Платон: агатофилософия. Монография

скачать книгу бесплатно


И эти потенции, как полагает автор данной книги, совсем не обязательно, в духе Платона, редуцировать к учению о переселении душ. Например, св. Марк Подвижник пишет: «Как благодать прежде благодати даровано от Бога людям ведение истины, которое причастников своих прежде всего научает веровать в Даровавшего оное»

. Иными словами, есть у людей особый божий дар «ведения истины», который перекликается с анамнезисом Платона, но, по преимуществу, означает религиозность, религиозное чувство, благодать. Сила его такова, что, согласно Достоевскому, с ним бесполезно сражаться всякого рода «атеизмам».

Непереводимый греческий термин софросина имеет скорее общеэллинское значение, которое в целом аналогично представлено и у Платона. Софросина – это цельное, благое разумение, разумная сдержанность и рассудительность. А. Ф. Лосев полагал, что особенно близок к греческому оригиналу термин «умственное целомудрие». Целомудрие, в понимании Платона («Кратил»), – это сохранение разумения в здравии. «Разумение» же по своей сути означает помышление умом о движущемся сущем. То есть это здоровый рефлексирующий разум, который, конечно, присущ главным образом философам.

Платоники дают развернутое и многозначное определение софросины. Смысл его в том, что обладающий софросиной человек воздержан, душевно уравновешен и гармоничен в деле руководства и подчинения; не отклоняется от своего природного и логически связного начала, «с осторожностью избирает что нужно» (Определения 411 e – 412 a)

.

В диалоге «Хармид» Платон особенно подробно исследует явление «рассудительности» (софросину) и вначале определяет ее как «умение все делать, соблюдая порядок и не спеша, – в пути, и в рассуждениях, и во всем остальном также» (Хармид 159 b)

. Далее оказывается, что софросина – это самопознание и умение «заниматься своим» (Хармид 161 b). Софросина предстает единственной наукой, которая обращена к другим наукам («наука наук») и к самой себе. Это наука о добре и зле, и только она одна приводит человека к истине житейской, к истине жизни – «к благополучию и счастью» (Хармид 174 bc). Близкое понятие часто использовали святые отцы. Например, св. Марк Подвижник писал о важнейшей добродетели – руководимости «смиренномудрием»

, однако с акцентом на самоограничении и самоуничижении.

Самопознание, или «познай самого себя» как необходимый элемент софросины означает у Платона буквально «будь рассудителен!» (Хармид 164 е). А значит, человек должен озаботиться о себе и выявить: «что именно он знает и что – нет, и точно так же он будет способен разглядеть других – что именно каждый из них знает и думает (если только он что-то знает)… что каждый знает по его собственному мнению, на самом же деле не знает» (Хармид 167 а)

. Он поймет свои свойства, свое хорошее и плохое, и как к этому относиться.

Такой человек, если он возможен, живет наиболее сознательно и успешно, поскольку ему «ведомо кроме будущего и минувшее и настоящее, и ничто для него не тайна» (Хармид 174 а)

. То есть, как заметил А. Ф. Лосев, софросина объединяет все необходимые для истинных суждений акты сознания. Поэтому также софросина – такое «самопознание, которое является познанием божественного в нас»

(выделено нами. – В.К.).

Св. Евагрий монах, несомненный платоник, об этом высказывался в аналогичном духе: «Хочешь ли познать Бога? Познай прежде самого себя»

. А св. Марк Подвижник подчеркивал синергию самопознания и Богопознания: «…А не знающий себя, как может познать Бога? Если он не мог познать своего безумия, в котором пребывает, то как возможет познать премудрость Божию, от которой он далек и которой чужд?»

Молодой Платон не сомневается, что «божество являет себя более блистательным и чистым, чем лучшая часть нашей души» (Алкивиад І 133 с). Поэтому нужно вглядываться в божество, вглядываться в ту часть души, которая «подобна божеству, и тот, кто всматривается в нее и познает все божественное – бога и разум – таким образом лучше всего познает самого себя» (Алкивиад І 133 с)

. В зеркале божества мы определяем свои «качества в соответствии с добродетелью души: именно таким образом мы видим и познаем самих себя» (Алкивиад І 133 с). То есть самопознание – это познание в себе своих светлых качеств и познание Бога (как в себе, так и во внешней видимой и невидимой реальности).

Не следует, однако, забывать, что у Сократа, главного героя «Алкивиада І», было абсолютно уникальное внутреннее божество – даймоний с «вещим голосом», который якобы очень помогал философу и его друзьям. Этого премудрого демона, как будет показано, нельзя признавать только благим и нельзя отождествлять с Богом. Однако, в оправдание Платона, заметим, что вряд ли он «бога, божественное» сводил исключительно к даймонам и гениям каждого человека. Можно даже подозревать, что он эзотерически пришел к монотеизму (в одном письме он, например, написал, что только в несерьезных письмах пишут «боги», а не «Бог»).

У обычного человека подобного даймония не бывает. В то же время святые отцы, тоже не имевшие никаких говорящих даймониев, вели тяжелую брань с различными демонами – блуда, уныния, печали, тщеславия и так далее.

Таким образом, познание самого себя, согласно ранним диалогам Платона, – это познание лучшего и высшегов своей душе (разумности, добра, любви, творчества и так далее). А не худшего и низшего, которое может главенствовать у темных и безбожных людей. И поэтому эти люди не знают себя и не могут познать себя. Также можно предположить, что одними из истин, получаемых человеком, согласно Платону, являются истины Откровения, то есть явления Бога в душе человека или в чувственном мире. Правда, философ не делал никаких различий в источнике этих откровений – он советовал внимать всем богам и даймонам, которые изначально «благи». То есть с точки зрения христианства философ пребывал в глубокой прелести.

Познание божественного в своей душе тем более важно, если вспомнить сказанное Сократом по поводу сущности (?????) человеческой мудрости: «А на самом деле, о мужи, мудрым-то оказывается бог, и… человеческая мудрость ст?ит немногого или вовсе ничего не ст?ит» (Апология Сократа 23 а)

. То есть если человек исключил подобную установку в своем познании и самопознании, то его мучительно полученная мудрость «ст?ит немногого или вовсе ничего не ст?ит». Иными словами, в понимании Платона, внерелигиозный человек (а тем более атеист) пребывает или в весьма частичной мудрости или в лжемудрости.

Вероятно, эти суждения Платона повлияли на мысль В. П. Фомина, который написал о необходимости очищения «эзотерического слоя платоновского наследия». «…Познание эзотерической реальности – путь самопознания через самоочищение»

. Если под самоочищением понимать вынесение за скобки низших, чувственных желаний, инстинктов, эмоций, страстей, страхов и т. п.; понимать покаяние и очищение от грехов, то это суждение близко к истине, как в существенной степени платонической, так и христианской. И тогда может приоткрываться эзотерическая реальность, в том числе сочинений Платона.

Очевидно также, что великий эллин по-своему и почти всегда обосновывал две основные заповеди будущего христианства – возлюби Господа Бога всей душой, всем сердцем и помышлением и возлюби ближнего своего, как самого себя.

В ранних диалогах Платона это предстает в форме метафизических истин души и жизни – уходить от безбожия и нечестивости, доверяться божественному и вглядываться в его сияющее совершенство; познавать самого себя и становиться лучше, следуя идеалам софросины, справедливости и блага. Мудрый человек Платона именно таков: он рассудителен, справедлив и обязательно благочестив. То есть он в силах понять благо и не-благо и как ему правильно относиться к богам и людям, а также их делам.

Он способен к приобретению и применению не только знания (????????), но и знания вечных вещей и причин существующего, то есть мудрости (?????). Можно сказать, что эпистеме – это прежде всего знание наук (врачебного искусства, военного искусства и других), а также знание универсальное (философское, мудрое знание), которое достаточно обособленно. Именно это эпистеме объясняет Платон, говоря о том, что знание – это знание генезиса вещи, ее становления, самопроявления, а также знание того, как наилучшим образом могло бы осуществиться и осуществится ее будущее. Особым умозрительным знанием философ полагает, в частности, искусство прорицания, которое обостряется перед смертью человека и может дать знание о том, что происходит и что может произойти (в том числе «по божественным предначертаниям», как предсказывал в народном собрании Сократ).

Платон полагал, что об одних и тех же вещах – одно и то же знание, и это касается и прошлого, и настоящего, и будущего. А поскольку «имя» вещи является не чем иным, как подражанием с помощью голоса сущности вещи, то кто познает имена, тот познает и сами вещи, то есть будет стоять подле (???) вещей, обладать достоверным знанием и быть причастным к науке. То есть логосвещи таков, что даже философско-филологическое осмысление имени вещи, внимание к ее голосовому звучанию – верный путь к истине вещи.

Платон в вопросах знания, науки, мудрости неизменно диалектичен: «…Имена обозначают сущность вещей так, как если бы все сущее шествовало, неслось и текло» (Кратил 436 е)

. Подобный путь человека, согласно мыслителю, – наилучший, поскольку он дает не только полезное знание и мудрое знание наилучшего, но и достойную, счастливую жизнь, как частную, так и общественную. Поэтому, конечно, прав Э. Целлер, который пишет о философии Платона следующее: «Der Sitz der Pers?nlichkeit und des Selbstbewusstseins k?nnte nat?rlich nur in der Vernunft liegen, die ja urspr?nglich ohne die andern Kr?fte ist, und auch nach der Verbindung mit ihnen der herrschende Theil bleibt»

(«Личность и самосознание естественно могли находиться только в разуме, который, как известно, первоначальнее других сил и остается также связанной с этими силами господствующей частью» ? перевод нем. В.К.).

О разуме и разумности молодой Платон говорит не так уж много. А в определениях платоников «разумность» мало чем отличается от «рассудительности» (софросины) – это знание добра и зла, а также состояние, позволяющее истинно рассуждать о поступках и делах. Некоторое отличие только в том, что она – «самодовлеющая творческая потенция, направленная к счастью человека» (Определения 411 d)

.

Сам Платон о разуме говорит тогда, когда определяет, напомним, «разумение» (как помышление умом о движущемся сущем), «понимание» (?????) (как «рассмотрение возникновения» (Кратил 411 d)) и «мышление» (??????).Мышление – это «улавливание нового… а новое (???)… в свою очередь означает вечное возникновение(выделено нами. – В.К.)» (Кратил 411 de)

. Платоники же подчеркивают в мышлении то его качество, что оно – «первоначало знания» (Определения 414 а).

Платон в своих ранних диалогах постоянно говорит о том, что любому человеку, и тем более мыслителю, необходим самый лучший наставник, мастер своего дела. Но самый лучший и мудрый наставник «мудрейшего из людей» (Сократа) не кто иной, как даймоний, «вещий голос», сопровождавший мыслителя с детских лет и чаще всего запрещавший ему или его близким что-либо говорить или делать. Например, он запрещал философу заниматься государственными делами (иначе, говорит Сократ, я бы погиб) и не запрещал смело самооправдываться на суде, закончившемся смертным приговором.

Сократ называл даймония каким-то «чудесным божественным знамением» (Апология Сократа 31 d), «богом», «божеством», «неким гением» и верил в его истинность настолько, что молчание голоса на суде (который обычно останавливал его даже «среди слова и тем более дела») оценивал как безусловно направленное ко благу. И даже как доказательство того, что смерть не есть зло.

Странно понимать такой колоссальный успех даймония (а это, как будет показано, мог быть и бес!) у столь мудрого и независимого человека, каким безусловно был Сократ. Однако христианское предание рассказывает о ряде подобных успехов темных сил у, казалось бы, близких к святости аскетов.

«Истинность» и мощь даймония подтверждены в ряде ранних диалогов, но особенно в «Феаге». Ученик Сократа Аристид достигал тем больших и многочисленных успехов, чем ближе он находился к рассуждавшему Сократу. Но особенно же – когда он тесно к нему прикасался. После ухода Аристида в плавание все быстро было им утрачено. И это указывает на несовпадение природы Аристида с мудрой природой Сократа.

Сократ говорит: «Великая сила этого божественного знамения распространяется и на тех людей, что постоянно со мной общаются» (Феаг 129 е). А «многим эта сила противится, и для таких от бесед со мной нет никакой пользы, ибо и я не в силах с ними общаться» (Феаг 129 е)

.

Полагать, что даймоний – душевное заболевание, безусловно, ошибка: «голос» настолько эффективно и чудесно проявлял себя в течение всей жизни Сократа, что скорее хочется думать о божественной или просто сверхъестественной помощи. У позднего Платона даймоний понимается как нечто неложное и мудрое, находящееся посредине между богом и смертным.

Вероятно, прав А. Ф. Лосев, когда называет даймония сверхличной и огромной силой мысли, которая находится «под действием более высоких и более общих идей» и «в последнем счете восходит к богам и судьбе»

. Действительно, во-первых, даймоний – явление крайне уникальное, во-вторых, врожденное (оно проявилось в детском возрасте Сократа, до его настоящего мышления), в-третьих, не очень вероятно, что это проявление особо сильного Ангела, явление которого случалось часто, в том числе и в разговоре, на полуслове, в начале какого-либо дела и т. д. Ангелы Библии, являвшиеся людям и разговаривавшие с ними, – чудо, явление редкое и исключительное, а их вмешательство на полуслове вряд ли возможно и когда-либо происходило.

С бесами же связывать даймония с точки зрения христианства возможно: есть вероятность сознательного приведения ими философа на суде к смертному приговору. Кроме того, в «Федре» есть странный момент: Сократ слышит своего «гения», который требует от него не уходить, не искупив проступок. Проступок же – высказывание только плохого о божественном существе Эроте. Понятно, что Эрот – это в том числе своевольный и блудливый бог, по сути, особый бес. И тогда выходит, что «вещий голос» Сократа не от Бога, а от некоего умнейшего беса, который, как показывает монашеский опыт, может какое-то время даже помогать человеку, чтобы сильнее и надежнее его обмануть.

Однако есть вероятность и иная, состоящая в том, что даймоний Сократа – это уникальная врожденная и сверхъестественная сила гениального интеллекта и души Сократа, проявлявшаяся в резком периодическом обострении его провидческо-интуитивных и интеллектуальных способностей, а также мощно влиявшая на многих его слушателей.

Сократ этой силой не управлял, полностью ей отдавался и относился к ней именно как к божеству. Он говорит Алкивиаду по поводу его исправления: это может произойти не по моему желанию, а «если захочет бог» (Алкивиад І 135 d). И не препятствует Феагу, который собирается умилостивить даймония Сократа мольбами, жертвоприношениями и другими средствами.

Молодой Платон говорит и об иных возможностях внерассудочного и внепознавательного получения истины. Это случается у влекомых богом прорицателей, провидцев, рапсодов, вдохновенных государственных мужей, но особенно это касается «легкокрылых, священных существ» – поэтов. Вдохновенные и одержимые от Муз, наделенные «божественной силой», они толкуют волю богов, передают голос божий и, «по божественному определению», достигают великого успеха. Ведь «поэзия по самой своей природе загадочна» (Алкивиад ІІ 147 b), полагал великий и противоречиво относившийся к поэтам Платон.

Таким образом, Платон связывает с получением истины и поэтическую, художественную мудрость, и прорицающую, провидческую мудрость, и «вдохновенную» государственную мудрость, и религиозную мудрость, и мудрость припоминания, и даймоническую мудрость, и мудрость софросины, немыслимую без самопознания.

Однако основной путь к истине, который может быть значим и на других важных путях, – это путь разумного мышления. Знать о предмете означает найти объективную (понятийно точную и логичную) предикацию для данного предмета. Без этого осмысленного знания невозможна ни деятельность человека (достижение уважения со стороны других, свободы, успеха), ни хорошая частная и общественная жизнь, ни необходимое самопознание и знание наилучшего, ни мудрость и счастье. Большинству это истинное знание недоступно (в силу неразумия этих людей, ошибок в наилучшем, доверия «из-за отсутствия ума… кажимости»), и поэтому им выгодно и не знать, и не думать, будто они знают (так как будут делать нечто скорее вредное).

Но и тем, кто продвигается путем познания, приходится непросто: их любовь к мудрости таит в себе «великий риск» (Феаг 121 с). Они могут, например, самообмануться. Они могут, как иронизирует Сократ, путать других, сами в главном не разбираясь. Их подстерегает людская зависть, клевета, недоброжелательство, злоба. Но без них, как говорит Сократ, – вы «всю остальную жизнь проведете во сне(выделено нами. – В.К.)» (Апология Сократа 31 а),

то есть во лжи. Они – по-настоящему умные, свободно мыслящие, скептические, направляющие к добру и счастью, исследующие «все, что над землею, и все, что под землею» (Апология Сократа 18 bc).

Они хотят запечатлеть вечно обновляющийся порыв несущихся вещей, понять его и знать. И пребывать в истине, а не во лжи. И лучшие из них могут сказать о себе словами мудрейшего из людей: «…Меня поставил сам бог, для того, думаю, чтобы мне жить, занимаясь философией, и испытывать самого себя и других» (Апология Сократа 28 е)

.

§ 1.4. Человек

И теперь, зная важнейшие ценности раннего Платона: благо и истину, убедившись в том, что он понимал под злом и ложью, можно изложить антропологические идеи ранней агатофилософии. Они глубинно связаны с символической мифологией Платона (согласно С. С. Аверинцеву), и особенно с мифом о биогенезе и антропосоциогенезе в диалоге «Протагор».

Боги, ваявшие живых существ «в глубине Земли из смеси земли и огня» (Протагор 320 d), распределили все имевшиеся способности по каждому роду, уравнивая всех, «чтобы не исчез ни один род» (Протагор 321 а). Смертные получили шерсть, копыта, подобающую пищу, свои пределы размножения.

Но когда боги (Прометей и Эпиметей) дошли до человека, способностей уже не осталось. «…Человек же наг и не обут, без ложа и без оружия» (Протагор 321 с), а ему скоро выходить из Земли. И тогда Прометей украл искусство бога-кузнеца Гефеста и мудрой богини Афины, а также огонь, и принес в дар человеку. То есть человек получил не животные, а божественные предметы и способности – огонь и умение его использовать в ремеслах, а также разумное мышление и мудрость. Так он оказался в родстве с богами и в причастности к божественному уделу, и «только он один… начал признавать богов» (Протагор 322 а).

Следует сразу заметить: Платон не говорит о естественной эволюции человека от высших животных, а напротив, подчеркивает совершенно особое происхождение с совершенно не животными характеристиками. И исключительность человека усиливается тем, что только человек родствен богам и уделу богов, и только человек с необходимостью созидает религию и поклоняется богам.

Человек стал говорить и давать всему названия. Изобрел жилище, одежду и многое другое. Но люди жили разрозненно, вне военного дела, вне общества и городов, и часто гибли от зверей. А когда собирались в города, то не могли жить сообща, обижали друг друга и снова расселялись. И тогда Зевс ввел среди них закон добродетели, то есть каждый человек должен был поступать в соответствии со «справедливостью, рассудительностью и благочестием» (Протагор 325 а), а также мудростью и мужеством. А «…кто не может быть причастным стыду и правде, убивать как язву общества» (Протагор 322 d)

или изгонять.

Итак, человек, в понимании раннего Платона, должен стать в нравственном, религиозном и разумном отношении светлым и гармоничным. А значит, «быть ниже самого себя» (Протагор 358 с) – это, прежде всего, обвал разумности, то есть незнание и непонимание лучшего для себя и для общества. А «быть выше самого себя» – значит подниматься от разумности до мудрости.

Цель человека, согласно Платону, – не вниз и не по горизонтали, а по вертикали, вверх. И важнейший элемент его (человека) мудрости – благочестивое отношение к богам, служение богам и исполнение их воли. Мудрейший Сократ именно так и живет – он ставит знамения и слова своего даймония выше всего. Это касается не только его вещего голоса, но и прорицания о нем Пифии, и правильных молитв (это молитвы «в молчаливом благочестии» (Алкивиад II 149 b)), и серьезнейшей заботы о личной справедливости, чтобы душа могла оправдаться в Аиде.

Даже несмотря на то, что, вероятно, как полагал Е. Н. Трубецкой, Платон и его современники воспринимали Бога (богов), Царствие Небесное – не как конкретные явления, а лишь умозрительно, философ обнаруживает много религиозной мудрости, едва ли не близкой к христианству.

Это и прозревание Бога в душе человека как того, что есть самое блистательное и чистое в ней, причем самопознание без этого прозревания будет недостаточным, даже неудачным. Это и смысл призвания человека (Сократ: «Меня поставил сам бог» (Апология Сократа 28 е)). Это и божественный дар, призвание поэтов, провидцев и других. Это и смысл заботы о своей душе (именно на нее смотрят боги); и смысл мудрости (мудр только Бог); и смысл человеческой свободы (не себя и свою волю ставить на первое место, а волю Божию, и всегда стремиться ее постичь).

Сократ в этом смысле – образцовый «слуга Божий»: словам Бога о себе (Пифия: «мудрейший из людей») и воле Божьей он полностью доверяет. Он говорит Феагу: «Если божеству будет угодно, ты добьешься весьма больших успехов, и быстро, если же нет, то – нет» (Феаг 130 е)

. В следовании воле Божией и в служении Богу Сократ видит самое большое благо как для себя, так и для города. Разумеется, религиозность Сократа – вещь не простая и очень противоречивая (уже в силу «благости» всех богов и его даймония).

Одна из главных проблем человека, раскрывающего свой высший потенциал, согласно Платону, – знать, как правильно обходиться с богами, что говорить и что делать, о чем просить и о чем не просить. Боги внемлют просьбам и бывают иногда расположены дать настойчиво молящемуся то, что для него окажется не полезным. Так, например, Эдип вымолил себе новое зло. Боги могут кому-то даровать, а кому-то отказать, а кому-то даровать даже прямо противоположное. Кроме того, у политеиста Платона поставлена особая проблема богоугодности и богопротивности – нечто просимое, например кара отцу, может быть угодно Зевсу, но не угодно Крону и Урану. Таким образом, молитва человека, желающего себе блага, – занятие непростое, весьма ответственное и тонкое