скачать книгу бесплатно
Путеводная звезда. Лед и серебро
Мия Велизарова
Какой смельчак отважится войти в терновые врата? Разве что тот, кому нечего терять. Из уст в уста передается легенда о зачарованном замке, чьи обитатели пали под чарами злой колдуньи. И лишь маленькой Ханне удается не только узнать страшный секрет, но и вырваться невредимой из пут волшебства.
Мия Велизарова
Путеводная звезда. Лед и серебро
Пролог
Ограда кажется сотканной из цветов. Чугунные лилии, розы, обвитые плющом виноградные гроздья – настоящее кружево из металла. Изогнутые бутоны светятся в темноте, странным, мертвенно-голубым цветом, усыпанные почками побеги напоминают узловатые кисти рук.
Ладони раскрываются, тонкие пальцы тянутся к ней, каждый – увенчанный длинным когтем в золоченом наперстке. Ханне не страшно, она завороженно рассматривает токую филигрань на сверкающих перстнях. Когда тебе всего восемь, страхи легко заставить отступить, замаскировав их под красивую сказку.
– Не замерзла, дочка? – отец прижимает ее крепче, от пальто пахнет лошадиным потом и травой. Ханна лежит у него на руках, закутанная в шерстяную шаль. Тяжелые кисти можно было заплетать в косы, чем она и забавлялась всю дорогу, а после уснула под мерный шаг коня.
Проснуться девочку заставил холод. Вокруг них по-прежнему был ночной лес, хотя отец обещал добраться до города до темноты.
– Папа, я хочу пить…
– И есть тоже, я полагаю? – с наигранным весельем отзывается отец, натягивая поводья. За поворотом дорога упиралась в резные ворота, а дальше, утопая в зыбком молоке, проступали очертания башенных шпилей.
– Мы приехали?
– Да нет. Наверное, свернул не туда… Потерпи еще немного, скоро будем дома.
У отца между бровей залегла глубокая складка, в голосе слышны тревожные нотки. Больше всего на свете он не любит ошибаться. Тем более, на глазах у родной дочери, да еще и в лесу, который знает как свои пять пальцев. Когда же они пропустили нужный поворот?
Леса она не боялась. Буковые рощи подходили к самому дому, и Ханна частенько сбегала на залитые солнцем поляны, чтобы сплести себе венок-другой. Голубые колокольчики и снежно-белые хлопья на тоненьких стебельках, от которых потом волосы, лицо и одежда словно запорошены манной крупой. Но это днем, а сейчас деревья обступали их сумрачной, молчаливой стеной.
Как же невовремя пришла на ум сказка, которую читала ей няня. О грозном лесном царе, пожелавшем забрать себе человеческое дитя…
Волей-неволей, а будешь ты мой…
Прижимаясь к отцу, Ханна старалась не смотреть на темные кроны, где то и дело угадывались очертания сурового лица с косматыми бровями. В той истории бушевала гроза. Сейчас же вокруг было тихо. Слишком тихо, хоть бы листик где шелохнулся. И почему-то от этой мертвой тишины становилось еще страшней.
Страшней, чем темный замок, возвышающийся за оградой, которая буквально только что привиделась ей в полусне.
– Вот это поворот… – отец озадаченно поправил шляпу, пытаясь разглядеть шпили башен, теряющихся на фоне ночного неба. – Что ж, будем надеяться, что хозяева позволят нам переночевать. Не выставят же они мою девочку на улицу? – рука в перчатке не больно ущипнула ее за покрасневший нос. – Ты ведь однажды уже была в замке, помнишь?
Да, была. Но в ту ночь во дворе столпились нарядные экипажи, гремела музыка, а на парадной лестнице рябило в глазах от расшитых золотом нарядов. Замок, представший перед ними, был пуст и темен, с причудливыми каменными изваяниями, налепленными то тут, то там среди потрескавшихся стен. При виде зияющих глазниц окон Ханне захотелось расплакаться, но тогда отец точно рассердится. Каждый раз, когда она начинала хныкать, его голубые глаза темнели, даже волосы начинали казаться лохматой грозовой тучей. А один раз он ее отчитал, да так, что после любые капризы сами собой сходили на нет, стоило отцу просто нахмуриться.
Ему и самому сейчас не по себе, это видно по сжатым губам. Ведь они ехали по хорошо знакомой дороге. И этого замка, он готов был поклясться, раньше в чаще не было.
Ограда наконец-то остается позади, и Ханна выглядывает из-за отцовского плеча. Ей кажется, что железные завитки вдруг приходят в движение, крепко-накрепко смыкая створки. Будто волшебный шиповник, кольцом опоясывающий сонный замок. А вдруг они и правда оказались в ловушке какой-нибудь злой колдуньи?
Справа послышался шорох, и из-за белевшей в темноте статуи им навстречу метнулась темная приземистая фигура. Лошадь чуть не встала на дыбы, и отец больно стиснул Ханну, опасаясь, как бы девочка не вывалилась из седла.
– Доброго вам вечера, – звякнули серебряные колокольцы на концах колпака. Шут почти сливался с ночной темнотой в своем бархатном камзоле, тронутые серебром вихры торчали в разные стороны, отбрасывая странные тени на лицо… нет, скорее, маску. Эта изображала гостеприимное радушие, еще две торчали у него под мышкой. Нарисованный глаз, тем не менее, умудрился подмигнуть Ханне.
– Никак в гости? Милости просим.
– Темно тут у вас… – отец с сомнением оглядывался вокруг. Под ногами у них хрустел гравий, складываясь в замысловатый серпантин. Завиток влево, завиток вправо – и так до самого крыльца с мраморной балюстрадой.
– Хозяева уехали. Один я остался, за главного! – хохотнул шут, выделывая толстыми ногами замысловатое па. – Да вы не стесняйтесь. Будьте как дома!
Ханна во все глаза разглядывала дорожку. Может, просто игра теней. А может, и впрямь белые камешки сами-собой складывались в картину, где красовалось в солнце с длинными спутанными лучами, бледная луна хмурила высокий лоб и журила расшалившиеся звезды, что паслись вокруг нее стайкой крохотных цыплят.
Над головой у них тоже раскинулось звездное небо. Да такое глубокое, что у девочки даже голова закружилась.
– Дочка-то ваша, смотрю, совсем устала. Пора бы уже и баиньки? – понимающе протянул шут, наблюдая за ними во все глаза. – За лошадку не беспокойтесь, о ней у нас позаботятся, – он тихонько присвистнул, и отцовский скакун сам послушно направился в сторону конюшен.
Внезапно, сплошной стеной, полил проливной дождь.
Не ходи, не ходи, не надо… – чудилось Ханне в шепоте ветра, а дождевые капли вторили: быть беде, беде быть…
– Уф, ливень какой! – прикрываясь своими масками, шут поспешил к крыльцу, на ходу оборачиваясь и нетерпеливо всплескивая руками. – Что ж вы не заходите? Промокните же до нитки, еще и заболеете!
Темные двери распахнулись настежь. Внутри тотчас, как по волшебству, зажглись свечи, заиграла музыка. Потянуло таким ароматом жареного, печеного и сладкого, что в животе у Ханны предательски заурчало.
Проходя мимо шута, девочка поймала на себе его пристальный взгляд, от которого у нее сердце ухнуло в пятки. Или ей почудилось, будто за прорезями маски притаилась беспросветная пустота?
Внутри пол был выложен черно-белым кафелем, как огромная шахматная доска. Да и скульптуры, выстроившиеся вдоль стен залы, чем-то напоминали фигуры из слоновой кости и черного дерева, которыми отец иногда давал ей подержать и даже пытался научить играть по-настоящему.
Пахнущие воском двери плотно захлопнулись, стоило им повесить одежду на высокую вешалку. Глухо звякнул замок, как в поставленной ловушке.
Попались.
Часть 1. Зачарованный замок
Перезвон тишины
Чистить камины – то еще удовольствие. После них ладони и передник Ханны чернее черного, а на губах чувствовался привкус золы. Чтобы хоть как-то скоротать время, девочка представляла себя Золушкой, которую снова оставили дома одну.
Намели кофе на неделю, почисть камин, посади под окнами шесть розовых кустов…
– Пошевеливайся, мышь!
Шут возымел привычку появляться ровным счетом из ниоткуда. Его богатый бархатный камзол то и дело менял цвет, становясь то синим, то пепельно-серым, то черным, сливаясь с затаившейся по углам густой темнотой.
– Совсем разленилась. Смотри, сама пылью зарастешь!
И нарочно вешал на нее паутину, которую Ханна до смерти боялась. В последнее время характер у него стал совсем скверным. Может, это оттого, что к ним уже давно не заезжали гости?
В воздухе разливается аромат ночных цветов, слышится перезвон колокольчиков. Не тех, что нашиты на разноцветную одежду паяца, других. Заслышав которые, шут заметно бледнеет, хотя лицо у него и без того отливает пудровой белизной. Ханне тоже жутко, но она рада: она не даст свою маленькую гостью в обиду.
Смахнув ошметки клейких нитей с волос, Ханна принимается еще усерднее натирать огромный каменный глобус на полу в библиотеке. У отца стоял такой же, только поменьше, из красного дерева. Девочка любила водить пальцем по изогнутым линиям границ, слушать отцовские рассказы о путешествиях. И с нетерпением ждала, когда ей исполнится двенадцать: отец обещал, что тогда она станет достаточно взрослой, а он подзаработает денег, чтобы вместе отправиться в кругосветное плавание.
Двенадцать ей исполнится уже через неделю. А она застряла здесь, в этой холодной, безжизненной сказке без конца и без края.
Украдкой девочка проводит ладонью по отполированному до холодного блеска лазуриту. Совсем как бусы, доставшиеся ей от матери. Им украшена большая часть шара, а сама земля похожа на лоскутное одеяло. Красные, бурые, желтые кусочки мозаики, волосяные узоры на камнях, названия которых Ханна не знает. И даже не догадывается, где на этом огромном шаре затерялась маленькая она. Одна.
После глобуса нужно было вкарабкаться на лестницу и протереть полки, все до единой. А их девочка насчитала около трехсот! По одной на каждый день года. И каждый день словно целый год.
Хорошо, что отец научил ее читать. При желании, можно и весь мир объездить, не выходя из комнаты, – любил повторять он в ответ на просьбы дочери взять и ее с собой. Пусть ворота стояли закрытыми, но вечерами Ханна отправлялась то к жарким берегам Африки, то на далекий континент, где деревья не дают тени, то вдыхала аромат свежескошенного сена и парного молока на уютной ферме.
Кожа на руках сморщивается от воды, но приходится терпеть. Приторно-сладкий запах все еще держится, следует за ней по пятам. Ханна боится его, хоть и знает, что именно он оберегает ее в этом мрачном месте.
В ту ночь комната тоже благоухала цветами, да так, что Ханна проснулась. Кресло у камина пустовало, огонь погас. И сколько она ни звала, отец не отзывался. За окнами волком заливался ветер, бросался на стекла порывами дождя. Входная дверь была заперта, накрепко, на массивный засов. Он даже не сдвинулся, когда Ханна повисла на нем всем телом.
А на рассвете на нее, заплаканную и замерзшую, чуть было не наступил спросонья шут.
– Как… ты… – вылупил он свои блеклые глаза. Теперь, при свете дня, без своих раскрашенных масок и грима, он казался обыкновенным стариком, обрюзгшим и не брезгующим выпивкой, судя по распухшему носу.
– Ты почему все еще здесь?
Где мой отец? – хотела спросить Ханна, но не осмелилась, заметив у шута на поясе подзорную трубу. Медь, чуть позеленевшая на завитушках вокруг тубуса, крученый кожаный ремешок – его отец прикрепил специально для Ханны: раз уж берет тайком, пусть хотя бы не выронит, когда будет высматривать гнезда птиц. Звезды они всегда разглядывали вместе, и для каждой отец знал свою особенную историю.
– Не хнычь, – поморщился шут, позевывая и почесывая небритую щеку. – Иди домой, нечего тебе тут делать.
Особо не церемонясь, он за шиворот выволок ее на улицу, как щенка. После вчерашнего дождя воздух был влажным, и пару раз Ханна зачерпнула башмаком воду из лужи.
– Еще с детьми мне возиться…
Вот тогда-то и появился этот звон. Ханна сначала подумала, что это звенит у нее в ушах. Но шут застыл как вкопанный, выпустив ее руку. Резная задвижка на воротах скользнула на место, внезапным порывом ветра качнуло ветви: не пущу.
Так она и осталась в странном замке, не то гостьей, не то служанкой. Первое время шут страшно злился, норовил украдкой ущипнуть, а работы давал столько, что под вечер девочка едва успевала добраться до кровати, чтобы провалиться в глубокий сон.
Отца она больше никогда не видела. Даже во сне.
Мало-помалу, Ханна перестала теряться в гулких галереях, обнаружила на первом этаже кладовку, доверху заполненную разной снедью. Копченые колбасы и окорока, свисающие со стен связки лука, корзины с сухофруктами, банки с засахаренными фруктами – поначалу Ханне казалось, что она попала в сказку. Можно было вдоволь наесться конфетами и мармеладом, а коробки все не пустели, и даже зубы не болели.
Так прошел год. За ним другой, третий…
Каждый раз под новый год на кухонном столе возникал огромный торт, украшенный взбитыми сливками и зажженными свечами. Ханна старалась пробраться на кухню раньше шута. Не потому, что хотела полакомиться нежным кремом. Просто каждый раз она загадывала желание. Одно-единственное, от всей души.
Раньше все ее желания обязательно исполнялись, и красивые куклы с игрушечными сервизами, коробки с лентами и даже маленький пушистый щенок – все обязательно оказывалось под елкой. А сейчас… Наверное, ворота не пускали Юль Томптена внутрь, и он не мог прочитать письма Ханны, которые она старательно нанизывала на каминную решетку вместе с сахарным крендельком.
Закончив с библиотекой, Ханна выходила в коридор. Здесь нужно было просто подмести залетевшие из окон сухие листья. Сгрудившись в углах, они о чем-то шептались, и девочка невольно вслушивалась в их едва слышные рассказы о той жизни, по ту сторону ограды.
Пожалуй, еще немного, и она примется разговаривать сама с собой, как шут. Тот целыми днями бездельничал, развалившись в своем кресле в компании огромной оплетенной бутыли с вином —тоже волшебным образом не иссякающим, судя по доносившимся из-за дверей пьяным песням и бессвязному треньканью на лютне.
Фреска на стене оживает, стоит легонько коснуться ее пальцами. Нарисованные птицы принимаются чистить перышки, перескакивать с ветки на ветку, будто живые. Хоть какая-то отрада.
Покрепче подвязав косынку, девочка принимается за работу. По левую сторону от нее выстроились в ряд двери. Почти все были заперты, а в тех немногих, что девочке удалось открыть, стояла лишь покрытая чехлами мебель и гулял сквозняк из распахнутых окон.
В конце коридора открывалась дверь в сад. Отставив в сторону совок, Ханна прислушалась. Комната шута располагалась в другом крыле, но даже сюда доносился его раскатистый храп. Значит, бояться нечего. Покрепче запахнув шаль, девочка выскользнула на заросшее осотом крыльцо. Сад был запущенным, но в глубине еще осталась пара беседок, белыми ракушками утопающих в пряном багрянце. Вечная осень. И изредка, всего на пару недель – зима. Ни весны, ни лета.
Раньше Ханна любила поваляться на осеннем ковре и вернуться домой, с головы до ног облепленная разноцветными листьях. Няня тогда негромко ругалась, выбирая из волос ягоды рябины, а их пес, Руно, тоже пестро-осенний и пахнущий лесом, смешно заваливался набок и протягивал старушке все четыре лапы. Просил прощения за свою маленькую хозяйку.
Дом, нянины сказки перед сном, ее собственная маленькая комнатка с разложенными на полу игрушками – со временем все это начинало казаться просто сном. А иногда наоборот, Ханне хотелось покрепче закрыть глаза – и проснуться, чтобы не было ни этого жуткого тумана у ворот, ни пустых комнат с седыми от пыли портьерами и высохшими букетами в вазах.
И бесчисленными статуями, среди которых Ханна однажды увидела и отца…
Лицо прежнее, до последней морщинки. Даже свежая царапина на левой щеке – в то утро отец торопился, а бритва, принесенная хозяйкой гостиницы вместе с кувшином горячей воды и пористым куском желтого мыла, оказалась плохо заточена. Полы пальто развеваются, одна рука заложена в карман, словно отец стоял на утесе, а заросли травы были бескрайним зеленым морем.
Страсть к путешествиям была у отца в крови. Няня говорила, что отцовская одежда насквозь пропахла морской водой. Жаль только, что теперь вместо бескрайнего моря отец вынужден был смотреть на заросший плющом фасад галереи.
Каждый день Ханна вырывала траву вокруг постамента, а наутро она отрастала вновь. Руки потом долго чесались, исколотые ползучими стеблями дикого шиповника и якорника. На расчищенное место Ханна клала пару овсяных лепешек. Дворцовые сласти приелись уже через пару недель, и девочка затосковала по домашним оладьям и хрустящим хлебцам, которыми любила баловать ее няня. Она учила Ханну готовить, штопать, целыми днями возилась с ней, когда отца не было дома. Надо было тогда внимательней слушать ее ворчливые уроки! Среди тысяч книг в библиотеке ни нашлось ни одной кулинарной.
Сама кухня оказалась на удивление чистой, словно чья-то невидимая рука стирала пыль и начищала медные половники до блеска. Гнушаясь, впрочем, остальными комнатами. Отыскав в углу внушительного вида куль с овсяной мукой, Ханна провозилась у плиты весь вечер. Околачивающийся вокруг шут голодными глазами следил за каждым ее движением. В конце концов, благодаря ему удалось спасти большую часть изрядно подгоревшей стряпни.
Не спеша, Ханна отламывает кусочек за кусочком. Пока шут спит, можно не бояться очередного окрика. Спокойно поесть, запивая хлеб простой водой. Раньше вокруг нее непременно собралась бы стая гомонящих воробьев. А в этом саду совсем не было птиц. Не было и крыс, чему Ханна очень рада. Не было даже насекомых, словно все живое обходило страшный замок стороной.
Зайдешь внутрь – ни к чему не прикасайся. Съешь хоть кусочек – и ведьма увидит тебя и запрет в чулане!
Неизвестно, были ли на самом деле зачарованы те продукте в кладовой. Наверное, да, раз с каждым днем Ханна все больше забывала свою прежнюю жизнь. Косматую шерсть Руно, постукивающие спицы в руках у няни, аромат миндального печенья и терпкий запах чернил от заваленного бумагами отцовского стола.
Поднимаясь, девочка старается не смотреть в застывшее лицо. Нельзя плакать. Она не любит слез. Зато любит цветы – прозрачно-голубые колокольчики с серебристой каймой. Кажется, ими заросла добрая половина застывшего в волшебном сне сада. Ханна рвет целый букет, стараясь не вслушиваться в едва различимый перезвон. Проходя мимо ворот, привычно дергает резную створку – заперто. Видно, слишком много она успела съесть сахарных крендельков и пирожных.
В доме цветы начинают звенеть все громче, нетерпеливо вытягивая тоненькие головки. Темная дверь в конце коридора – все остальные вырезаны из красного дерева, а эта – из черного.
Внутри всегда горит неяркий свет, хотя Ханна не видит ни одной свечи. Окна занавешены, нет ни мебели, ни картин. Только одна единственная скульптура у противоположной стены. Статуя женщины, удивительной, пугающей красоты. Как ни заставляла себя девочка, ни разу не осмелилась взглянуть ей в глаза. И старается не касаться холодной руки, когда вкладывает в ладонь цветы. Вчерашний букет, еще свежий, Ханна бросает на пол – и тот мгновенно растворяется, вплетается в малахитовый узор.
Она и есть главная в этом доме – и никто, кроме Ханны не может входить в эту комнату. Принесенные шутом цветы превращались в труху, стоило им коснуться постамента. Ее же продолжают расти и под камнем.
Ханна пятится к выходу – слишком страшно поворачиваться к женщине спиной, – старается ступать как можно тише, но с каждым шагом пробуждаются нарисованные на стенах цветы. Их перезвон становится все громче, тени под ногами оживают – и вот уже девочка стоит посреди луга. Колокольчики и маки, лаванда и мята вырастают выше нее, кланяются на ветру, хлещут по спине, по ногам. Не выдержав, Ханна бежит и со всей силы захлопывает тяжелую дверь.
Шут ухмыляется с подоконника, сдувает с рукава голубой лепесток. Лицо у него красное, опухшее от вина. А из-за двери еще долго слышен насмешливый звон бубенцов.
Нищенка
Тетин дом располагался у самой реки. С выкрашенными в бирюзовый цвет ставнями и большой кирпичной трубой, издалека он напоминал кукольный домик. А вблизи поместье казалось девочке настоящим замком, с тремя спальнями, огромной беленой кухней и шумным птичником, куда Ханну с кузинами каждое утро спозаранку посылали с корзинкой для яиц.
А вокруг был большой тенистый сад: заросли пышной сирени, пионы, золотые шары и живая изгородь из крыжовника. Продолговатые ягоды мальчишки на спор глотали целиком, словно гуси. У девочек была иная забава: из агатово-черных и алых ягод смородины они мастерили себе сережки и нанизали вишневые ожерелья на тонкую нитку.
– Я самая красивая!
– Нет я, я!
Вода у мостков густо зарастала кувшинками. Ханне больше всего нравились белые: в ажурных венках, натянув на себя кухонную тюлевую занавеску, сестры день-деньской играли в заколдованных принцесс. Одна стена дома почти полностью была обвита плющом – если отодвинуть зеленую завесу, получался укромный уголок, где в жаркий полдень хватало места и соседским мальчишкам.
Прихватив с кухни тарелку с блинчиками и печеньем, можно было сидеть так часами. Или взобраться на домик на дереве, который отец Ханны соорудил из старых корабельных снастей. Был даже настоящий штурвал, а еще целый ворох пахнущих морем карт и россыпь разноцветных ракушек.
– Вира якорь! Подать кормовой! – Эйнар с соседней фермы отдавал команды как заправский капитан. А в доме у Ханны было достаточно моделей самых разнообразных шхун, чтобы заслужить неоспоримый авторитет среди грезящих морем парней.
– Право руля грязная вонючка!
Сдерживая смешки, дети вскарабкались чуть повыше, по веткам, чтобы старая карга Бенгта, деревенская попрошайка, не смогла их заметить. Впрочем, со зрением у старухи было из рук вон плохо, так что мальчишки безбоязненно стреляли в нее вишневыми косточками из рогатки.
