в ее распоряжении было по меньшей мере, несколько часов, прежде чем муж и дочь вернуться домой. Можно будет выйти на прогулку, сходить в кино или съездить в ресторан, если погода не испортится.
Урсула протирала полки влажной тряпкой, напевая себе под нос, когда пронзительный звонок их домашнего телефона – вот уж, и правда, большая редкость, – разрушил атмосферу тишины и спокойствия, которая царила в их доме. На домашний им звонили крайне редко. Этим номером пользовались только социальные службы, вроде больницы и школы, да родители Урсулы. Большинство людей считали такой телефон настоящим атавизмом и реликтом давно прошедшего времени, и просто игнорировали его. Именно поэтому звонок сразу же привлек ее внимание. Было в этом что-то необычное, ненормальное, исключительное. Да и кому придет в голову звонить на него вечером, еще и в выходной день? Она встала на цыпочки, пытаясь дотянуться тряпкой до верхней полки и не уронить ни один том на себя.
Звонок прозвучал еще два раза, затем раздался громкий щелчок – это заработал автоответчик. Бежать вниз с грязными руками – то еще удовольствие. Пусть лучше оставят сообщение, и она им перезвонит. Она снова замурлыкала мелодию себе под нос, балансируя на маленьком стуле – высота полок в этом месте была для нее слишком высока.
– Вы позвонили Хайни и Урсуле Воттермах, – голос Хайни, записанный на пленку, звучал, как всегда, иронично, – К сожалению, мы сейчас слишком заняты, чтобы ответить вам. Заняты друг другом, если что. Поэтому, оставьте свое сообщение после сигнала. Мы вам обязательно перезвоним. Если захотим.
Она услышала, как запись голоса прервалась, и последовал гудок. Пронзительный и громкий – он всегда напоминал ей сигнал будильника. «Нужно сменить эту глупую ленту, – думала Урсула, вытирая тряпкой пыльные ладони, – Просто удивительно, как Хайни с его тягой к серьезности еще не подумал об этом».
– Фрау Воттермах, это помощник комиссара полиции Кристиан Даттмар, – голос, усиленный динамиками автоответчика прозвучал громче пистолетного выстрела, и был таким же убийственным. Она застыла на месте, чувствуя, как стул под ногами дрожит. Сверху сорвался увесистый фолиант и хлопнул ее по затылку, – Если вы дома, то возьмите трубку. Мне нужно вам сообщить одну трагическую новость. Примите мои соболезнования…
***
– Машину занесло, когда Хайни выезжал на объездную трассу. Дорога там – настоящий серпантин. Она еще не успела высохнуть после ливня две ночи назад. Это один из самых сложных участков, фрау Воттермах, – голос Кристиана был сухим, профессиональным, успокаивающим, а на лице было написано сострадание, – Только за прошлый год там произошло более тридцати аварий. Чаще всего, водители успевают затормозить перед оградительными щитами на повороте, но…
– Но не Хайни, – она услышала свой голос, но воспринимала его, будто со стороны. Стакан воды в руках дрожал, пуская рябь по прозрачной глади. Она видела свои тонкие белые пальцы.
Где она сейчас? Кажется, она нашла в себе силы вызвать такси, накинуть пальто, приехать в отделение полиции, встретиться с этим Кристианом Даттмаром. Что он говорил ей вначале? Она не помнила этого. Пленка автоответчика в ее голове была разорвана и смята. Кто встретил ее? Кто ее проводил в этот кабинет?
Кабинет. Она убирала кабинет. Кабинет у них дома. Кабинет Хайни с затейливыми картинами и множеством книг. Она не дома. Здесь так светло. Где она? В полиции? Который час? Разве Хайни и Катрин не должны были вернуться?
Мысли двигались медленно и лениво. Ледяная корка, серебрившаяся в груди Урсулы, мешала выпустить воздух. Кружилась голова. Еще немного, и она потеряет сознание.
Она вздрогнула, словно кто-то влепил ей пощечину. Сознание медленно соскальзывало в бесконечную черную прострацию, которая вращалась где-то на самом дне мироздания. Еще немного, и она утонет в ней, как в болоте.
Смерть близких никогда не может восприняться сразу. Это то, с чем человеческий рассудок не может совладать, не желает понимать и принимать, как данность. Сперва малыш Томми, потом Катрин и Хайни – вся основа ее жизни, весь смысл последних одиннадцати лет. Она потеряла все.
Урсула содрогнулась. Пальцы, сведенные судорогой отозвались тупой болью, но она так и не сумела разжать ладонь.
– Но не Хайни, – повторила она упрямо.
– Но не Хайни, – вздохнул Кристиан, смерив ее взглядом, – Я сожалею, фрау Воттермах. По предварительной версии следствия, он просто не справился с управлением и не успел затормозить. Может быть, превысил скорость, а на такой трассе, как объездная, это слишком опасно. Машина вылетела за пределы трассы, пробила ограждение и…
Урсула слышала в его словах грохот аварии. Крик Катрин. Вопль Хайни. Скрежет металла и скрип камней. Шум воды.
– Какова высота обрыва?
– Более ста метров. Вы же знаете, что там, пересекая Глекнер, протекает Корк – река, которая идет через весь город, чтобы влиться в море. Место там опасное, стены – отвесные, а снизу – камни.
Вода в стакане теперь превратилась в бушующий водоворот. Лицо Урсулы дробилось на тысячи мелких отражений, в глазах каждого из которых она читала бесконечный ужас. Осознание приходило медленно, а шок, все еще, был слишком силен. Она плавала в собственном оцепенении, воспринимая слова помощника комиссара, как шум ветра или дождя – во всяком случае, улавливала в них не больше смысла.
– Мне тяжело говорить об этом, фрау Воттермах, но Катрин… – он сделал паузу, пытаясь подобрать нужную фразу, – Она погибла сразу же. Смерть была мгновенной. Мы смогли разрезать крышку и бампер, чтобы вытащить тело. Машину смяло почти напополам. При таком столкновении это не редкость. Сейчас на месте аварии работают наши специалисты – мы дадим вам знать, когда понадобится помощь при опознании. Понимаю, как глупо это звучит, но эта фикция необходимая…
Стакан превратился в маленький мир, где вспыхивали и гасли огоньки, гибла и зарождалась жизнь. Круги на воде – только судьбы мира, брошенные в самый водоворот. Она почувствовала, как по щекам текут слезы.
– Тело вашего мужа мы так и не нашли. Скорее всего, его выбросило в момент аварии через разбитое лобовое стекло, на пороги в Корке, а после отнесло течением. Наши ребята ведут поиски. Мы будем искать, фару Воттермах, пока не найдем, вы слышите меня?
Вода отражала слова, которые прыгали по ее поверхности, как плоские камушки, чтобы растаять в глубине. Такая же вода течет в Корке. Такая же прозрачная, такая же холодная, такая же безразличная ко всему. Трупы Хайни и Катрин медленно опускались на дно стакана в ее ладонях. Она всхлипнула, зажмурила глаза, а когда открыла их, видение успело растаять.
–Проезжавшие мимо аварии люди вызвали наряд патрульных, но как бы быстро мы не примчались на место, мы бы все равно опоздали, – хмуро подытожил Кристиан, – Тем более, в такую погоду, как сегодня. Понимаете, фрау Воттермах, бывают такие аварии, после которых…
– Я понимаю, – проговорила Урсула тихо, – Но…
– Мы проверили кровь на стекле и переднем сидении – вода Корка не успела смыть ее. Она принадлежит вашей дочери и мужу. Мы отогнали машину на проверку – видеорегистратор мог что-то записать. Он почти не пострадал, и наши специалисты сумеют извлечь файлы. Возможно, это поможет нам воссоздать целостность этой картины.
– Тело Хайни не нашли…
– Я не хочу этого говорить, фрау Воттермах, – сухо сказал Кристиан, склонившись над столом, – Но и лгать вам не стану. Обнадеживать в такой ситуации – самое низкое, что можно сделать. Простите, но вероятность того, что Хайни выжил – чрезвычайно мала. После таких столкновений выживают единицы. Да и количество крови на водительском месте говорит о том же. Я очень сочувствую вашему горю, Урсула. Вы слышите меня?
Если Урсула и слышала его, то не подала знака.
3
Дом казался Урсуле пустым и мертвым. Вроде бы Даттмар предлагал ей остаться у родственников или друзей, но она впала в истерику, требуя, чтобы ее доставили обратно. Она не помнила этого, но разум сохранил обрывки фраз и раскадровки разговора, нарезанные из плохого кино. Они стояли у нее перед глазами все время, когда она пыталась зажмуриться, чтобы вытереть слезы. Потом Урсула поняла, что не знала, зачем ей возвращаться, но что-то упрямо звало ее туда, словно там, в темноте и тишине, ей могло стать легче. После разговора с помощником комиссара был штатный полицейский психолог, больше похожий на циркового зазывалу с заготовленными наборами фраз. Что он говорил ей? Чего хотел от нее? Потом был медик с успокоительным. Слова утешения, такие же фальшивые, как накладные усы. Он измерил давление. Не смотрел в глаза. Затем укол. Баночка таблеток в руке. Снова помощник комиссара в сером пальто и бледными глазами. Сотни вопросов, тысячи ответов, среди которых не оставалось ни одного, который бы мог заслужить внимания. Ее спрашивали, она отвечала. Она что-то говорила им всем, оправдывалась, объясняла, но не понимала, о чем вела речь. Фамилии, имена, номера телефонов. Наверное, последовали звонки родственникам. Кажется, был разговор с родителями – память услужливо вычеркнула эти моменты, оставив после себя только звенящую пустоту.
В конце концов, молчаливый патрульный за рулем служебной тайоты, остановился возле ворот ее пустого дома, помог ей открыть дверь и выйти на влажный осенний воздух. Урсула плохо воспринимала происходящее. Руки и ноги, налитые теплой водой, отказывались нормально повиноваться ей, поэтому полицейский проводил ее до самого дома и даже помог войти внутрь – она ни за что бы, не совладала с ключом сама. Кто покупал этот брелок? Кто последний запирал двери? Хайни или она сама? А может быть, это Катрин?
Урсула медленно, но верно теряла связь с реальностью, а сокрушенное горем сознание, подточенное транквилизаторами и успокоительным стремительно угасало.
Осознание горькой потери пришло в тот момент, когда она очнулась на диване в гостиной, где ее оставил патрульный. Уже давно властвовала ночь, и ребристая монетка неполной луны заглядывала в огромное застекленное окно, с интересом наблюдая за ее горем. Кажется, дома были люди – Урсула не помнила тех, кто пришел поддержать ее. Она не помнила, как встречала их, как провожала до дверей комнат, как плакала и звала по имени мужа и дочь.
Человеческая память всегда старается стирать самые плохие воспоминания.
***
Домашний телефон ожил в полдень следующего дня. Нервы Урсулы были слишком напряжены, чтобы решать похоронные вопросы, поэтому этим вопросом занялся Кальвин, брат Хайни, прибывший этим утром из Бринкерхофа. Приехал на машине? Воспользовался поездом? Прилетел на самолете? Странно, но в Глекнере нет аэропорта. Урсула сосредоточенно думала об этом, плавая в зыбкой топи между сном и явью, свернувшись под клетчатым пледом. Мысли текли медленно и нехотя. Разрозненные, смутные, тусклые – результат транквилизатора и внутреннего протеста. Наверное, сегодня она уже принимала таблетки. Эва, ее подруга, кажется, уже успела съездить в аптеку, а Кальвин переговорил со своим психотерапевтом. Не слишком ли быстро разворачиваются события? Сколько дней прошло с момента аварии? Кажется, минула вечность, но на деле чуть более суток. И почему время замирает в те самые моменты, когда хочется, чтобы оно неслось вперед?
Еще совсем недавно она была счастлива, она была любима, а теперь все разрушилось, заполняя жизнь чужим участием, чужим присутствием, которого она не хотела и всегда старалась избегать. «Это все происходит не со мной, – думала она, закрывая воспаленные глаза, – Этого не может произойти со мной. Это нечестно, это неправильно!»
Дважды она вскакивала на ноги, вспомнив, что хотела приготовить обед к приходу дочери, еще дважды порывалась пойти на второй этаж, в кабинет мужа, и переговорить с Хайни по поводу стольких гостей. Она спала почти без снов. А если и видела сны, то не отличала их от реальности.
***
Сны были странными, обрывистыми, выцветшими, неясными и логичными одновременно. Как кадры из фильма, который должен сшить вместе режиссер, нарезав их из разных лент.
***
Горе плескалось в ее руках, и странное дело: маленький сосуд казался огромным – его и раньше было достаточно, чтобы на три-четыре десятых заполнить бассейн внутри постамента. А что в этом сосуде? А что в постаменте? Неудобно нести вперед. И чем больше весила поклажа, тем тяжелее и объемнее она становилась.
***
Она снова видела их тени, но не могла ухватить их смысла. Там, в другом измерении, они казались ближе и ярче, чем они были на самом деле. Морщинистые пальцы страха, выплывающие из зеркальных стоячих ворот, очень напоминали ее собственные.
***
Ритуальный лифт вез ее вниз, по гулким коридорам дворцового архива. Моросил дождь. Архив был пуст – за исключением двух человек, занятых оживленным разговором у огромного стеллажа с терракотовыми черепами.
***
Урсула смотрела в лица, и не узнавала их. За окнами вспыхивали звезды, и почти не было видно мчащегося навстречу черного мира. То, что это мир, стало ясно уже на шестом этаже, где окончательная тьма рассеялась, и оказалось, что кабина лифта ползет по мосту над огромным бесконечным озером. Внизу озера, медленно переворачиваясь, плыл целый флот огромных металлических птиц с гребнями, похожими на крылья. Спуск казался бесконечным, и постепенно выяснилось, что лифт может уже не остановиться, а наоборот, способен только ускорять движение вниз. Приближать падение.
***
Ужас приполз медленно. Сначала здесь появился звук: дребезжащий, тающий. Звук был чем-то средним, между протяжными стонами ветра в трубах и лязгом падающей двери.
***
Она встала в темноте и побрела на ощупь. Коридор медленно поворачивал. Лунный свет, падавший из какого-то окна, придавал сцене на стене жуткий вид. На нее глядело чье-то морщинистое лицо в обрамлении не то волос, не то щупалец – что темное, неясное, похожее на муляж.
***
Сингуматор мчался вниз по высокому тоннелю, держась ближе к стенам и останавливаясь иногда на поворотах. Остальные шли за ним с веревкой на плече. Тихие вздохи и вопли показывали, что среди них не все мертвы. Остальные молчали. Они привыкли.
***
Их было много, они появлялись из ниоткуда. Они постоянно мелькали где-то там, за прозрачной стеной, отражаясь образами и силуэтами. Они, как казалось Урсуле, появлялись из одной точки и тут же исчезали. Иногда они надолго замирали, но все время перемещались и уходили куда-то дальше. Урсула пыталась понять, как такое возможно. Возможно ли? А как по-другому? Она смотрела в пустоту и долго думала. На нее постоянно накатывали волны удушья. Она ждала и смотрела на них, пока они ждали и смотрели на нее.
***
Она чувствовала, что не одна. Она почувствовала боль и страх, как во время побега из кошмара. Усталость, как во время вечерней пробежки. Вот только мышцы ног ощущались совсем иначе – странно, словно в них ничего не было. Вообще ничего, кроме ужаса и слепящего ужаса, уничтожившего все, кроме самого этого ужаса. Она посмотрел вперед, и подумала, что должна проснуться.
***
Когда она уже окончательно пришла в себя, и весь окружающий мир уже перестал ей казаться нелепой постановкой с отвратительно подобранными актерами и скверным сценарием, по окну гостиной молотил дождь. Серые узоры казались такими же бессвязными, как и события минувших двух дней. Она потрясла головой, посмотрела на часы, медленно села, словно опасаясь, что осознание потери снова собьет ее с ног.
Был уже вечер, и тусклое простуженное солнце за пеленою туч, медленно уходило за горизонт, превращаясь в холодные сырые сумерки. Урсула сжала виски пальцами, тихо застонала, шумно выдохнула – воспоминания обрушились бушующим и пенным потоком, прорывая черную блокаду сна, как волны реки ломают дамбу. Если она помнила не все, то почти все, и именно это было самым ужасным. Она инстинктивно потянулась к упаковке таблеток, которые последние тридцать часов дарили ей блаженное забвение, но тут же отдернула руку.
Где-то на грани сознания она различала шаги по комнатам, слышала голоса людей в ее доме. Кажется, прежде чем отключиться, она обзванивала родных и друзей. Но сколько их и кто сейчас рядом? Звон стекла прозвучал так же резко, как удар кнута. Она обернулась.
Кальвин, чье лицо было белее листа бумаги на столе, рассеянно наблюдал за ней, держа в руках бутылку виски.
– Звонил помощник комиссара, Урсула, – проговорил он, растягивая слова, и она поняла, что Кальвин мертвецки пьян, – Он просит тебя приехать завтра на опознание Катрин. Но есть и еще кое-что. Он сказал, что их специалистам удалось найти что-то важное на записи видеорегистратора. Кристиан говорит, что ему нужна твоя помощь. Что это может быть?
– А какая разница? – сказала ему Урсула.
4
Утром следующего дня Урсула поняла, что перестала что-либо чувствовать. Она отвечала на вопросы родных и друзей, говорила с полицией, даже заехала в ритуальное агентство, где долго листала список предложений, выбирая гробы, оградку, декоративные клумбы, стиль газона и вид памятника, но совершала это чисто механически, не запоминая порядок действий. Весь мир вокруг нее превратился в разросшееся ледяное царство, которое сжималось вокруг маленького тлеющего уголька внутри нее самой. Когда умирает кто-то близкий, ты выгораешь изнутри. Иногда навсегда, иногда – на время. Она почти ничего не ела и не пила за последние двое суток, но не испытывала ни жажды, ни голода. Чудовищная сонливость, вызванная приемом успокоительных, заставляла ее жить и действовать в вакууме – все вокруг воспринималось как сквозь толщу воды, а слова и фразы слышались гулко и смазано, точно через вату.
Она прибыла в морг задолго до встречи – не могла оставаться дома, среди чужих людей, нацепивших на свои лица маски сочувствия. Урсула бродила по внутреннему парку больницы, сидела на лавочке, бесцельно вглядывалась в цветы и деревья по обеим сторонам маленькой террасы, словно хотела что-то понять или вспомнить. Помощник комиссара приехал только через сорок минут – выражение скорби с его лица так и не сошло, и Урсула подумала, что он носит его, как театральный грим, нанося кисточкой поутру.
Сперва она хотела приехать в морг с Эвой или Кальвином, но Эва была занята на работе, а Кальвин снова оказался мертвецки пьяным. Этим утром она нашла его полулежащим в кухне с очередной бутылкой виски. Ничего вразумительного от него так и не удалось добиться. Все еще пребывая в прострации, Урсула вызвала такси – стены гостиной вокруг нее, казалось стали ближе друг к другу, а комнаты уменьшились настолько, что в них стало тяжело дышать. Пройдет еще немного времени, думала она, и они раздавят меня, сложившись, как карточный домик. Впрочем, даже на улице ей не стало лучше – сверху падало серое перистое небо, тяжелое, будто свинец, а снизу горбилась уродливая покатая мостовая, оскаленная фонарными столбами, телеантеннами да худыми изможденными деревьями. Утративший весь свой цвет, окружающий мир был настолько уродлив, что Урсула удивилась, что не замечала этого раньше.
Морг оказался просторным светлым помещением с большим количеством флуоресцентных ламп под потолком и шахматной плиткой на полу. Царила холодная чистота – она виднелась и белых стенах, и в сверкающих инструментах на стеклянном столике, и даже в безукоризненно белом халате встретившего их патологоанатома. Они долго добирались сюда – сперва, проехались на лифте, а после спустились по лестнице и открыли тяжелые двери, запертые на электронный замок. Кристиан что-то говорил Урсуле, но она мало что слышала из его слов – все ее внимание было приковано к ряду железных ячеек, шедших по всему уровню противоположной стены. Восемь ячеек в длину, четыре ячейки в ширину. Маленькая прихожая смерти, рассчитанная на тридцать два посетителя. Не слишком ли это много для их города? А может быть, наоборот, слишком мало? Сколько еще таких помещений есть в Глекнере? Может ли быть такой склад в каждом частном доме? Как часто происходят аварии на объездной трассе над рекой Корк? Как много сюда попадает маленьких девочек?
Она постаралась прервать поток мыслей, вздрогнула, когда со звоном открылась дверца ячейки, и патологоанатом вытянул из недр хранилища затянутое белой тканью тело. Все было отвратительно белым – и ткань, и выдвижной стол, и перчатки доктора, и его лицо, когда он повернулся к ней, задавая какие-то незначительные вопросы. Она отвечала, но кажется, невпопад. Он что-то чиркал у себя в записной книжке, внося коррективы и делая поправки. Вид у патологоанатома был донельзя глупым.
– Уберите покрывало, – приказал Кристиан, до этого времени безмолвно наблюдавший за процедурой и Урсула впервые услышала в его голосе нотки раздражения и нетерпения, – Пусть фрау Воттермах скажет нам…
– Это будет непросто, – хмуро проговорил врач, поглядывая на него из-под густых бровей, – Девочка очень пострадала…
– Это необходимо, – перебил его Кристиан металлическим тоном, – Уберите простыню.
Не смотря на то, что патологоанатом отдернул ткань одним движением, Урсуле показалось, что на это ушли годы. За это время, она успела подумать о маленьком родимом пятне на правой руке дочери, о том, что не заплела ей косички в их последнее утро и не сварила какао, как ее просила Катрин, потому что слишком занята своими делами. Мысли о какао показались ей невероятно тяжелыми, словно этот проклятый напиток мог хоть что-то исправить и изменить. Она заплакала – на этот раз из-за какао. Слезы стали ее последним и единственным оружием. Интересно, если бы она не пошла в тот день на работу, а осталась бы дома, ее родные были бы живы?
Врач медленно отступил в сторону, Кристиан сделал шаг ближе, поморщился, отвернулся, взглянул на Урсулу, но не сказал ни слова. Что это за странное выражение в его глазах? Может быть, он хочет сказать, что произошла ошибка, и там, в ячейке морга не Катрин? Возможно ли это? Урсула хочет спросить, но язык не поворачивается.
Простыня ушла вниз, свернулась под безукоризненно ровным углом и упокоилась на бедрах мертвеца. Урсула несколько минут молча смотрела вперед, не веря собственным глазам, прежде, чем осознала, что видит перед собою человека. Не сломанную игрушку, не разбитый манекен, не куклу, попавшую под грузовик, а настоящий труп. Как близко можно подойти к смерти? Какую именно смерть ты можешь встретить в этих белых стенах морга?
Мысль была чудовищной, сработав, как взведенный механизм, чтобы прострелить оба виска. Она задрожала, сама не отдавая себе в этом отчета.
Лица Катрин больше не было. Вместо этого виднелась серая мешанина из раздробленных острых костей, смятой белой кожи, бескровной порванной плоти и нескольких прядей светлых волос, свесившихся со смещенной линии лба. Скальп был сорван в ту самую секунду, когда Катрин зацепилась волосами за кусок металла, вышедшего со стороны пассажирского сидения в момент аварии. Патологоанатом пытался вернуть кожу на место, но она все равно смотрелось она чудовищно, больше напоминая грязную паклю. Правая часть – сплошная груда изувеченной плоти и костяного крошева. Глаза отсутствовали, и пустая глазница сохранилась только одна – голова Катрин оказалась зажата между крышей машины и приборной доской, и была смята, как кожура ореха под каблуком. Урсула видела кости черепа и влажно блестящую мозговую субстанцию внутри дыры. Рот приоткрыт, нижняя челюсть выгнута в сторону и вбита вовнутрь, вместо зубов – осколки. Одна щека разорвана ими до самого уха.
Тело – сплошное белое полотно, сделанное из снега и льда, ощетинившееся кусками раздробленных ребер, словно нечто пыталось вырваться изнутри наружу. Все в ссадинах и кровоподтеках. Темных, почти черных. Кое-где кожа разорвана, и видна серая плоть – неживая, не раскрашенная, бледная. Родимое пятно на сгибе правой руки едва заметно – крохотная точка на грязном холсте. Рука сжата в кулак. На руке не хватает двух пальцев.
– Та же картина с грудной клеткой и бедрами, – говорил меж тем врач Кристиану, бросая косые взгляды на Урсулу, – Переломы рук в восьми местах. Ноги… Там даже смотреть не на что, офицер. Ее сжало между молотом и наковальней. Знаете эти картонные куклы в журналах, которые вырезают маленькие девочки? Здесь что-то похожее… Я, конечно, попробую что-то сделать ко дню похорон, но мой совет – лучше обратиться в похоронное бюро, или опускать гроб закрытым. Черт… Я вижу такое впервые за тринадцать лет работы.
Кажется, Урсула потеряла сознание раньше, чем поняла, что видит труп родной дочери.
***
– Мне жаль, что все так получилось, герр Воттермах, – говорил Кристиан через несколько часов, прижимая трубку телефона ухом к плечу, – Но процедуру опознания нельзя отсрочить или отложить. Это было необходимо. Мы продолжаем поиски вашего брата. После этих затяжных ливневых дождей Корк вышел из берегов, его течение слишком сильное, чтобы мы могли отправить поисковый отряд на дно. Придется подождать еще несколько дней, прежде чем будут какие-то результаты. Как там Урсула?
– Все еще спит, – выдохнул Кальвин, опрокидывая стаканчик виски, и не закусывая, набрал стакан заново, – После того, как полиция привезла ее, мы вызвали медиков – судя по всему, ближайшее время ей предстоит провести на лекарствах и транквилизаторах…
– Многие ломаются, столкнувшись с таким горем, – сухо сказал Кристиан, – Здесь ее нельзя упрекнуть. Тем не менее, как и говорил раньше, есть кое-какие моменты, которые я бы хотел с ней обсудить, когда она придет в себя. Пусть даже после похорон, если ей так будет легче. Когда назначена церемония?
– Через три дня. Я сегодня разговаривал с представителем похоронного бюро.
– Герр Воттермах, пока что ваш брат объявлен пропавшим без вести, но мы делаем все, чтобы найти его. У нас есть кое-какие догадки…
Кальвин припал ухом к трубке, пытаясь подкурить сломанную в кармане сигарету, но всякий раз, когда чиркал зажигалкой, ронял ее на пол.
– Вы имеете в виду запись видеорегистратора, верно? Вам удалось что-то найти?
– Я бы не назвал это чем-то чрезвычайно важным, но мне нужно, чтобы Урсула Воттермах связалась со мной, – холодно заметил помощник комиссара, – Вы можете ей это передать, когда она проснется?
– Могу, но я не думаю, что она будет в состоянии даже перезвонить вам.
– Время терпит. Я понимаю, – бросил Кристиан, все так же холодно – А еще, я знаю, что вам сейчас тяжело. Но послушайте мой совет: не злоупотребляйте выпивкой – легче себе вы не сделаете, а вот ситуацию усугубите. Это понятно?
Он опустил трубку раньше, чем Кальвин успел ответить. Несколько мгновений он слушал короткие гудки, после чего отбросил телефон в сторону, словно тот начал обжигать ему руки.
– Ну и урод, – проворчал он злобно и выплеснул содержимое стакана в открытый рот.
5
