Канатоходка

скачать книгу бесплатно


Когда мы только приехали в Мурманск и мама с бабушкой начали распаковывать вещи, меня отпустили пройтись по Дому моряка. Я отправилась обследовать территорию и на втором этаже обнаружила настоящий клад – весь этаж был завален книгами: там находилась библиотека, в которой шла то ли ревизия, то ли инвентаризация, то ли ещё что-то – неважно!..

Книги лежали на полу стопками и вразвал, беспорядочно!.. Я сошла с ума от восторга и радости, когда мне разрешили в этом богатстве не только покопаться, но и взять с собой в номер почитать всё, что захочу и сколько захочу!.. Я взяла столько, сколько смогла унести – целую гору… Быстро перечитав эту гору, я шла менять её на следующую…

Невозможно передать, какое это было счастье!.. Я приходила в номер, садилась за стол, бабушка ставила передо мной стакан теплого молока и блюдечко с песочным пирожным. И я читала, читала, читала…

Как же это здорово! (До сих пор не могу избавиться от вредной привычки «заедать» чтение чем-нибудь вкусненьким!)

Представьте себе, как любила я в Мурманске болеть, потому что меня сразу укладывали в чистую постель, и, когда спадал жар, мне приносили стопку книг и тарелку с бутербродами или пирожками… Бутерброды бывали с чёрной икрой (которая не была тогда ни дорогой, ни дефицитной) или с вяленой рыбкой, или с моей любимой копчёной колбасой. А пирожки бабушка пекла невероятно вкусные – маленькие, с мясом или с капустой…

Болела я часто – конечно, не потому, что в результате это было приятным занятием, а потому что мурманский климат к тому располагал.

К середине моего первого класса мы уже перебрались в Мурманск и жили в двухкомнатной квартире на улице то ли Карла Маркса, то ли Карла Либкнехта. То есть мы жили на обеих улицах – сначала в двухкомнатной квартире, а потом, по мере повышения папиных должностей, переехали в трёхкомнатную. Вот только не помню, где какой был Карл. Но это и не суть важно…

Я пошла в школу № 8. И вот там я очень хорошо запомнила свою первую учительницу – Валентину Серафимовну Ненахову. Помню её и люблю до сих пор, и до недавнего времени мы даже изредка писали друг другу… Она замечательная… Я смотрю на свои «похвальные грамоты», заполненные и подписанные её каллиграфическим почерком, и отчётливо вижу её милое доброе лицо…

А вот учёбу вспоминаю с ужасом – не потому, что она давалась с трудом – нет, я всегда была отличницей! – а потому что не было сил утром встать и идти не просто в школу, а куда-то в полярную ночь и в северный мороз!!!.. Я и вообще-то не ранняя пташка… а тут… Меня вытаскивали из тёплой постели, тщетно пытались накормить завтраком – но не могли соблазнить даже кусочком моей любимой копчёной колбасы, – укутывали и волоком тянули сквозь ледяной ветер и вьюгу в школу!..

Только к третьему или четвёртому уроку я просыпалась настолько, что даже доставала на перемене из портфеля свёрток с яблоком и бутербродом и без аппетита съедала…

Небо к этому времени немножко серело. Это называлось рассветом. Но, когда я возвращалась из школы домой, полярная ночь опять нависала над городом… Я брела по чёрным промёрзшим улицам, с трудом вскарабкивалась на третий этаж, звонила в дверь квартиры…

Бабушка кормила меня обедом и… выпихивала на улицу «гулять»!.. Ужас!.. Я стояла у сугроба, который был выше меня раза в три-четыре, укутанная, как кочан капусты, и всё равно дико мёрзла…

Стуча зубами, я ждала, когда пройдёт хоть полчаса, после которых можно вернуться и сообщить, что я «уже нагулялась»…

Иногда я выдерживала минут двадцать и опять карабкалась в своих тяжёлых одеждах, задыхаясь, на свой третий этаж, мотивируя тем, что «много уроков задали», и обречённо садилась учить. Хотя предпочла бы забраться в огромный чулан, где я любила читать…

В общем, теперь должно быть понятно, почему я так часто болела и любила болеть. Организм просто спасал меня, поэтому с упоением схватывал все возможные микробы и болячки… Мы с сестрицей, заражаясь друг от друга и наперегонки, переболели почти всеми «детскими инфекционными» свинками, корями, скарлатинами и коклюшами…

После каждой «болячки» меня освобождали от физкультуры. То есть в результате освобождение стало постоянным, и – порочный круг! – без физических нагрузок у меня стало побаливать сердце. Вот так в конце концов у меня развился ревмокардит и обнаружили ревматизм…

Не так давно знакомый ветеринар сказал мне, глядя на одного моего котёнка, перенесшего операцию, что, как и котёнок, ребёнок после болезни взрослеет гораздо быстрее сверстников – то есть он как бы подсознательно (а иногда и сознательно!) начинает оценивать происходящее с ним, анализировать свою жизнь… Верно. Это так. Когда ты болеешь, тебе, конечно, плохо, но о тебе заботятся (по крайней мере, в детстве!) и ты избавлен от многих обязанностей и обязательств. Высвобождается время для размышлений, мечтаний, и прорастает творческое вдохновение. Может, потому я и начала писать стихи, что, болея, много читала – читала запоем. И тут же пробовала писать сама – стихи, а потом и дневники…

Конечно, болезни формируют и закаляют характер. Со мной так и было. Отчасти, наверное, и потому, что я, как у Высоцкого, «нужные книги в детстве читала».

«Вы меня обманули!..»

В восьмилетнем возрасте мне удалили аппендицит. От этой операции на память у меня на всю жизнь остался грубый косой шрам на животе. А вот был ли сам аппендицит? На этот вопрос трудно ответить. Я до сих пор не уверена – по существу ли меня разрезали, помучили и потом опять зашили…

Память у меня почти фотографическая, поэтому я очень хорошо помню тот нескончаемо длинный день…

С утра меня немножко мутило. Хотя со мной это случалось и прежде. Вряд ли ребёнку полезно лакомиться копчёностями, но, когда к родителям приходили гости, разве можно было спокойно смотреть на тоненько нарезанную колбасу на кухне! Конечно, я утягивала пару кусочков к себе «в норку» – под подушку – для ночных мечтаний…

А гости приходили часто. На Севере какая-то особая дружба (к тому же и времена были такие, располагающие к дружбе, открытости, радости). Все праздники встречали вместе, большими компаниями, от каждой семьи на столе оказывалось фирменное блюдо, заранее договаривались, кто что принесёт, в складчину покупалось спиртное…

Приходили Саркисовы – сам Саркисов был тайно влюблён в мою красавицу-маму, а его жена, Ира, вовсю кокетничала с моим отцом, причём это был, похоже, «секрет Полишинеля», если даже я, ребёнок, это понимала, – но, видимо, это добавляло в настроение элемент игры – все любят всех! Обязательно была пара Лапицких – глава семьи, Филипп, работал главврачом детской больницы. Всегда на домашних празднествах присутствовал папин друг, капитан Анатолий Качарава с женой Назо (я уже рассказывала о них немножко).

Добавлю только, что у самого Качаравы когда-то, по его рассказам, была неземная любовь со знаменитой кинематографической красавицей Нато Вачнадзе. И якобы она летела к возлюбленному Анатолию на свидание, но самолёт разбился и все погибли…