скачать книгу бесплатно
Ужас как неловко! Я потянула ее за руку и попросила не обижать Брайса, но она продолжала дурачиться. В конце концов, я просто ушла.
На улице я застала маму: она говорила с миссис Лоски и презентовала ей великолепнейший лимонный пирог, который испекла нам на десерт. Посыпка из сахарной пудры напоминала снежный сугроб, а сам пирог был все еще теплым и невероятно сладко пах. От одного взгляда слюнки текли! Но мама уже отдала его миссис Лоски, назад пути нет. Мне оставалось только наслаждаться ароматом, слушая, как взрослые обсуждают продуктовые магазины и прогноз погоды.
Мы с мамой вернулись домой. Все получилось не совсем так, как я хотела: мне не удалось поиграть с Брайсом. Я узнала только, что у него потрясающие голубые глаза и сестра, которой нельзя доверять. А еще он почти поцеловал меня. Я заснула с мыслями об этом поцелуе. Интересно, на что он был бы похож? Я догадывалась, что такие поцелуи отличаются от тех, что дарят мне перед сном мама и папа. Может, есть лишь отдаленное сходство. Это как у волка и гончей – биологический вид один, но сами звери разные.
Когда я вспоминаю второй класс, мне хочется думать, что я так охотилась за этим поцелуем из научного любопытства. Но будем честны: дело было скорее в глазах Брайса. И вот, весь второй и третий класс я ходила за ним по пятам, садилась с ним и не давала ему покоя. Только к четвертому классу я с собой справилась. Один вид Брайса – да что там, одна мысль о нем – заставлял сердце биться чаще, но я перестала его преследовать. Я лишь наблюдала, думала и мечтала.
В пятом классе на моем пути появилась Шелли Столлс. Та еще пустышка: неженка, плакса, да еще сплетница, которая в лицо говорит одно, а за спиной – другое. В средней школе она превратилась в форменную королеву сцены, но даже в началке ей не составляло труда разыграть любой спектакль. Особенно на физкультуре: ни разу не видела, чтобы Шелли бегала кросс или занималась гимнастикой. Вместо этого она ныла, что не выдержит и развалится, стоит ей сделать растяжку. И ведь срабатывало! Из раза в раз! Она приносила какие-то справки, демонстративно падала в обморок, и ее сразу освобождали от любых нагрузок. В конце дня она даже не поднимала за собой стул. Единственные мышцы, которые она регулярно тренировала, – те, что отвечают за речь. Если бы проводились Олимпийские игры по болтовне, Шелли Столлс заняла бы там первое место, а заодно и второе – одно за верхнюю губу, второе – за нижнюю.
Но меня ее освобождение от физкультуры не смущало – кому она вообще нужна в команде? Меня бесила причина, по которой она так избегала спорта. Это не астма или, там, больная спина. Все из-за прически! У нее были немыслимо густые длинные волосы, которые она то закалывала, то заплетала в косы, то собирала в пучки, то украшала лентами. А хвост какой получался! А распущенные волосы лежали такой густой копной, что было видно только нос. Да, с такой в квадрат[2 - «Квадрат» – игра с мячом для 4 игроков. Игровое поле представляет собой начерченный на земле или асфальте квадрат произвольного размера, разделенный на четыре меньших квадрата, для каждого игрока.] не поиграешь!
Я старалась не обращать на Шелли внимания, что отлично получалось до одного дня в середине пятого класса. Именно тогда я увидела, как они с Брайсом держатся за руки! С моим Брайсом! С тем самым, который так смутился, впервые взяв за руку меня, и который потом боялся даже поздороваться со мной. А ведь это мне он задолжал первый поцелуй! Как Шелли могла сцапать его? Эта лохматая принцесска не имеет на Брайса никакого права!
Они всюду разгуливали вместе, и Брайс то и дело поглядывал на меня. Сначала я подумала, что он так извиняется, но наконец поняла: ему нужна помощь! Ну конечно же! Шелли Столлс слишком хрупкая и нежная, ее просто так не отошьешь. Она сразу заревет, а ему будет неловко. Нет, парни не умеют расставаться изящно. Это работа для девчонки.
Раз желающих кроме меня не было, я не колебалась ни секунды – однажды подошла к ним и отпихнула Шелли от Брайса. Он удрал сразу же, как только освободился из ее хватки, а вот наша принцесса… не дождетесь. Она яростно двинулась ко мне, хватая все, что попадалось под руку, и твердя, что Брайс – ее и что отпускать она его не намерена. Вот вам и неженка. Как же я хотела, чтобы рядом оказались учителя и увидели настоящую Шелли Столлс, но они примчались поздно – когда я уже выдернула ей клок волос, заломала руку и не отпускала, несмотря на все визги и попытки вырваться. В итоге Шелли отпустили домой с испорченной прической, а мне пришлось объяснять директрисе свое поведение. Миссис Шульц из тех женщин, которые считают волшебный пинок порой оправданным и необходимым, но, разумеется, она посоветовала мне меньше лезть в чужие проблемы. И все же моя история ее вполне убедила. Она даже похвалила меня за то, что я сумела удержаться и не покалечить Шелли.
На следующий день мисс Совершенство пришла в школу с косичками и принялась сплетничать со всеми обо мне, но я плевала на это. Факты говорили сами за себя. До конца года Брайс ни разу и близко не подошел к Шелли. Со мной он, конечно, тоже не начал ходить за руку, но стал заметно дружелюбнее. Особенно в шестом классе, когда мистер Мертинз посадил нас рядом.
Мне нравилось сидеть с Брайсом. Мне нравился он. Каждое утро он говорил мне: «Привет, Джули», и я время от времени ловила его взгляд. Он сразу краснел и утыкался в учебники, а я не могла не улыбнуться в ответ. Он такой застенчивый. И такой милый!
Еще мы стали больше разговаривать, особенно после того как Брайса пересадили за парту прямо передо мной. У мистера Мертинза целая система штрафов за орфографические ошибки, и если из двадцати пяти слов семь написаны неверно, вы обречены провести обед в его кабинете, заучивая их правильное написание. Брайс жутко боялся этого наказания. Мне было его так жалко, что я наклонялась к нему и шептала подсказки. Его волосы пахли арбузом, а на мочках ушей был легкий светлый пушок. Как такое может быть у парня с темными волосами? Зачем он ему вообще? Я внимательно рассмотрела в зеркало свои уши и проверила уши других ребят – у них такого не было. Я даже собиралась спросить об этом мистера Мертинза, когда мы обсуждали эволюцию, но передумала. Вместо этого я провела целый год, нашептывая Брайсу слова по буквам, вдыхая арбузный аромат и гадая, получу ли когда-нибудь свой заветный поцелуй.
Берегись, приятель!
= Брайс =
Седьмой класс стал годом перемен, хотя самое большое потрясение случилось не в школе, а дома: к нам переехал дедушка Дункан. Это было странно, ведь мы его практически не знали, никто, кроме мамы, конечно. Хотя последние полтора года она бесконечно уверяла нас, что он прекрасный человек, пока я понял одно: больше всего на свете он любит смотреть в окно. Глядеть там особо не на что – если только на двор Бейкеров. Но дедушка сидит у окна днями и ночами – в кресле-качалке, переехавшем вместе с ним. Ладно, еще он читает романы Тома Клэнси[3 - Том Клэнси (англ. Tom Clancy) – американский писатель. Работал в жанре политического триллера. Автор популярных книг, в том числе о временах холодной войны («Охота за “Красным Октябрем”», «Игры патриотов», «Все страхи мира» и др.).] и газеты, разгадывает кроссворды и отслеживает динамику своих акций, но это все мелочи. Если бы его никто не заставлял делать хоть что-нибудь, он так бы и сидел, пялясь в окно, а потом бы засыпал. Вроде ничего такого, но это же скучно! Мама говорит, он просто скучает по бабушке, но мы это никогда не обсуждали. Дедушка со мной вообще почти не разговаривал до тех пор, пока несколько месяцев назад не прочитал в газете о Джули.
На первую полосу «Мэйфилд Таймс» она попала не потому, что своей гениальностью в школе потеснила Эйнштейна, как можно было бы подумать. Нет, друг мой, она просто отказалась слезать с платана.
Я сам бы не отличил платан от клена или даже от березы, но Джули, конечно, знала породу дерева и передавала это сакральное знание всем подряд.
Платан рос на холме на пустом участке Кольер-стрит и был просто громадным. Громадным и уродливым – весь скрученный, корявый. Я все надеялся, что его снесет ураган.
В прошлом году мне окончательно надоела ее болтовня о глупом дереве. Я заявил, что давно не видел ничего уродливее нашего платана. И знаете, что она ответила? Что у меня нет чувства прекрасного. У меня! И это я слышу от девчонки, чей дом портит весь вид нашего района! У них кусты закрывают окна, сорняки по всему двору и всюду снуют животные: собаки, кошки, куры, даже змеи. Клянусь, у ее братьев в комнате живет удав. Они меня туда затащили, когда мне было лет десять, и заставили смотреть, как он поедает мышь. Маленькую мышку с глазками-бусинками. Они держали беднягу за хвост, а удав хвать – и проглотил ее целиком. Мне потом несколько месяцев кошмары снились.
Обычно чужие дворы меня мало волнуют, но двор Бейкеров раздражал папу, и он отыгрывался на нашем. Он считает святым соседским долгом показать на примере, как именно должен выглядеть приличный участок. Так что пока Майк и Мэтт откармливают удава, я кошу газон, подстригаю ограду, подметаю дорожки. Это, по-моему, чересчур.
По-хорошему, двором должен заниматься отец Джули. Он большой и сильный, работает каменщиком, но ему не до бытовой ерунды. Мама говорит, что все свободное время он рисует. По-моему, в его пейзажах ничего особенного, но судя по тому, какую он заламывает цену, я чего-то не понимаю. Он каждый год выставляет их на Мэйфилдской ярмарке, и родители вечно ворчат одно и то же: «Мир стал бы красивее, если бы он просто привел, наконец, двор в порядок».
Моя мама и мама Джули иногда общаются. Думаю, маме жаль миссис Бейкер – она говорит, что та вышла замуж за мечтателя, а в таких браках кто-то всегда несчастен. Сложно сказать. Может, на Джули так повлиял отец, и она тут совершенно ни при чем, но она считала платан божьим даром нашему маленькому клочку земли.
В третьем и четвертом классе они с братьями вечно болтались вокруг дерева: залезали на нижние ветки или отпиливали куски коры, чтобы удобнее было съезжать по стволу как с горки. Они играли там всякий раз, когда мы с семьей куда-то ехали на машине. Джули вечно висела вверх тормашками; еще чуть-чуть – и она бы упала и переломала кости. Когда мы стояли на светофоре, мама качала головой: «Не смей залезать на это дерево, Брайс. Ты меня понял? Чтобы я тебя там не видела! И тебя, Линетта. Это опасно». Сестра закатывала глаза, бурча: «Очень надо», а я пригибался, чтобы Джули не заметила меня и не начала звать.
Один раз я все-таки пытался залезть на платан – в пятом классе, на следующий день после того, как Джули спасла моего воздушного змея из могучих лап этого пожирателя игрушек. Она забралась чуть ли не на километр, чтобы его достать, но когда спустилась, совсем не выглядела испуганной. Она не забрала змея себе и не начала хвастаться, чего я боялся. Она вручила его мне и отступила.
Я обрадовался, но одновременно почувствовал себя слабаком. Я-то решил, что змея уже не спасти, а Джули справилась играючи. Позор. Я прикинул, насколько высоко она вскарабкалась, и на следующий день попытался побить ее рекорд, хотя бы на пару веток. Я все лез и лез и решил проверить, как высоко забрался. Я посмотрел вниз. Зря. Я почувствовал себя на крыше Эмпайр-стейт-билдинг[4 - Эмпайр-стейт-билдинг (англ. Empire State Building) – 102-этажный небоскреб. Расположен в Нью Йорке, на острове Манхэттен.] без страховки. Я посмотрел наверх, пытался вспомнить, где был мой змей, но бесполезно. Я и правда слабак, и мне не дано лазить по деревьям.
В средней школе мои мечты о свободе от Джули рассыпались в прах. Настала эра автобуса, и сами-знаете-кто тоже там ездил. На остановке были и другие ребята, но их присутствие не спасало. Джули всегда пыталась встать рядом, заговорить или еще как-то меня достать. А потом она начала залезать на дерево. В седьмом классе, а все еще не успокоилась! Думаете, зачем? Чтобы выкрикивать нам сверху, что автобус в пяти! Четырех! Трех кварталах от нас! Подробнейший обзор ситуации на дороге – все просто мечтают о нем с утра пораньше.
Она пыталась и меня заманить на дерево.
– Давай, Брайс! Здесь такие цвета, ты не поверишь! Это удивительно! Брайс, ты должен посмотреть!
Ага, я уже слышал, как одноклассники напевают «Брайс и Джули на дереве сидят…». Интересно, отпустят ли меня когда-нибудь воспоминания о втором классе?
Однажды утром я стоял под деревом и специально не смотрел вверх, как вдруг она появилась из ниоткуда – свесилась с ветки и чуть не сбила меня с ног. У меня сердце упало! Я уронил рюкзак и едва не свернул шею. Все, больше я под дерево ни ногой, а то опять попаду под удар макаки-маньячки. С тех пор я выходил из дома в последнюю минуту. Я дожидался, пока не покажется автобус, выбегал и успевал прямо к его прибытию. Подальше от Джули – подальше от проблем. И это, друг мой, спасало меня весь остаток седьмого класса и большую часть восьмого.
Пару месяцев назад, в одно вполне обычное утро, я услышал со стороны дерева шум. Оказалось, около автобусной остановки на Кольер-стрит припарковались несколько грузовиков. Какие-то мужчины что-то сердито кричали Джули, которая, как обычно, забралась на самый верх платана. На остановке постепенно собиралась толпа. Ребята уговаривали Джули спуститься. Ей и там хорошо – это было ясно, если ты не глухой. Ну и в чем проблема?
Я подошел к остановке, увидел, что в руках у мужчин, и понял, почему Джули отказывалась слезать. Бензопилы. Поймите меня правильно – дерево выглядело как жуткий ветвистый мутант, а рабочие связались с Джули, самой надоедливой и наглой девчонкой в мире. Но я похолодел. Джули любила это дерево. Как бы глупо это ни было, она его любила, и, спилив его, они разобьют ей сердце.
Все пытались уговорить ее спуститься, даже я. Но она заявила, что в жизни не слезет, и, наоборот, попыталась упросить нас залезть к ней:
– Брайс, пожалуйста! Иди сюда! Они не спилят дерево, если мы все на него залезем!
Я чуть было не согласился, но тут приехал автобус, и я спасовал. Это не мое дерево. Это и не ее дерево, как бы она себя ни вела. Мы сели в автобус, а Джули осталась на верхушке платана. День прошел тоскливо. Я не мог перестать думать об этой сумасшедшей. Она до сих пор там сидит? Ее арестуют?
Когда после школы мы вышли из автобуса на Кольер-стрит, Джули там уже не было. Она не смогла защитить дерево: самые верхние ветки, где застрял мой змей и где Джули больше всего любила сидеть, уже спилили. Мы немного понаблюдали за рабочими. Пилы раз за разом вгрызались в древесину, щепки летели во все стороны. Платан выглядел изувеченным и голым. Я словно смотрел, как расчленяют труп, и едва ли не впервые за всю жизнь чуть не заплакал, представляете? Из-за дурацкого дерева, которое я ненавидел. Я не выдержал, пошел домой и попытался отвлечься, но не смог. Может, утром нужно было залезть к Джули? Помогло бы это хоть как-то? Еще я думал позвонить ей и сказать, что мне жаль, но не решился. Это было бы… странно, что ли?
На следующее утро Джули не пришла на остановку и после школы тоже не поехала на автобусе. А вечером, перед ужином, меня позвал дедушка. Он не обратился ко мне лично, видимо, посчитал, что это слишком фамильярно. Вместо этого он попросил маму сказать, что он хочет со мной пообщаться.
– Не знаю о чем, милый, – призналась мама. – Может, хочет узнать тебя получше?
Здорово. Прошло полтора года, а он решил узнать меня получше только теперь. Но отказать я не мог.
Мой дедушка крупный, у него большой нос и зачесанные назад волосы с проседью. Он все время ходит в тапочках и кофте от спортивного костюма, и я никогда не видел у него и намека на щетину – он бреется, кажется, трижды в день. Это у него вроде как еще один любимый досуг. Руки у него тоже большие. Это особенно заметно из-за обручального кольца: оно словно вросло в кожу. Мама говорит, его не нужно снимать, но если вдруг понадобится, кольцо придется распиливать. Еще несколько килограммов – и оно врежется в палец.
Когда я зашел в комнату, дедушкины руки покоились на газете, сложенной на коленях. Я позвал его:
– Дедушка? Ты хотел меня видеть?
– Садись, сынок.
Сынок? То он притворяется, что меня не существует, то называет «сынок»? Я сел на стул напротив и стал ждать.
– Расскажи о твоей подруге, Джули Бейкер.
– Джули? Никакая она мне не подруга!
– Да? А почему? – Он спросил так спокойно, будто заранее знал ответ.
Я начал объяснять, но затем остановился и задумался:
– А почему ты спрашиваешь?
Он открыл газету, и я увидел, кто на первой полосе. Редактор поместил туда огромную фотографию Джули на дереве, в окружении спасателей и полицейских, и еще несколько небольших кадров, которые я не разглядел.
– Можно посмотреть?
Он поднял газету:
– Почему ты с ней не дружишь, Брайс?
– Потому что она… – я покачал головой, – ты ее просто не знаешь.
– С удовольствием бы познакомился.
– Что? Почему?
– У девочки железная воля. Может, как-нибудь пригласишь ее к нам?
– Железная воля? Дедушка, ты не понимаешь. Она настоящая заноза в одном месте. Выскочка, всезнайка и кошмар какая бесцеремонная.
– Хм, вот как?
– Да! Именно! Она меня преследует со второго класса!
Он нахмурился, выглянул в окно и спросил:
– Они живут здесь так давно?
– Мне кажется, они все живут тут с рождения!
Он еще сильнее нахмурился, потом посмотрел на меня и произнес:
– Знаешь, не всем достаются такие соседки.
– Счастливчики!
Дедушка долго, изучающе на меня смотрел. Я спросил:
– Что?
Он молча продолжал смотреть. Я не выдержал и отвел взгляд.
Напоминаю, что это был мой первый полноценный разговор с дедушкой. Его первая попытка пообщаться со мной, а не только попросить передать соль. Хотел ли он узнать меня поближе? Нет! Его интересовала Джули! Просто встать и уйти я не мог, но очень хотел. Я знал, что, если сбегу, он больше вообще никогда не заговорит со мной, даже про соль. И я сидел, чувствуя себя как на допросе. Он что, злится на меня? И за что? Я же ничего не сделал!
Я поднял глаза. Он протянул мне газету:
– Вот, прочитай. Только беспристрастно.
Я взял газету. Он отвернулся к окну, и я понял, что могу уходить.
Я пошел к себе. Я был в бешенстве. Хлопнув дверью спальни, я плюхнулся на кровать, немного посокрушался из-за глупого разговора, а потом кинул газету в нижний ящик письменного стола. Как будто я без этой статьи недостаточно знал Джули Бейкер.
За ужином мама допытывалась, чего это я такой угрюмый, и переводила взгляд с меня на дедушку. Соль ему сегодня не понадобилась. Это хорошо – я мог не удержаться и кинуть в него солонку. Папа и Линетта, как обычно, были слишком заняты. Линетта сперва выбирала изюминки из морковного салата, а затем снимала с куриного крылышка кожицу, а заодно и мясо. Папа ругал политику своей компании. Его никто не слушал, как и всегда, когда он разглагольствовал на тему «если бы я был боссом», но на этот раз мама даже не притворялась, что ей интересно. И не пыталась убедить Линетту, что ужин вкусный. Она не отрывалась от нас с дедушкой, пытаясь понять, почему мы друг на друга дуемся.
Он-то чего нахохлился? Что я ему сделал? Ничего. Ничегошеньки. Но он явно злился. Я старался не смотреть на него, но в середине ужина мы все-таки встретились взглядами. Он изучающе смотрел на меня – не озлобленно, но твердо. Мне стало не по себе. Что это значит? Я снова отвел взгляд. На маму я тоже старался не смотреть. Я продолжил есть и делал вид, что слушаю папу. При первой же возможности я извинился и скрылся в своей комнате.
Я собирался позвонить Гаррету – как и всегда, когда меня что-то беспокоит. Я уже даже набрал его номер, но почему-то повесил трубку.
Мама позже заходила ко мне, но я притворился, что сплю. Сто лет так не делал, но я хотел, чтобы меня оставили в покое. Ночь прошла так же беспокойно.
Утром Джули не было на остановке, в пятницу тоже. В школу она ходила, но вы бы ее не заметили, если бы специально не искали. Она не вскидывала в воздух руку на уроках, не шаталась по коридорам на переменах, не давала непрошеных комментариев к репликам учителей, не отчитывала учеников, пытавшихся влезть в очередь в столовой. Она просто присутствовала. Тише воды, ниже травы.
Я уговаривал себя радоваться этому – ее будто вообще не существовало, разве не этого я всегда хотел? Но мне было не по себе. Из-за дерева, из-за того, что она уходила в библиотеку, чтобы пообедать в одиночестве, и из-за заплаканных глаз. Я хотел подойти и посочувствовать, но так и не нашел слов.
К середине следующей недели дерево уничтожили. Участок очистили, даже попытались выкорчевать пень, но не смогли сдвинуть с места и в итоге решили выжечь. На остановке Джули упорно не появлялась. К концу недели я узнал от Гаррета, что она теперь ездит в школу на велосипеде. Он уже дважды на этой неделе видел, как она посреди пути чинит цепь на своей развалюхе.
Я решил, что она так недолго продержится: до школы ехать довольно далеко, и когда она забудет про дерево, то снова пересядет на автобус. Как-то я даже осознал, что ищу ее взглядом. Ну, не то чтобы ищу – но поглядываю по сторонам. В один дождливый день я решил, что сегодня она точно придет на остановку, но Гаррет снова ее видел – она ехала на велосипеде в ярко-желтом дождевике. На математике я заметил, что ее брюки ниже колен промокли насквозь.
После уроков я даже хотел догнать ее и посоветовать пересесть на автобус, но в последний момент остановился. О чем я только думал? Джули же истолкует дружескую заботу неправильно! Нет, приятель, берегись! Оставь все как было.
Меньше всего я хочу, чтобы Джули Бейкер думала, что я скучаю по ней.
Платан
= Джулианна =
Люблю смотреть, как папа рисует. И слушать его, когда он рисует. В моменты, когда он слой за слоем наносит мазки на пейзаж, его речь звучит мягко, но с тяжелыми нотками. Это не грусть – скорее, усталость и умиротворение.
У папы нет студии, а гараж полон вещей, которые лежат без дела, но когда-нибудь обязательно понадобятся. Так что рисует папа на улице. Говорят, творить на природе лучше всего, но с нашим двором это не работает. Папа решает проблему так – всюду берет с собой камеру. Он каменщик и по работе часто куда-нибудь ездит на своем пикапе. Он всегда начеку, когда видит прекрасный рассвет, или закат, или просто красивое поле с пасущимися овцами или коровами. Затем он прикрепляет снимок к мольберту и рисует. Получается классно, но мне всегда было немного жалко папу из-за того, что ему приходится рисовать на нашем заднем дворе. Не самое живописное место. А когда я начала разводить там кур, стало еще хуже. Хотя за работой папа не замечает ни двор, ни кур, ни даже снимки. Он видит что-то большее. У него такой взгляд, словно мыслями он далеко. Он держит в большой мозолистой руке тоненькую кисточку и рисует, и кажется, что им управляют сверхъестественные силы.
В детстве папа разрешал мне садиться рядом и наблюдать, при условии, что я буду вести себя тихо. Мне тяжело давалось долгое молчание, но через пять-десять минут тишины папа сам начинал говорить. Благодаря этим посиделкам я многое о нем узнала. Он рассказывал о разном: о том, что делал в моем возрасте, и как доставлял сено на своей первой работе, и как жалеет, что не окончил колледж.
Когда я стала постарше, он по-прежнему много рассказывал о себе, но начал расспрашивать и меня. Что мы изучали в школе? Что я сейчас читаю? Что я думаю о том или о сем? Один раз он удивил меня: спросил, почему я без ума от Брайса. Я рассказала о его глазах, и волосах, и о том, как у него на щеках появляется румянец, но, кажется, объяснила как-то неправильно: когда я закончила, папа покачал головой и мягко, но убедительно посоветовал рассмотреть всю картину целиком. Не совсем поняла, что он имеет в виду, но мне захотелось поспорить. Да что он знает о Брайсе? Вообще ничего! Но здесь нельзя было ругаться. В доме можно, но не здесь. Мы долго молчали. Потом папа поцеловал меня в лоб и сказал:
– Правильная светотень – самое важное, Джулианна.
Правильная светотень? О чем это он? Мне было очень интересно, но я побоялась, что если спрошу, тем самым покажу, что я не такая уж и взрослая. Он произнес это как что-то очевидное. Как будто я не могу не понять.
После этого он редко говорил о чем-то конкретном. Чем старше я становилась, тем больше он философствовал. Интересно, правда ли он начал мыслить глубже или счел, что я уже могу это воспринимать, раз мой возраст из цифры превратился в число. Обычно его размышления влетали мне в одно ухо и вылетали через другое, но порой что-то цепляло, и я понимала в точности, что папа имел в виду. Он говорил: «Картина – не просто сумма частей», а затем объяснял, что корова сама по себе – просто корова, луг – просто трава и цветы, а солнце, пробивающееся сквозь ветки, – лишь луч света, но соедини их – и получится волшебство. Я поняла его слова, но вот прочувствовать не могла. До дня, когда забралась на платан.
Он рос на пустом, никому не нужном холме целую вечность. Летом развесистая крона спасала от солнца, а весной в листве вили гнезда птицы. С него можно было кататься как с горки – ствол закручивался спиралью. Мама говорила, что ствол деформировался очень давно, но платан выжил. Теперь, едва ли не сто лет спустя, он все еще здесь. Самое большое дерево из тех, что она когда-либо видела. Мама называет его «воплощением жизнестойкости».
Я часто играла рядом с деревом, иногда залезала на него, но так высоко забралась только в пятом классе. Я полезла доставать воздушного змея, застрявшего в ветках. Я заметила, как этот змей сначала парил в воздухе, а потом спикировал где-то в районе холма. Я тоже запускала таких и знала: иногда они безвозвратно пропадают, а иногда преспокойно лежат посреди дороги и ждут хозяина. Воздушные змеи бывают двух видов – везунчики и упрямцы. У меня были и те, и другие, и везунчиков определенно стоит догонять.
Тот змей показался мне везунчиком. Дело не в красоте – обыкновенный старомодный змей в форме ромба, в голубую и желтую полоску. Но он так дружелюбно покачивался, пока летел, что когда он упал, казалось, это от усталости, а не из вредности. Упрямцы падают из вредности. Они никогда не устают, потому что не так много времени проводят в воздухе. На высоте метров десять они словно ухмыляются, а затем пикируют забавы ради.
Мы с Чампом побежали в сторону Кольер-стрит, и когда мы обыскали улицу, Чамп начал лаять на платан. Я подняла голову и тоже увидела яркие голубые и желтые полоски, проглядывающие сквозь ветки. Высоко, но попытка не пытка. Я вскарабкалась по импровизированной «горке» и полезла по стволу. Чамп приглядывал за мной, подбадривал лаем, и вскоре я была так высоко, как никогда еще не забиралась. Но змей все равно казался бесконечно далеко.
Я посмотрела вниз и увидела приближающегося Брайса. Он направлялся в сторону платана. По тому, как он высматривал что-то наверху, я поняла, что это его змей. Какой же этот змей везунчик!
Брайс воскликнул:
– Ты что, умеешь забираться так высоко?
