скачать книгу бесплатно
Петр Иванович то и дело дремал, потом пробуждался и лежал молчаливый в задумчивости. На сегодня, видимо, ничего больше не намечалось, и уже определенно точно нужно было оставаться ночевать здесь, в больнице. Петр Иванович чувствовал, что пора бы отпустить жену домой отдохнуть, на нее и так слишком много свалилось, но все оттягивал, будто забывая, да и Лидия Сергеевна не напоминала, не торопилась.
Наконец, поняв, что уже не может не думать об этом, и совесть настоятельно подталкивает его к тому, чтобы сжалиться над женой, он тихо, нехотя, почти испуганно, произнес:
– Лида, езжай домой.
Лидия Сергеевна сделала трагическое лицо, говорящее, что и она думала об этом, ждала, и что тяжелая минута настала.
Петр Иванович постарался принять деловой вид:
– Привези мне завтра, пожалуйста, не забудь, зубную щетку с пастой и подгузники вот такие же (он указал на одеяло). Бритву… гм… Нет, думаю, бритву пока не привози. (Петр Иванович хотел сказать еще, чтобы жена привезла хорошей домашней пищи, но это было лишним, он был абсолютно уверен, что завтра она первым же делом вытащит из сумки каких-нибудь вкусностей.) Что-нибудь почитать, газет, – продолжил он, – обязательно «АиФ» и «Комсомолку». Когда завтра приедешь? – не удержав делового тона, спросил он жалостливо.
– С утра, с самого… рано… – Лидию Сергеевну душили слезы, мешали ей говорить, она еле сдерживала их и прятала глаза, и, чтобы не разрыдаться при всех, начала быстро собираться. Собравшись, она подошла к кровати и взяла мужа за руку. Петр Иванович крепко сжал в своей ладони маленькую жилистую ручку жены и не отпускал, глядя на нее беспомощно, по-детски умоляюще. Лидия Сергеевна нагнулась, быстро и нежно поцеловала мужа, погладив его мягкие волосы, и так же быстро пошла из палаты, молча, потупившись, только лишь кивнув на прощание Андрюхе и Игорю, не посмотрев, увидели ли они ее кивок, ответили на него или нет.
Петр Иванович после ухода жены долго лежал в задумчивости, щурясь в потолок. Какое-то время и его сердце сжимала горечь разлуки, усиленная ощущением насильственной оторванности от дома, от дел, от привычной жизни. Он то жалел себя, то клокотал изнутри, негодовал на возмутительную несправедливость судьбы.
Постепенно он успокоился и погрузился в размышления о том, что же произошло с ним сегодня. Размышляя, он признавал – да, ничего хорошего, да, впереди ждут трудности и большая кропотливая работа по преодолению этих трудностей. Но игра стоила свеч, на кону стояло даже не столько здоровье в общем смысле этого слова (Петр Иванович даже не сомневался, что здоровье его вне опасности), а окончательное завершение эпопеи со спиной, избавление от тех жутких мучений, которым он подвергался в течение этих двух лет. Пусть – временные неудобства, пусть – непредвиденные траты денег, сил и времени, зато потом – новая здоровая жизнь, без боли, без бессонных ночей, с чистого листа, словно новое рождение.
Петра Ивановича переполняла решимость довести дело до конца, настроение его стало приподнятое, боевое. «Все что ни делается, все к лучшему», – думал он с азартом. Не откажи у него ноги, он так бы и мучился, не зная, что с ним, ведь по своей воле в подобную больницу он не пошел бы ни за какие коврижки. Теперь все решилось само собой, процесс был запущен, и как вовремя! И зачем Лида все суетилась, договаривалась, зачем нужно было напрягать, нервничать, форсировать события? Всему свое время, теперь, пожалуйста, хоть облечитесь. Главное, сделать как можно скорее все дела здесь, и – в Институт позвоночника, чтобы к декабрю быть на ногах. В магазине куча дел, к Новому году будет народ, придется попахать.
Начинала сильно побаливать поясница. Петр Иванович знал теперь, что это лишь отголосок, что настоящий враг засел не внизу, а на уровне груди. «Что ж, поболей свои последние деньки, поболей, гнида, скоро тебя уничтожат!» – злорадно прошептал Петр Иванович своей опухоли, заложив руки за голову.
Звонил из Москвы Андрей, Петр Иванович все ему рассказал, просил поддержать мать. Потом Петр Иванович позвонил Вадиму Александровичу, и они долго обстоятельно разговаривали.
Когда за окном совсем стемнело, включили общий свет.
Раздавали ужин, и Петр Иванович с неожиданным аппетитом съел его. Дальше было свободное время, скукотища. Заняться было решительно нечем, но завтра должны приехать газеты, а пока Петр Иванович просто лежал и мечтал о том, что вскоре все наладится, что летом они с женой поедут в Венецию, как намечали (может, присоединятся Андрей с Маришей, но лучше все-таки вдвоем).
К вечеру зашла медсестра и спросила, кому нужно обезболивающее. Игорь попросил сделать ему укол, Андрюха отказался, вслед за Андрюхой отказался и Петр Иванович.
В двадцать три ноль-ноль верхний свет отключили, и Андрюха зажег настольную лампу. В палате сделалось очень уютно, почти как дома. Сумбурный день не укладывался в голове, казалось, что он длился вечно и вместил в себя огромное количество событий. Петр Иванович считал, что закончился он все-таки хорошо, на позитивной ноте. День этот словно открывал новый этап его жизни, подмяв под себя прежнюю жизнь, и Петру Ивановичу казалось, что этот новый этап будет много и много лучше предыдущего, хотя бы уже только потому, что сама жизнь приобрела новый смысл, новую ценность. «А ведь это очень, очень важно», – подумал Петр Иванович и заснул.
Его разбудили спина и духота. Спина нестерпимо ныла, воздух же был настолько спертым, что невозможно было сделать и вдоха. В кромешной темноте, вырванный из сна болью и удушьем, не понимая, где он находится, Петр Иванович по привычке решил дойти до уборной. Голова приказала ногам встать и идти, но ноги не подчинились. Забыв, что теперь он лишен возможности ходить, Петр Иванович перепугался. Он нагнулся, как мог, к ногам, принялся растирать их, потом обхватил и, резко сев на кровати, сбросил их на пол. В глазах помутнело. Он попытался встать, и вдруг, различив незнакомую обстановку, ясно вспомнил, что находится в больнице, что встать не получится, но было поздно – он неудержимо сползал на пол. Пальцы бесполезно хватались за простыни, руки не находили упора. Петр Иванович в панике прохрипел:
– Андрей… – потом громче, почти криком: – Андрюха!
Андрюха дернулся на своей койке, без лишних слов соскочил и метнулся к Петру Ивановичу тучной неуклюжей тенью. Он втянул Петра Ивановича обратно на кровать, следом закинул ноги. Петр Иванович тяжело дышал впалой грудью.
– Ну ты даешь, Петруха, – загоготал впотьмах Андрюха. – Перепугал! Хорошо, я быстро с мыслями собрался, а то ты, верно, все кости бы себе переломал. Не ушибся? Что ты делал-то, что так навернулся?
– Встать хотел, – оправдывался Петр Иванович.
– Ну молодец!
– Спасибо, Андрюх…
– Да ерунда. Только ты уж больше не вставай. Лучше лежи…
– Договорились, – затравленно усмехнулся Петр Иванович.
– Может, тебе сестру позвать? – Андрюха включил лампу у себя на тумбочке.
– Слушай, а там вроде укол делали? Обезболивающий.
– Позвать, чтоб сделали?
– Да можно было бы… А не поздно, как думаешь?
– Ха, пусть только попробуют не сделать – на уши поставим.
Андрюха сходил. Заспанная медсестра сделала Петру Ивановичу укол, и Петр Иванович сразу же забылся.
Рано утром приехала Лидия Сергеевна, и приехала не одна. С ней была старшая родная сестра Петра Ивановича, Людмила Ивановна. Увидев хрупкую, изящную, в затемненных очках Людмилу Ивановну, Петр Иванович очень обрадовался.
– О, сестра! А ты тут какими судьбами? – пошутил он и протянул обе руки, чтобы поскорее обнять ее.
– Ой, Петенька, Петенька… – скороговоркой заговорила Людмила Ивановна, наклоняясь к нему и старательно целуя его своими маленькими губами. Лицо ее было серьезно и взволнованно. – Мне как Лидочка вчера вечером позвонила, рассказала, так я прямо обомлела, чуть с ума не сошла! Отпросилась с работы аж на несколько дней, чтобы к тебе ездить… Господи-господи, что же это происходит такое…
– Да ладно, прорвемся, – смеялся Петр Иванович, похлопывая Людмилу Ивановну по спине.
– Но как же так! Откуда это пришло? И ведь еще ноги… опухоль! и операция! Господи! – не могла успокоиться Людмила Ивановна.
Лидия Сергеевна, поцеловав мужа, шепнула ему нежно:
– Здравствуй, дорогой.
Предоставив брата сестре, которая не переставая восклицала и причитала, Лидия Сергеевна вынесла наполненную бутылку из-под катетера, и стала разбирать сумку, вытаскивать то, что забыла взять вчера, и, как и предполагал Петр Иванович, первым делом пластиковые контейнеры с едой.
– Ой, я ведь тоже тебе привезла… вот, с вечера пожарила, – воскликнула Людмила Ивановна и достала из пакета, который все время держала в руках, слегка запотевший крошечный контейнер. – Вот, куриные котлетки.
– О, давай… – воодушевился Петр Иванович.
– Проголодался? – спросила Лидия Сергеевна, подавая ему вилку и салфетку.
– Да, немного, – Петр Иванович был голоден, как волк. Он уже успел отказаться от больничной каши, рассчитывая на домашнее.
– Как себя чувствуешь? – спросила Лидия Сергеевна.
– Ночью болела спина, – сказал Петр Иванович, держа на вилке сестрину куриную котлету.
– Хулиганил ваш муж сегодня ночью, – вклинился веселый Андрюха, – гулять пытался.
Лидия Сергеевна нахмурилась.
– Да, немного чуть с кровати не упал, – признался Петр Иванович. – Вон, Андрюха мне помог.
– Спасибо, – поджав губы, сказала Андрюхе Лидия Сергеевна.
– Да не за что, обращайтесь.
Нужно было идти к заведующей. Лидия Сергеевна маялась, нервничала, старалась оттянуть время. Она тщательно укладывала в холодильник еду, потом дала Петру Ивановичу почистить зубы, и только потом испуганно сказала Людмиле Ивановне:
– Ну что, пойдем.
– Ах да, Лидочка, пойдем, конечно, – оживилась Людмила Ивановна.
Они вышли в коридор, и пошли к кабинету заведующей. Кабинет был заперт, но буквально через несколько минут заведующая появилась. Лидия Сергеевна, задыхаясь от волнения, впилась взглядом в ее лицо, стараясь по выражению этого лица определить, какие новости ее ждут. Лицо заведующей, попытавшейся изобразить приветливую улыбку, было не выспавшимся, припухшим, как у многих людей с утра, и прочитать по нему ничего было нельзя. Заведующая повернула ключ в двери и сказала:
– В принципе, все снимки и анализы посмотрели, все более-менее понятно. Есть некоторые нюансы во вчерашних результатах. Проходите.
Она впустила в кабинет двух женщин и вошла следом, плотно прикрыв за собой дверь.
Глава 7
На следующее утро после неприятного телефонного разговора с отцом Андрей проснулся рано. Вставать рано, притом без всякой на то нужды и как бы поздно ни лег накануне, вошло у него в привычку недавно, сразу же после того, как он покинул последнее место работы и занялся собственным делом, «бизнесом», как теперь модно говорить.
Бизнесом это можно было назвать с натяжкой – так, небольшое дельце, интернет-магазинчик китайской одежды (шмотки, обувь, дамские сумочки, аксессуары, все, что можно подешевле купить и повыгоднее продать). Дельце, которое тем не менее внесло существенные изменения в жизнь Андрея. Это выразилось прежде всего в количестве сна. Он всегда считал себя совой, а оказался жаворонком.
Раньше, в школе, потом студентом, потом на всевозможных работах, которые он менял, как перчатки, не задерживаясь ни на одной из них дольше двух-трех месяцев (его личный рекорд – полгода), вставать рано было для него мучительным испытанием. Девять часов утра – и то мучение, а уж восемь или раньше – так это просто издевательство, невообразимое насилие над личностью! Но как только Андрей вышел из дверей своей последней работы и всей грудью выдохнул из себя затхлый воздух этой печальной юдоли, в которой он прокисал очередные несколько месяцев вместе с такими же неудачниками за гроши, он уже знал, что завтра проснется рано, как просыпается школьник в первый день каникул.
И действительно, следующим утром он проснулся ни свет ни заря и, открыв глаза, испытал блаженство от свободы; новый день, который еще даже не успел начаться, уже готовил для него что-то интересное, вкусное, приятное, словно искусный шеф-повар стряпает по секрету какое-то новое блюдо на своей кухне, пока еще неизвестное, но, судя по аромату, восхитительное. Это ощущение настолько понравилось Андрею, что он и дальше продолжал просыпаться рано.
Минуту назад ушла на работу Мариша. Как только дверь за ней аккуратно закрылась, Андрей спрыгнул с кровати и шагнул к окну, чтобы проводить взглядом свою обожаемую жену. Маленький любимый человечек решительно шагал, удаляясь по мокрой дворовой дорожке в сторону метро. У Андрея сжалось сердце. Захотелось броситься за ней, вернуть, и никуда больше не отпускать. Но работа есть работа. Всегда эта проклятая работа! Слишком хорошее место, чтобы плюнуть на него, отказаться, не уходить каждое утро, до самого вечера. Андрей ненавидел работу жены, как ненавидел раньше свою. Она отнимала Маришу у Андрея. Андрей не любил то время, когда жена уходила на работу, поэтому не провожал ее, а только смотрел из окна ей вслед.
Мимо шли еще люди, торопились в ненастных предрассветных сумерках. Возможно, и их кто-то провожал взглядом, полным сожаления и тоски.
Андрей пошел на кухню и включил чайник. Потом, надев халат, вышел на балкон курить. Воздух был теплый и влажный, с испариной.
«Сигарета отнимает час жизни, работа отнимает девять», – всплыла в голове поговорка. Андрей прикурил и, глубоко затянувшись, проглотил тлетворную гарь, прежде чем выпустить ее из себя. По мозговым рецепторам молниеносным пассажем пробежало нездоровое наслаждение, сковав виски до потери сознания. Торкнуло.
Андрей затянулся второй, третий раз, но эффект не повторился, только горло обволокло точно болотной тиной, и запершило. Бодрость, с которой Андрей спрыгнул с кровати, исчезла, так и не успев вступить в свои права, сменилась подавленностью. Андрей вспомнил: отец в больнице, не ходили ноги, опухоль, операция. Возможно, придется ехать в Питер. Ехать не на день-другой, как он привык, а надолго. Даже неделя в Питере казалась ему слишком длительным сроком. Чувство подавленности усилилось.
Отец подвел в этом году по полной. Этот год оказался для Андрея одним из самых удачных, если не самым лучшим в его жизни. Огромное количество ярких событий, путешествий, женитьба. Дела его наконец-то по-настоящему пошли в гору. И только отец с его непрерывным жалобами, болями, гримасами и отказами что-либо с этим делать, омрачал общую картину счастья, словно на безоблачном небосводе, сбоку притаилась грозовая туча, дуя холодом и ощериваясь трещинами молний.
Во-первых, весной, на тридцатилетие Андрея, они все вместе, вчетвером, поехали в Париж. Сложно себе представить более романтическое путешествие. Они давно планировали, мечтали, совмещали время, и вот наконец вырвались: он, Мариша (тогда еще не жена, но предложение уже было сделано и дата свадьбы назначена), Лидия Сергеевна и Петр Иванович. Тур брать не стали, а сняли частным образом уютную двухэтажную квартирку, отделанную под старину, в центре, недалеко от Нотр-Дам – родители внизу, Мариша с Андреем по чугунной винтовой лестнице наверх. Они гуляли круглые сутки, несмотря на то что Петр Иванович то и дело кривился и потирал низ спины, используя любую возможность, чтобы присесть (спасал корсет для спины, иначе Петр Иванович не прошел бы и километра).
Они покупали то тут, то там пузатые багеты, набитые всякой всячиной, поедая их прямо на улице, а под вечер, усталые и переполненные впечатлениями, опьяненные красотой города, заходили на уличный рынок, где набирали все, чем только может похвастаться кулинарная Франция: хрустящий хлеб, нежнейшую выпечку, сыры, устриц, спаржу, колбасы, паштеты, гигантскую клубнику, копеечное вино, и спешили домой, где объедались и упивались до изжоги этой национальной снедью.
Мариша непременно хотела в Диснейленд. Лидия Сергеевна и Петр Иванович сначала сказали, что не поедут, что они уже староваты для детских развлечений, но потом согласились, и не пожалели. Американские горки, особенно «Голливудская башня», привели их в восторг.
– Лифт скачет туда-сюда, а я смотрю – Лидина сумка, которая стояла на полу – прямо у меня перед глазами, прямо в воздухе! – восклицал снова и снова Петр Иванович.
К концу отдыха они окончательно чувствовали себя французами, вольготно сидели, раскинувшись и дремля под припекающим солнцем, на стульчиках перед фонтаном Медичи в Люксембургском саду; мужчины обзавелись шарфами поверх пальто, Андрей подстригся в одном из фирменных французских салонов и смело выговаривал продавцу багетов: «силь ву пле, ан багет тон» (один раз проходящий мимо француз что-то сказал ему по-французски и поднял большой палец, и когда Андрей не понял, повторил на английском: «гуд френч»).
Через пару недель после того, как они разъехались по домам (Андрей с Маришей в Москву, Петр Иванович и Лидия Сергеевна в Питер), Петр Иванович попал в аварию, злостно нарушив правила, – водил он всегда очень плохо и нагло. Машина восстановлению не подлежала, в виде груды металлолома была привезена эвакуатором и оставлена ржаветь на пустыре перед домом. Этой аварией Петр Иванович открыл свою «параллельную вселенную», череду досадных неудач, контрастирующую с белой полосой в жизни Андрея.
Летом Андрей и Мариша поженились. Свадьбу они организовали и оплатили сами, что дало дополнительные бонусные очки их только-только формирующейся, еще не оперившейся самодостаточности. Выглядели они превосходно – в течение двух месяцев перед свадьбой пришлось усердно попотеть в спортзале. Собрались только самые близкие, родители Мариши и Андрея, несколько друзей, всего человек десять, никого лишнего. Зато атмосфера была самой непринужденной, только желанные лица, только искренние тосты и веселье. Великолепный ресторан, великолепный запеченный целиком поросенок, великолепное асти – чем меньше гостей, тем лучше угощения.
Петр Иванович улыбался во все лицо, но выглядел бледным и измученным, на него было жалко смотреть. Врачи запретили ему пить, и вдобавок выезжать далеко за пределы Питера, чтобы ненароком не встряхнуть голову, еще не вполне зажившую после аварии. Первое указание Петр Иванович исполнял исправно, неторопливо потягивая безалкогольное пиво, последовать же второму и пропустить свадьбу единственного сына, остаться в Питере он, разумеется, не мог. Андрей видел, что отцу нездоровится, и старался быть рядом, приобнять, приободрить.
Сначала Петр Иванович с Лидией Сергеевной хотели подарить молодоженам свою машину, добротный «форд» надежной немецкой сборки, но, уничтоженная в аварии, она перестала представлять какую-либо ценность. Поэтому, как и Маришины родители, они подарили три тысячи долларов и огромный чемодан, весьма кстати, потому что на следующий день после свадьбы, к вечеру, Мариша и Андрей укатили в свадебное путешествие на Майорку.
Романтичный дух Парижа успел уже почти полностью рассеяться, осев в глубинах памяти легкой пряной дымкой. Майорка оживила его, ворвавшись в их жизнь брызгами ледяной возбуждающей сангрии и бирюзового моря в лучах мягкого средиземноморского солнца, в шелесте беспокойных пальм, в порывах соленого бриза. Они уже ездили раз в жаркую страну, в Египет, где палящее солнце, невыносимая жара, пустыня… тут было совершенно другое, намного более впечатляющее: ласкающее море, густая красочность природы, безудержное веселье в сочетании с задумчивой размеренностью, терпкий испанский колорит.
Они сразу же влюбились в Майорку, свидетельницу их первых дней в качестве мужа и жены, соглядатая их единения перед лицом самого Бога. Заканчивался сезон дождей, то и дело принималось накрапывать, с моря тянул свежий ветер. Андрей ходил по колено в прибое, а Мариша смотрела на него с берега с любовью. Чуть поодаль, на глубине бухты, на фоне лесистых гор и нежно-розового заката живописно покачивались на якорях редкие белые лодки с острыми иглами мачт. Хотелось петь:
Somewhere beyond the sea.
Somewhere waiting for me
My lover stands on golden sands
And watches the ships…
На следующий день установилась жара, точно по заказу для новобрачных, и не проходила в течение двух недель, пока они были здесь, в этом земном раю, в благодатной умиротворенной обители счастья и душевного покоя.
Они никак не могли утолить жажду путешествий, и, вернувшись с Майорки, пробыв в Москве с полмесяца, решились напоследок на еще одно приключение.
На этот раз они выбрали Скандинавию, недорогой тур на пароме, из Питера через Финляндию до Швеции и обратно в Питер. Заодно выдавался случай лишний раз навестить родителей. Можно было бы снова поехать всем вместе, как весной в Париж.
Петр Иванович отказался, сославшись на предписания врачей, опасаясь, как бы корабельная качка не навредила ему (вероятнее всего, ему было просто жаль денег). Чувствовалось, что Лидии Сергеевне очень хотелось поехать; она еле сдерживала слезы обиды на мужа, что из-за него она вынуждена теперь безвылазно сидеть дома. Андрей немного негодовал на отца за его халатность по отношению к своему здоровью, и делал попытки поговорить с ним по-мужски:
– Когда ты, наконец, начнешь серьезно лечиться, а не бегать по этим остеопатам и прочим шарлатанам? Ведь это же ненормально, столько времени страдать от боли, и ничего с этим не делать.
– Привык уже… – пытался поскорее отмахнуться, сменить неприятную тему Петр Иванович.
– Что значит привык? – вспыхивал Андрей и пугал отца опасными словами: – Батя, ты вообще жить-то хочешь? Внуков увидеть хочешь, а?
Петр Иванович невесело ухмылялся.
Путешествие по Скандинавии пришлось на август. Последний месяц лета, последние отголоски радости, тепла и бурлящей жизни, за которыми начинается стремительное угасание, с неизбежным воцарением долгой и трудной зимы с ее печальными мертвыми днями – так воспринимал Андрей август.
В Скандинавии было прохладно, хмурое серое небо лишний раз доказывало, что лето уходит. В этом путешествии в Андрее зародилась необъяснимая тревога, будто нехорошее предчувствие. И где-то в глубине души, подсознательно, Андрей чувствовал, что это связано с отцом. А с кем же еще? В остальном все было хорошо.
И еще… Андрею несколько раз снился один и тот же сон. Это был кошмар, безобразное и жуткое сновидение. Ему снилось, как у него выпадают зубы. В панике, желая сохранить хоть что-нибудь, Андрей пытался удержать зубы, вставить их обратно в скользкие лысеющие десна. Безуспешно, ничего не выходило. Даже во сне Андрей помнил поверье, что выпадающие зубы – к болезни, и главное, чтобы на зубах не было крови, иначе болезнь закончится смертью. Андрей рассматривал каждый выпавший зуб, держа пальцами, и видел в основании, там, где корни рогаткой расходились в стороны, крохотные красные капельки. Кровь это была или что-то другое, было непонятно. Андрея сковывал ужас. Просыпаясь, он крестился и силился вспомнить слова молитвы…
Глава 8
Андрей заварил крепкий чай и смотрел из окна кухни на улицу, занятый воспоминаниями. В этом районе на окраине Москвы, окруженном множеством парков, напоминающем скорее пригород, деревеньку, чем гигантский мегаполис, деревья росли так густо, что за их высокими кронами порой едва различалось небо, и так близко к домам – низеньким хрущевкам, понатыканным вразнобой, как грибы в лесу, – что казалось, их изгибистые ветви вот-вот обнимут каждый дом, стиснут в объятиях, просунут в форточки свои тонкие черные пальцы. Сейчас деревья стояли голые, освободившиеся от бремени листвы, но летом, просыпаясь по утрам, Андрей видел в окне сплошное зеленое панно, словно снаружи плеснули зеленой краской.
Он был благодарен матери за то, что она дала ему возможность переехать сюда, жить здесь, предоставив в безвозмездное пользование однушку в одной из этих утопающих в деревьях хрущевок. Какие бы эксперименты ни ставила над ним мать раньше, навязывая свою волю и заставляя поступать так, как ей того хотелось, за это ей можно было простить все.
Андрей обожал Москву. Его сильно раздражали высказывания некоторых зазнаек относительно Москвы, что это бездушный, грязный, сумасшедший город, из которого нужно бежать как можно скорее. Что ж, бегите! – хотелось крикнуть Андрею. Бегите, уносите ноги, без вас будет чище, езжайте, помыкайтесь на периферии год-другой, потом на коленях назад приползете, будете землю московскую целовать! Все хотят в Москву! Любой русский хочет стать москвичом. Как бы высокомерно и надменно это ни звучало, для Андрея это было так же несомненно, как то, что каждый хочет жить в красивом месте, быть обеспеченным, ездить на хорошей машине, пользоваться достойными вещами и услугами. Можно плеваться, отнекиваться, но это так! Даже приезжие, замечал Андрей, еще только выходя из поездов, спускаясь в метро, уже надевают на лицо маску важности – вот и они в Москве, еще немного, и никто не отличит их от счастливчиков – местных, только бы поскорее запрятать чемоданы, предательски изобличающие их.
Как приезжий, Андрей благоговел перед Москвой. Как обосновавшийся здесь горожанин, он испытывал глубокое моральное удовлетворение, схожее с удовлетворением театрала, созерцающего выдающийся спектакль и наслаждающегося своим приобщением к великому. Да, он получил именно то, что хотел. Он ходил по городу, жадно пожирая расширенными от восхищения глазами его прелести, и шептал: «это прекрасно, это замечательно! То, что я вижу – замечательно!». Все пять лет жизни здесь он продолжал шептать те же слова. Возможно, на глаза ему и попадались какие-нибудь недостатки, но он отказывался замечать их. Он создал себе четкий психологический образ Москвы – богатырская мощь, масштаб, размах, шик, тщательное, практически вылизанное убранство, каких не находилось в Питере, его родном городе. По сравнению с болезненной худосочностью Петербурга, Москва казалась пышущей здоровьем щедрой купчихой, заботливой мамкой-кормилицей, к которой так и хотелось припасть и сосать, сосать жирное питательное молоко.
Он любил Москву, и она отвечала ему взаимностью. Здесь он встретил Маришу, ставшую ему верной подругой и любимой женой. С Маришей он превратился из дерганного, закомплексованного подростка в обласканного добродушного кота. Здесь он стал самостоятельным, обеспеченным мужчиной. Он и сбежал-то из Питера прежде всего затем, чтобы вырваться из-под опеки родителей, долгие годы крепко сжимавшей тисками его горло. Из уюта, тепла, от постоянно накрытого стола – в неизвестность, в одиночество в незнакомом, но так сильно манящем городе. Исполнять роль домашнего животного не было больше сил, нужно было искать свой путь, начинать самому принимать решения, ползти к собственной вершине.
Можно сказать, ему фантастически повезло. Наличие московской квартиры дало ему возможность выбора, какого лишены те, кто приезжает на голое место. Ему не нужно было судорожно метаться в поисках жилья, его не терзали мысли о том, где достать денег на аренду. На еду уходило слишком мало, на остальное и того меньше, поэтому денежный вопрос перед ним остро не стоял.
