скачать книгу бесплатно
«Вечерами мы собирались у него в шведском домике у камина. Но и днем Паустовский принимал приглашение погулять, посидеть, поболтать. Казалось, ему нечего делать. Как-то я спросил его, почему он неплотно притворяет дверь к себе в комнату. Он виновато усмехнулся: “А может, кто зайдет?” Прекрасное настроение беспечности и незанятости окружало его… Между тем за месяц пребывания в Дубулты он написал больше, чем все мы: Юра Казаков, Эм. Миндлин, я, хотя мы экономили каждый час и работали в полную силу»
.
Прозаик Эммануил Миндлин запомнил раннюю прибалтийскую весну 1957 года и Паустовского, с интересом рассматривающего местных белок: «Дубултские белки были еще не пуганы. Они спускались на нижние ветви деревьев и бисерными глазками безбоязненно смотрели на нас. По пути от нашего дома у фонтана в столовую мы обыкновенно сворачивали с дорожки в сторону, чтобы полюбоваться белками. Стояли втроем – Паустовский, Гранин и я… Как-то мы устроили вечеринку в комнате Паустовского: шесть-семь человек пили коньяк под дьявольски вкусную рыбку копчушку – неизменное прибалтийское лакомство»
.
А проделки местных белок Константин Георгиевич описывал в письме своему сыну Алексею 16 февраля 1955 года: «Я нашел на пляже мячик, который забыл Кирилл Арбузов. Белочки играли им в футбол и сильно его поцарапали своими когтями»
.
Случалось, что белки мешали Константину Георгиевичу работать, отвлекая его: «Сегодня была драка белки с дятлом. Белка, должно быть, спала в своем дупле, а дятел сел на соседнюю ветку и начал изо всех сил долбить. Белка выскочила взъерошенная, разъяренная и бросилась на дятла. Он начал вертеться вокруг ветки и отбиваться и, в конце концов, победил. А вчера белка ободрала кору на липе, надрала лыка, скатала его в маленький сноп и очень ловко, перебрасывая его с ветки на ветку, утащила в дупло, на подстилку» – из письма жене Татьяне Паустовской от 12 марта 1957 года
. В этом же письме Паустовский сообщает, что «вчера переехал в Шведский домик, где жил в прошлый раз (до этого я жил в большом доме, довольно шумном и не очень уютном). Здесь же полная тишина, очень уютно и в окно видно море. Оно каждую ночь замерзает, а к полудню оттаивает и шумит. Снег почти сошел, днем уже в пальто жарко».
Интересная бытовая подробность, о которой пишет Эммануил Миндлин: «Баня в нашем дубултском писательском доме работала раз в неделю, рассчитана была на двоих, и мыться ходили по двое. Вот мы и пошли вдвоем с Паустовским. В жарко натопленной баньке, в пару и в клочьях мыльной пены, когда терли друг другу спины, он вдруг стал читать фетовские стихи. Мыльная пена хлопьями срывалась с моей мочалки, шлепалась на мокрые стены, пузырчатыми белыми струйками стекала на шашечки пола. Я замер с мочалкой в руках, чтобы звонкое поскрипывание мочалки и всхлипывающие шлепки мыльных клочьев по стенам не перебивали родниковой музыки фетовских поэтических строк». Дочитав, Паустовский спросил: «Любите ли вы Фета?» И услышав от соседа по бане отрицательный ответ и «выхватив из моих рук намыленную мочалку, Паустовский принялся яростно тереть мою спину и, задыхаясь в пару, хрипло кричал, что прекрасное не может не быть помощником в жизни. А раз Фет прекрасен…». Впоследствии Константин Георгиевич часто вспоминал время, проведенное на Рижском взморье. «Как мне не хватает Дубултов, разговоров с вами, снежного моря, лукавых глаз Гранина», – писал он Миндлину.
В непринужденной творческой атмосфере находилось время и для шуток. Однажды Даниил Гранин решил разыграть Константина Георгиевича, отпечатав на машинке письмо с якобы приглашением «дорогого писателя К. Г. Паустовского» на праздничный вечер местного молочного завода к Международному женскому дню 8 Марта. Об этой смелой затее знали и соседи по столу – Эммануил Миндлин и Юрий Казаков. И что же? Розыгрыш обернулся настоящим праздником – когда Паустовский пришел в заводской клуб, женщины его встретили так, словно действительно ждали. Константин Георгиевич провел прекрасный вечер. На розыгрыши он не обижался.
А Юрий Казаков, похоже, вспоминал и те самые мартовские дни: «Я не бывал в Дубултах летом и осенью, но весной там прекрасно! Почему-то много солнца, легкий морской воздух, заколоченные дачи, дома отдыха закрыты, кругом безлюдно, да и в Доме творчества обычно человек пятнадцать народу. Ранней весной там хорошо работается»
.
После смерти Леонида Тубельского в 1961 году его вдова продолжала приезжать в Дубулты – путевки помогал доставать Сергей Михалков. А когда Дзидра Эдуардовна познакомилась с директором Литфонда Латвийского союза писателей Эльвирой Затис, проблем с посещением Дома творчества в самые загруженные месяцы лета вообще не стало. В хороших отношениях она была и с директором Михаилом Бауманом. Как-то раз, летом 1965 года он попросил ее об одолжении – Союз писателей пригласил отдохнуть в Дубулты самого Генриха Бёлля – классика западногерманской литературы. Ехать за ним надо было утром, на вокзал в Ригу (где по сию пору стоит высокая башня с часами). Для встречи такого высокого гостя полагалась черная «Волга». Но машина сломалась, и Бауман попросил Тубельскую съездить за писателем на своей машине, купленной еще при жизни мужа на его гонорары.
Бёлль приехал с женой Аннемари и двумя сыновьями, Винсентом и Рене. Их поселили даже не в Белом доме, а на ближайшей к Дому творчества правительственной даче.
«Там были и душ, и ванна, и туалет, и целый дом в их распоряжении, – уточняет Дзидра Тубельская. – Но там не кормили. Я сказала, что зайду за ними, чтобы сопроводить на обед. В столовой вся семья с удовольствием уплетала нехитрые блюда, которыми потчевали писателей. После обеда я пешком проводила их обратно, сказав, что теперь они сами смогут найти дорогу в столовую Дома творчества. Это опять озадачило Бёлля. Он все продолжал ко мне приглядываться. Уже потом, когда мы ближе познакомились, он сознался, что встреча на вокзале и мой отличный английский подразумевали, по его понятиям, что я приставлена к ним от КГБ. Тогда почему же я перестала их опекать в первый же день? Вся семья дружелюбно ко мне относилась и время от времени приглашала на прогулку по пляжу, что вызывало некоторое недоумение со стороны обитателей Дома творчества: Бёлль не спешил ни с кем входить в контакт, да и мешало незнание языка».
Это был далеко не первый визит Генриха Бёлля в СССР – здесь его много издавали, благодаря чему он стал одним из самых известных среди советских читателей западноевропейских авторов. Бёлля в СССР знали в лицо, издавали его почти два десятка лет кряду, с 1952 года. И «Дом без хозяина», и «Глазами клоуна», и «Чем кончилась одна командировка», и многие другие его произведения, общим тиражом два миллиона экземпляров. Из советских писателей немецкий классик особо ценил творчество Солженицына, Гроссмана, Трифонова.
А по-настоящему Генрих Бёлль подружился с Львом Копелевым и его женой Раисой Орловой, называвшими немецкого писателя на русский манер Генрихом Викторовичем. И Копелев, и Бёлль воевали. Только по разные стороны фронта. В дневнике Раисы Орловой от 26 июля 1965 года сохранился их разговор: «Говорим о Паустовском. Когда Паустовский ехал во Францию через Кёльн, он, проезжая через незнакомый город, ощутил родство, подумав: “Здесь живет Генрих Бёлль”»
. Бёлль и Паустовский встречались в 1962 году.
Как отдыхалось Бёллю в Дубулты? Ведь поселили его на отдельной вилле, кормили, правда, в общей столовой. А ведь на дворе стоял август 1965 года – самый пик сезона. Мы не знаем, что он сказал на прощанье директору – наверняка выразил благодарность за интереснейший отдых, но Копелеву признался: не очень! Так и записал Лев Зиновьевич в дневнике от 16 августа 1965 года: «Ждем Бёллей на аэродроме в Ленинграде. Они все загорелые… Ему в Дубултах не понравилось»
. Кто знает, быть может, плохо кормили. Или дело в разных критериях комфорта западногерманского и советского писателя? В тот приезд Бёлль все мучился вопросом: «Какая организация более властная – Союз писателей или Союз художников?..» Объективного ответа иноземный гость таки не дождался.
О «властности» (или, точнее сказать, о всевластии) творческих союзов в СССР Бёллю, надо полагать, много рассказывал Солженицын. Время у них было. Когда Александра Исаевича лишили родины, выдворив его 13 февраля 1974 года «за пределы Советского Союза», как сообщил всему миру ТАСС, звонок жене он совершил именно из дома Бёлля в Кёльне ночью 14 февраля. Об этом вспоминала в интервью супруга писателя
. Так «Генрих Викторович» приютил Александра Исаевича
.
А чем, кстати, закончилась охота на писателей? В том-то и дело, что она перешла в новую, более агрессивную фазу. 3 февраля 1974 года драматург Александр Гладков отметил в дневнике:
«Юра Трифонов “вернулся”. На него была настоящая охота, организованная Чаковским, чтобы заставить его высказаться о Солженицыне. Но он улизнул. Звонки, звонки. Не беру трубку. “Г. А.” [Голос Америки] сообщает о заявлении Солженицына, что в прошлую ночь ему звонили из органов и прямо угрожали»
. Сам Александр Гладков был с органами знаком не понаслышке, после войны его незаконно арестовали (по доносу), отправив в ГУЛАГ. Наиболее известна его пьеса «Давным-давно», экранизированная Эльдаром Рязановым в 1962 году под названием «Гусарская баллада».
С начала 1974 года в советских средствах массовой информации началась всесоюзная кампания по травле Александра Солженицына, целью которой было даже не открыть советским людям глаза на автора «Архипелага ГУЛаг» (благодаря «рекламе» Агитпропа писателя и так знали как облупленного), а повязать общей ответственностью как можно больше людей. Так делал когда-то Сталин, пуская по кругу протокол заседания политбюро со списками приговоренных к расстрелу. И все расписывались, руководствуясь естественным инстинктом самосохранения. Не подпишешь – можешь сам угодить в следующий расстрельный список.
Никого не забыли – с «гневом и возмущением» Солженицына осуждали доярки и сталевары, ткачихи и горняки, академики и режиссеры, артисты и художники. Но где же они взяли «Архипелаг ГУЛаг», после прочтения которого их сердца «переполнились»? В магазине, что ли, купили? «Я Солженицына не читал, но осуждаю…» – формула очень удобная.
«Литературная газета», ведомая Героем Социалистического Труда Александром Чаковским, выступила громко и «с душой», отметившись запоминающимися серийными публикациями «Отпор литературному власовцу» и «Конец литературного власовца». Под этими заголовками публиковались отклики «писательской общественности», из которых можно было бы составить отдельный сборник, читать который никому не посоветую, – столько в нем злобы и ненависти. Здесь и Олесь Гончар («Кощунство»), и Анатолий Ананьев («Растленная душонка»), и Виль Липатов («Мы отвечаем презрением»), и Ануарбек Алимжанов («Народ проклянёт»), и Петрусь Бровка («Лишь бы очернить») и многие другие советские писатели. Кого-то должность обязывала, а иные и сами спешили отметиться, то ли в страхе, то ли в ожидании поблажек. И потому Юрий Трифонов и подобные ему смелые литераторы на фоне этого шабаша выглядят особенно хорошо и достойно.
Нетрудно догадаться, кто именно имелся в виду под «литературным власовцем» – лауреат Нобелевской премии Александр Солженицын. В чем только его не обвиняли, – даже в «продаже Родины», в связи с чем вспомнилась фраза одного из героев фильма Эльдара Рязанова «Гараж»: «Попрошу факт продажи Родины зафиксировать в протоколе!» Картина 1979 года отчасти напоминает и погромные собрания Союза писателей – там ведь тоже исключали… Можно по-разному относиться к Солженицыну, некоторые до сих пор не могут принять ни личности писателя, ни его творчества. Нельзя не подивиться другому обстоятельству – огромная страна, занимающая одну шестую части суши, имеющая одну из самых больших армий в мире, вооруженная атомными бомбами, объявила войну одному-единственному человеку будто Наполеону с его армией «двунадесять языков», Чингисхану с его ордой или враждебно настроенному блоку НАТО. А человек этот – всего лишь писатель, фронтовик, жертва политических репрессий, имеющий свое мнение, пусть и не совпадающее с официальным.
У некоторых советских людей с хорошей памятью, прочитавших эту газету с соответствующими публикациями, могло сложиться впечатление, что началась вторая серия 37-го года. Судите сами: 26 января 1937 года та же «Литературная газета» вышла с передовой статьей «Нет пощады изменникам!», требующей расстрела участников «параллельного троцкистского центра». Меня в этом газетном номере особенно поразило то, что рядом с передовицей на первой же полосе напечатана статья «Неизвестные материалы о Пушкине». Иными словами, столетие гибели Александра Сергеевича Пушкина и процесс над врагами народа подаются как равнозначные информационные поводы, приучая читателей к обыденности происходящего. А еще к какой-то особой извращенной логике: вот убитый Пушкин, а вот убийцы…
Открываем газету 1937 года, читаем дальше: Николай Тихонов («Ослепленные злобой»), Константин Федин («Агенты международной контрреволюции»), Юрий Олеша («Фашисты перед судом народа»), Всеволод Вишневский («К стенке!»), Исаак Бабель («Ложь, предательство, смердяковщина»), Лев Славин («Выродки»), Андрей Платонов («Преодоление злодейства»), Евгений Долматовский («Мастера смерти») и т. п. Масса имен. Почти литературная энциклопедия, но не вся…
Весьма образно и по-женски затейливо озаглавила свою статью воинственная Мариэтта Шагинян – «Чудовищные ублюдки». Кстати, ее фамилии в том письме в «Правде» от 1973 года нет: то ли сама отказалась, то ли не предложили, но мужскую компанию подписантов все же следовало разбавить хотя бы одной женщиной-писателем. А вот поэт Николай Тихонов и в 1937 году, и в 1973-м не подкачал, везде отметился. Сравнивая номера «Литературной газеты» столь разных лет, нельзя не прийти к выводу, что определенная преемственность все же чувствуется. Соблюдение общей стилистики налицо.
Подписчиков «Литературной газеты» было немало, ибо, как выразился журналист Александр Борин, «газету называли тогда Всесоюзным бюро жалоб»
. Это было характерно для многих советских газет, превратившихся, по сути, в единственную действенную инстанцию, на которую простые граждане возлагали последнюю надежду. Вряд ли читатели французской газеты «Монд» или английской «Дейли мейл» писали в редакции письма о плохой работе химчисток и отключении горячей воды. Но в советском «обществе ремонта» это было нормальным – жаловаться в газету, которая вообще-то не имеет отношения к бытовому обслуживанию населения. Александр Борин – один из тех, кто работал в те годы в «Литературной газете», создав ей определенное реноме. Его имя стоит в ряду таких замечательных журналистов, как Юрий Щекочихин, Аркадий Ваксберг, Ольга Чайковская, Анатолий Рубинов, Евгений Богат и многих других. Заняв важную социально-бытовую нишу, советские журналисты помогали бороться со взяточниками и бюрократами, нерадивыми продавцами и спекулянтами, таксистами-невезухами и официантами-несунами, а также расхитителями социалистической собственности. Более того, иногда газетные публикации даже открывали двери тюрем, где томились невинно осужденные граждане. Своя преданная и многотысячная аудитория сформировалась и вокруг газет «Комсомольская правда» и «Известия», куда поступало не меньше жалоб от населения. Вообще в советское время было принято подписываться на одну и ту же газету много-много лет. Что-то в этом есть трогательное.
«Мы, конечно, знали, – вспоминает Денис Драгунский, – что “Литературная газета” – это трибуна интеллигенции, газета смелая, как тогда почему-то говорили – левая, и очень любили ее читать. С нетерпением ждали среды, когда она выходила»
. А Юрий Нагибин 27 февраля 1973 года отметил в дневнике: «Вернулся после семнадцатидневного отсутствия и будто не уезжал… На столе – несколько писем, пересланных “Литературкой” – злобных и грязных. Всё, что идет от этого органа печати, пакостно»
.
Словно отвечая Юрию Марковичу, через много лет Сергей Иванович Чупринин напишет: «Смешно было бы мне снимать сейчас вину и с самого себя, и со своих коллег. <…> Люди, не способные жить по лжи, в “Лит. газете”, как и вообще в печати советских лет, не задерживались. Увы, но это так. Среди нас, вне всякого сомнения, были трусы, были дураки, были раздолбаи, но подлецов при мне все-таки, кажется, не было. Что, разумеется, никого из нас не освобождает от ответственности за грязь, которой более чем с избытком хватало на литературных полосах старой “Литературной газеты”»
.
А что читатели? Они-то как на все это реагировали? Начитавшись всей этой «оголтелой» пропаганды (словечко той эпохи – «агрессоры оголтелые»: в пьесе Михаила Рощина «Старый Новый год» Петр Себейкин обзывает так свою жену и тещу с тестем), советские люди, по привычке, брались за перо. Сохранился очень интересный документ – «Записка редколлегии “Литературной газеты” в ЦК КПСС об откликах читателей на публикации статей о А. Солженицыне» от 4 февраля 1974 года:
«Совершенно секретно. ЦК КПСС.
Направляем для информации “Бюллетень” отдела писем “Литературной газеты” в связи с публикациями о А. И. Солженицыне. Всего на 31 января в редакцию поступило 335 писем. 155 из них приводятся в “Бюллетене”.
Первый заместитель Главного редактора “Литературной газеты”
В. Сырокомский».
Записка извещает:
«Всего на 31 января 1974 г. в редакцию поступило 335 писем читателей об А. И. Солженицыне. В подавляющем большинстве – это отклики на опубликованные в газете статьи: “Кому выгодна антисоветская шумиха” (“ЛГ” № 3 от 16 января 1974 г.), на подборки писательских выступлений – “Отпор литературному власовцу” (“ЛГ” № 4 от 23 января 1974 г. и “ЛГ” № 5 от 30 января 1974 г.). Часть писем является откликами на выступления А. Б. Чаковского по телевидению и С. В. Михалкова по радио. Всю эту почту можно разделить на три группы:
1. Письма, гневно осуждающие Солженицына, – 165.
2. Письма, авторы которых выступают в защиту Солженицына, – 104.
3. Письма, авторы которых задают различные вопросы, – 66.
Письма правке не подвергались, сделаны лишь незначительные сокращения.
В “Бюллетене” приведено 155 писем, полученных до 25 января 1974 года»
.
Документ в ЦК КПСС читали, о чем свидетельствует следующая отметка: «Тов. Демичев П. Н. ознакомился. 14.02.74 г.».
Цифры интересные: лишь 49 процентов читателей, приславших письма, «гневно осуждают» Солженицына, остальные – либо «за», либо «воздержались». Занятная социология. А ведь как промывали мозги людям с утра до вечера – и все равно промыли неэффективно, лишь наполовину. Вот это и странно. Ибо у нас ведь только начни «гневно осуждать» кого-либо в средствах массовой информации – и сразу посыпятся как зерно из драного мешка «письма трудящихся». Их вроде не просили, отмашку не давали, а они знай себе пишут. И остановить уже невозможно. Горьким опытом научены. Представим себя на месте товарища Демичева и ознакомимся с наиболее характерными посланиями читателей, уж очень точно передают они советскую повседневность:
«Тов. Чаковский!
Прослушал Ваше выступление сегодня, 15-го января, между двумя периодами хоккея, с осуждением Александра Солженицына. Ей-богу, смешно было слушать такого взрослого дядю со Звездой Героя на груди, произносящего какой-то детский лепет. Дали Вам Звезду Героя в обмен на Вашу совесть, если она у Вас была до этого, – так я понял Вас.
Льете Вы на человека грязь без зазрения совести. Примитивно и старо! Таким образом у нас были оклеветаны и осуждены сотни тысяч людей. Вы не постеснялись упомянуть 20 миллионов погибших. Не смейте их трогать! Они погибли за то, чтобы такие, как Чаковский, Жуков (Юрий Жуков, политобозреватель Центрального телевидения. – А. В.) и прочие марионетки не морочили нам головы. У меня погиб отец и другие родственники, но при чем здесь Солженицын? Видите ли, он вредит разрядке международной напряженности. Говорите не общие банальные фразы (от них давно уже тошнит), а конкретно говорите, чем, как, когда Солженицын навредил политике разрядки, чем он вредит народу? Дайте нам почитать его книги, а мы и без Вашей помощи способны разобраться, что такое хорошо, а что такое плохо. А то Вы жевали (было такое впечатление, что кто-то сзади дергает за веревочки, как в кукольном театре управляют куклами), но не зачитали даже ни одной цитаты из его книг.
Хорошо Вы сказали про это самое “колесо истории”. Бедное колесо! Кто за него только не хватался! Но чаще всего грязными неопрятными лапами.
Русскому народу к грязи, к репрессиям не привыкать, и его этим уже не удивишь. Но вот Вы там что-то промямлили о какой-то демократии. О какой демократии? Неужели она у нас появилась? Вот если бы Вы сели у экрана рядом с Солженицыным и попробовали убедить его, в чем он не прав, в чем он ошибается, а он имел бы возможность отвечать на Ваши обвинения – вот это было бы демократично. А если человеку рот заткнуть кляпом и говорить, что он негодяй, он власовец, – это Ваша “демократия”.
Солженицыну следовало бы подать заявление в суд о привлечении Вас к уголовной ответственности за оскорбление. Но с нашей демократией скорее Солженицын попадет на скамью подсудимых, к этому все клонится, для этого и раздувается кампания клеветы, лжи и грязи.
Колесо истории действительно катится, и когда-нибудь оно раскатает всю эту грязь и тех, кто из этой грязи пытается лепить фигуры. В Ваших руках все средства массовой информации социалистических стран, и поэтому заинтересованным лицам ничего не составляет облить грязью любого человека.
Видно, не скоро прекратятся страдания на нашей несчастнейшей Руси!
Нет сомнения, что Солженицына Вы сломаете, сгноите. Для этого у Вас есть все. Но поддержку Вы найдете только у дилетантов и невежд, подобных тем, которым Ю. Жуков по телевидению показывает на карте, где находится Вьетнам. Я много лучше Вас знаю народные массы; многие, очень многие ни одному Вашему слову не поверили.
Как Вы и Вам подобные позорите нашу Россию!
Да, чуть-чуть было мы начали посвободнее дышать после 1956 года, но кое-кому это не понравилось. Старое начинается сызнова. Сахаров, Солженицын… Кто же будет следующим? Очевидно, те, кто виновны в гибели и страданиях сотен тысяч людей, сильны и сейчас. И сильны, и нужны. Еще бы, у них такой опыт! А Солженицын взял да и опубликовал их фамилии в книге “Архипелаг ГУЛаг”. А вы говорите: Чили. В наших лагерях погибло несравнимо больше наших людей, чем в Чили. И прежде чем осуждать чьих-то палачей, надо наказать по заслугам своих, ныне здравствующих и процветающих.
Мой адрес к Вашим услугам.
Слесарь завода СМИ Н. Ненашев».
А вот письмо прямо противоположного содержания:
«Уважаемый Александр Борисович!
Трудно справиться с чувством гнева и возмущения, слушая и читая о подлом предательстве Солженицына! Как смеет этот Иуда, этот моральный урод и власовец по призванию в течение ряда лет, живя на нашей земле, систематически предавать нашу Родину и оплевывать все самое дорогое, самое светлое, все то, что мы высоко чтим и любим! Доколе мы будем терпеть в нашей семье, в нашем доме врага и изменника? Благодаря нашей гуманности этот выродок чувствует себя безнаказанным, а вокруг него реакционерами и буржуазными пропагандистами создается ореол героя и великомученика!
Не пора ли выбросить Солженицына с нашей советской земли или лишить его возможности клеветать на нашу Родину, на наш великий народ, на нашу партию!
Я уверен, что это мое письмо не единственное, что весь советский народ негодует и ждет решительных мер к предателю и непримиримому врагу нашего народа, нашего государства.
Заслуженный деятель искусств РСФСР А. Струнин».
Кончилось все тем, что через 20 лет Александр Солженицын триумфально вернулся в Россию. После смерти писателя в 2008 году ему были открыты памятники, переименованы в его честь улицы, появились и музеи. А в день столетия писателя 11 декабря 2018 года в Москве был открыт памятник на одноименной улице. На открытии монумента выступил глава Российского государства, назвавший Александра Солженицына «истинным, настоящим патриотом России» и отметивший его «исключительную принципиальность», призвав популяризировать творчество писателя и приобщать молодежь к чтению его книг
