скачать книгу бесплатно
Он спустился в кубрик, сел на свое место. Еленка поставила перед ним миску, но он отодвинул ее и спросил чаю. Выпив две кружки, впервые поднял на Сергея глаза:
– Я полежу, а? Справишься один?
– Конечно! – Сергей метнулся к дивану, раскинул постель. – Что за вопрос, капитан. Отдыхай.
Он лег, отвернулся к стене и так, не шевелясь, лежал, пока не кончился рабочий день. Слышал, как Сергей чалился, как шепотом уговаривал Еленку идти на занятия, как звенели под их ногами ступени трапа, как наконец затихло все; он остался один. Тогда он вылез на палубу и послал за водкой парнишку, что рыбачил с затопленной баржи.
Парнишка смотался мигом. Иван спустился вниз, сел к столу, налил полный стакан и заплакал.
Наутро он с трудом поднялся с постели. Сергей глянул на его серое лицо, свистнул:
– Лежать, капитан. Лежать пластом. Сам справлюсь.
Несколько дней он отлеживался, ничего не ел. Еленка бегала за молоком, Сергей раздобыл где-то меду. Отпаивали его, уговаривали, Сергей гнал к врачу – Иван только тряс головой.
А потом прошло. И ночью Иван сам выбросил за борт поломанный костыль.
…Утром в диспетчерской Ивану сказали, что его срочно просили зайти к юрисконсульту. Зачем, почему – никто не знал.
– Видно, насчет ссуды Никифорову, – предположил Иван. – Директор при мне обещал разобраться.
– Хорошо, если не насчет сена, – тихо сказал Сергей.
Старшего юрисконсульта Ефима Лазаревича Иван знал с войны: кругленький, седенький, чрезвычайно живой юрист и тогда был точно таким же, как и сейчас.
– Здравствуйте, Иван Трофимович. – Он обеими руками пожал жесткую руку Ивана, подождал, пока тот сядет. – Оторвал от работы – извините великодушно. Служба, знаете!..
Он деловито полез в стол. Порывшись, выудил тоненькую папку, раскрыл ее и, нацепив очки, долго читал какие-то бумажки. Иван сидел, не шевелясь: в крохотном кабинетике стояла строгая тишина.
Ефим Лазаревич закрыл папку, снял очки, задумчиво потер переносицу.
– Как дела у вас, Иван Трофимович? Как «Волгарь» бегает? Вы курите. Курите, бога ради, не стесняйтесь.
Иван закурил, коротко рассказал новости, упирая больше на то, что положение Федора безнадежно и что в семье – семь ртов. Юрист вздыхал, поддакивал, качал круглой, поросшей седым пушком головой.
– Да, Иван Трофимович, да. Большое несчастье, очень большое. А как все это случилось? Знаете, с подробностями, если припомните. Очень важно – с подробностями.
– С подробностями?.. – Иван не помнил никаких подробностей, а то, что помнил, считал незначительным. Передал коротко, как рвануло запань, как удалось ему аккуратно сдать воз: благо, случилось все на развороте и плот сам пошел в Старую Мельницу. – …Ну а Федора – как подрезало…
– Да, – сказал юрист. – Жаль, что подробностей не помните… Значит, у борта стоял Никифоров?
– У самого борта, – подтвердил Иван. – За плотом следил, знаки мне подавал: мне из рубки назад плохо глядеть, не видно.
– А по инструкции где должен стоять?
– По какой инструкции?
– Ну, есть же инструкция по технике безопасности?
– А-а… – Иван силился вспомнить, что сказано в инструкции на этот счет. – Ничего там не сказано.
– Правильно, – почему-то с удовлетворением сказал юрист. – Но, может быть, есть какие-нибудь добавления, приказы?
– Ничего такого нет, – сказал Иван. – А в чем дело, Ефим Лазаревич?
– Дело?.. – вздохнул юрист. – Дело, дорогой мой, в том, что Никифоров подал иск на возмещение убытков, которые он потерпел.
– Подал все-таки? – Иван растерянно улыбнулся. – А ведь не хотел…
Он замолчал. Ефим Лазаревич опять нацепил очки, раскрыл папку, долго перебирал бумаги. Потом снял очки, потер переносицу и откинулся от стола.
– Иск этот может иметь ход в случае, если вы, лично вы, Иван Трофимович, нарушили соответствующие правила эксплуатации. Поскольку в правилах ничего не сказано, как поступать при прорыве запани, то остается последнее. – Он щелкнул пальцами и опять потер переносицу. – Никифоров, выполняя ваш приказ, находился в опасном, особо оговоренном в инструкции месте. Был такой приказ?
Иван пожал плечами: слово «приказ» как-то не вязалось с теми отношениями, которые были на катере. Каждый делал свое дело, знал его, не отлынивал, и надобности в приказах никакой не было. Он сказал об этом Ефиму Лазаревичу.
– Ну, не приказ, Иван Трофимович, не приказ: распоряжение, указание, совет. Устно, разумеется, устно. Вы не сказали, например, Никифорову: «Стой здесь», когда пошел лес?
– Нет… – неуверенно сказал Иван. – Он сам знал, где стоять. Ведь мне-то из рубки плохо глядеть.
– Ну, а идея, сама идея плотом перегородить реку кому принадлежит? Кто первый сказал, что надо сдать плот? Вы или Никифоров?
Иван долго молчал, раздумывая. Идея принадлежала ему, но он боялся, что если скажет об этом, то Федору срежут пенсию или не выплатят ссуду. С другой стороны, дело касалось суда, а к этому органу Иван относился с огромным уважением. Поэтому он сказал дипломатично:
– Все так решили, Ефим Лазаревич.
– Все решили? Значит, и ответственность – пополам?
– Ответственность?.. – Иван насторожился. – Нет, Ефим Лазаревич, вся ответственность – на мне. Я – капитан, я – в ответе.
Юрист улыбнулся.
– Хороший вы человек, Иван Трофимович. Очень хороший, но не думайте вы о других сейчас, бога ради! Вы думайте, как из неприятности выскочить.
– Неприятности?
– Суд – всегда неприятность. По иску Никифорова ответчиком не может быть признано предприятие, поскольку оно не отдавало приказ спасать лес. Дело происходило на катере – объекте, так сказать, экстерриториальном, где вся полнота власти принадлежит капитану. То есть вам, уважаемый Иван Трофимович. И вам следует не его выгораживать, а подумать о себе самом.
– Так ведь если виноват, что же думать? – тихо сказал Иван. – Виноват – отвечать буду. Как положено.
– Отвечать… – вздохнул юрист. – За исход суда я не беспокоюсь, но тень он бросит. И не только на вас – на весь коллектив. Мы держим переходящее знамя, рассчитываем на крупные льготы, а тут – это дело. Представляете?.. В каких вы отношениях с Никифоровым?
– Друзьями были.
– Уговорите его забрать иск назад. Дела он все равно не выиграет, только попортит кровь и себе, и вам, и нам.
– С сильным, значит, не судись? – тихо спросил Иван.
– В данном случае – безнадежно. От предприятия мы иск отведем, ну, а с вас что он получит? В лучшем случае – двадцатку в месяц…
Иван вышел от Ефима Лазаревича в полном смятении. Вначале он почти согласился с ним, что было бы лучше, если бы Федор забрал иск обратно, но упоминание о двадцатке сильно поколебало его. Двадцать рублей были для Федора суммой, и Иван готов был пройти через любой суд, только бы Федор ежемесячно мог получать с него эти деньги. Так было бы справедливо, если бы иск не коснулся при этом и других людей. Хотел этого Федор или нет, но своим иском он лишал их приработка, и Иван, понимая это, никак не мог прийти к какому-либо решению. Потоптавшись, он решительно свернул в отдел кадров.
У начальника шла летучка. Иван терпеливо дождался конца, ни до чего не додумался, но довольно ловко пересказал все Николаю Николаевичу.
– Так, – сказал начальник. – А в ведомости у тебя Прасковья дважды в месяц расписываться не забывает?
– Не забывает, – подтвердил Иван.
– А о том, что Никифорову пенсию оформили, знаешь?
– Небольшая она…
– А единовременное пособие считал? А премиальные, что ты им отдал, учел? А то, что местком пятьдесят процентов ссуды на себя берет, слыхал? Ну-ка, возьми счеты да подсчитай, что выходит. А выходит, – Николай Николаевич смотрел колюче, непримиримо, – выходит, что твой бывший помощник – хапуга и прохвост.
– Несчастный он, Николай Николаич. Калека.
– Раз калека, значит, делай, что душа желает? Вали на капитана, дои государство, как бесхозную корову, марай предприятие? Так?
Иван понуро молчал. Николай Николаевич вылез из-за стола, потирая бок, прошел к графину, запил порошок.
– Живот третий день горит, спасу нет, – сказал он, заметив внимательный взгляд Ивана. – И так двадцать лет одну кашку ем, а порой совсем невмоготу. Угостил меня фриц знатно: всю жизнь помню. Ты кури, чего жмешься. Окно открыто, выдует все.
Иван закурил, ладонью старательно разгоняя дым. Николай Николаевич вернулся на место, спросил вдруг:
– А этот… Прасолов как?
– Хороший работник, – твердо сказал Иван.
– Ну-ну, – не без недоверия проворчал начальник. – Мой тебе совет: иди к Федору и поговори начистоту. Пусть поймет, что потеряет, если будет настаивать. От моего имени сказать можешь твердо: Прасковью уволю к чертовой матери. И местком не поможет. Ты слово мое знаешь, Трофимыч.
– Знаю, – вздохнул Иван. – Ой, неладно получается!..
У Никифорова дома Иван остановился. Переложил кулек с конфетами в левую руку, правой долго вытирал мокрый лоб: никак не мог решиться постучать в эту до трещинок знакомую дверь.
– Можно, хозяева? – ненатурально бодро крикнул он, заглянув в маленькие темные сени.
В доме было тихо. Иван прошел внутрь, нащупал вторую дверь – в комнаты, постучал. Опять никто не ответил, и он открыл эту дверь и еще раз – все так же бодро – спросил:
– Можно, что ли?
– Кто? – спросили из-за перегородки.
– Я, Бурлаков.
Иван прикрыл дверь и старательно вытирал ноги. Он узнал по голосу Федора, хотя голос этот и показался ему странно приглушенным. Федор больше ничего не говорил, и Иван все тер и тер подошвы о старый, грязный половик. С печи, не мигая, смотрели четыре глаза: старики, не шевелясь, сидели там и молчали, как сычи.
– Ну входи, раз пришел, – с неудовольствием сказал Федор. – Чего ты там?
Иван поздоровался со стариками, но они не ответили. Он прошел в комнату: Федор полусидел на кровати, обложенный подушками. На коленях у него лежал лист фанеры, а на нем – пузырек с клеем и стопка исписанных ученических тетрадей. Сбоку, у стены, спал ребенок.
– Здравствуй, – угрюмо сказал Федор. – Ну, что скажешь?
– Да вот… – Иван растерянно развел руками. – Навестить решил. Детишкам гостинца…
– Гостинец?.. – Глаза Федора странно блеснули, он даже приподнялся на локтях, стараясь рассмотреть, что именно положил Иван на стол. – А мне гостинца не захватил? Нет?
– Ты что это, Федя? – с испугом спросил Иван. – Что, худо? Ты лежи, лежи…
– Восемь пудов поднимал, – задумчиво и спокойно перебил Федор. – Восемь пудов. А теперь – вот!.. – Он подкинул в воздух исписанные фиолетовыми каракулями листы. – Вот, видал? Кульки клею. Копейка – кулек. Кто виноват, а? Молчишь?.. За славой все гнался. Получил славу? Тебе, хромому черту, хорошо: ты один, здоров как бык. А у меня – семь ртов. А я – кульки клею. Кулечки – малину продавать. Заработок – ровно на «Байкал». И то спасибо, свояк помог. Все занятие, артель «напрасный труд»…
В сенях хлопнула дверь. Федор рванулся.
– Кто?
– Да я, я, господи, – устало и безразлично сказала Паша. Вошла в комнату, увидела Ивана, качнулась, прислонилась к косяку и тихо сказала: – Здравствуйте, Иван Трофимыч…
– Принесла? – заглушив Иванов ответ, нетерпеливо спросил Федор.
– Принесла, – сказала Паша и достала из кошелки четвертинку. – Вот, Иван Трофимыч, все, что даете мне, на водку уходит. Каждый день требует. Каждый божий день…
Она опустилась на стул, все еще держа четвертинку в руке.
– Ну?.. Давай, ну?.. – зло и беспокойно закричал Федор.
– А что делать, а? – тихо продолжала Паша, не обратив на него внимания. – Ведь криком кричит от боли, исходит весь. А выпьет – вроде легче.
– Яд ведь, – сказал Иван. – Губишь ведь, Прасковья, опомнись.
– Знаю, – покорно согласилась она. – Врач специально предупреждал: ни капли.
– Ну давай, чего болтаешь?.. – грубо закричал Федор.
– Зачем же ты… – начал Иван.
– А что делать? – опять спросила она. – Вы крики его послушайте, хоть раз послушайте. Ведь Ольку уже напугал: плачет она ночами, дергается. Ну что делать, Иван Трофимыч, ну хоть посоветуйте…
– Давай, – крикнул Федор. – Давай, а то такой концерт устрою…
Иван нагнулся к столу, взял из рук Паши бутылку, все до капли вылил в большую эмалированную кружку.
– На!.. – Он резко сунул кружку Федору. – Пей!.. Ну?..
Федор взял кружку, но пить не стал. Глядел исподлобья: кружка дрожала в руке, водка выплескивалась на детские тетради.
– А ведь был мужик, – тихо продолжал Иван. – Восемь пудов поднимал. Характер имел.
– Раздавило меня… – опустив голову, сказал Федор. – Как червя, раздавило…
– Гляди, до чего семью довел, гляди, глаза не прячь!.. Старики на печке шевельнуться боятся, девчонка по ночам плачет, Паша – тень одна осталась. А ты все куражишься, Федор, все ломаешься, безобразничаешь… – Он закурил, отошел к окну. Крикнул, не оглядываясь: – Ну пей, чего дрожишь? Пей при госте один, если уж и мужика в тебе не осталось!..
