скачать книгу бесплатно
– Так, ничего… – я подошла к остолбеневшему Сутяге и застегнула все его шестнадцать молний на кожаной куртке. – Просто вспомнила, где я слышала эту фамилию. Мазарина Рита. Да! Нет, ничего интересного, просто эта фамилия… Так звали медсестру, которая приезжала на «Скорой». Я видела ее фамилию в протоколах.
– Иди сюда, – схватив по-деловому за рукав, Тихоня, ничего не объясняя, повел меня в конец ангара.
Старый потрепанный «мерс».
– Ну и что? – я ничего не понимаю.
Порывшись в бардачке, Тихоня достает фотографию.
– Она?
Почти минуту я смотрю в лицо молоденькой девушки с косичками. Если ее остричь и выкрасить в блондинку, получится медсестра Мазарина, честно изложившая следователю Лотарову, как именно был отравлен дежурный врач.
– Мне пора домой, – заявляю я категорично и быстро сматываюсь, несмотря на умоляющие стенания Офелии.
В метро совершенно невозможно думать.
На улице пошел дождь.
Сегодня – пятница.
Я дала себе неделю.
Через неделю Рита Мазарина должна прийти на ужин к нам домой.
Она пришла уже в воскресенье вечером.
Дело было так. Войдя в квартиру, я быстренько заперлась в ванной и, отмокая в пене, разработала какой-никакой план. Размокла окончательно, потом высохла, выпила чай, кофе, сок, бокал вина, опять – кофе, сок… Корейца не было. К девяти вечера чувство утекающего бесполезно времени стало невыносимым, я пошла в кабинет корейца, перелистала календарь, обнаружила, что последняя страничка вырвана, заретушировала простым карандашом следующую, выписала проступившие цифры – одна получилась невнятной, имя «Адели» и – быстрым росчерком под именем – 19 00. Там еще, вероятно, был и адрес, но возиться с ним не хотелось, да и к чему мне знать, где именно кореец проводит время с женщиной по имени Адели, пока я дрожу на пропахших хлоркой простынях изолятора!
Минут через двадцать злобное раздражение уступило место хандре, и мне пришлось раз двадцать повторить самой себе, что я – самая умная и сообразительная, прежде чем хандра сдалась.
Непонятная цифра может быть тройкой, восьмеркой, девяткой…
С тройкой никто не брал трубку, с восьмеркой это оказался телефон бани (женское отделение), я была предупреждена, что «уже уходют последние мытые», а с девяткой я попала в кафе.
Вот это новость! Кореец, оказывается, водит некоторых женщин в кафе. А может быть, он это делает специально, чтобы насмерть потом поразить их желудок и воображение собственной изысканной кухней?.. Умирающим голосом я попросила бармена поискать в зале корейца по имени Гадамер и сообщить ему о несчастье в семье. Трубка стукнула, я услышала – отдаленно – музыку и зычный голос, вызывающий «корейца Гадамера».
– Никто не признается корейцем, – ответила трубка. – А что за несчастье такое?
– Его падчерицу выпустили из тюрьмы.
Ладно, начнем сначала. Менять цифры от единицы до десяти, или… Такое исследование методом тыка показалось мне страшно унылым, я расслабилась, подумала, что эта закорючка, проступившая под зарисовкой своей более светлой выпуклостью, может быть пятеркой, у которой хвостик написан был легким росчерком, недостаточным по силе, чтобы продавиться на следующую страницу, набрала номер телефона с пятеркой, услышала старческий уверенный голос, который с отчаянием одиночества сообщил, что Адели пошла в театр.
Я посмотрела на часы.
К полуночи, когда кореец вошел в квартиру, его ждал накрытый стол, свеча на этом столе и примерная девочка с учебником по философии рядом с пустой тарелкой на салфетке.
– Что ты читаешь? – он совсем не удивился или удивился, но не подал виду.
– О бессознательном, – честно ответила я. – Я хочу понять, почему вдруг за одну секунду могу представить и понять очень много всего, а иногда за целый день не в состоянии решить задачу по химии.
– Поняла? – кореец пытался стащить шарф, для чего оттянул в сторону его конец, и стал задыхаться.
Он был пьян. Вот это неприятность, черт бы его побрал. С пьяным говорить не о чем, а время уходит!
– Я поняла, что бессознательное проявляется в импульсивных действиях, а сознательное всегда имеет цель. Правильно? – нужно выяснить степень его вменяемости.
– Детка, не захламляй мозги, – кое-как справившись с длинным шарфом, посоветовал кореец. – А уж если ты занялась этим, то для начала научись систематизировать знания. Сис-те-ма-ти-зи-ро-вать! – продекламировал он по слогам, а на последнем – стукнул по столу кулаком. – Что это у тебя тут? – открыв крышку сотейника, он некоторое время удивленно таращился на курицу. – Бессознательное, оно, понимаешь, оно бывает разное. Вот, к примеру, ты вытираешь свою грязную попку после того, как покакала. Ты это делаешь автоматически, то есть неосознанно, потому что это действие формировалось у тебя в мозгу под контролем сознания, оно формировалось, формировалось…
Я встаю, подхожу к усевшемуся за стол корейцу и пытаюсь снять с него длинное пальто.
– Да! – вдруг дергается он и грозит мне пальцем. – А когда оно окончательно сформировалось, твое сознание как бы перестало заниматься этим действием…
– Каким действием? – я с силой тяну на себя рукав.
– Вытиранием грязной попки, ты что, не слушаешь? Это действие стало автоматическим, сознание больше не работает над его функцией. У маленьких детей, к примеру, нет ранее осознанных действий, им ко всему приходится привыкать впервые, а с возрастом человек сталкивается с настоящей проблемой – неосознанный мир!.. – Тут кореец встал и развел руки в стороны, чтобы показать необъятность этого самого мира, и мне удалось стащить второй рукав. Пальто упало на пол. – Неосознанный мир, твои неизвестно откуда появившиеся страхи и никогда ранее не проявляющиеся желания насильственно вторгаются в тебя! Что это валяется на курице? Желто-синюшного цвета…
– Это маринованные сливы. Я запекла курицу с маринованными сливами и базиликом.
– Фу!.. – отвернул лицо кореец.
– Ничего не «фу»! Очень даже вкусно. Зачем ты напился?
– Бессознательно, – осклабился мой отчим, вероятно, сочтя такой ответ очень остроумным. – Поступок считается сознательным, когда он является выражением замысла или определенной цели. А у меня не было этого самого замысла, ну абсолютно!
– Ладно, не огорчайся. Вот послушай, тут написано. – Я прочла, водя пальцем по странице: – «Абсолютной меры сознательности нет!..»
– Она меня еще учить будет! – возмутился кореец, взял бокал и посмотрел сквозь него на свечу. Потом на меня. Его странно преобразившийся сквозь стекло глаз проплыл чудовищной продолговатой рыбкой.
– Ты напился в театре, – укоризненно заметила я.
– Нет, – не удивился кореец. – После. Я был на балете какого-то француза, и ты только представь! Оказывается, Германн в «Пиковой даме» умер от любви к старухе! У него разорвалось сердце от неестественной животной страсти, а совсем не от тройки-семерки-туз! Детка, извини, мне надо в ванную… Нет, не ходи за мной, я буду блевать, как это ужасно все-таки, как это глупо…
Когда он вышел из ванной, в халате и с мокрыми волосами, взгляд его стал более осмысленным.
– Ты напился от отвращения?
– Мне вчера приснилось, что ты умерла.
– Не дождешься.
Напольные часы пробили один раз. Мы посмотрели на циферблат, потом – друг на друга.
– У тебя остался один свободный крюк, да? Восьмой? Чувствуешь приближение конца? Ты ведешь в театр женщину, а она тебе не нравится, потому что тебе нравлюсь я, и ты пьешь потом в какой-то дешевой забегаловке, чтобы опуститься до блевотины, ты, который так ценит хорошие вина!
– Какой крюк? – искреннее удивление в опухших глазах. – Что ты несешь?
– Ты меня не получишь!
– Иди спать.
– Я тебя уничтожу!
– Выпей успокоительное. Запрись на ключ. Подвинь к двери комод! – Отчим подошел, взялся за подлокотники кресла, на котором я сидела, приблизил лицо к моему и закончил шепотом, дохнув запахом зубной пасты: – Я проберусь по стене летучей мышью! Я повелитель ночи! – Потом вздохнул и закончил устало: – Лиса, иди спать.
Утром я получила чашку кофе в постель и виноватый взгляд в придачу.
– Сегодня суббота, – сказал отчим, – если тебя не ищут, давай гулять и веселиться.
– Ищут?
– Если ты не сбежала, а отпущена официально.
– Помнишь медсестру, которая тебя перевязывала?
– Да. Нет… Помню, что была медсестра, помню, что она меня волокла в машину, а какая она – не помню.
– Она молодая и почти блондинка. Давай найдем ее и поблагодарим.
– За что?
– Она хорошо написала обо мне в объяснительной следователю, честно. И про то, что я предупредила доктора, и про соседку. Напиши она чуть-чуть по-другому, меня бы не выпустили.
– Ладно, – кивает, подумав, кореец, – а как?
Я беру с тумбочки листок бумаги.
– Вот, вчера узнала на «Скорой». Ее зовут Мазарина Рита. Она сегодня дежурит. Купим конфеты и розы, встретим после работы.
– Давай все-таки позвоним и договоримся.
«…не говоря ни слова, схватил ее за пояс, поднял и, посадив на лошадь, увез к себе в замок.
– Я хочу, чтобы ты была моей женой. Ты больше не выйдешь из моего замка…»
В половине пятого, хрустя целлофаном, укрывающим безобразные высокомерные розы, мы сидим на скамейке в сквере, и я начинаю сомневаться в правильности того, что затеваю. По аллее идут женщины, я устала угадывать, она это или не она, кореец откровенно зевает и посматривает на часы, и, конечно, мы совсем не обратили внимания на подъехавшую с мигалкой «Скорую». Кореец увидел ее первым и ткнул меня в бок локтем. Рита Мазарина бежала к нам от машины, сквозь полы ее пальто белел халат, она оказалась небольшого роста, с узкими, изящными ладошками, почти без косметики на возбужденно-радостном лице, с глазами, заблудившимися на лице корейца с таким восхищением, что он удивленно покосился на меня. Я подмигнула.
– Вам… уже… лучше?.. – выдохнула Рита.
Теперь я толкнула корейца, и розы торжественно закрыли ее заалевшее лицо, и я подумала, что для сестры братьев Мазарини она слишком хороша собой, но тут заметила стрелку на ее чулке – от носка туфли вверх – и раздосадованно предложила пойти куда-нибудь посидеть.
– Ой, нет, – испугалась медсестра, – я не одета, я после дежурства!..
– Тогда поехали к нам пить чай с конфетами, – я потрясла коробкой и подумала, что все происходит слишком быстро и становится скучно.
– А давайте я вас приглашу в наше кафе. Здесь недалеко, кофе варят отличный, и обстановка без претензий.
Что это такое – без претензий, мы с отчимом поняли только на месте. Из сидящих в зале за столиками посетителей больше половины были в белых халатах, пальто вешали на вешалки у каждого стола, чтобы подошла официантка, громко кричали «Тоня!», но кофе в большом кофейнике оказался ничего себе, и я открыла коробку с конфетами.
Прислушиваясь к разговорам рядом, я наблюдала за корейцем и с удивлением отметила его растерянность. Он, бедный, так привык ухаживать, убеждать, завоевывать, доказывать свою неотразимость и уникальность, что просто опешил перед искренним восторгом уже заранее на все готовой Риты Мазариной. Тогда я подумала, что счастливые соседи семьи Мазарини никогда не узнают, что это такое – симфонический джаз в два часа ночи.
И ошиблась. Рита Мазарина с братьями не жила, но в тот субботний вечер, когда кореец галантно открыл перед ней дверцу своей машины, она попросила подвезти ее как раз к братьям. Мы, конечно, не знали, что два часа спустя она, красная и злая, хлопнула дверью подъезда на Кутузовском и уехала к себе в общежитие медиков на автобусе. Через два дня мой отчим подъехал по этому адресу ночью, в два сорок, со сводным оркестром похоронного и свадебного джаза. Музыканты, как обычно, разместились во дворе, грянули по темным окнам мощнейшей какофонией, дождались, пока большинство из этих окон зажглось, перешли на лирическое подвывание саксофона, а в квартире братьев Мазарини как раз в это время шли сложные переговоры с употреблением ненормативной лексики и огнестрельного оружия, и выступление оркестра под окнами несколько разрядило накалившуюся обстановку, потому что закончилось стрельбой из окон по разбегающимся в панике музыкантам.
– Почему ты повез туда оркестр? – удивилась я, заклеивая корейцу разбитый лоб, а коленки он обработал сам.
– Я узнал по адресу, она там прописана, за шоколадку в ДЭЗе я узнал, куда выходят окна ее квартиры, я никогда не делаю что-то просто так!
– А если бы тебя подстрелили? – мечтательно предположила я.
– Я сразу упал на землю, – кореец промокал ваткой разбитые колени. – Господи, мне сорок шесть лет, что я делаю?!
В ту ночь я подробнейшим образом рассмотрела все его тело.
Так, на всякий случай, чтобы решить раз и навсегда, нужно мне это тело или нет. Хотя… если быть абсолютно честной, чтение учебника в ожидании корейца тоже оказало на мой поступок большое влияние. Я как раз перед приходом отчима дочитывала главу о Фрейде, и меня удивил его взгляд на культуру. Меня вообще-то удивляют все его взгляды на все абсолютно. Отчим обожает Фрейда, а по-моему, тот совершенный псих. Но тем не менее Фрейд считал, что культура человечества была создана за счет удовлетворения влечений или их неудовлетворения. При этом он подробно объяснил, к чему может привести неудовлетворение именно сексуальных влечений. В этом случае объект (то есть я, к примеру) может направить всю скопившуюся от неудовлетворенного сексуального влечения энергию на уничтожение субъекта (то есть отчима, к примеру) либо на подавление собственной личности, что может привести к тяжелым физическим последствиям и для субъекта, и для объекта. И мне нужно было срочно понять, не присутствует ли в моем желании уничтожить корейца хоть малейшая доля скрытого сексуального влечения?!
Он спал. Лежал голый на большой супружеской кровати, на спине, расставив ноги, раскинув руки, и я, мысленно поместив его тело в окружность, отметила идеальную пропорциональность ухоженного мужского тела, как на известном рисунке Леонардо. У корейца нет волос на груди, нет под мышками и даже в паху. Наклонившись, я постаралась в слабом свете ночника разглядеть, выбриты они или отсутствуют генетически. Разглядывание спокойного спящего члена заняло много времени. Я смотрела на него сверху и сбоку и со стороны расставленных ног. Однажды я видела член корейца в возбужденном состоянии – он играл голый с голой тетушкой Леони в прятки, забыв обо мне, сидящей на унитазе с книжкой. Резко открылась дверь туалета – не сработала защелка в поворачивающейся ручке, или я забыла ее повернуть, кореец еле удержался, чтобы не ткнуться в мое лицо низом живота с покачивающимся символом мужской мощи, отшатнулся, и дверь закрылась.
Я помню потом сосредоточенное лицо тети Леонидии, закручивающей шурупы огромного шпингалета. Она, ничуть не смущаясь, поинтересовалась, не слишком ли я испугалась, и предложила посмотреть иллюстрации к «Лисистрате». Чтобы совместить все детали, ей пришлось обрисовать карандашом на двери туалета и сам шпингалет, и крепление для высовывающегося стержня, все это делалось тщательно, с ужасно серьезным видом, за это время я рассмотрела в альбоме Бердслея множество мужских членов размером больше своего хозяина, и крошечных, как недоразвитый дождевой червяк, но все равно шпингалет потом закрывался с трудом.
Вывод: никакого сексуального удовольствия разглядывание голого корейца мне не доставило. И вообще, у него бородавка на левой щиколотке, какая гадость!..
Первый раз Рита осталась ночевать у нас через десять дней после свидания в сквере.
Я встала ночью, хотя обычно со мной такого не происходит. Не зажигая света, прошла на кухню, открыла холодильник и задумчиво осмотрела его содержимое. Есть не хотелось, пить не хотелось, было грустно и тревожно. Стараясь двигаться бесшумно, прошла босиком по паркету в гостиную, чтобы затаиться там в кресле под слабым ночником и полистать альбом Дали, такой огромный, что в кровать его не затащишь, и заметила, что кресло занято. Испугавшись, бросилась к двери, зажгла свет.
– Выключи! – скривился кореец, дождался темноты и пожаловался: – Девственница. Ты только подумай, женщине двадцать шесть лет, разве я мог себе представить? Быть девственницей в двадцать шесть лет! И, естественно, все вытекающие отсюда шаблоны поведения – только на спине и только с выключенным светом! За что мне такое наказание?
– А где она?..
– В спальне. Плачет от боли или смеется от счастья, я не понял. Я уже забыл, как это бывает, отчего обычно в этих случаях девушки обливаются слезами.
На такую удачу я и надеяться не могла. Непорочная сестра братьев Мазарини, потерявшая свою девственность не в браке!..
– Теперь ты, конечно, на ней женишься? – осторожно поинтересовалась я, подбираясь к нему поближе и зажигая ночник.
– Мне все равно, как она захочет, – зевнул самонадеянный отчим.
– А ты что-нибудь знаешь о ее семье?
– Конечно, Лиса, я знаю почти все о ее семье, – назидательно произнес кореец. – Неужели ты думаешь, что я затащу женщину в постель, не поинтересовавшись ее финансовым положением?! У нее два брата, занимаются официально бизнесом, родители умерли, особняк в Челябинске на ее имя, два процента акций известного металлургического предприятия, квартира в центре Москвы, купленная братьями, которой она не пользуется, и диплом врача через полтора года.
– Так ты женишься или нет?
– Не приставай, Лиса. Конечно, я женюсь, если эта восторженная страдалица согласится подписать брачный договор и счастливо скончается к твоему совершеннолетию. Шутка, – мрачно добавил он, заметив мой горящий взгляд.
– А что тебе больше всего в ней нравится? – я села на ковер рядом с креслом.
– У нее умелые и ласковые руки, отличные лапки лекаря.
