скачать книгу бесплатно
И возможно, она была единственным человеком из всей группы, кто понял величину той трагедии, что разворачивалась на противоположном берегу реки, и, наверное, также была единственным человеком, кто осознал, что произошедшая катастрофа – не более чем прелюдия того, что их ожидает в будущем, потому что для нее все эти крики, выстрелы и взрывы представлялись чем-то вроде того момента, когда настраиваются инструменты, чтобы потом приступить к исполнению самой увертюры.
Черное африканское небо окрасилось в красный цвет, отражая отблески пламени, пожиравшей десятки домашних очагов, где рождались поколение за поколением мужчины и женщины, где они любили друг друга и где умирали, и прозрачный воздух сельвы, до того наполненный густым ароматом сырой земли, теперь вонял сожженным человеческим мясом и еще каким-то кислым запахом, струящимся у самой поверхности, который исходил от дыма, поднимавшегося над складом, где хранились сотни пластиковых емкостей, использовавшихся женщинами, чтобы складывать кофейные зерна, когда подходила пора сбора урожая.
А под утро сильнейший ливень наполнил лес таинственными шорохами, и первые лучи солнца проникли сквозь мокрую листву, с которой на землю соскальзывали капли, словно бы сам дождь присоединились к плачу детей, осознавших, что с того момента, как первый мертвец появился на реке, они потеряли все, что до этого имели.
Прошел час, и сеньорита Маргарет жестом подозвала Менелика, кто был самым старшим из детей.
– Сходи, посмотри, что там произошло, – попросила она. – Но близко не подходи.
– И я с ним!
Отважная женщина пристально посмотрела своими ясными глазами на веснушчатую физиономию Бруно Гриси и утвердительно кивнула головой.
– Хорошо!.. – ответила она. – Но будьте осторожны, очень осторожны.
Два друга пробирались через заросли так тихо, как проделывали это, когда забирались в лес в поисках павианов, а потому им понадобилось полчаса, чтобы добраться до берега реки, откуда можно было видеть простой деревянный мост и лестницу, плавно спускавшуюся по склону, над которым еще вчера возвышалась сотня аккуратных хижин из кирпича, крытых соломой.
Мост исчез, а вместо просторных хижин возвышались лишь почерневшие стены, растрескавшиеся от бушевавшего вокруг пламени, с грязными, черными подтеками, оставшимися после дождя, когда потоки воды вперемежку с пеплом падали с горящих крыш, от которых теперь не осталось и следа.
На месте гигантского дома, возведенного сто лет назад гордым генуэзцем, виднелись дымящиеся развалины, и большая железная кровать по какой-то непонятной причине выкатилась прямо в сад.
А вокруг валялись трупы.
Десятки, даже сотни трупов зверски изуродованных или превратившихся в обугленные, вонючие куски человеческого мяса, и то безо всяких сомнений показывало, что авторы всей этой дикой бойни явно хотели продемонстрировать, что на континенте, где все делается халтурно и небрежно, еще остались те, кто может сделать свою работу добросовестно.
Ничто не шевелилось, за исключением крыльев грифов, и нигде не было видно ни одного из тех, кто совершил это зло, должно быть с наступлением нового дня они сами испугались размаха своего варварства.
Какое-то время, показавшееся им бесконечностью – и нет ничего более бесконечного, чем наблюдать за концом света и концом их семей – Менелик Калеб и Бруно Грисси стояли, как вкопанные, держась за руки, чтобы хоть как-то подбодрить друг друга, смотрели широко открытыми от ужаса глазами на весь этот кошмарный спектакль, и хоть они и принадлежали к разным расам, и отличались цветом кожи, и верования у них были разные, но одинаковое чувство ярости и тревоги овладело их сердцами.
И так продолжали они стоять, не шевелясь, хотя и не могли сдержать легкий спазм, сотрясавший их тела, и только когда убедились, что на противоположной стороне не осталось ни одного живого существа, набрались смелости дойти до воды и прейти реку вброд.
Спустя два часа они без сил, молча рухнули под сейбой, и Бруно лишь обнял свою сестру Карлу и с силой сжал руку Марио, а Менелик Калеб смотрел неподвижно куда-то вдаль, словно еще надеялся разглядеть среди деревьев кого-то из своей родни.
– Они всех убили? – наконец спросила сеньорита Абиба голосом тихим, едва различимым.
– Всех.
Никто уже не плакал больше, чем тогда, ночью.
Никто не спрашивал про ужасные подробности, чтобы не усилить терзавшую их боль.
Никто не просил разрешения пойти посмотреть, во что превратились их любимые близкие и место, где они были счастливы, возможно еще и потому, что сеньорита Маргарет почувствовала – будет лучше если в их памяти останутся воспоминания о родителях, когда те были полны жизни, и о деревне, когда она процветала, чем о куче дымящихся руин и о зверски изуродованных трупах.
– Что будем теперь делать?
Бруно Грисси взглянул на сеньориту Абиба, пролепетавшую, заикаясь, этот вопрос, потом посмотрел на Менелика, словно просил его подтвердить то, что скажет.
– Бежать, – произнес он наконец. – Если нас найдут здесь, тот тоже убьют.
– Но вы всего лишь горстка детей!
– Они отрезали голову моему брату, – ответил Менелик хриплым голосом. – А ему было-то всего три года.
Все хорошо знали сорванца Сахима, толстощекого мальчугана, у которого все время текло из носа, и кто целый день тем только и был занят, что со смехом и восторгом гонялся за курами и пытался помочиться на них, а те улепетывали от него со всех ног, и то, что нашлись такие люди, способные отрезать голову этому совершенно безобидному существу, заставило их понять, что и в самом деле будет лучше уйти отсюда как можно быстрее, если, конечно, они не хотят окончить свои дни таким же образом.
– И куда же мы пойдем?
– Далеко…
Вот это «далеко», по сути, было единственным подходящим ответом на тот вопрос, хотя никто из присутствовавших не имел ни малейшего представления, что это такое и что могло значить, поскольку весь их мир заканчивался горами, окружавшими деревню, а то, что располагалось за горами, представлялось им совершенно неизвестной вселенной, куда они никогда не хотели и не пытались проникнуть.
Хищные звери, злые духи, племена, с которыми они враждовали чуть ли не с начала времен, солдаты, партизаны, свирепые бандиты и даже работорговцы кишели там, где заканчивались границы их мира, и даже от одной лишь мысли, что придется погрузиться в это болото из опасностей, у них перехватывало дыхание.
Сеньорита Маргарет, державшая на коленях очаровательную «Царицу Билкис», которая наконец-то заснула, сдавшись под напором эмоций и усталости, обвела взглядом удрученные лица тех, кто, как ей показалось, возложил на нее все свои надежды, и наконец произнесла, в безуспешной попытке выглядеть решительной и помочь им обрести хотя бы крохотную искорку надежды:
– Пойдем к морю, а там нас подберут. Сядем на пароход, и нас отвезут туда, где нет войн, и где будут заботиться о вас.
Точно также она могла бы сказать «Пойдем на Луну», потому что для бедных детей, рожденных в крохотной деревушке, затерянной в самом сердце эфиопского массива, море было таким же далеким и непостижимым понятием во времени и в пространстве, как и сами планеты.
Но если сеньорита Маргарет утверждала, что им нужно идти к морю, то туда они и должны идти, поскольку во всей деревне только старшая учительница и видела это море, хотя тогда ей исполнилось всего лишь восемь лет.
– А где оно располагается, это море? – поинтересовался Менелик Калеб, кто показал себя самым практичным из всей группы.
– В конце реки. Насколько я знаю, все реки впадают в море, – она попыталась улыбнуться, как получится, чтобы ободрить остальных. – Но сейчас самое главное – это найти еду.
– Они все унесли, – заметил Бруно Грисси. – Но мы можем пойти поискать коз старика Амеда в ущелье. Какая-нибудь могла и уцелеть.
– Идите, но будьте осторожны… И Ахим пойдет с вами.
Самый беспокойный из всех, Ахим Биклия, кто первым увидел труп, плывущий по реке, за прошедший день превратился в совершенно другого человека. Вот уже более четырех часов он сидел неподвижно, не сводя глаз с какой-то точки на вершине столетнего дуба, словно именно там находились ответы на многие его вопросы, которые он не решался произнести вслух.
Сидел он молча и казалось, что даже не слышал о чем говорили вокруг него, а в тот момент, когда Менелик легонько тряхнул его за плечо, будто хотел разбудить, он взглянул на него словно на чужого, а на не на того, с кем на пару совершил сотни шалостей за последние годы, от чего даже всегда сдержанная сеньорита Маргарет приходила в ярость.
– Почему? – спросил он неожиданно, будто Менелик, кто был старше его всего лишь на несколько месяцев, знал ответы, которые столетний дуб не смог дать ему.
– Не знаю, – ответил его друг. – Но если пойдешь с нами, то возможно и узнаем. Не можешь же ты сидеть здесь все время.
Они проскользнули по лесу до берега реки, долго выжидали, высматривая, не вернулись ли солдаты, и пока оставались там, Бруно Грисси обратил внимание на дюжину пирог, стоявших у берега, метрах в ста от них вниз по течению.
– Они не сожгли их, – заметил он.
– А зачем им это делать, если они думали, что никого не оставили в живых?
– Нет, просто если лодки остались там, то они не пошли вниз по течению, – уточнил веснушчатый. – Так в каком же направлении они ушли тогда?
В ответ Менелик лишь неопределенно пожал плечами, показывая тем самым, что не имеет ни малейшего представления, а спустя несколько минут они опять пересекли реку, обойдя деревню стороной, и направились прямиком к ближайшей расщелине, заросшей тростником, где старый Амед держал своих коз.
Там они и были, а с ними и старик Амед, чудесным образом оставшийся в живых, увидев их, он принялся плакать и обнимать, словно это была спасительная доска в штормящем море.
– Маленькие мои! Маленькие мои! – всхлипывал он, хотя всегда был несносным ворчуном, постоянно пребывавшем в дурном настроении, и швырял в ребят камнями, когда те слишком близко подходили к его животным. – Мои несчастные малыши!
Когда, наконец, он успокоился, а ребятам удалось отойти от него на несколько метров, потому что от старика ужасно воняло козлятиной, он ответил на все вопросы, какие были заданы ему, хотя ответы его были сбивчивыми и несвязанными, и мальчишкам потребовалось чуть ли не полчаса, чтобы сложить все в более или менее ясную картину.
Судя по всему, пастух возвращался к себе, после того как раздал молоко, как он это имел обыкновение делать каждое утро, когда заметил с полсотни солдат, которые окружили деревню, как и любой пастух, был он человеком недоверчивым и острожным, а потому предпочел спрятаться в кустах, и уже оттуда наблюдал за происходящим.
Несмотря на отделявшее его расстояние, он видел как солдаты пришли в ярость, обнаружив изуродованные тела своих товарищей, и, не обращая внимания на все заверения старого Ши Мансура, что они не виноваты, который клялся, что это река принесла их с собой, начали стрелять направо и налево, не оставив в живых никого, кроме молодых женщин, которых потом насиловали всю ночь.
– А утром убили почти их всех, – закончил он свой рассказ. – Думаю, что только троих увели с собой.
– И куда они ушли?
– Не знаю. С наступлением темноты я уполз в одну из пещер в расщелине, там и остался.
Когда же сообщили ему, что спаслась группа детей и две их учительницы, и что они собрались идти к морю, тот глубоко задумался, но потом, легко качнув головой, дал понять, что не пойдет с ними.
– Стар я уже, чтобы увидеть море, – сказал он. – Возьмите с собой коз, но сам я останусь. Здесь я прожил свою жизнь и здесь хочу умереть… – он горько улыбнулся и добавил, жестом показав на деревню. – И еще мне нужно стольких похоронить.
– И ты будешь здесь один? – удивился Ахим Биклия.
Старик подумал немного и, протянув руку в сторону одной из коз с большим коричневым выменем, что все время держалась около него, сказал:
– Оставь мне эту. Ей нравится быть рядом со мной, и молоко ее мне понадобится. Я же теперь ем только сыр.
И они оставили его там, а когда уходили, он задумчиво смотрел им вслед и чесал голову старой козе. Возвращались они, гоня перед собой стадо непоседливых животных, но в этот раз им не пришлось углубляться в чащу, потому что все перебрались в здание школы.
Сеньорита Маргарет не разрешала никому из младших уходить далеко, понимая, что вид изрубленных тел оставит глубокий след в их душах на всю жизнь, а потому, к тому моменту, когда вернулись ребята, заперла всех в самом большом из классов.
Всегда проворная сеньорита Абиба убила одного козленка, которого тут же освежевали, зажарили и съели, запивая козьим молоком из больших кружек, и вся эта еда, усталость и напряжение последних дней обрушились на самых маленьких, словно каменная плита, и сеньорита Маргарет решила, что будет лучше остаться на ночь тут же, в школе, чтобы утром отправиться в путь.
Когда все заснули, обе женщины вышли на крыльцо и сели на ступени, смотрели на появляющиеся на ночном небосводе звезды, миллионы звезд.
Смотрели и молчали, долго, очень долго, словно никак не могли примириться с мыслью насколько резко и неожиданно изменился ход их жизней, и наконец, не опуская глаз, сеньорита Абиба робко спросила:
– Как думаешь, мы доберемся?
Судя по всему, ее подруга давно уже ожидала этого вопроса, а может быть, все это время она сама себе задавала его, но, не отводя взгляда от звезд, ответила уверенно:
– Дело не в том, что я думаю, а в том, что мы должны сделать. Когда нам доверили этих детей, то сделали это не только для того, чтобы мы научили их читать и писать, а чтобы мы заботились и оберегали их.
– Но море так далеко отсюда! Как мы доберемся до туда? И кто-нибудь поручится, что когда дойдем, то хуже не будет?
– А что нам остается делать? – последовал ответ. – Здесь остаться? Вернутся солдаты, и если не они, то их враги, а для нас это одно и то же.
– А если ни те и ни другие не придут?
– Так и еще хуже! – обыденным голосом заметила сеньорита Маргарет. – Как думаешь, сколько времени потребуется горцам узнать, что здесь всех взрослых убили? Неделя? Может месяц? Слух быстро разлетится, и они придут за добычей, придут разграбить то немногое, оставшееся, и увести детей, – она помолчала и добавила с горечью. – И да простит меня Господь, но я предпочитаю видеть их мертвыми, чем рабами, потому что мой отец всегда говорил: африканцы еще более расисты, какими и белые-то никогда не были.
Молодая и в определенной степени привлекательная сеньорита Абиба не знала что и как на это ответить, поскольку в глубине души была уверена – ее подруга, обучившая ее всему, что сама знала и умела, в очередной раз была права. Без мужчин, которые могли бы защитить их, на детей смотрели бы как на военные трофеи: мальчишек направили бы на самые тяжелые работы в поле, а девочки, рано или поздно, превратились бы в товар исключительно для удовлетворения сексуальных потребностей.
Зная достаточно про примитивные племена, живущие в горах и время от времени спускавшиеся в долину воровать скот, у нее не возникло и тени сомнения по поводу того, как те поведут себя, когда до них дойдут новости, что в долине не осталось воинов, способных держать оружие.
– Похоже, что это наследие колониальной эпохи, – пробормотала она не очень уверенно.
– Нет, детка, нет, – возразила ей сеньорита Маргарет. – Ненависть меду племенами существовала задолго до того, как первый европеец ступил на землю континента, но сейчас не время для рассуждений, – она с нежностью провела ладонью по маленьким черным, как смоль, косичкам, свисавшим до самых глаз подобно густому занавесу. – А теперь иди спать. Впереди нас ждут очень тяжелые дни.
– А ты не пойдешь?
– Да, сейчас пойду… – сказала она. – Только посижу ту еще немного, мне нужно обдумать кое-что.
Когда девушка ушла внутрь школы, сеньорита Маргарет опять подняла глаза к небу, как имела привычку делать каждую ночь, сколько помнила себя, потому что знала по опыту, что несколько минут, проведенных наедине с Создателем, компенсировали ей все тяготы и трудности, какие день принес с собой.
Сеньорита Маргарет происходила из семьи, почти полностью посвятившей себя служению Богу, хотя по какой-то непостижимой причине ее Бог был не тем, который отец сеньориты Маргарет, преподобный Алекс Мортимер, учил почитать, но был он гораздо меньше и более близок к ней, и полностью заполнял все ее существо.
Этот маленький и именно ее «Бог» никогда не просил найти каких-нибудь последователей, может потому, что ему было достаточно той спокойной, простой и нежной веры, которую она исповедовала, а со своей стороны сеньорита Маргарет всегда придерживалась мнения, что свой собственный, пусть и небольшой бог, был предпочтительней, чем тот, что пользовался более широким признанием и был более могущественным, но кому приходилось распределять свое внимание среди миллионов и миллионов приверженцев.
И не вела она себя так, словно хотела попросить у Бога многое – сеньорита Маргарет никогда не испытывала необходимость просить что-то – хотя бы потому, что была уверена – любовь к Богу нечто настолько личное, как любовь к мужчине, и ей совсем не хотелось делить своего мужчину, в том случае если появился бы у нее, с кем-нибудь, и также ей была неприятна мысль делить своего бога с кем-то еще.
До сегодняшнего дня их взаимоотношения были дружественными и неторопливыми, их беседы были пропитаны ароматами сельвы и наполнены переливистым пением птиц, от чего темные африканские ночи становились спокойными, а потому сейчас, после того дня, наполненного ужасами, сеньорита Маргарет не могла избавиться от чувства растерянности, словно только что обнаружила, что кто-то, кому она слепо доверяла, хладнокровно предал ее.
То «душевное равновесие» – непоколебимая основа ее отношений с собой, с остальным человечеством и даже с природой, неожиданно распалась на мелкие кусочки, и теперь все ее существо, потеряв привычную гармонию, отчаянно билось за то, чтобы обрести спокойствие и, как следствие этого, окончательно запуталось и смутило ее до самых потаенных уголков души.
И вот сидела она там, на ступенях школы, как делал это каждую ночь, но на крыльце своей старенькой хижины, и спрашивала у своего Бога: какие у него были причины, чтобы сделать то, что было сделано, и ответа не получила.
– Кого ты собираешься подвергнуть испытанию? – язвительно спрашивала она. – Ни искренность моей веры, ни тем более веры тех миллионов, кто обожают тебя больше, чем я, не смогут компенсировать все те страдания. И целой вечности, что я проведу в аду, не хватит, чтобы расплатится за мучения этих детей… – и в тоне ее голоса звучало горькое порицание, без намека на надежду. – Зачем тогда все это?
Насилие, жестокость и месть – чувства далекие от понимания для такой бесконечно доброй женщины, как сеньорита Маргарет, которая даже тогда, когда до нее долетал смрад смерти и ворчание гиен, спорящих вокруг трупов на противоположном берегу реки, с великим трудом верила в то, что подобное варварство имело место, и все, что она теперь просила у своего маленького Бога – это проснуться и не видеть более всего этого кошмара, и чтобы мир вернулся к своему простому и мирному состоянию, каким он был три ночи назад.
Но неожиданно усталость обрушилась на нее, словно сокол на добычу, и как бы глубоко не был надломлен дух, но наступает такой момент, когда телесные силы преобладают, и она уронила голову и провалилась в сон, до того момента, когда короткий, но сильный тропический ливень не обрушился и не промочил ее до последней нитки.
Светало.
Она открыла глаза и сразу не смогла понять где находится, а когда, наконец, сообразила, встревожилась, увидев как крошечная фигурка удаляется по направлению к берегу, а дождь лил с такой силой, словно стена из воды.
Она сорвалась с места и побежала следом, догнала почти у самой воды, а когда схватила за руку и повернула к себе, увидела огромные глаза Надим Мансур, кто, как показалось, даже обиделась из-за того, что ей помешали.
– Оставьте меня! – попросила она, отдергивая руку.
– Куда ты идешь?
– Домой.
– Ты не можешь идти туда, – заметила ей сеньорита Маргарет, голосом ровным и нежным.
– Почему?
– Дома нет, его разрушили.
Малышка, которая едва лишь пару недель назад отпраздновала в веселой компании, там же в школе, свой восьмой день рождения, размышляла над сказанным лишь мгновение и сразу же ответила совершенно уверенно:
