скачать книгу бесплатно
– Нин, ты бы хоть дверь в комнату открыть догадалась! Сколько можно разговоры разговаривать? Наговоритесь еще!
Леня и предположить не мог, что она нарочно оттягивает свидание со старой комнатой, потому что боится увидеть потрескавшиеся потолки, выгоревшие обои, поклеенные лет двадцать назад, еще при бабушке, грязный паркет и вновь пожалеть о прекрасном доме в Карлсхорсте.
В комнате, раскаленной от необычайной для московского июня жары и серой от пыли, накопившейся больше чем за три года, дышать было просто нечем. Леня запрыгнул на подоконник и, постучав кулаком по тугим шпингалетам, распахнул настежь все три створки.
– Ну и грязища! Надо нам, Нин, срочно ремонт делать!
2
У Лени до нового назначения оставался месяц отпуска, и он решительно заявил, что будет делать ремонт сам: «Чего я без дела-то сидеть буду?» Как он собирался одолеть всю эту грязь и разруху? С какой стороны к ним подступиться? Пока она в полной растерянности бродила из угла в угол, бесстрашный Леня начал сдвигать мебель и застилать пол газетами. Весь вечер, с карандашом за ухом, он носился по комнате – мерил складным метром, записывал, подсчитывал.
На рассвете разбудил стук молотка – неугомонный Леня сколачивал в коридоре козлы. Потом принялся вворачивать шурупы в тяжеленную, еще с дореволюционнных времен разломанную стремянку. В драненьких брюках, майке и шапочке из газеты полковник Орлов выглядел очень забавно, хотя, конечно, ни в чем другом и нельзя было заниматься такой адовой работой – размывать тридцатиметровый потолок, с которого дождем сыпалась грязная побелка. Леня с легкостью возил большой малярной кистью, насвистывал, с ведром воды скакал с табуретки на свои козлы, оттуда – на ненадежную лестницу, отчего просто захватывало дух, и, словно циркач, забирался под самый потолок.
– Ленечка, передохни! Поешь! Я уже в третий раз грею щи. Хватит, Лень!
– Отстань, Нин! Пойди-ка ты лучше погуляй.
Часам к пяти вечера потолок стал сине-зеленым, а Леня – белым, как мельник.
– Ну все, Нин, теперь пусть сохнет! Завтра с утра в Мосторг за обоями пойдем…
Выбор обоев в Мосторге оказался до обидного скудным. Наверное, надо было догадаться купить обои в Берлине и отправить вместе с остальным грузом – коричневым пианино, двуспальной кроватью с резной спинкой, трюмо, перинами, постельным бельем, пылесосом и картинами, купленными в антикварном магазине графа Каменского. Через недельку-другую все это уже приедет в Москву.
– Нин, смотри, какая красотища! Давай эти купим?
На ярко-голубом фоне пестрели розовые цветочки в серебряных овалах.
– Да, дорогой, очень красивые обои, но, к сожалению, они не подойдут к нашим новым золотистым занавескам.
Более или менее приличные, светло-кофейные, обои с золотой продольной полоской нашлись в Пассаже. Двадцать пять рулонов плотной бумаги оказались безумной тяжестью. Ленечка разделил их на три части: отдельно связал три рулона – слабосильной жене и по одиннадцать себе в руки. Обратно по Кузнецкому он несся почти бегом.
В первые дни этого проклятого ремонта, никогда прежде не замечавшая за Леней такой одержимости, она не на шутку перепугалась: не помешался ли Ленечка? Что же это такое: не ест, не пьет, в двенадцать ночи падает замертво, с шести утра снова машет кистью! – и вместе с тем не уставала восхищаться той увлеченностью, ловкостью, изобретательностью, с которыми Леня делал все – штукатурил, белил, отрезал кромку с обоев, держа их на коленях и снова скатывая в рулон, красил окна, предварительно проклеив их бумагой, мастерски управлялся с электрической проводкой.
К концу второй недели комнату было не узнать. Бывшая гостиная стала еще наряднее, чем в детстве. Посверкивали и окна, и овальная люстра, и отдраенная полиролем старая мебель, струились золотистые занавески, на натертом паркете лежал коричневый немецкий ковер, а на овальном столе – бархатная скатерть с кистями.
Оставалось только расставить чисто вымытую и вытертую посуду – чайный сервиз «кобальт», столовый «с бабочками», бокалы с коронами, хрустальные рюмки, высокие стаканы… – в старинный буфет из карельской березы. Водрузив на место последнюю статуэтку и закрыв стеклянные дверцы, растроганная до слез, она спрыгнула со стула и заключила в объятия своего замечательного мужа:
– Бабушкин буфет снова улыбается! Спасибо тебе, Ленечка!
3
Невозможно расстроенная, она не удержала сковородку, та с грохотом упала на стол, и Леня от неожиданности уронил ложку в борщ.
– Ты чего это?
– Ничего!.. Извини.
Зачем рассказывать Лене, как только что на кухне злющая Пелагея, заглянув через плечо и узрев румяные котлеты, поджаривающиеся на топленом масле, громогласно заявила:
– Баре они и есть баре! Ето мы как голодранцами народилися, так голодранцами, видать, и помрем!
– Лень, нельзя ли нам поставить в комнате плитку?
– Это еще зачем?
– Я бы готовила здесь.
– Не пойму я, зачем здесь-то готовить, когда кухня есть?
– Мне неудобно перед соседями. Ты видел когда-нибудь, что они едят? Зотовы только и могут себе позволить, что картошку на прогорклом сале или постные щи. Маленькому Вовке кладут в щи кусочки черного хлеба и говорят, что это мясо. Клава вообще ест один хлеб и запивает его даже не чаем, а какой-то бурдой под названием «Ячменный напиток».
– А мы при чем? Не могу же я всю эту ораву кормить? – Леню ничуть не взволновали переживания жены, которой, признаться, не то что кусок не лез в горло после Полиных слов, но даже неприятно было смотреть, как Леня подкладывает сметаны в наваристый, красный борщ… – Я, кажись, заслужил, чтоб нормально питаться? Повоевал, между прочим.
– Вася тоже воевал. И, между прочим, вернулся без ноги.
Как бывало уже не раз, Леня нахмурился и сердито бросил ложку:
– Ты и так уж все из дома перетаскала! Всю квартиру одела-обула! Чего еще-то? Давай, веди их всех сюда за стол! А я тогда пошел! – Рассвирепев, он подскочил и, размахивая руками, понесся к двери. – Совестливая она, а мужу пожрать спокойно не даст!
Почувствовав себя очень виноватой перед усталым, голодным Леней, только в девять часов вернувшимся со службы, она кинулась вдогонку.
– Прости меня, дорогой! Я больше так не буду!
Леня побурчал-побурчал, уворачиваясь от поцелуев в нос и щеки, и сдался – вернулся к своему борщу.
– Ну, поставлю я тебе, Нин, здесь плитку, и дальше чего? Оттого, что мы здесь с тобой запремся, никто из них сытее не станет. – В этом Ленечка, безусловно, был прав. – А ты чего так распсиховалась-то? Обратно эта старая змея тебе чего нашипела?
– Да нет… – Следовало бы поправить Леню: не «сытее», а «более сытым», не «обратно», а «опять», однако сейчас, когда он только-только утихомирился, лучше было на всякий случай воздержаться от замечаний.
– А то я не знаю! – Отодвинув пустую глубокую тарелку и получив котлеты с гречневой кашей и томатной подливкой, он совсем успокоился – отломил кусок котлеты вилкой, как его приучала жена, прожевал и причмокнул от удовольствия. – Ух, вкусно! Молодец ты у меня, Ниночка! Как быстро готовить-то научилась! Только, Нин, в другой раз лаврушки в борщ поменьше клади. Два листочка, и хватит.
Без всяких угрызений совести прикончив четыре котлеты с кашей, Леня запил их минеральной водичкой и сыто откинулся на спинку стула:
– Вот злыдня эта Пелагея! Еще счастье, она у нас одна такая. У Балашовых, вон, гляди, двенадцать семей в квартире. Сколько там таких кикимор? Небось, каждый день ругачка на кухне. А у нас нормально! Васька – парень неплохой, тихий. Тонька его, хоть и выдристая, но не сильно горластая.
– Это ты, Ленечка, просто не слышишь. Тоня с Полей постоянно орут друг на друга. Еще и на ребенка. Причем без мата не обходится.
– Между собой пусть хоть оборутся, лишь бы нас не трогали! – Леня выпил залпом жидкий, как он любит, клюквенный кисель и протянул кружку. – Подлей-ка еще… Не, Тонька ничего. Клавка, та вообще мышь. А с Пелагеей я разберусь! Я ей задам жизни! Будет у меня по струнке ходить!
Все эти угрозы ровным счетом ничего не значили, так же как и все прочие запальчивые заявления. Углубившись в «Известия», Ленечка сделал вид, будто не заметил, как «совестливая» жена положила котлетку на блюдце, налила киселя в чашечку и понесла маленькому Вовке.
4
Пушистая елка у окна, наряженная на немецкий манер серебряными игрушками и тонкими, теперь уже оплывшими свечками на защипках, источала запах хвои, и этот запах почему-то раздражал невыносимо. Порядочно выпивший вчера Леня посапывал на правом боку. Между тем на часах с «амурчиками», подаренных фрау Анной, и было-то всего девять. «Память ваш большой любов!» – так, кажется, сказала Анна, вручив эти часы перед самым отъездом и прослезившись.
Ох, хорошо бы встать, подмести рассыпанные повсюду яркие кружочки конфетти, убрать со стола грязную посуду! Гости засиделись до утра, до гимна по радио, вернее, до первого метро, и уже не было сил наводить порядок. Целая гора пустых бутылок, остатки еды на тарелках. Фу-у-у!.. К горлу подступил приступ тошноты, и, на бегу никак не попадая в рукава халата, она кинулась в уборную… Какое счастье, что соседи спят и никто не видит! Боже мой, что же это такое? Неужели отравилась?
Ледяная вода и мятный зубной порошок немножко освежили, однако отражение в зеркале было ужасающим: желтое, осунувшееся лицо с мутными, припухшими глазами.
Трясясь, как в лихорадке, она прямо в халате залезла под теплую перинку, подвинулась, чтобы согреться, поближе к горячему Лене, но запах его тела и перегара подействовал еще сильнее, чем хвойный.
После второго приступа страшной рвоты сил не осталось совсем. Сдавленные стоны разбудили Леню – он быстро перевернулся на бок:
– Чего такое?
– Я, должно быть, отравилась. Мне очень плохо.
– Может, скорую вызвать? – Перепуганный Ленечка уже судорожно натягивал поверх пижамы халат. – Чем же ты могла отравиться-то? Ничего себе новый год начался!
– Не знаю. Но скорую не нужно. Мне уже лучше. Только я, наверное, не смогу помыть посуду, тошно и смотреть на нее.
– Черт с ней, с посудой! Лежи давай. Я сам все уберу, только умоюсь. Чаю крепкого тебе надо. Я сейчас сделаю.
От горячего, крепкого чая стало полегче, и, натянув еще и вторую перинку, она наконец-то согрелась… Правда, что же такое она могла съесть? Ведь приготовила все сама, почти два дня провела у плиты. Шпроты? Несвежие крабы в салате?
А если это?.. Ведь и третьего дня, когда она стояла в очереди за мукой, с ней тоже произошло нечто странное: внезапно обдало жаром и безумно, до головокружения и дрожи в руках захотелось мороженого – сливочного, в круглых вафлях. И пока прямо на морозе с невероятным наслаждением она не съела две порции мороженого, жар и головокружение не отпускали. Вчера утром, кстати, тоже мутило, но, видимо, отвлекли приготовления к празднику. Потом пришли гости, и уже некогда было прислушиваться к себе… Выходит, так оно и есть. Наконец-то!
Всегда, когда она мечтала о ребенке, ей представлялась только девочка. Такая же хорошенькая, как Вики… Мама с дочкой непременно станут подружками – будут вместе играть в куклы, шить на них платьица, читать книжки с картинками, ходить в театр – в Художественный на «Синюю птицу» или в Пушкинский на «Аленький цветочек», гулять на Тверском бульваре и у Никитских лопать мороженое. Смеяться и шушукаться о своих маленьких тайнах. И жизнь полностью изменится – уже не будет так тоскливо и скучно, как часто бывает в последнее время. Ведь с тех пор, как полгода назад они приехали из Берлина, сделали ремонт и полностью обустроились, у них с Леней почти не осталось общих тем для разговора: она ничего не понимает в его железках, а он, кроме своих станков и газет, не интересуется абсолютно ничем. С дочкой они всегда найдут, о чем поболтать…
– Ну, ты вроде получше, – Леня участливо присел на кровать и потрепал по руке. – Ничего-ничего, отдохнешь чуток, и все пройдет! Устала ты просто. Такой стол вчера отгрохала! Одна! Надо было хоть кого из баб привлечь… – Обреченно вздохнув из-за предстоящих хлопот по хозяйству, он почесал в затылке и, кажется, нашел выход. – Что, если Пелагею мобилизовать? Пусть посуду помоет. Дам ей рублей десять. А я все на кухню перетащу, чтоб она здесь не шастала.
– Неплохая идея. Только, правда, отнеси сам.
Леня принялся составлять тарелки на круглый поднос и вдруг, зацепив ногой под столом пустую бутылку, расхохотался:
– Ох, и здорово вчера наша Лия Абрамовна надралась! Во, дает! Чего она тебе-то там наговорила? Приревновала, что ль, спьяну?
– Потом, Лень, потом. Я посплю немножко, ладно? – Незачем было Лене знать, что наговорила вчера Лийка…
Все очень удивились, когда Лева неожиданно явился вместе с Лийкой… Ну, привел ее, и хорошо, зачем же тогда прямо с порога рассыпаться в комплиментах?
– Ниночка, вы сегодня неотразимы! Какое платье! Черный бархат к бархатным глазам! Красиво до умопомрачения!
Лийка, естественно, разозлилась: не позволила Леве снять с себя котиковую шубку, резко вырвалась из его рук и, встав на мысочки, сама повесила шубу на высокую вешалку.
И все-таки ее демонстративное молчание за новогодним столом выглядело по меньшей мере нелепо. Умирающая со смеху Галка украдкой подмигивала, кивая на словно аршин проглотившую Лийку, и строила карикатурные рожицы. После Левиного традиционного тоста «за нашу Ниночку!» Лийка обозлилась еще больше, с вызовом налила себе водки и, чтобы привлечь всеобщее внимание, постучала ножом по краю тарелки.
– Товарищи, кто из вас был двадцать первого декабря на торжественном заседании в Большом театре, посвященном семидесятилетнему юбилею Иосифа Виссарионовича Сталина? – Обиженной Лийке, видимо, захотелось лишний раз напомнить всем, какая она важная персона – член райкома партии. – Не может быть, товарищи, чтобы никто из вас не присутствовал там. Это было грандиозно! Какой замечательный доклад сделал товарищ Мао Цзэдун! Предлагаю, товарищи, выпить за здоровье дорогого товарища Сталина!..
Бокал новогоднего шампанского под бой курантов по запущенному Леней на полную громкость радиоприемнику окончательно подкосил Лийку: она подперла голову рукой и слепила веки. Тем временем веселый, оживленный Лева, как всегда, ни в одном глазу, явно не желая вникать в настроение жены, завел пластинку и по-гусарски щелкнул каблуками:
– Ниночка, вы не забыли, что первый танец второй половины двадцатого века вы обещали мне?
Раньше, чем зазвучала бодрая «Рио-Рита», раздался звон посуды: выскочившая из-за стола Лийка, пошатываясь, направилась к двери. Лева лишь в недоумении пожал плечами. Кинулась за ней перепуганная хозяйка, которой очень не хотелось никаких скандалов. Лийки не было ни в коридоре, ни в темной кухне. Дверь в ванную оказалась запертой изнутри.
– Лия, ты здесь? Открой, пожалуйста. Тебе плохо? Лия, открой!
За дверью только шумела вода.
– Лиечка, что с тобой? Открой, ну пожалуйста!
Дверь подалась. Скорчившись, как обезьянка, Лийка сидела на бортике ванны и плакала. Жалкая, страшненькая, красноглазая.
– Лий, тебе нехорошо? Может быть, выпьешь чаю?
– Перестань, Нина! Какой чай? Закрой дверь на крючок! Закрой, я сказала! Как же я тебя ненавижу… всех вас ненавижу! – Пьяная, похожая на тряпичную куклу, она мотала головой на тонкой шее из стороны в сторону и, кажется, ничего не соображала.
– Что ты такое говоришь? Ты слишком много выпила сегодня.
– Да, я пьяна, и все равно… ненавижу всех… и себя ненавижу! – Резко склонившись над раковиной, Лийка ударилась подбородком и истерически взвыла: – Не могу я больше видеть, как Левочка ухаживает за тобой! Как ты кокетничаешь с ним!
– Прости, я не думала, что тебе это так неприятно. Но ты же сама прекрасно знаешь, что у нас с Левой чисто дружеские отношения.
– Очень жаль, что только дружеские!.. Нина, если б ты знала, какая я несчастная! Поклянись, что ты не расскажешь никому?
– Ты не в себе, поэтому не надо ничего говорить. Потом ты будешь жалеть.
– Нет, не буду! Я такая несчастная, Нина! Мы с Левочкой женаты уже четыре года и ни разу… не были близки. Сначала это было объяснимо: война, трагедия с родными, Лева столько пережил! Но потом он выдумал, будто это оттого, что он влюблен в тебя. Ведь так не бывает? Скажи, скажи, Нина?.. Почему ты молчишь? Ты должна помочь мне! – Костлявые Лийкины пальцы до боли вцепились в ее руки. – Если Левочка убедится, что с тобой тоже… ничего… он вернется ко мне!
От Лийкиного сумасшедшего взгляда мурашки пошли по коже.
– Ты мне предлагаешь лечь с Левой в постель? Ты сошла с ума! Пусти меня! – Она уже сделала шаг в коридор, но за спиной послышалось жалобное хлюпанье:
– Прости, Нина, умоляю, тебя! Я и в самом деле сошла с ума! Сама не знаю, что говорю… – Лийка вытерла слезы платочком и опять заплакала – завыла в голос, по-бабьи: – Если бы ты только знала, какая это мука! Левочка то уходит, то возвращается! Я жду его, надеюсь, что вот сегодня наконец… и все одно и то же.
– Зачем же так мучить себя? Разведись с Левой.
– Разве развод что-нибудь изменит? Кроме того, что меня выгонят с работы. Пойми, я не имею права бросить Леву. Он совсем один, у него никого нет, только я. Все погибли в блокаду – мама, бабушка, сестры. Как же я могу оставить его? Левочка мне как брат… я люблю его. Больше, чем люблю! Левочка такой замечательный, талантливый! Я его не брошу никогда! Слышишь, никогда!
– Не кричи, Лия. Успокойся в конце концов.
– Прости. Забудь все, что я сказала!
Лийка кинулась в коридор, принялась судорожно искать свою маленькую шубку под ворохом пальто, но тут из комнаты вывалился Николаев. Сильно навеселе.
– Эт-т-то что такое? Непорядок! Куда это ты, понимаешь, собралась, Лия Абрамовна? – Крепко обхватив сзади двумя ручищами ойкнувшую Лийку, Николаев, который не мог пережить, что кто-то из дам собирается покинуть его, потащил Лийку в комнату. – Сейчас танцевать с тобой будем, Лия Абрамовна! Ишь, я ее жду-дожидаюсь, понимаешь, а она от меня сбежать собралась! Непорядок!..
Левин короткий испуганный взгляд только подтвердил Лийкины признания, и веселый новогодний праздник превратился в пытку. Но теперь уже все равно…
Глава четвертая
1
Прошлой ночью пестрые георгины на клумбе прихватило морозом, а сейчас, хотя и приближается вечер, солнце светит по-летнему ярко, и неуклюжая, тяжелая коляска стоит в тени невысокой рябинки с резными, еще зелеными листьями и поспевающими, кисло-горькими на вкус оранжевыми ягодами.
В церковном календаре девятьсот десятого года, в самом конце, на нескольких страницах, есть все русские имена, и можно выбрать любое. Собственно русских имен, оказывается, совсем мало, в основном греческие либо латинские. Напечатаны они в бабушкином чудом уцелевшем календаре, завалившемся за книги в шкафу, в соответствии со старой орфографией – с «ятями», «фитой» и прочими отмененными в восемнадцатом году буквами. Кому они помешали? Симпатичные, всеми забытые буквы напоминали о детстве, о книжках из папиной библиотеки.
Ребенку три недели, а они с Леней все никак не могут договориться, как назвать девочку. Она мечтала, что назовет девочку Татьяной, а если будет мальчик – то Евгением. Как героев Пушкина. Леня заупрямился: никаких Татьян, только Ниной! Самое красивое имя! Ей не нравилось собственное имя, казалось несчастливым. Не дай бог девочке пережить и сотую долю всех тех несчастий, которые пережила ее мама. Не говоря уже о том, что две Нины в одном доме – это крайне неудобно. Если Лене не нравится Татьяна, пусть будет Елена… Ирина… Наталия… или Ольга. Или, вот, Лариса. Как красиво! Сонечка – тоже славно.
