скачать книгу бесплатно
«Эмансипированное общество! – прорычал Лайл Рэйвенсрок. – Щебечущая стая сверкунчиков-однодневок!»
«Утверждается, по крайней мере, что аррабины полностью устранили неравенство. Работают всего тринадцать часов в неделю и премного собой довольны».
Джуилья обвиняюще указала пальцем на брата: «Знаю я его! Останется в Аррабусе, эмансипируется по уши и вспоминать про нас забудет!»
«Джулька, что ты придумываешь? Об этом и речи не может быть!»
«А тогда ноги твоей чтобы не было на Висте! Читала я статью в „Дальновидце“. В Аррабус слетаются бездельники со всех концов Галактики – и никто никогда не возвращается».
Ферфана, втайне мечтавшая о дальних странствиях, задумчиво пробормотала: «Может быть, нам всем не мешало бы туда съездить, полюбоваться на чудеса в решете?»
Ее отец отделался сухим смешком: «Где я возьму время? Кто-то должен работать!»
Глава 3
Джантиффу, прибывшему в Унцибал дождливой ночью, невольно пришли в голову строки, прочитанные накануне в предисловии к справочнику «Народы Аластора»: «Оказываясь в незнакомой обстановке, опытные путешественники умеют не придавать чрезмерное значение первому впечатлению. Такие впечатления, основанные на привычных представлениях, сформировавшихся в другое время и в других местах, неизбежно обманчивы». В этот поздний час унылый унцибальский космодром казался лишенным всякого очарования и даже какой-либо оригинальности. Джантифф недоумевал: почему общество, способное на протяжении столетия удовлетворять потребности миллиардов, не сочло нужным позаботиться об элементарных удобствах относительно немногочисленных приезжих?
Покинув звездолеты, двести пятьдесят пассажиров очутились в темноте под открытым небом – их никто не встретил. Метрах в четырехстах цепочка тусклых голубых фонарей тянулась, по-видимому, перед зданием космического вокзала. Ругаясь и ворча, пассажиры побрели по лужам к фонарям.[10 - Отрывок из «Чванливых поучений странствующего педанта»: «В Аррабусе иностранцы не пользуются никакими льготами, и заезжему туристу не приходится рассчитывать на особые или привычные удобства, не говоря уже о роскоши. В Унцибале прибывших обслуживает единственная гостиница у космодрома, старый безалаберный „Приют путешественника“, где стремление постояльца пользоваться общепринятыми нормами гостеприимства остается не более чем благочестивой надеждой. Прием, ожидающий иммигрантов, еще холоднее – их загоняют в огромные цементно-серые бараки, где, преисполнившись стоицизма, они ожидают распределения по комнатам в многоквартирных блоках (так называемых „общежитиях“). Отведав пару раз „всячины со смолокном“, многие спрашивают себя: „За этим ли я приехал на Вист?“ – и спешат убраться восвояси. С другой стороны, турист, твердо назначивший дату своего отъезда, вполне способен получить удовольствие от головокружительного вихря аррабинской жизни. Аррабины общительны, хотя мало интересуются внутренней жизнью, посвятив себя удовольствиям и развлечениям. У чужестранца быстро заводятся десятки друзей и подруг, причем многие из них охотно соглашаются реализовать его эротические фантазии. (Следует заметить, к месту или не к месту, что в обществе полного равноправия различия полов становятся более или менее неопределенными.) Несмотря на оживленное общение с друзьями и настойчивое веселье толпы, приезжий мало-помалу начинает замечать повсеместную захудалость механизмов и сооружений, плохо маскируемую наслоениями клеевой краски. Никто никогда не заменял оборудование цехов, производящих „протоквашу“: меню аррабинов по-прежнему состоит из „всячины со смолокном“ и миски дрожащего „студеля“ напоследок – чтобы, по местному выражению, „замочить червячка“. Каждый гражданин Аррабуса по-прежнему „тухтит“ тринадцать часов в неделю, выполняя случайные, более или менее обременительные обязанности (аррабины все еще надеются сократить продолжительность „рабочей недели“ до десяти, а в конечном счете и до шести часов). „Ишачка“ (грязная работа) – все, что связано с машинами, конвейерной сборкой, ремонтом, уборкой, очисткой и строительством – непопулярна. Аррабины предпочитают „халтуру“ (чистую работу), т. е. ведение записей и счетов, изготовление и размещение декоративных украшений, преподавание. Техническое обслуживание важнейшего оборудования и крупномасштабное строительство осуществляются по контракту компаниями, базирующимися за пределами Аррабуса („за бугром“). Свободно конвертируемая валюта, необходимая для оплаты этих услуг, приобретается посредством экспорта тканей, игрушек и эндокринного сырья (так называемого „экстракта“), но объем производства экспортных товаров очень невелик. Оборудование ломается и простаивает, а „справедливое распределение обязанностей“ приводит к постоянной замене персонала. Руководители (т. е. аррабины, по жребию получившие право „халтурить“) не располагают никакими эффективными средствами принуждения. Обязанности, требующие профессионального опыта, выполняются подрядчиками, чья заработная плата поглощает все доходы от экспорта. Внутренние средства наличного расчета, применяемые аррабинами, за пределами мегаполиса хождения не имеют. Как выживает подобная экономическая система? Чудом: рывками и толчками, бросаясь из стороны в сторону, сталкиваясь с неожиданностями и прибегая к импровизациям. Голь на выдумки хитра – аррабины наслаждаются жизнью, полагаясь на свою по-детски очаровательную сиюминутную изобретательность. Массовые зрелища пользуются всеобщей популярностью. Аррабинская версия хуссейда – экзотический, даже гротескный спектакль, в котором коллективному катарсису придается большее значение, чем мастерству игроков. К разряду „шункерии“ относятся всевозможные бои, соревнования, игры и бега с участием громадных зловонных хищников из болот Помбала. В последнее время наездники-шункеры проявляют недовольство чрезмерным риском и требуют повышения платы за выступления, каковым требованиям аррабины упорно сопротивляются. Разумеется, вопреки напускной жизнерадостности и обязательным проявлениям энтузиазма, жизнь в чудесной стране равноправия скорее удивительна, нежели прекрасна. Разочарование, раздражение и гнетущее беспокойство носят характер хронической эпидемии. Безостановочные эротические извращения, мелкое воровство, интриги, тайная вражда соседей, устраивающих друг другу всевозможные неприятности – явления, в Аррабусе никого не удивляющие, хотя аррабины, несомненно, не отличаются ни силой характера, ни психической выносливостью. Говорят, что каждому обществу свойственно неповторимое сочетание пороков и преступлений. Неприглядная сторона жизни аррабинов источает особое зловоние развращенности нищих».]
Джантифф, возбужденный мыслью о том, что под ним – земля другого мира, шел в стороне от молчаливо бредущей вереницы остальных приезжих. Ветер доносил из Унцибала необычный, но полузнакомый тяжеловато-кислый запашок, лишь подчеркивавший странность планеты Вист.
В здании космопорта к новоприбывшим монотонно обращался потрескивающий голос из громкоговорителя: «Добро пожаловать в Аррабус! Приезжие подразделяются на три категории. К первой категории относятся представители коммерческих организаций и туристы, наносящие кратковременный визит. Вторая категория – лица, намеренные провести в Аррабусе менее одного года. Третья категория – иммигранты. Пожалуйста, вставайте в очереди у выходов, обозначенных соответствующими номерами. Внимание! Импорт любых пищевых продуктов запрещен! Все имеющиеся у вас пищевые продукты необходимо предварительно сдать в бюро экспроприации контрабанды. Добро пожаловать в Аррабус! Приезжие подразделяются на три категории…»
Джантифф протискивался через плотную толпу – по-видимому, несколько сотен пассажиров, прилетевших раньше, еще не покинули зал прибытия. В конце концов он нашел петляющую замысловатыми зигзагами очередь к выходу №2 и занял место в хвосте. Большинство приезжих относили себя к категории иммигрантов – очередь к выходу №3 была в несколько раз длиннее. У выхода №1 стояли всего несколько человек.
Постепенно, мелкими шажками, Джантифф продвигался вперед. Вдали – там, где начиналась очередь – виднелись восемь турникетов с прозрачными будками для чиновников. Функционировали, однако, только два турникета. Тучный субъект, пыхтевший за спиной Джантиффа, надеялся ускорить продвижение, подкрадываясь вплотную и слегка подталкивая Джантиффа выдающимся животом. Стремясь избежать соприкосновения, Джантифф переместился чуть ближе к стоявшему впереди верзиле. Толстяк не замедлил заполнить образовавшийся промежуток, и Джантифф, подпираемый упругим пузом сзади, уткнулся носом в спину спереди. Тем временем толстяк продолжал напирать. Верзила не выдержал и обернулся: «Послушайте, любезнейший! Мне не меньше вашего надоело стоять в очереди. От того, что вы клюете мне спину, очередь не станет короче».
Опасаясь оскорбить толстяка, жарко дышавшего ему в затылок, Джантифф не нашелся, что сказать. Но когда верзила снова шагнул вперед, Джантифф решительно остался на месте, несмотря на участившиеся толчки и пыхтение сзади.
В конце концов Джантифф оказался у окошка прозрачной будки перед турникетом и предъявил посадочный талон. Служащая – молодая женщина с желтыми волосами, экстравагантно всклокоченными над одним ухом, – отвела его руку в сторону: «Что ты мне суешь? Где разрешение на въезд – зеленая карточка?»
Джантифф порылся по карманам: «У меня, кажется, нет зеленой карточки. Нам не давали никаких зеленых карточек».
«Значит, вернись на звездолет и возьми зеленую карточку».
Заметив краем глаза, что у толстяка сзади – такой же белый талон, как у него, Джантифф в отчаянии возразил: «А у этого господина тоже нет зеленой карточки!»
«Не имеет значения. Тебя не пропишут, пока не предъявишь разрешение на въезд – неужели не понятно?»
«Но мне больше ничего не дали. Белой карточки должно быть достаточно!»
«Отойди, не задерживай очередь».
Джантифф застыл, уставившись на свой талон: «Вот, смотрите, здесь написано: „Посадочный талон и разрешение на въезд“!»
Служащая покосилась на талон и с досадой прищелкнула языком. Раздраженно подойдя к другой будке, она что-то сказала сидевшему там чиновнику. Тот позвонил по телефону.
Растрепанная блондинка вернулась к турникету: «Новая форма, ее ввели месяц тому назад. А я уже год не тухтела в космопорте – и всех подряд посылаю назад на звездолет, представляешь? Анкету давай… нет-нет, синий экземпляр, розовый оставь себе».
Джантифф предъявил требуемую бумагу – сложнейший вопросник, тщательно заполненный в полете.
«Ммм… Джантифф Рэйвенсрок. Из Фрайнесса на планете Зак. Ммм… Профессия: специалист по технографике. Цель пребывания в Аррабусе: удовлетворение любопытства… Это еще что? – желтоволосая церберша подняла брови. – Какое такое любопытство?»
Джантифф поспешил объяснить: «Я хотел бы изучить общественное устройство Аррабуса».
«Так и надо писать!»
«Хорошо, я исправлю».
«Поправки не допускаются. Придется заполнить другую анкету. Где-то у входа, со стороны космодрома, был прилавок с бланками. По крайней мере, я их там видела в прошлом году. Давай, поворачивайся».
«Подождите! – возопил Джантифф. – В графе полно пустого места! После „удовлетворения любопытства“ я напишу „в целях изучения общественного устройства Аррабуса“. Это не будет поправкой».
«Ну ладно. Так не полагается, конечно».
Джантифф быстро приписал несколько слов. Чиновница протянула руку, чтобы взять печать и проштамповать талон. Прозвучал звонок. Уронив печать на прилавок, служащая встала, сняла шаль с крючка на стене будки и накинула на плечи. В будку завалился похожий на мальчишку юноша с пухловатым круглым лицом. Веки его едва поднимались – он провел бессонную ночь. «Вот и я! – сообщил он желтоволосой сотруднице. – Маленько припозднился, но ничего, никто не облезет. Вернулся из Серсе: поддали на славу… а тухта тут как тут. Ну и ладно, лучше отбарабанить свое с похмелья, чем время терять. На что еще тухта годится?»
«Тебе везет. Мне завтра ишачить. Полы мыть или подшипники смазывать».
«На прошлой неделе мне выпал обувной агрегат. Даже забавно – когда поймешь, когда на какие рычаги нажимать. Где-то что-то, конечно, закоротило, когда полсмены уже прошло. Башмаки полезли с такими, понимаешь, длиннющими носищами, загнутыми в стороны. Я их не браковал – того и гляди, косолапость войдет в моду, и я прославлюсь. Представляешь?»
«Раскатал губу! Кому охота позориться в копытах с носками насторону?»
«Кому-то придется: все берут, что дают. Башмаки в коробочках, на коробочках ярлычки с номерочками, кому какой номерочек попадется…»
Выглянув из-за плеча Джантиффа, толстяк возмутился: «Нельзя ли пошевелиться, господа? Нам всем давно пора перекусить и отдохнуть».
Чиновники смерили приезжего одинаковыми взглядами, выражавшими полное, искреннее непонимание. Желтоволосая повесила сумочку на плечо: «Пойду спать. То есть – спать. На „переспать“ сил не осталось, представляешь?»
«Ох, не говори… Ну что, пора тухтеть. Кто не тухтит, тот не ест всячину, – круглолицый юноша подошел к окошку, брезгливо приподнял с прилавка бумаги Джантиффа. – Посмотрим… Прежде всего давай разрешение на въезд. Зеленую карточку».
«У меня нет зеленой карточки».
«Нет зеленой карточки? Ну, приятель… Что тебе сказать? Позаботься завести себе зеленую карточку. Это нетрудно – даже я знаю, как это делается. Вернись на звездолет, найди старшего стюарда. Он шнуром все устроит».
«Белый талон теперь заменяет зеленую карточку».
«Неужели? Опять все шиворот-навыворот? Ну тогда ладно. Что еще, что еще? Голубая анкета… Да ну ее, не хочу связываться! А то мы тут оба помрем со скуки. Понятное дело, тебя нужно прописать по месту жительства. Уже приметил себе общагу?»
«Еще нет. Вы не могли бы что-нибудь порекомендовать?»
«А что тут рекомендовать? Я из унцибальских – значит, лучше Унцибала города нет. Вот неплохое место, – юноша вручил Джантиффу круглый жетон. – Блок 17—882. Покажи жетон дежурному по этажу». Высоко подняв печать, он торжественно, со стуком проштамповал талон Джантиффа: «Вот и все, приятель! Желаю тебе неутомимости в постели, свежей всячины и удачного жребия в тухте!»
«Спасибо. Могу ли я переночевать в гостинице? Или придется ночью искать блок… как его там?»
«Ночуй в „Приюте путешественника“, сколько влезет – пока не кончатся озоли.[11 - Озоль: денежная единица, примерно эквивалентная ойкуменическому СЕРСу, т. е. соответствующая стоимости неквалифицированного труда одного взрослого человека в стандартных условиях на протяжении одного часа.] Полотно сегодня мокрое, скользкое. Не зная дороги, на твоем месте я не стал бы шарахаться впотьмах».
«Приют путешественника», ветхое массивное здание с дюжиной флигелей и пристроек, находился прямо напротив выхода из космического вокзала. Оказавшись в вестибюле, Джантифф подошел к конторке и попросил сдать ему комнату. Портье протянул ключ: «Семь озолей».
Джантифф отшатнулся, не веря своим ушам: «Семь озолей? За одну ночь в одной комнате с одной кроватью?»
«Так точно».
Джантифф неохотно уплатил требуемую сумму. Но когда он увидел комнату, его негодованию уже не было предела: во Фрайнессе такой номер считался бы «помещением с минимальными удобствами» и обошелся бы не больше озоля за ночь.
Спустившись в кафетерий, Джантифф занял место за эмалированной бетонной стойкой. Разносчик поставил на стойку поднос с пластиковой крышкой.
«Не спешите, – удержал его Джантифф. – Я хотел бы взглянуть на меню».
«Никаких меню. Всячина со смолокном – и глоток студеля вдогонку, червячка замочить. Мы все едим одно и то же».
Джантифф снял крышку и обнаружил на подносе с выдавленными отделениями четыре брикета из спекшегося коричневого теста, кувшинчик с белой жидкостью и маленькую миску желтоватого желе. Джантифф осторожно попробовал «всячину» – она отличалась довольно приятным, хотя и неопределенным вкусом. Сладковато-кислое «смолокно» имело слегка вяжущее действие, а «студель» напоминал разбавленный заварной крем.
Как только Джантифф покончил с едой, разносчик всучил ему квитанцию: «Оплата наличными в вестибюле».
Джантифф с недоверием смотрел на квитанцию: «Два озоля? Грабеж среди бела дня!»
«Грабеж среди бела дня начнется, когда взойдет солнце, – хладнокровно поправил его разносчик. – Но в „Приюте путешественника“ плата взимается независимо от времени суток».
Все постояльцы, мужчины и женщины, мылись в одной и той же полутемной душевой – здесь равноправие решительно возобладало над стеснительностью. Джантифф смущенно воспользовался столь же коллективно-равноправным туалетом, живо представляя себе, что сказала бы его мать, увидев такое безобразие, и поспешно ретировался к себе в комнату.
Ночи на Висте короткие – когда Джантифф поднялся с постели, Двон уже поднимался к зениту. Едва проснувшийся художник напряженно вглядывался в панораму незнакомого города, изучая игру света на гранях многоквартирных блоков и бегущих магистралях. Каждое типовое общежитие отличалось цветом от соседних, и – возможно потому, что Джантифф этого хотел и ожидал – оттенки действительно казались удивительно богатыми и чистыми, как поверхности только что вымытых предметов, выставленных сушиться на солнце.
Одевшись, Джантифф спустился в вестибюль и спросил у портье, как проехать к блоку 17—882. Не позволяя себе даже думать о завтраке стоимостью в два озоля, он вступил на обширное «полотно» – заполненную толпящимися аррабинами сплошную светло-серую поверхность, медленно скользящую вдоль обочины, ускоряющуюся с каждым шагом в поперечном направлении и стремительно несущуюся в центральной части.
Лучезарное сияние Двона озаряло городской пейзаж по обеим сторонам магистрали – Джантифф смотрел, как зачарованный, настроение у него заметно исправилось.
Текущая магистраль плавно изгибалась к западу – справа и слева, сходясь в дымчатой перспективе, к горизонту маршировали вереницы одинаковых блоков. В человеческие реки один за другим вливались боковые притоки. Раньше Джантифф и представить себе не мог столь чудовищные скопления людей: фантастическое зрелище само по себе! Унцибал – одно из чудес населенной человеком части Галактики! Впереди, ныряя под полотно, струилась перпендикулярная человеческая река – пара бульваров, скользивших вместе с деревьями в противоположные стороны. Проезжая над бульварами, Джантифф успел заметить бесчисленные, несущиеся с обеих сторон ряды мужчин и женщин с безмятежно застывшими лицами.
Скользящее полотно повернуло и слилось с другой, еще более широкой магистралью. Джантифф начал следить за висевшими над дорогой знаками, предупреждавшими об отводах. Вовремя перейдя с отвода на медленно текущую параллельную местную линию, вскоре он сошел с нее у блекло-розового двадцатитрехэтажного здания, занимавшего квадратный участок со стороной не меньше шестидесяти метров: это и был блок 17—882, место временной прописки Джантиффа Рэйвенсрока.
Джантифф задержался – осмотреть фасад. Из-под верхнего слоя краски, местами облупившегося, выглядывали грязно-розовые, лиловатые и розовато-белесые пятна, придававшие строению бесшабашный, непоседливый характер – по сравнению с соседним общежитием, выкрашенным в безукоризненно-надменный темно-голубой цвет. Джантиффу обжитая обшарпанность пришлась по душе, он поздравил себя с удачной пропиской. Как и во всех остальных общежитиях, в наружных стенах блока 17—882 не было никаких окон или проемов, за исключением общего входа. Вдоль парапета, окружавшего крышу, зеленела листва висячего сада. Под глубокой аркой входа непрерывно сновали входящие и выходящие жильцы – мужчины, женщины, а иногда и дети, все поголовно в карнавально-веселеньких нарядах, слегка раздражавших Джантиффа кричащими сочетаниями цветов. Лица их тоже неизменно выражали веселье – они смеялись и болтали, передвигаясь нарочито бодрой, пружинистой походкой. Заразительная безоблачность настроения окружающих передавалась Джантиффу, его опасения стали рассеиваться.
Джантифф прошел в вестибюль, приблизился к конторке и вручил свой вид на жительство регистратору – пухлому коротышке с рыжеватой шевелюрой, взбитой над ушами, а на темени завитой хитроумными локонами. Жизнерадостное круглое лицо коротышки тут же сменилось капризно-недовольным выражением: «Чтоб меня пронесло! Еще иммигрант на мою голову?»
«Я не иммигрант, – с достоинством отвечал Джантифф. – Всего лишь временный постоялец».
«Какая разница? Куда ни кинь, лишняя капля в море, а море выходит из берегов! Основал бы эгалистическое общество на своей планете, и всех делов».
Джантифф вежливо возразил: «У нас на Заке идеи равноправия не пользуются достаточной популярностью».
«Ни у вас на Заке, ни во всей вшивой Вселенной, набитой элитарными предрассудками! А мы не можем бесконечно угождать каждому бездельнику. И так уже машины на соплях держатся. Протокваша кончится, полотна остановятся – что тогда? Все с голоду подохнем, вот что!»
У Джантиффа слегка отвисла челюсть: «Не может быть, чтобы иммигрантов было так много!»
«А ты что думал? Тыща в неделю!»
«Но не все же остаются? Кто-то уезжает?»
«Уезжать-то уезжают, да не все – человек шестьсот в неделю. Ну, семьсот, в лучшем случае. Сколько ни вычитай, машин больше не станет». Регистратор протянул ключ: «Правила объяснит сожительница, и столовку покажет. Расписание тухты получишь после обеда».
Джантифф с сомнением вертел ключ в руках: «Если есть свободная отдельная квартира, я предпочел бы…»
«Тебе и дали отдельную, – пожал плечами коротышка. – Только в ней две койки. Подожди, понаедет еще миллиард таких, как ты, гамаки будем развешивать. 19-й этаж, квартира Д-18. Я позвоню, предупрежу, что ты вселяешься».
Лифт вознес Джантиффа на девятнадцатый этаж. Там он отыскал коридор «Д», остановился у квартиры №18 и уже приподнял руку, чтобы постучать, но в конце концов решил, что у него было право заходить, когда ему вздумается. Руководствуясь этим соображением, он приложил ключ к пластинке замка – дверь сдвинулась в сторону. Джантифф зашел в небольшую гостиную с парой низких диванов, столом, стеллажом и встроенным в стену экраном. Под ним был жесткий бежевый ковер с черным узором, с потолка свисали не меньше дюжины шаров, изготовленных из проволоки и цветной бумаги. На одном из диванов сидели мужчина и женщина, оба значительно старше Джантиффа.
Джантифф сделал шаг вперед, ощущая некоторую неловкость: «Меня зовут Джантифф Рэйвенсрок. Меня здесь прописали».
Сидевшие приветливо улыбнулись и одновременно, как по команде, вскочили на ноги. (Впоследствии, размышляя о своих приключениях в Унцибале, Джантифф не переставал удивляться тщательно отработанному этикету, позволявшему аррабинам худо-бедно справляться с теснотой и перенаселением.)
Мужчина, высокий и стройный, с правильным тонким носом и жгучими глазами, не отставал от моды – его блестящие черные волосы были взбиты пучками над ушами, на лоб ниспадали витые локоны. Он казался общительнее и прямодушнее своей подруги. По меньшей мере, он приветствовал нового жильца энергично-дружеским взмахом руки, ничем не напоминавшим раздраженное брюзжание регистратора: «Джантифф! Добро пожаловать в Аррабус! Тебе досталась прекрасная квартира в знаменитой Розовой ночлежке!»
«Очень рад, благодарю вас», – кивнул Джантифф. Подруга такого умного, жизнерадостного человека не могла быть слишком неприятной напарницей. Опасения, снова начинавшие тревожить Джантиффа, улеглись.
«Позволь представить тебе чудесную, очаровательную – и в высшей степени талантливую – Скорлетту. Меня зовут Эстебан».
Скорлетта говорила быстро, сбивчиво, низким грудным голосом: «По-моему, ты не крикун и не слишком неряшлив. Как-нибудь уживемся. Но будь так добр, не свисти в квартире, не спрашивай лишний раз, чем я занимаюсь. И сдерживай отрыжку. Не терплю соседей с отрыжкой».
Джантифф подавил вспышку гнева. К такому приему он не готовился. С трудом подыскивая слова, он пробормотал: «Будьте уверены, я не забуду о ваших предпочтениях». Краем глаза он наблюдал за Скорлеттой. «Замкнутая женщина, – думал он, – пожалуй, чем-то подавленная». Широкое бледное лицо Скорлетты особыми приметами не отличалось – впечатляли только глаза, горевшие из-под пушистых черных бровей. Ее кудри, слегка припушенные над ушами, возвышались упрямой округлой копной – крепковатая, вовсе не уродливая женщина, при желании, наверное, умевшая быть привлекательной. Тем не менее, Джантифф охотнее разделил бы жилье с Эстебаном. Он сказал: «Надеюсь, я не причиню лишних неудобств».
«Надо полагать. На вид ты вроде смирный. Эстебан, притащи три кружки из столовки – клюкнем по маленькой, раз такое дело. Пойло[12 - Пойло: скорее крепкое пиво, нежели самогон. Скрытно, но повсеместно приготовляется аррабинами из объедков всячины и промышленной глюкозы (иногда с добавлением стручков смоляницы, выращиваемой на крышах).] найдется. Джантифф, значит. Догадался захватить сверточек жрачки?»
«Увы! – развел руками Джантифф. – Мне это и в голову не пришло».
Эстебан отправился за кружками. Тем временем Скорлетта пошарила под стеллажом и вытащила бидон: «Не подумай, что это западло.[13 - Западло: не по-товарищески, в ущерб другим. В основе поведения аррабинов лежит общее представление о «товариществе», т. е. о справедливом распределении благ, воспринимаемое не как абстрактный принцип или традиция, но как практически целесообразное стремление к взаимопомощи.] От одного бидона Аррабус не обеднеет – куда дальше беднеть-то! Так у тебя точно никакой жранины нет – может, найдется, если поищешь?»
«Ничего нет – одна сумка с вещами».
«Жаль! От пойла без закуси с души воротит. Эх, соленых бы огурчиков! Перченой колбаски! Ладно, пойдем, покажу твою койку».
Джантифф последовал за сожительницей в небольшую квадратную комнату с двумя стенными шкафами для одежды, двумя сундучками, столом (заваленным мелочами, принадлежавшими Скорлетте) и двумя койками, разделенными тонкой пластиковой шторой. Скорлетта сгребла безделушки и рукоделье в кучу на краю стола, ткнула большим пальцем в освободившееся пространство: «Твоя половина». Большой палец поднялся и повернулся в сторону: «Твоя койка. Пока я на тухте, развлекайся с подружками сколько влезет – а пока тебя нет, квартира в моем распоряжении. Все устроится, если мы не будем тухтеть в одну смену, что редко случается».
«Да-да, понятно», – бормотал Джантифф.
Вернулся Эстебан с тремя синими стеклянными кружками. Скорлетта их торжественно наполнила. «За столетие! – провозгласила она звенящим голосом. – Коннатиг заплатит свой долг!»
Джантифф влил в себя мутную жидкость и едва сдержал гримасу отвращения – пойло отдавало мышами и пропотевшим старым матрасом.
«Хорошо пошло! – одобрительно отозвался Эстебан. – Пойло что надо! И тост у тебя что надо!»
«Крепкий напиток, – согласился Джантифф. – А когда наступит столетие?»
«Скоро. Остались считанные месяцы. Праздник будет хоть куда! Бесплатные игры, танцы на полотне, пойло потечет рекой! Я уж не забуду наварить про запас. Эстебан, ты где-нибудь присмотришь дюжину бидонов?»
«Дорогуша, я тухтел на витаминке один-единственный раз – и расчетчик стоял над душой, следил за каждым шагом. Едва уволок пару посудин».
«Значит, пойла не будет».
