скачать книгу бесплатно
– Вы видите меня сейчас, когда я в таком состоянии, но представьте меня с каре. Я всегда любила такие прически, независимо от моды. Знаете, как в шестидесятых, как у Джеки Кеннеди…
Теперь тело Тессы стало другим, она утратила возможность делать прически и самовыражаться так, как бы ей хотелось.
Вспоминая о вечеринках с друзьями, о бесчисленных часах, проведенных с ними, Тесса рассказывала, чем они занимались: пили, беседовали о книгах, людях, театре, кино, путешествиях, искусстве, политике, обо всем прочем… Подробности стерлись из ее памяти. Но теперь ее не беспокоило, что эта часть жизни видится словно в тумане. Ей хватало знать: это было «старое доброе время». Но она попусту беспокоилась о том, что о ней думали окружающие.
– Только представьте себе: у меня были друзья, которым я нравилась, и знала, что нравлюсь им. Дружба с ними стала частью жизни. Но я беспокоилась о том, что обо мне думают люди, которые мне совершенно безразличны. Пустая трата времени. Все понемногу тратят время впустую, но это совсем другое.
Тессе важно было еще раз повторить, что она хотела бы проводить больше времени с детьми, чаще обнимать их. Теперь она попала в западню, прикованная к постели, ее преследовали мысли и чувства, от которых нельзя убежать. В конце концов ей пришлось признать, что она испытывает глубокое сожаление.
– Мальчики уверяют: они очень рады, что все было так, как было. Вообще-то они никогда не жаловались. Сейчас они на пути в Лондон. Увидимся завтра.
– Замечательно.
Кроме этой банальности, я не сказала почти ничего – разве что время от времени поддакивала Тессе, чтобы показать: я ловлю каждое ее слово. Меня так увлекла ее история, что говорить было и не нужно. Я пришла к этой женщине ради нее, а она хотела, чтобы ее просто выслушали.
– Я просто недостаточно близка с мальчиками. Я люблю их обоих, очень люблю, и они, наверное, любят меня – хотя бы потому, что я их мать. Но я хотела бы позволить себе прочувствовать любовь, выразить ее. Я хотела бы чего-то большего. Знаете, им уже за тридцать, они женаты. Детей еще нет. Может быть, когда-нибудь будут. Смешно, что я до сих пор называю их мальчиками… – Тесса рассмеялась. У нее был очень приятный, мелодичный смех. – Мне кажется, я не очень хорошо их знаю. Между нами расстояние. Может быть, его не было бы, если бы я не отправила их в пансион. Если бы я проводила с ними больше времени, обнимала их, говорила, как я их люблю.
Она мгновенно перестала смеяться, на лице появилось выражение глубокой грусти. Ее глаза широко открылись, как у испуганного ребенка.
– Можете ли вы сказать им то же самое, когда увидитесь завтра? – спросила я.
Сама я помочь в этом не могла, но мой вопрос вновь настроил Тессу на разговор. В тот момент я поняла: какой бы честной и готовой встречать проблемы лицом к лицу я себя ни считала, я по-своему избегала многого. Мне иногда трудно просто сопереживать, не пытаясь вмешаться и помочь. Трудно видеть чью-то боль – и ничего не делать.
– Может быть, но вообще-то вряд ли, – ответила Тесса. – Посмотрим. Но мы подошли ко второй проблеме, которую я хотела бы с вами обсудить.
– Говорите.
– Я знаю, что у моего мужа был когда-то роман в Бразилии. Та женщина родила ребенка. Дочь. Теперь ей, должно быть, около двадцати. Дэвид думает, я этого не знаю, но я знаю. Он чувствовал себя таким виноватым, ему было так стыдно все эти годы. Я могу рассказать, как узнала: он несколько раз переводил той женщине деньги – с банковского счета, о котором, как он думал, я не знала. Дэвид был профессиональным дипломатом и, видимо, приходил в ужас от одной мысли о скандале. Он действовал весьма ловко и незаметно, но я тоже не дура.
Я спросила Тессу, как она к этому относится.
– Вам, может быть, трудно поверить, но суть в том, что на самом деле я не знаю, как к этому отношусь. Никогда не задумывалась об этом…
Я поверила.
– Знаете, Дэвид, наверное, стал внимательнее ко мне после того, что натворил. А может быть, это я не ссорилась с ним, потому что меня все устраивало… Все эти годы он был со мной безупречен.
Дэвид, по ее словам, очень расстроился бы, если бы узнал, что сделал жене больно, и мальчики – тоже.
– Это было бы слишком.
Я поняла, что подробности того, как Тесса раскрыла тайну мужа, ее забота о сохранении нормальных отношений в семье, стремление не причинять боль близким – все это было лишь средством как-то занять себя, чтобы не оставалось времени на чувства к внебрачной дочери Дэвида. Я спросила, почему Тесса рассказывает мне все это.
– Мне нужно кому-то это рассказать. Не знаю почему, но это очень важно. Важно быть честной – по крайней мере, с собой. Я не могла уйти из жизни, не рассказав всего этого. Теперь вы знаете мою историю, и, скажу вам, я словно освободилась от чего-то. Было бы еще лучше, если бы мы беседовали на природе. Мне не нравится больница, не нравится быть здесь. Я скучаю по влажной земле, по мокрой траве. Давайте представим, что мы на поросшем травой, скользком от дождя склоне холма, что мы босиком, ноги у нас мокрые и мы вдыхаем свежий холодный воздух. Это один из моих способов уйти от реальности, единственное, в чем я притворяюсь. Все остальное я готова принять честно.
О своем желании убежать, спастись в фантазиях о природе она тоже, мне казалось, говорила честно.
В тот день у сестринского поста я увидела мужа Тессы. Он договаривался об отдельной палате для нее. Я слышала, как он деликатно убеждал старшую сестру в том, что Тессе это необходимо. Увидев меня, Дэвид прервал разговор. Мне показалось, что он взволнован.
– Пока вы не ушли… Я не буду любопытничать, не буду расспрашивать о секретах вашей работы, – сказал он. – Только скажите: Тесса говорила с вами? Ей нужно было поговорить. Я рад, что у нее появилась эта возможность.
– Да, – ответила я.
Я чувствовала, что перехожу невидимую границу. Я не хотела обидеть Дэвида, но и общаться с ним не хотела. Я понимала, какую великую тайну доверила мне Тесса, и даже мое «да» казалось предательством по отношению к ней.
* * *
На следующей неделе я снова пришла в назначенное время и поискала Тессу глазами. Так окидывают взглядом зал ресторана, где назначена важная встреча. Эта женщина вызывала желание проявить себя с наилучшей стороны, что бы это ни значило.
Одна из палатных медсестер сказала, что мою клиентку перевели наверх, в отдельную палату. Ура! Помимо всего прочего, так легче проводить сеансы психотерапии. Я поднялась к Тессе. У нее был Дэвид, но он сразу вышел, чтобы не мешать нам. Стопка журналов на прикроватном столике стала толще, прибавилось косметики, у постели я заметила вышитые бархатные тапочки. Все вещи Тессы носили отпечаток ее личности, говорили о том, что их хозяйка любит комфорт и элегантность.
– Я все еще чувствую сожаление, Шарлотта, – она посмотрела на меня.
За несколько дней, которые прошли с нашей первой встречи, ее кожа заметно пожелтела, а взгляд запавших глаз стал печальнее.
– Расскажите, о чем вы сожалеете, – сказала я.
– О том, о чем уже говорила. Я жалею, что редко обнимала детей. Мне хотелось бы более открыто проявлять любовь к ним, быть с ними ближе. Это все, чего бы мне хотелось.
Слушать о том, о чем Тесса сожалела, о ее невыполнимых желаниях было тяжело: она говорила так искренне, так горячо. Я не знала, что делать. Я чувствовала что-то вроде отчаяния оттого, что не могла ничего изменить, не могла успокоить смертельно больную женщину. Тесса просила не убеждать ее, что сожалеть ей не о чем, но я решила поступить наоборот. Она ведь простила бы другим их ошибки? Так почему бы не простить себя? Я снова спросила, может ли она сказать сыновьям то, что сказала мне. Сегодня, оглядываясь назад, я понимаю, что была слишком самонадеянна, возомнив, что смогу дать Тессе то, чего она так сильно хотела.
– Да, наверное. Но поймите, мне есть о чем сожалеть, и это меня не расстраивает. Сожаление позволяет надеяться на то, что жизнь, пусть и не моя, может быть более полной. В моей жизни было очень много любви. Я и сейчас люблю. Дело не в том, что любви было мало, совсем не в этом. Все думали, что я холодна, – и сыновья, и даже друзья. Они считали меня дружелюбной и общительной, но холодной. Но я не такая. Я только старалась казаться холодной, чтобы скрыть свою внутреннюю теплоту. Дэвид однажды сказал, что я – пылающая Аляска. Видите ли, он любил меня и отлично знал, какая я на самом деле. Я просто не могла вынести силу своих эмоций.
Слова Тессы запали мне в душу, хотя я вряд ли поняла их глубокий смысл. Наверное, клиентка дала мне больше, чем я – ей. В оставшееся время ей иногда удавалось сосредоточиться. Тогда она говорила вполне осмысленно и, казалось, хорошо понимала, о чем рассказывает. А потом – сбивалась, начинала путаться, перескакивая с одного на другое.
Раз в неделю я приходила к Тессе в одно и то же время – и, казалось, у нас начало получаться. Нас сближало то, что я понимала всю сложность положения клиентки. Ее это радовало: по ее выражению, «прагматический подход действует успокаивающе».
Наша связь психотерапевта и клиента становилась все прочнее, а Тесса слабела. На пятом сеансе я, к своему огромному огорчению, узнала, что у нее начали отказывать внутренние органы. Тессе трудно было говорить, но она все-таки сказала:
– Еще есть немного времени.
Я часто вспоминаю эти ее горькие слова.
* * *
Через неделю, войдя в палату, я ощутила ужасный запах. Тесса, очень расстроенная, снова и снова нажимала на кнопку вызова медсестры. Она больше не могла контролировать работу кишечника. Я поняла, что произошло, а Тесса заметила, что я поняла. Она привыкла соблюдать приличия, сдержанность была частью ее самой, и нарушение телесных границ воспринималось как вторжение в частную жизнь, утрата контроля над ситуацией, удар по самолюбию. Она лежала в куче дерьма, и мне казалось недопустимым и нелепым ничего не сделать. Я предложила сходить за помощью – и вскоре вернулась с медсестрой. Тесса говорила с ней слегка раздраженно.
– Это недопустимо, – сказала она.
Так оно и было – во многих отношениях.
Ни к чему подобному меня не готовили. Не так я представляла себе свою работу – «лечение разговором». То, что я видела, вылечить было невозможно.
Я извинилась и на несколько минут вышла. Когда я вернулась, Тесса была в порядке. Медсестра вымыла ее, сменила постельное белье, и она снова была готова говорить. Говорить откровенно. Оказалось, до неприятного инцидента у нее был хороший день. Она рассказала, что все-таки обняла сыновей, но не смогла расслабиться и чувствовала себя неестественно.
– Не только потому, что я так слаба физически или что это было неловко, – объяснила Тесса. – Это было неловко, потому что это было неестественно, несвойственно нашим отношениям, и мы это знали. Какое странное слово – «естественно». То, что считается естественным, всегда давалось мне с трудом. Кормить грудью… Обнимать детей… Естественное неестественно для меня.
Я спросила, как Тесса переживала собственное взросление. Ее родители мало занимались ею, отношения с ними были прохладными. Она сказала, что мать несколько раз била ее по щекам, но не могла припомнить ни одного физического проявления нежности. Отец, по ее словам, «никому не показывал своих чувств и со всеми, в том числе с самим собой, держался сухо, словно родился в шляпе». Иногда случались объятия – неловкие, формальные. Родители Тессы обладали острым умом, но с чувствами у них были проблемы. Моя клиентка подозревала, что отец и мать любили друг друга, но никогда не показывали этого.
– И мои родители, и Дэвид, и все мы странновато относились к этому слову на букву «Л». Заканчивая телефонный разговор, мы обычно говорили: «Люблю тебя». Особенно часто мы писали о любви на открытках. Дэвид так и подписывается под своими письмами: «С любовью…» Какой вздор. Разве можно послать кому-то любовь по почте? Все думают – любить без слов о любви невозможно. Тоже вранье… С собаками, знаете ли, как-то проще. Собаки дают нам возможность выражать бесконечную привязанность, а слов не требуют.
Тесса сказала, что готова принять и свою жизнь, и внебрачного ребенка мужа, и все остальное.
– Болезнь многое упростила и прояснила. Почти вся моя жизнь прожита, и я не ропщу. Пусть все идет как идет. Остается сложить еще несколько кусочков мозаики. Я думала о вопросе, который вы задали мне на днях, – о том, как я отношусь к внебрачному ребенку Дэвида. Как ни странно, я не переживаю по этому поводу. Говоря о своих родителях, я сказала, что некоторым людям близость дается нелегко. Даже с близкими и любимыми. На самом деле с ними даже труднее. Я знаю: Дэвид любит меня. Он, может быть, любил и ту, другую, но он любит меня, очень любит. Всегда любил. Я в этом не сомневаюсь. Я хотела бы, чтобы он решился рассказать мне о случившемся: это, надо полагать, стоило ему немалых волнений. И мне тоже. Я могла бы пережить это вместе с ним. Он не смог сказать мне о своей боли, а если бы смог – мы стали бы ближе. Он лишил меня возможности побыть великодушной. Я переживаю за его девочку. Я говорила вам, Шарлотта, что из меня вышел бы хороший редактор. Если бы можно было отредактировать эту историю, я бы очистила ее, отполировала грубую, корявую беду Дэвида, сказала бы ему: «Я рада, что у тебя есть дочь». Я бы простила его, превратила бы некрасивую историю в прекрасную. А он лишил меня этой радости!
– Ваша история и сейчас прекрасна, – заметила я.
Тесса не ответила. Может быть, мое замечание смутило ее, а может быть, оно прозвучало неубедительно – просто я тоже хотела проявить великодушие. Тесса снова заговорила о сожалении.
– Когда я рассказываю, о чем сожалею, мне становится легче, и наши беседы изменили мое отношение ко всему этому. Я все еще жалею, что не обнимала мальчиков чаще, крепче. Не проявляла свою любовь более открыто. Но теперь я понимаю, в чем дело. Меня так воспитали, я выросла в том мире, в котором выросла, – и не только. Я не стремилась прикасаться к ним, сжимать их в объятиях: это не казалось мне важным. Говоря им, что люблю их, говоря это прямо и открыто, я чувствовала, что все было бы понятно и без слов. Но, может быть, то, что ясно и так, лучше все-таки сказать… Я всегда, всю жизнь думала, что когда-нибудь жизнь будет такой, как нам хочется. У нас с Дэвидом были грандиозные планы на его пенсию. Мы собирались наконец потратить часть сбережений. Я была уверена, что когда-нибудь все будет чудесно. Получается, это «когда-нибудь» было каждый день, все годы, которые я прожила.
Тесса отличалась поразительно острым умом и проницательностью. Ее здравомыслие резко контрастировало с разрушающимся, распадающимся телом.
– Я готова принять свою жизнь, – говорила Тесса. – Сейчас у меня нет выбора, но я ее принимаю. И все еще не перестаю сожалеть. Так я могу надеяться, что вы будете ценить объятия? Ведь это проявление любви, полной близости. Не отказывайтесь от этого. Вы так или иначе задумываетесь о будущем, хотя бы о планах на день. Это неизбежно. Нельзя быть счастливыми слишком долго. Но умоляю вас: не думайте, что главное в жизни случится когда-нибудь потом. Потом – тоже, но главное происходит и сейчас. Каждый день, всю жизнь случается что-то главное, если вы это замечаете.
Тесса тихо застонала, и я поняла, что ей больно. Она редко говорила о физических страданиях. Сердце у меня колотилось, когда я сидела и смотрела на них. Она была почти побеждена болезнью.
– Не противьтесь желаниям, – повторила Тесса. – Я могла дать больше любви, но почти всю жизнь не позволяла себе признать это. Честно признать. А теперь это так ясно, так очевидно, даже если мне так кажется. Я понимаю, что именно важно, понимаю, как именно сдерживала себя. Моя любовь никогда не была безграничной, и ей мешала я сама. Я не сопротивляюсь, я позволяю себе принять свое сожаление. Я наконец-то честна – и признаю?сь вам в этом.
– Ваша честность заслуживает восхищения, – сказала я. – Хотя я не думаю, что любовь бывает безграничной. Ей многое мешает.
– Трудности есть, но их может и не быть. Мне хотелось бы сказать сыновьям, что я должна была чаще их обнимать. Прежде чем вы задумаетесь о моих словах, послушайте, что я скажу: это не сблизит нас в один миг. Но это позволит моим сыновьям почувствовать любовь, которую я не смогла проявить в прошлом. Не знаю. Подумайте о том, как жить полной жизнью сейчас. Не ждите. Если будете ждать, останетесь ни с чем.
Все, что говорила Тесса, казалось мне важным. Я все еще надеялась, что она расскажет сыновьям о своих чувствах. Сеанс подошел к концу.
– Шарлотта, – позвала она, когда я уже собралась уходить, и я задержалась. – Я хочу, чтобы вы знали: я прощаю Дэвиду его ребенка. И, надеюсь, мои мальчики тоже смогут простить мои недостатки. Мы все хотим любить и быть любимыми. Для этого нужно примерно все, и это чертовски трудно.
* * *
На следующей неделе, когда я вошла в палату, медсестра сказала, что Тессу перевели в отделение для больных с заболеваниями печени. Я отправилась туда. В лицо ударил отвратительный резкий запах. Я никак не могла найти свою клиентку. Мне указали на чью-то постель, но я все равно не видела Тессу. Я почувствовала раздражение: видимо, медсестра не поняла, кто мне нужен. Я громко, по буквам назвала фамилию Тессы – таким тоном, как если бы разговаривала с непроходимой дурой.
– Да, мисс, она именно там, – сказала медсестра, указывая на постель, мимо которой я прошла. Я вернулась к постели. На ней лежала какая-то другая женщина. Где Тесса? Я не видела ни ее, ни ее мужа. Я снова подошла к медсестре.
– Это не моя клиентка, – сказала я, подчеркивая слово «моя».
– Нет, это именно она, – ответила медсестра.
Я прочла имя и фамилию на табличке в ногах больной. Это была Тесса. Распухшая, буквально раздутая, изменившаяся до неузнаваемости. Я не могла поверить, что это женщина, с которой я говорила всего неделю назад. В такое странное, немыслимое превращение было трудно поверить. Тесса смотрела на меня. Отечное лицо исказилось, губы раздвинулись, и я увидела голубые глаза, теперь тусклые и остекленевшие. Все в ней казалось чужим, незнакомым. Я надеялась – она не заметит, что я ее не узнала.
– Здравствуйте, – я придвинула к кровати стул, задернула шторку и приготовилась провести с клиенткой положенное время. Этот сеанс разительно отличался от предыдущих. Тесса говорила неразборчивым, едва слышным шепотом, с трудом выражала свои мысли. Дышала она тоже с трудом – сбивчиво, неглубоко.
– Спасибо, дорогая, – наконец удалось выговорить ей через несколько минут. – Люблю вас.
Нет, я не ответила ей тем же. Я даже не знаю, сказала ли она именно то, что я услышала, не бредила ли. Не уверена, что она обращалась именно ко мне. Я не сказала, что тоже люблю ее, – мне казалось некорректным сказать «люблю вас» или даже просто «люблю». С того дня прошли годы, но я ни разу не говорила этих слов клиентам. Я чувствовала, что во мне много любви, говорила о любви, допускала возможность любви между психотерапевтом и клиентом, но никогда не говорила «люблю вас» во время сеансов. Мне казалось, это было бы слишком открытым проявлением личных чувств, а то и навязчивостью.
Нашу беседу прервали медсестры, которым нужно было что-то сделать с трубкой, торчавшей из тела Тессы, что-то убрать или заменить. Мне было досадно, что они вторглись в наше личное пространство. Я хотела, чтобы Тесса чувствовала, что она не одна, что она окружена вниманием, кому-то нужна. Я никак не могла понять, во что она превратилась, как произошло это превращение, – и мне хотелось продолжать сеансы, как мы планировали. Мы же договорились! Мы не закончили проработку ее истории. Мне так хотелось побыть героиней для Тессы, сделать конец ее жизни прекрасным. Она потеряла сознание, и я не знаю, что дало ей мое присутствие, но я просидела у ее постели все отпущенные на сеанс 50 минут, не думая о том, понимает ли она это. Встав, я заглянула ей в глаза и сказала, что наши беседы многое мне дали, что я никогда не забуду ее слов. Ее губы слегка шевельнулись. Не знаю, услышала ли она меня.
– Очень жду следующего сеанса. Увидимся через неделю, – сказала я, и это было последнее, что она от меня услышала.
– Прощайте, – отчетливо ответила Тесса.
* * *
Когда я со слезами на глазах обсуждала с супервизором свою работу с Тессой, тот заметил, что я должна была откровенно сказать, что сеансов больше не будет. По его мнению, делая вид, что мы с Тессой встретимся снова, я пыталась убежать от реальности. Но даже если Тесса явно была при смерти, – как я могла сказать ей это?
– Нам приходится обсуждать трудные вопросы, – убеждал меня супервизор.
Он был уверен: скажи я Тессе, что она вот-вот умрет, я могла бы попрощаться с ней (в конце концов, она ведь попрощалась со мной), мы могли бы вместе закончить сеансы. Но я вела себя как все, кто окружал ее раньше, – притворялась, дистанцировалась от происходящего.
«Может быть, на следующей неделе Тесса еще будет жива, и тогда я попрощаюсь с ней», – думала я. До следующего сеанса она не дожила. Узнав о ее смерти, я вышла на улицу, посмотрела на облака и позволила себе разреветься. Позвонила матери и сказала ей, что люблю ее, позволила чувствам захлестнуть меня. В каком-то смысле это было не слишком разумно: мы были знакомы с Тессой совсем недолго, так почему же я чувствую себя убитой горем? Коллега по отделению, увидев, что я реву, сказала:
– Примите мои соболезнования в связи с потерей.
Это и правда была потеря, пусть я и чувствовала, что вряд ли имею на нее право. А может быть, я перешла какую-то грань, позволив Тессе занять так много места в моем сердце?
Последние дни этой женщины были первыми днями моей работы психотерапевта. Я была совсем зеленой, неопытной, и обстоятельства, в которых проходили наши непродолжительные сеансы, придавали им романтический ореол. Я удержалась от того, чтобы ставить перед Тессой какие-либо задачи, говорить то, что можно было бы сказать, будь у нее впереди целая жизнь. За то недолгое время, которое мы провели вместе, мало что можно было сделать, но мы все-таки что-то делали. Я дорожу этим ощущением возможности.
Тесса дала мне гораздо больше, чем я смогла дать ей. С тех пор я неустанно поражаюсь тому, какую радость дает проявление душевной щедрости. Это совершенно очевидно, но мы часто забываем, что, давая что-то другим, обогащаем свою жизнь. Совсем не нужно изводить себя, пытаясь дать больше, чем мы можем. Дело в другом: не давая, нельзя иметь. Писательница Наташа Ланн как-то сказала мне:
– Мы получаем так много, когда нас любят, когда нам что-то дают. Дарить любовь – такая же радость.
Тесса была на редкость щедра: она позволила мне что-то дать ей. Она знала, что пора попрощаться со мной, хотя я и не сделала этого сама. Она научила меня мужественно смотреть правде в глаза и понимать, как важно рассказывать и редактировать истории, хранить секреты, смиряться, признавать сожаление. А еще она показала мне, какая высокая честь для психотерапевта быть свидетелем человеческих переживаний и какого труда это стоит.
Я вспоминаю слова психотерапевта, поэта и писателя Ирвина Ялома[3 - Ирвин Ялом (род. в 1931 г.) – известный американский психиатр и психотерапевт.] об эффекте кругов по воде, о том, что самые незначительные встречи могут привести к самым неожиданным долговременным последствиям. Мы все хотим любить и быть любимыми, и это чертовски трудно. Я думаю об этом постоянно. Это приходило мне в голову несчетное количество раз, когда я слышала о проблемах в отношениях, о распавшихся семьях, трудностях на работе, внутренних конфликтах. И, разумеется, я время от времени вспоминаю о желании Тессы чаще обнимать детей.
Мы ценим то, что имеем, когда знаем, что вот-вот это потеряем. Заглянув за грань бытия, Тесса узнала, чего хочет и что еще может. Она поняла кое-что до того, как стало слишком поздно.
Кончина может оказаться внезапной и трагической, даже если мы знаем, что она близка. Мы совершаем ошибки в отношениях с теми, кого любим, – и все время учимся. Не ждите, когда жизнь станет полной.
То, что Тесса впервые обратилась к психотерапии на смертном одре, доказывает, что учиться и получать новый опыт никогда не поздно. Опыт прожитой жизни был для этой женщины свежим. Она вдохновляла меня тем, что, умирая, оставалась удивительно восприимчивой, живой и открытой. Пока не пришел последний час, всегда можно что-то изменить – даже если просто рассказать свою историю.
Что значит любить
Мы любим и теряем любовь. Опасаясь потери или отказа, мы сдерживаем себя, не позволяем себе сближаться с теми, кого любим, не разрешаем себе любить слишком сильно и открыто. Мы можем цепляться за любовь, держаться за нее руками и ногами. Можем понимать все правильно и неправильно. Как заметил драматург Артур Миллер, «может быть, единственное, что нам остается, – надеяться на то, что в конечном счете нам будет о чем сожалеть».
Как мы поступаем со своими сожалениями? Мы думаем: что сделано, то сделано. И все же сожаление, каким бы некомфортным оно ни было, – это, помимо всего прочего, то, что делает нас людьми. Самая большая проблема с сожалением – то, что нас никто не учит, как с ним быть. Оно выливается в чувство вины, стыд, агрессию, убежденность в своей непогрешимости, гнев и – возможно, чаще всего – в фантазии. Сожаление, с которым мы не знаем, что делать, – питательная почва для фантазий о жизни, которую мы могли бы прожить, о любви, которую могли бы встретить; о самих себе – таких, какими мы могли стать, но не стали. Сожаление, с которым ничего не сделали, может быть источником серьезных проблем. Принять сожаление – мужественный, прекрасный поступок. Признать, что что-то стоило сделать иначе, – акт любви к себе.
Проявления любви – нашей и к нам – это и влечение, и забота, и ответственность, и уважение, и близость, и признание различий, и мысли о любимых, и благородные поступки. Любовь может быть абстрактной и конкретной. Мы можем выразить ее объятиями, словами «я люблю тебя» и молчанием, смирением, открытостью и утешением, готовностью помочь и принять помощь. Любовь – самое универсальное, свойственное всем людям чувство, но при этом для каждого из нас оно – особенное, неповторимое. В любви, наверное, одинаково важно и большое (сама любовь, которую мы ценим, в которой видим смысл жизни), и малое (мелкие очаровательные подробности вроде привычки Тессы зажигать свечи). Впустите в свою жизнь немного волшебства и нежности. Мелкое, несущественное, пустячное – тоже нужно.
Мы все хотим любви, но, даже любя, можем утратить близость с любимыми, будучи отравлены повседневностью отношений. Близость может помешать замечать того, кто рядом с нами. Глаз не видит ресниц. Любовь видна на расстоянии. Иногда дистанцирование дает мощный толчок восприятию. Так бывает при расставании: мысль о разлуке, мгновение остранения[4 - Остранение – изменение угла зрения, позволяющее увидеть знакомое иначе, по-новому.] – и мы вновь начинаем ценить того, кого любим.
Глава 2
Желание желать и быть желанными
Противоречивость желаний проявляется в отношениях, заставляя людей сходиться и расходиться. В главе 11 речь пойдет о том, что происходит, когда мы хотим того, чего не должны хотеть. Но мы хотим и того, чего, как полагаем, должны хотеть. Мы постоянно соблюдаем и обходим эти правила. За каждым желанием, представляющимся нам должным, часто скрывается другое, тайное, противоположное ему. Всю жизнь мы вынуждены выбирать между множеством желаний (часто не понимая их) и решать, каким отдать предпочтение прямо сейчас. Желание – нечто большее, чем основной инстинкт. Оно состоит из противоположностей: мотивирует и отвлекает, делает нас сильнее и парализует. Оно может быть новым или знакомым, приятным или болезненным, здоровым или нездоровым. Может придавать сил или ослаблять, может быть внушенным природой или обществом. Особенно поражает то, как тесно связаны между собой страстное желание и страх. Адама и Еву изгнали из Эдема, потому что они поддались искушению. Такова история рода человеческого – он сохранился благодаря желанию оставить потомство, стремлению оставить след. Но история Адама и Евы – также история наших ошибок, нашего грехопадения. Желание одновременно делает нас людьми и создает нам проблемы. Страсть породила четыре смертных греха – зависть, чревоугодие, жадность и прелюбодеяние. Когда речь идет об агрессии и плотской страсти, мы разрываемся между искушением и страхом. Стыд и гордость изо всех сил стараются вытеснить то, что считается табу.
Общество нацеливает нас на потребление и обладание. Но обладания мало. Мы часто хотим иметь больше, чем у нас есть. Мы не всегда ценим то, что имеем, и потому редко бываем довольны. Отказ от желаний – тоже не выход: тогда они преследуют нас, и мы либо срываемся, так или иначе проявляя подавленные побуждения, либо замыкаемся в себе. Мы занимаемся психологической мастурбацией, требуем, чтобы жизнь была такой, какой якобы должна, ожидаем, что отношения с людьми будут развиваться по готовому сценарию. Но так не бывает, и наши страсти становятся причиной глубокого недовольства и отчуждения от окружающих. Понять, что такое «достаточно», можно, только если понимать, чего именно мы хотим.
