Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы

скачать книгу бесплатно

– Красавчики вы мои ненаглядные, голубочки мои, – пропела цыганка томным грудным голосом. – Не уходите. Задержитесь, милые. Дайте-ка я вам погадаю. Вижу-вижу, разлука близится. А доведется ли встретиться вновь?

Сбитые с толку внезапным вторжением молодые люди замерли в нерешительности. Цыганка взяла руку Алексея, открыла ладонь и продолжила:

– Предстоит тебе, милый, дорога дальняя, но не сейчас. Ждут тебя деньги большие, но не здесь. И встреча с милой ждет тебя, но очень нескоро.

Она повернулась к Лизе:

– Дай, пожалуйста, свою ручку, невеста.

Напуганная словами цыганки о разлуке ее с Алексеем, в надежде, что сейчас откроется нечто иное, она с готовностью раскрыла ладонь.

– Охоньки, милая моя! – сокрушенно покачала головой гадалка и, выронив руку девушки из своих рук, быстро засеменила к городу.

– Постойте! Да куда же вы! – закричала испуганно Елизавета.

– Не уходите! – подхватил Алексей, бросаясь в погоню. – Я вам хорошо заплачу, только скажите, что испугало вас?

По пустынной улице, наполненной ароматом яблок, свисающих с разлапистых ветвей над заборами и кучно белеющих в черноте ночи, бежали три человека: впереди пожилая женщина, следом за ней юноша и девушка. Дорога шла под уклон, бежать было легко, и это забавляло Травина. Он был уверен, что в конце концов настигнет цыганку и выпытает у нее дальнейшую судьбу Лизы.

Неизвестно, сколько бы продолжалась погоня, если бы им навстречу не выскочило с десяток цыган разного возраста. Шумная толпа окружила Алексея и Лизу, хватая их за одежды и по-своему лопоча. Они снова увидели гадалку. Тяжело дыша, опираясь на низкорослого широкоплечего мужчину, она шла к ним.

– Простите меня великодушно, – проговорила цыганка, делая паузы между словами. – Побоялась я сказать вам там в одиночестве. Думала, скажу – поколотите.

– Говорите, – решительно сказал Травин, доставая с кармана пятирублевую ассигнацию. – Вот, как и обещал. Говорите.

– Не надо денег, – отстранила она руку Алексея. – За такие известия не платят.

– Возьмите, – процедил он сквозь зубы.

– Ладно, милые мои. Сами просили. Я не хотела. Так знайте же, – она сделала глубокий вдох, словно вновь собралась исчезнуть в темноте и продолжила. – Девушку вашу постигнет горе, ее ждет трудная дорога, по которой она будет идти одна, хотя окружена будет роскошью невообразимой. И случится это очень скоро. И умрет она в одиночестве. Правда, – гадалка едва шевельнула губами, – есть надежда на вашу встречу. Но она ничтожна.

Давно стих шум табора. Алексей и Елизавета продолжали стоять посредине дороги, прижавшись друг к другу. В пыли лежала скомканная пятирублевая ассигнация. Свет от луны чертил узкую длинную дорожку по улице.

– Какие большие звезды, – тихо сказала Лиза.

– Какие яркие звезды, – добавил Алексей.

– Нас не будет, а они останутся, – продолжила она.

– И будут всегда там, где мы их сегодня видим, – вздохнул он.

– Ты знаешь, – Травин чуть отстранился от девушки, посмотрел ей в глаза. – Я стану художником, нарисую звездное небо. Это будет большая картина. Ее разместят в лучшем дворце столицы. На самом видном месте. Это будет наше с тобой небо. И ты, как-нибудь зайдя во дворец, увидишь картину и поймешь, что я где-то рядом, и найдешь меня.

– Правда? – всхлипнув спросила она.

– Клянусь, – перекрестился Алексей.

…Травин сидел возле открытого окна, вдыхая ароматы черемухи, протянувшей ветви до окон второго этажа. Кружилась голова от приторно-сладкого запаха, но он и не пытался закрыть окно. Пересиливая усталость, вспоминая последнюю встречу с Елизаветой, он снова и снова задавался вопросом: почему, приехав в город, не бросился на ее поиски? Почему не искал Лизу, когда случилось несчастье? Ведь вместе с получением страшной вести о гибели во время пожара семьи Богдановых он был уведомлен – девушки в тот роковой вечер дома не было.

Рядом на подоконнике лежал аттестат. Алексей открыл документ, пробежал по нему глазами:

«От Императорской Академии художеств уволенному из мещанского общества комнатному живописцу Алексею Травину в том, что он в вознаграждение за хорошее искусство в комнатной декоративной живописи, доказанное сделанным им без всякого постороннего пособия в присутствие г. ректора сей Академии Шебуева рисунок – по части вышеозначенной живописи и другие работам, им, Травиным, на усмотрение Академии предоставленным по силам Высочайше утвержденного…»

Травин прервался, снова пробежал сверху донизу лист и сосредоточился на последнем предложении. Ибо оно и имело главный смысл:

«…он, Травин, журналом Совета Императорской Академии художеств возведен в звание свободного (неклассного) художника с правом на основании Всемилостивейшей дарованной Академии привилегии пользоваться с его потомством вечною и совершенно свободною вольностью и вступить на службу, в какую сам явно свободный художник пожелает…»

Перечитав еще раз уже вслух последние строки документа, Травин, наконец, понял, для чего, находясь в бессознательном состоянии, доставал его. И будто вновь послышались шаги его, гулко звучавшие в тишине кабинета ректора Шебуева.

* * *

После беспокойного сна и раннего пробуждения Травин намеривался выспаться днем. Однако отдых пришлось отложить – за ним приехали из Академии художеств.

«Чего бы это могло значить?» – с тревогой думал Алексей, собираясь в дорогу.

Вторичный вызов после его вчерашнего скандального заявления мог означать что угодно: Травина вызвали на Совет Академии, чтобы наказать за неучтивое поведение с господами профессорами, Михайлов второй и Шебуев нажаловались вице-президенту Толстому и тот приглашает для беседы.

«А вдруг?..» – желанная мысль оборвалась.

Показались очертания Академии, и неуверенность опять взяла верх. Он, будучи совсем не суеверным, с опаской посмотрел в ту сторону, где вчера над кровлей дома висела туча, разразившаяся впоследствии грозой над городом и в кабинете ректора. Увидев на ее месте пухлое облачко, Алексей перекрестился.

– Смотрите, Василий Козьмич, пришел наш упрямец, пришел негодник, – по-актерски всплеснув руками, громко сказал Михайлов и, слегка поклонившись Травину, не меняя тона, продолжил: – Проходите, мил человек, не стесняйтесь.

– Прошу простить меня за вчерашнее поведение, – сказал простодушно Алексей, мельком бросая взгляды на Михайлова и Шебуева.

– Во-о-т, это начало разговора, – поднял вверх указательный палец Шебуев.

– Похвально, похвально, – поддержал его Михайлов. – И, – он сделал паузу, – я склонен считать, вы, наш молодой друг, изменили свое мнение относительно звезд на небе.

– Никак нет, не изменил, ваше превосходительство, – отрапортовал Травин. – Весь вечер и ночь думал и еще более в мысли своей укрепился.

– Мы вот тоже, как вы сказали, в мыслях своих укрепились, – с усмешкой сказал Михайлов.

– Тогда зачем звали? – простодушно спросил Алексей.

– Чтобы в деталях обсудить композицию плафона, – сказал с расстановкой Шебуев. – Кроме росписи купола надо подумать над украшениями вокруг его. Все это – одна композиция. И какая! – он возвысил голос. – Большая ротонда не только входит в анфиладу парадных помещений, которые определено выполнить в стиле классицизма. Она – парадный кабинет.

– Я думаю, лучше будет, если Травин на месте определится. Там он визуально оценит всю большую картину дворца. И… – Михайлов хитро улыбнулся, – возможно, скорректирует свое мнение о звездном небе, – сделав паузу, словно обдумывая, все ли он сказал, Андрей Алексеевич вдруг заявил: – Работать придется на высоте. Плафон в Большой ротонде решено выполнять не на холстах, а по штукатурке. Следует вопрос, который надо было задать в самом начале разговора: высоты не боитесь?

– С детских лет по колокольням лазил, вниз головой повисал, – прихвастнул Травин.

– Там вниз головой висеть не придется, головой будете думать, – глубокомысленно изрек Шебуев.

Во дворец Юсупова они поехали без Шебуева. Василий Козьмич на прощание полушутя-полусерьезно посоветовал Алексею меньше петушиться, а чаще присматриваться к работам мастеров декоративной живописи, учиться от таких мастеров, как Виги, Скотти, Медичи и Торичелли. Видно было, профессор остался доволен своим учеником.

От поездки в карете с Михайловым Травин ожидал всякого. Зная о тяжелом характере архитектора, он готовился выслушивать его занудные нравоучения. В лучшем случае думал, тот будет экзаменовать его. Первый же вопрос, как только они оказались в карете, ошарашил Алексея.

– Кто же эта красавица, ради которой вы были так настойчивы, отстаивая звездное небо? – спросил он тихим голосом, словно разговор затевался о каком-то таинственном деле.

– Лиза, – односложно ответил вдруг растерявшийся Травин.

– Это ничего не говорит, – все так же тихо сказал Андрей Алексеевич.

– Елизавета Ивановна Богданова, – глухим голосом ответил Алексей.

– Что это вы с такой печалью говорите о своей любимой девушке? – Михайлов недовольно заворочался на сидении.

– Я потерял ее, – начал было Травин, но оборвался, понимая, это не ответ, его объяснение выглядит глупо, по-мальчишески, и тут, неожиданно для себя, продолжил сбивчиво, горячо, то и дело посматривая на Михайлова, словно боясь, что он прервет: – Мы познакомились в Галиче. Она уехала в столицу и пропала. Точнее, у них в доме случился пожар. Да. Да. Пожар был и все погибли. Все, кроме нее. Она пропала. Я бы ее нашел. Но единственный человек, который знал адрес родителей, – ее бабушка. Она почти сразу умерла с горя.

– Интересные молодые люди нынче пошли, – вздохнул Михайлов. – Знают фамилию, имя и отчество любимого человека, подчеркиваю: любимого, и палец о палец не ударят, чтобы отыскать его. Им, видите ли, провожатый нужен. Без провожатого не туды и не сюды.

– Фамилия распространенная, – попытался было оправдаться Травин.

– Вы самому себе можете врать сколько угодно, только мне не врите. Фамилия как раз редкая для столицы, – Михайлов повысил голос, и Травин, глядя, как ходят под кожей щек желваки, испугался, а вдруг архитектор, профессор в гневе выкинет его из кареты – такой страшный вид был у Андрея Алексеевича.

Заметив пробежавший по лицу Травина испуг, Михайлов прервался, погладил молодого человека по плечу и спокойным уверенным голосом продолжил:

– Когда, говоришь, пожар был?

– В сентябре одна тысяча восемьсот восемнадцатого года, – настороженно промолвил Алексей.

– Восемнадцатого. В сентябре. А фамилия Богданов, – задумчиво произнес Андрей Алексеевич, нервно поглаживая подбородок. – Она Елизавета Ивановна. Значит, отец Иван. Иван Богданов получается. Пожар одна тысяча восемьсот восемнадцатого, сентябрь. Погоди. Погоди… Нет, – он в отчаянии махнул рукой. – То другой пожар был. Там никто не пострадал. А здесь вся семья.

– Вся семья, кроме Лизы, – утвердительно кивнул Травин.

– Пятнадцать лет минуло с тех пор, – все еще находясь в раздумье, тихо сказал Михайлов. – Но ты не отчаивайся. Теперь будем вместе работать, так с розыском я помогу. Есть у меня, к кому обратиться.