скачать книгу бесплатно
Через какое-то время я услышал щелчок пальцами около уха и слово «уважаемый» – пожалуй, самое страшное, что можно услышать, если ты уснул не дома. «Уважаемый» – значит, что, может, при свидетелях тебя и не будут гасить ногами, но дело к тому идет. Я поднял голову и увидел двоих очень помятых легавых. Тот, что поменьше, очень злобно процедил:
– На освидетельствование поедем.
После того как второй верзила сверил мое лицо с тем, что в паспорте, и засунул его в нагрудный карман, меня взяли под руки и потащили в машину без надписи «выход».
В следующий раз я проснулся от нескольких пощечин. Легавый за рулем заглушил мотор, тот, что сидел справа от него, открыл дверь и вышел. С полминуты мы сидели в салоне, затем тот, что вышел, вернулся и сказал водителю:
– Там очередь минут на пятнадцать-двадцать.
– Пошли оформим. Вылезай! – сказал мне тот, что за рулем.
Мне, видимо, это не понравилось, и я начал отстаивать свои гражданские права и конституцию, о которой все забыли, но длилось это недолго.
В диспансере стояли еще двое легавых, а на лавочке отдыхали четверо подростков. Из них трое парней фашистского вида, в шортах, с татуировками на худых ногах с языческими рунами и пробитыми кинжалами черепами. У одного парня на берцовой кости красовалась надпись «Gott mit Uns». Еще с ними была девочка лет семнадцати, у нее на шее красовался бандаж, разрисованный разноцветными фломастерами. Среди свастик, пожеланий и надписей типа «Vegan straight edge» был и настоящий шедевр: «Света, не отвертеться от минета». Я был заинтригован, легавые тоже смотрели на нее с интересом, несмотря на то что Света не то чтобы подавала признаки жизни.
Какой-то парень в кабинете не мог выдавить пару капель в стакан, зассывая пол. Всю компанию на лавочке неслабо колотило, они явно передознулись «солями для ванн» и теперь беспрестанно дергались мелкой судорогой, и тот, кто переставал тонуть в полу между коленок, вдруг резко очухивался и начинал озираться так, что смело мог быть использован в качестве иллюстрации к слову «страх» в толковом словаре. Они напоминали заводные игрушки в витрине «Детского мира». Только заводка заканчивалась – они исполняли свой танец все менее и менее отчетливо. Маленькая, коротко стриженная брюнетка с бандажом на шее вылупилась на стену напротив, нам всем было не до оральных ласк.
Я ждал, пока все они пописают, целую вечность. Каждого из них брали за руки двое ментов и вели туда, где на них орали – ведь почти все без исключения отливали на казенный пол, мимо указанной цели. Затем проводили меня, врач произнесла мое имя и уже заполнила лист.
– Это я.
– Стаканчик возьмите на тумбе и вот в тот угол, за ширму.
– Я отказываюсь от прохождения медицинского освидетельствования.
Нарколог безразлично ответила:
– Ну, это ты товарищу сержанту объясняй, только не в кабинете.
– Не понял, – сказал мне в коридоре тот легавый, что был поменьше, он же, по словам наркологички, «товарищ сержант».
– Нет желания, – сказал я.
– Ну что, поедем на пятнадцать суток, за это время появится у тебя желание, как думаешь?
– Пятьдесят первая статья конституции, слышали? Отливать в стаканчик душа не лежит.
Тогда он сказал мне на ухо:
– Давай по-хорошему: ты проходишь освидетельствование, я пишу административный рапорт о правонарушении, о постановке на учет в диспансер, если тест что-то выявит. Если ничего не употреблял, чё ты моросишь? Альтернативные варианты тебе не понравятся, они никому не нравятся…
Мент уже знал, что у меня нет денег, нужно было согласиться – чем больше времени они на меня тратят, тем решительней и жестче будут их действия, вплоть до действий по букве закона. За смену ему нужно было несколько составленных протоколов на таких, как я, и, конечно же, несколько не составленных, где все стороны разошлись бы полюбовно. Все это читалось в его уставшем взгляде. Его лицо смотрелось как маска из папье-маше, на которой румяна скрывали швы. Я знал: когда он разозлится по-настоящему, румяна спадут и я увижу всю боль, которой он готов щедро делиться. Я закрыл глаза и прислонился к стене.
– Ну, смотри, – процедил он и пошел к выходу.
В этот момент ко мне сзади подошел второй мент, схватил меня за руку, захлопнув наручники, и повел на выход. Один из малолетних фашистов, тот, что уже очнулся, крикнул вслед:
– Не сдавайся, братан!
Мне помахал рукой парень с татуировкой «С нами Бог», я улыбнулся в ответ. В машине оба легавых молчали, применив своего рода психологическую атаку. Тот, что поменьше, завел мотор, и мы поехали в неизвестном направлении. Наручники мне застегнули сверху, и это была ошибка. Я понял, что меня ожидает полное дерьмо.
– Можно сигарету? – спросил я.
– Дали бы, если бы ты с нами по-человечески, а теперь не знаю, когда ты закуришь, – сказал тот, что за рулем.
Я сжал руки и со всей дури ударил себя по переносице.
– Э-э-э, ты чё творишь? – заорал водитель. – Тёма, держи ему руки!
Кровь пошла довольно ощутимо, потекла на олимпийку, видимо, я не просто разбил нос, но и рассек кожу, голова закружилась. Легавые уже без формальности говорили на присущем им естественном языке:
– Ты чё творишь? Ты чё, говна въебал, что ли?
Последовал удар ладонью по моей щеке от того, что крупней, затем удар в солнечное сплетение, сержант осадил его:
– Тормози.
От удара под ребра волю к сопротивлению я потерял, началось удушье, я закашлял и наглотался крови, которой уже были забрызганы ноги и салон. Когда мы подъехали к зданию УВД, меня не сразу выгрузили – сначала сержант выбежал сам, видимо, давать какие-то объяснения, затем вернулся с еще одним ментом из приемки, и меня сопроводили в комнату досмотра.
Сержант, что меня привез, отдал дежурному менту мой паспорт. Меня посадили на лавочку, сержант передал протокол дежурному капитану, долговязому мужчине лет тридцати пяти с лицом садиста – губ у капитана не было, только щель со вздернутыми уголками, что надо ухмылочка. В комнате остались только мы с дежурным капитаном. Сперва он просто молчал, разглядывая мой паспорт и проколы на руках.
– Ну что, утром придет оперуполномоченный сотрудник, и пятнадцать суток ты скорее всего у нас в отделении отдохнешь, – сказал он и замолчал еще на полминуты. – Есть кому позвонить, чтобы приехали штраф за тебя заплатить?
Мне было некому позвонить. Последний мой разговор с отцом закончился весьма сухо, он как-то зашел ко мне днями, и я предложил ему чашечку пуэра, так как больше ничего не было. Он ответил, что не будет употреблять в пищу продукт гниения. Мы уже хорошо знали друг друга, возникла долгая пауза. В конце которой я добавил, что, по моему глубокому убеждению, человек не превращается в волшебную пыльцу после смерти, человек – это тоже продукт гниения, разве что куда более интенсивного и, я бы даже сказал, запущенного в некоторых случаях, но это если говорить об оболочке… Когда я предложил обсудить содержимое, он вспомнил, что заходил за WD-40, еще раз продемонстрировал мне, что желаемый баллончик у него уже в руке, и мы попрощались. Разуметься, это привело к тому, что на чай он ко мне больше не заходил. У Даши были четыреста рублей, чтобы уехать, мобильного с собой не было, я помнил наизусть только номера телефонов родителей, но мне совсем не хотелось будить их по такому поводу. Всех остальных, кому я мог позвонить, можно было вот так же, на основании только внешнего вида, закрыть здесь на пятнадцать суток.
– Адвоката мне дайте, пусть приедет и зафиксирует побои. Меня сюда вот так вот в тапочках из машины реанимации, а не из подворотни с косячком привезли. Вы сами-то что творите? Мне что, надо снова откинуться, что ли? Вытащили человека с того света, чтобы я штраф вам оплатил?
– Вы в машине реанимации оказались в результате того, что у вас следы на венах. Вы понимаете, когда речь идет о жизни и здоровье наших граждан, это уже не административное правонарушение? А если вы еще кого-нибудь угостили и его сегодня не откачают, как вас? Утром оперуполномоченный сотрудник будет решать.
Капитан вышел, за мной пришел дежурный из приемки и проводил меня в коридор. Затем меня закрыли. Просто железная клетка три метра в длину и метр в ширину. Капитан из-за стекла аквариума приемки предупредил дежурного, чтобы наручников с меня не снимали. Где-то с полчаса я сидел один.
Но публику в ночном обезьяннике долго ждать не приходится. Каждый раз в программе этого цирка новые звезды со сногсшибательными номерами, правда, никаких ослепительных гимнасток, балансирующих под самым куполом и сохраняющих улыбку, даже если страховочный трос обвивает шею. Никаких аплодисментов и восторженных зрителей. Здесь собираются преимущественно клоуны и факиры, строгие приверженцы смертельных номеров, разве что они не присыпаны блестками и пудрой.
Сперва привезли двух пьяных уличных женщин, утверждавших, что они «честные бляди». Обыскивали их недолго. Судя по крикам и ругани с ментами, которые их привезли, я понял, что бомжих взяли на краже элитного алкоголя в «Седьмом континенте».
– Мы честные бляди! – вопили они. – Нам женихи все, все покупают! Женихи должны были подъехать, все оплатить, Альфонсы, блядь.
Капитан приказал дежурному вывести меня из обезьянника и пристегнуть к наружной решетке, а в клетку посадить вновь прибывших. Я был искренне рад, что мужчин и женщин содержат раздельно. Хотя на женщин «честные бляди» похожи не были – скорее они напоминали Микки Рурка из фильма «Рестлер». Спортивные костюмы, жидкие волосы и настолько опухшие от этанола лица, что глаза казались неестественно узкими. Бичих не смущали ни гнилые зубы, ни сходство с мужиками, лет десять проведшими на ринге, к тому же они были очень разговорчивыми.
– Ты на нас не обижаешься, что мы твое место заняли, парнишка? – спросила одна из них.
Теперь я должен был стоять до утра, пристегнутый одной рукой к клетке, и мог только прислониться к решетке спиной. Но я не обижался, решив просто не разговаривать с ними, представив возможную перспективу такого диалога.
– Эй! – опять окликнула меня одна из них.
Я закрыл глаза, притворившись спящим. В отделении иногда раздавались телефонные звонки, кого-то искали, но не меня, и стрелки часов, висевших над «аквариумом», указывали 3:40 утра. Дамы не унимались:
– Девочки вышли погулять… и что? Сразу винтить!.. Что, мужики уже не те, что дамам самим приходится покупать себе выпить?
Одна из них, та, что была в лосинах, предприняла еще одну попытку:
– Эй, красавчик! Кто тебя так? Посмотри на мою Валюшку, посмотри, все при ней, сиськи, жопа. Ты бы купил такой даме выпить?
Я не открыл глаза – иногда, чтобы оставаться джентльменом, нужно прикладывать немало усилий. Не скажу, что ночью в отделении милиции можно встретить интересного собеседника, наверное, всех интересных сразу везут в Матросскую Тишину, но в этот раз с компанией не повезло особенно. Спать стоя довольно проблематично, особенно если начинаешь трезветь. К дамам за спиной приехало пополнение – Витя. Судя по радушию ментов в приемке, он был местной знаменитостью. Витя уже не в первый раз подрался с консьержкой дома, где живет его телекумир, в попытке проникнуть в подъезд, чтобы познакомиться поближе. Витя преследовал его на такси и почти нагнал. Только в этот раз пришлось весьма серьезно избить многострадальную консьержку. Консьержка тоже была тут, она писала заявление. Но ей предложили сначала снять побои в травмопункте, и она на время исчезла, Витю сразу определили в обезьянник.
– Вот увидите, сейчас сюда приедет пресса, будет большой скандал, вас всех уволят! Что это за вонь у вас тут? – брезгливо спросил Витя, отсев подальше от дам и демонстративно зажав нос.
Дамы умолкли. От Вити сильно пахло духами, у него были очень тонкие руки, высокие сапоги, парик, имитирующий стрижку боб-каре в пепельно-белом цвете, и мини-юбка под лакированным женским пиджаком. Только потом в глаза бросался кадык, широкие плечи и уголовная рожа. Но он хотя бы пытался выглядеть как Виктория.
Я немного опасался, что сейчас протрезвею. Не лучшее место для трезвости, хотя во мне присутствовала уверенность, что еще несколько часов ничего подобного не случится. За это я и любил большие дозировки. При всех минусах и высокой степени риска ведь кто-то выбирает альпинизм? Хотя все реже – с тех пор как героин стал так доступен, альпинистов поубавилось.
Фрагмент памяти 3
В моменты, подобные этим, мне всегда вспоминались старшие классы школы, после уроков я часто ходил в бассейн в Лужниках. Ранней весной, после занятий, проходя через Лужнецкий рынок, через исполинские ряды китайских и турецких тряпок, которые казались непроходимым лабиринтом, я шел в лягушатник, чтобы научиться плавать, и немного боялся, что буду тонуть. Меня записали позже времени, я не попал в подростковую секцию, оказавшись во взрослой группе. Там не было в кислотного цвета купальниках со стройными ножками Лолит, глаза которых всегда искрятся от чрезмерно хлорированной воды. Они уходили как раз тогда, когда я приходил. Я видел только, как они входят в раздевалку, – и больше ничего. Моими подругами по обучению были старухи, некоторые из них брали с собой внуков, то и дело норовивших наглухо уйти под воду. А старухи надувались, как поплавки, и совсем не хотели погружаться на глубину, наверное, им нравился наш тренер. Ныряя, я пытался достать до самого дна, задержать дыхание и подольше не всплывать.
Под водой было удивительно тихо – в такие моменты я забывал школу, мрачные толпы в метро, толкучку Лужников и старух, болтающихся на поверхности бассейна. Иногда мимо проплывали их дебильные внуки, пускающие пузыри, но они все равно не касались дна. Мне, как ни странно, становилось удивительно хорошо, казалось, что я в самой глубине мира. Я закрывал глаза, сверху мутным растянутым эхом звучали команды тренера, было слишком хорошо, чтобы всплывать. Уже тогда я пристрастился к гашишу и часто брал из аптечки бабушки несколько таблеток фенозепама. Перед бассейном я выкуривал немного и съедал таблетку, это затягивало минуту, на которую я со временем научился задерживать воздух, и она длилась несколько дольше. Я знал, что если всплыву прямо сейчас, то старухи не станут моложе, а чувак в костюме Каппа будет продолжать приказывать.
Вечерами мы напивались с друзьями, катались на скейтбордах и дрались на концертах. Мы крушили все, что можно разбить после закрытия метро, и смотрели фильм «Заводной апельсин» ровно до сорок второй минуты. Но по-настоящему хорошо мне было именно под водой – эта тишина вдохновляла меня, и, когда я всплывал, во мне появлялись новые силы. С тех пор в любых тревожных ситуациях я представлял себя на дне бассейна в Лужниках.
Мама родила меня в восемнадцать и иногда брала на репетиции их курса, неся на руках по Арбату. Но запомнил я не спектакли, а Арбат с выбитыми витринами, стеклами и лужами крови на стенах и новенькой брусчатке. Видимо, уже тогда я знал, что это – часть меня. Пока я стоял, прикованный к обезьяннику, у меня было время вспомнить, как все началось. Первые зиги, брошенные мной на стадионе «Динамо» за клуб, который всю мою жизнь борется не за чемпионство, а за то, чтобы не попасть во второй дивизион, клуб, который я ненавижу, но который всегда давал мне максимальный заряд ненависти ко всем остальным. Сомневаюсь, что это было бы возможно, если бы я с детства не болел за клуб аутсайдеров.
Когда мне исполнилось четырнадцать, я носил такой бордовый, кашемировый свитер с V-образным вырезом – мануфактурную вещь из какого-то графства в Туманном Альбионе, брился машинкой под три миллиметра и каждое утро начищал до блеска свои черные ботинки Dr. Martens. Обязательные и кропотливые ритуалы перед тем, как приступить к насилию, смягчают душу и задают правильный настрой. Правда, сначала заходил Гоша, он жил в соседнем подъезде и всегда успевал проделать все это со своими ботинками чуть раньше, чем я. Возможно, оттого, что он был старше на три года и считал своим долгом продемонстрировать мне своим внезапным появлением, какой я тормоз. Не знаю, как мне удалось закончить школу, но как ее закончил Гоша – нехуевая мистификация. Надо сказать, что почти через год после школы началась его десятилетняя отсидка. Принимали его человек шестнадцать. Для соседней улицы, как и для нашей, это было целое событие. Никто больше целыми днями не сплевывал с балкона третьего этажа во двор бесконечные потоки харкотины с бычками. Обычная лужа откровенного дерьма под Гошиным балконом просто исчезла, хотя осудили его за серию вооруженных грабежей в составе ОПГ, я даже не понял до конца, когда он все успевал.
Но тогда мы только и делали, что дрались с кем-нибудь на улицах Москвы – в свободное от дрочки время, разумеется.
Помню, как однажды я отобрал у кого-то в школе новенькую колоду порнографических карт и притащил вечером во двор похвастаться перед Гошей. За теплотрассой был излюбленный наркоманами двор, там в вечно сыром подъезде мы по очереди дрочили. Сперва на шухере стоял я, затем он. Тогда я и научился тасовать колоду одной левой рукой, ведь правой я гонял болт, быстро меняя карты в колоде под названием «флирт», ведь я хотел видеть больше пизды. Дамы на этих картинках поглощали член так, словно это и есть смысл и двигатель прогресса, а вовсе не то, чему учат в школе, вроде точной науки, гуманизма, социализации ради самой социализации. На картинках было нечто большее: черные и белые женщины, не сопротивляясь, с улыбкой подставляли жопы. Меня угнетало притворство окружающих, которые делали вид, что секс – это нечто весьма второстепенное. Я хотел черную женщину, десятку червей, но картинка реальности сильно отличалась от того, что я видел вокруг: теплотрасса, гаражи, наш двор, улица, школа, снова гаражи, супермаркет, мрачная дорога дворами до метро. Все как будто кричало: «Здесь нет таких женщин». Меня это не слабо злило, я стал фашистом и хотел разрушить все это, Гоша, кажется, тоже. Таких, как мы, было много, и для начала мы избивали друг друга, запинывая в кровь другого дрочилу, особенно если он из другой страны. Сломать парню ребра или выстрелить в лицо из пневмата – для этого было нужно только одно, точнее, для этого вообще ничего не было нужно. Просто здорово, когда он лежит в крови, а ты идешь домой. Я видел такие травмы, как розочка от пивной бутылки, воткнутая в область глаза, и четырех реальных трупов, которых в пакетах выносили из соседнего дома в результате встречи бывших одноклассников, где один из них, узнал, что его жена, перед тем как выйти замуж, вела достаточно обширный поиск будущего супруга. Это было место бесконечной, кровавой карусели – «пацанских» поступков, и лететь вниз с этой карусели было довольно больно, поэтому ты или обзаводился привычкой изображать из себя конченного в своей жестокости психа, или наблюдал, как это делают другие, но именно для тебя. Правда, многим этого и изображать не приходилось, а было настолько органично их природе, что даже школьные психологи сообщали всему классу, что тот или иной человек способен на убийство. Абсолютная норма для классов коррекции, в которых учились почти все мои друзья. Нередко случалось так, что я и сам лежал в крови, и эти женщины с порнокарт, уже поселившиеся в моем сознании, в такие моменты не смотрели мне в глаза. Они отдалялись, теряли объем, реальные очертания и переставали оживать в воображении, снова становясь всего лишь задроченными бумажками.
Временами Гоше уже с утра приходила в голову какая-нибудь сомнительная идея, внезапно выпадающая из общей концепции. В тот день, когда я, как обычно, чистил свои ботинки, он предложил нечто новое:
– Поехали на MTV
– Что?
– В массовку, нам ничего не заплатят, зато мы увидим все изнутри.
И мы поехали. Это было достаточно далеко от нашей станции метро. Мир нашего района был компактен и жесток, пока поезд летел по тоннелю в сторону кольцевой, я четко ощущал переход границы.
«Станция метро “Ноябрьская”», – прозвучал электрический голос в вагоне. Мы с Гошей посмотрели друг на друга так, словно это совсем не страшно. Когда мы подъехали к павильону, где происходила запись, там уже стояла толпа малолеток туповатого вида, в основном прыщавых девочек-подростков. Мы немного попялились на них с другой стороны улицы, а затем все же пересекли дорогу и, распихав всех, встали в самое начало очереди. Затем ворота павильона открылись, выглянули директор массовки с ассистентом режиссера. Ассистент окинул толпу взглядом человека, которого подташнивает и который, глядя на нас, как бы пытается установить источник этой тошноты. Затем он сказал:
– Вот вы, вы и вы, давайте, идите за этой девушкой.
Среди тех, на кого он указал, были мы с Гошей и шесть девиц, которые тут же завизжали и начали обниматься.
– Будет группа «Тату», будет группа «Тату» сегодня! Вы чё, не знаете? – визжали они.
Мы переглянулись. «Да пофиг кто», – подумал я, но во взгляде Гоши проскользнуло что-то, что выдало его осведомленность. Он знал все заранее, но, пытаясь скрыть улыбку, отвел взгляд и пробовал вернуть себе серьезный вид.
– «Тату»?
Он ответил:
– Это же MTV!
Надо признать, одной колодой карт он себя не ограничивал, и аудиокассета, которую якобы забыла в его магнитофоне сестра Аня, явно принадлежала не ей.
– Скажи, какая песня у тебя любимая?
– Да плевал я на них! Хочешь, прямо сейчас уйдем, братишка? Давай? Только чё, зря сюда ехали, что ли? Вхолостую? Как обломисты домой поедем? Ты видел в клипе эти клетчатые юбки? Так вот, пацаны говорили, что на концерты они под них трусов не надевают! Это их концертная фишка. Хочешь уехать сейчас – давай, а я сейчас щеману тех телок у сцены и увижу, блядь, все!
– Какие пацаны?
– Шиза.
– Он всегда выдает желаемое за действительное, он на концерте-то не был!
– Его сестра была, она не станет вешать просто так.
Конечно, я сильно сомневался в словах Гоши, но соблазн был велик, поэтому мы все-таки грубо растолкали телок у сцены и заняли выжидательную позицию. Телки-фанатки злобно шипели позади, Гоша обернулся и все уладил, сказав, что если еще раз кто-то наступит ему на ботинок или будет и дальше обламывать кайф, то он пробьет этому человеку в душу с ноги. Вокруг нас тут же образовалась зона комфорта.
Действительно, было самое время появиться двум лесбопилоткам и начать делать все эти невероятные вещи.
Прошли минут пятнадцать-двадцать, может быть, больше. Затем еще час, несколько раз по сцене ходил кто-то вроде ведущего, разговаривая с кем-то по телефону, ассистент режиссера по мегафону просил сохранять спокойствие. Прошли еще минут сорок, наконец объявили, что группа «Тату» задерживается на других съемках и записи сегодня не будет. Всю массовку пригласили на следующую неделю. Потом включили музыку, и телки позади нас начали беситься и визжать, оператор привел в действие кран и начал снимать панорамы над толпой. Когда камера пролетела над нами с Гошей, мы проорали в нее ругательства и основательно покидали зиги.
Только мы все равно обломались, совершив вылазку впустую, теперь мы точно хотели сделать что-нибудь такое, чтобы день не прошел зря. Поскольку возвращаться домой нам нужно было через центр, я предложил Гоше заехать на старый Арбат. Я знал, что там живет девочка Настя семнадцати лет. Мы познакомились с ней год назад в Морозовской больнице, где я лежал с черепно-мозговой травмой, а она – с кровотечениями из носа. Несмотря на то что она была намного старше меня, мы вместе слушали на ее кассетном плеере альбомы Bleach и Unplaget. В какой-то степени я не мог ее забыть. Она выписалась из больницы раньше меня и счастливо, что было естественно, вышла наружу в синих ботинках Grinders и черном Kangol, надетом задом наперед.
Уходя из больницы, Настя оставила мне домашний номер телефона. Я, конечно, не сразу позвонил, потому что помнил, как ходил по больнице в пижаме с Диснеем, которую передала мне мама, и мне казалось, что, какой бы взрослый голос я ни делал, Настя все равно будет помнить меня в этой пижаме. Поэтому я просто часто слушал альбомы Nirvana и представлял себе нашу встречу. Но в середине лета я все-таки позвонил, и Настя сказала, что живет и тусит на Арбате, куда я могу приехать и найти ее в любой день. Еще она спросила, по-прежнему ли я слушаю «Нирвану».
– Нет, – уверенно солгал я.
Затем я рассказал про нее Гоше, он сразу врубился и захотел мне помочь. Когда я позвонил Насте в следующий раз, он сидел рядом и советовал, что и как говорить. Настя услышала это и рассмеялась, точнее, на нее напало что-то вроде истерики, затем она сказала, что ей нужно собираться к репетитору – Настя хотела поступать в иняз.
И вот теперь, на выходе из павильона MTV, я сказал Гоше:
– Давай поедем на старый Арбат. Может, найдем Настю.
Как ни странно, он согласился:
– Давай, только сначала по пиву.
«Пивом» Гоша называл две бутылки девятой «Балтики», что было для нас тем же самым, что водка.
У метро мы выпили по бутылке, еще по одной взяли с собой, на этом деньги кончились. Прыгнули через турникеты в метро и к семи вечера оказались на старом Арбате.
По брусчатке, перекрытой во многих местах матрешечниками, шныряли небольшие группы иностранцев и молодежи из Подмосковья. Это была странная смесь – на лицах и тех и других присутствовало какое-то разочарование. У иностранцев, наверное, оттого, что они ожидали большего от нашего исторического центра, чем впаривание новодельных буденовок. У молодежи из Подмосковья – оттого, что их здесь никто от говна не отличал, ведь все вертелось вокруг впаривания буденовок иностранцам. Нам нужно было пройти к стене Цоя мимо толпы брейк-дансеров, реперов и панков, мимо бара с байкерами и прочей нечистью. Лысых парней в бомперах я нигде не видел, нас было только двое. Гоша спросил меня:
– Ты уверен, что хочешь этого?
– Не знаю, давай просто держать руки в карманах, как будто у нас там ножи.
