скачать книгу бесплатно
Рэйчел попыталась смягчить свои слова извиняющейся улыбкой, но высказала все, что думает.
– Ах, он душу изливает, да? Слушай, это просто-напросто предкоитальная манипуляция. Он предлагает ей весь мир, но это только пока она ему не отдалась. Понимаешь?
– Я понимаю, о чем ты, но не соглашусь. Он выражает то, что чувствует в этот момент. Может, потом он и не будет так чувствовать, но это не значит, что вот в этот самый момент он неискренен.
Рэйчел мотнула головой с такой силой, что расплелись косички, и тонкие пряди светло-каштановых волос взметнулись вверх-вниз.
– Леонард Коэн мизогинист.
– Мизо… гинист? – переспросил Вадик. Слово как будто знакомое, но он не был уверен в значении.
– Антифеминист, – пояснила Рэйчел.
– Не понимаю, – сказал Вадик. – Коэн? Антифеминист? Разве он не боготворит женщин?
– Именно так! Я ровно об этом. Он боготворит женщин, но не считает их равными себе. Они для него эдакие священные сексуальные объекты. Нечто, что обожествляется и используется или, скорее, сначала используется, а потом уже обожествляется.
Рэйчел снова отпила своего сидра и спросила:
– Ты знаешь песню “В ожидании чуда”?
– Конечно! Это моя любимая!
– Давай-ка вникнем в текст.
Я знаю, это тебя ранило
Это задевало твою гордость,
Когда ты стояла под моими окнами
С горном и барабаном…
Рэйчел замолчала, вспоминая следующую строчку, и Вадик продолжил:
А я сидел наверху в ожидании чуда,
Ждал, что случится чудо.
Рэйчел кивнула и пристально посмотрела на Вадика.
– Понимаешь теперь, о чем там? Наверху сидит мужик, весь в этих своих экзистенциальных думах, обращается к Богу, надеется ощутить благодать Господню, а где-то внизу – женщина. Буквально под ним! Тупо ждет. И чего? Чтобы он на ней женился?
Вадик покачал головой.
Рэйчел хотела еще что-то сказать, но одернула себя. Ей явно было неловко.
– А в магистратуре ты кого изучаешь? – спросил Вадик. – Американских мизогинистов?
– Да нет, вообще-то английских романтиков.
Вот так удача! – подумал Вадик. Отличная возможность увести разговор от щекотливых текстов Коэна, да еще в область, где он мог блеснуть. Он заявил, что знает наизусть все “Сказание о старом мореходе”. По-русски. Рэйчел улыбнулась и попросила прочесть. Он прочел. Рэйчел очень понравилось. Она сказала, что на русском баллада звучит потрясающе, правда, пару раз она все же не могла сдержать смех.
Официант подошел, как раз когда Вадик декламировал последнюю строку. Спросил, не желают ли они чего-нибудь еще. До Вадика дошло, что он подходит уже раз в четвертый или пятый. Пора было уходить.
– Я провожу тебя, – предложил Вадик, и Рэйчел кивнула и улыбнулась.
Цвет неба сменился на мрачный индиго, и стало по-настоящему холодно. Слякоть на тротуарах подморозило. Вадик взял Рэйчел за руку, и так они и шли, держась за руки, но на расстоянии друг от друга. Только на улице Вадик заметил, что он гораздо выше Рэйчел. Она была ему до плеч.
Она спросила, где он остановился. Он сказал, на Стейтен-Айленде.
Ответ явно привел ее в ужас.
– Стейтен-Айленд? – переспросила она. – Но ведь уже так поздно! Как ты туда доберешься?
А потом она откашлялась и предложила ему переночевать у нее. Вадик крепче сжал ее руку.
Это Нью-Йорк, подумал он. Это Нью-Йорк делает все таким простым и легким.
Они шли по широкой авеню, потом свернули на какую-то небольшую улицу, потом еще одну. Вадику понравилась улица, где жила Рэйчел. Темные деревья. И нарядная отделка каменных фасадов. И груды заледенелого снега, сияющие в свете фонарей. Они вошли в дом и поднялись по скрипучей лестнице на шестой этаж, в двухкомнатную квартиру Рэйчел. Она шагала впереди. На ступенях был ковер. На перилах – резьба. Сердце у Вадика колотилось, как бешеное.
Но стоило им зайти в квартиру, легкость улетучилась. Рэйчел сняла ботинки и пальто, но осталась в шарфе. Она нервно сновала туда-сюда, как будто это она очутилась здесь впервые. Вадик чувствовал, что надо что-то сделать или сказать, чтобы снять напряжение, но в голову ничего не приходило.
– Хочешь чаю? – спросила Рэйчел, заново заплетая волосы.
Ей явно полегчало, когда он согласился. Она ушла на кухню, так и не сняв своего шарфа. Квартирка была маленькой и темной, на стенах висели постеры. Одну картину Вадик узнал – “Портрет молодой женщины” Мемлинга. Ему он никогда особо не нравился. Поскольку это был его первый настоящий американский дом, Вадик не мог в точности определить, что в здешнем интерьере было типично местного, а что от самой Рэйчел.
Он сел на маленький диван и снял ботинки.
Носки были насквозь мокрые. Эти носки он надел еще вчера утром, в московской квартире Регины, где прожил неделю между Стамбулом и Нью-Йорком. Обалдев от этой мысли, Вадик уставился на ноги, потом снял носки и запихнул их в карман пиджака. Из кухни доносился звон посуды, с улицы – шум редких машин, но в остальном в квартире было гнетуще тихо. Вадик рассматривал небольшую стойку для дисков возле дивана. Ни одного знакомого альбома. Вдруг он сообразил, что Вика с Сергеем будут волноваться, если он не вернется домой. Спросил Рэйчел, можно ли от нее позвонить. “Конечно!” – крикнула она из кухни. Вадик набрал номер, моля, чтобы трубку взял Сергей. И он взял. Вадик сказал по-русски, что проведет ночь в городе. С девушкой. С американской девушкой. На том конце трубки повисла тишина, длившаяся, казалось, целую вечность.
– Окей, до завтра, – вымолвил наконец Сергей.
Рэйчел появилась из кухни с подносом, на котором стояли две кружки, пара пакетиков очень плохого чая и маленькая тарелка со странного вида сероватым печеньем. Села напротив Вадика на скамейку для ног и положила в кружку чайный пакетик.
Она бросила взгляд на босые ноги Вадика, казалось, их вид ее смущает.
Вадик взял ее руку. У нее были тонкие и на удивление теплые пальцы.
– Еще немного английской поэзии по-русски? – спросил он.
Она улыбнулась и кивнула.
Вадик стал читать без разбору Шекспира, Китса, Эзру Паунда и закончил “Балладой и королевском бутерброде” Милна. Милн особенно порадовал Рэйчел.
Он попросил ее прочесть что-нибудь из любимого. Она ответила, что не может. Что есть две вещи, которые она категорически не в состоянии делать в присутствии людей: читать стихи и танцевать. Это признание так тронуло Вадика, что ему захотелось крепко-крепко обнять ее. Вместо этого он протянул руку и дернул ее за одну из косичек.
В постели она была зажатой и немного неловкой. Отпрянула, когда он попытался заняться с ней оральным сексом.
– Мне нужно время, – сказала она. – Со мной в этом плане сложно.
Но с Рэйчел не было сложно. Она была противоположностью сложного. То был самый простой, чистый и счастливый секс, какой когда-либо случался в его жизни. И, скорее всего, вряд ли еще когда случится, как думал Вадик уже теперь, много лет спустя.
Воспоминания о той ночи преследовали его потом многие месяцы, долгие годы. Сначала они были только про секс – он вспоминал запах Рэйчел и ощущал этот прилив желания, от которого голова становилась блаженно пустой. Он слышал какой-то свежий зеленый запах, как от нарезанного огурца или по-настоящему хорошего салата. Но с течением времени его воспоминания все больше переполняла ностальгия. Он мысленно возвращался к каким-то произнесенным ею словам, выражению лица, интонациям. Больше всего он любил тот момент, когда взметнулись ее косички за несуразным разбором коэновской “Я твой мужчина”.
Он пытался разыскать ее. Он приехал в город и пробовал восстановить свой путь от Центрального парка. Прочесывал интернет-форумы специалистов по английской романтической литературе. Просматривал профили на сайтах знакомств. Узнав о рубрике про потерянных незнакомцев на “Крэйгслист”, начал печатать объявления о Рэйчел. Собственно, это стало его привычкой. Каждый раз, встречая новую женщину, он публиковал объявление о Рэйчел.
– Но это же несправедливо по отношению к новой девушке? Разве это с ходу не ставит крест на вашем романе? – спрашивала Регина.
– По-моему, ты просто придумал себе эту великую любовь к Рэйчел, чтобы оправдать свои неудачи с остальными женщинами, – говорил Сергей.
– Забудь ты про Рэйчел! – убеждала Вика. – Велика вероятность, что она бы оказалась анорексичкой, или с биполярным расстройством, или просто занудой!
Все они могли быть в какой-то степени правы. И все же Вадик не переставал тосковать по Рэйчел. Он уже с трудом мог вспомнить, как она выглядела, но в сжавшейся реальности его памяти Рэйчел оставалась совершенной. Были моменты, когда он старался вытеснить эти воспоминания, потому что они причиняли боль. И были моменты, когда совсем переставал что-либо чувствовать, и тогда отчаянно пытался воскресить ее в памяти, потому что лучше уж боль, чем бесчувствие. Однажды, в Эвенеле, сидя на велотренажере в пустой белой комнате, все крутя и крутя эти пыльные педали, он произнес вслух имя Рэйчел и ничего не почувствовал. А вернее, почувствовал ясно ощутимое ничто, одновременно невесомое и вязкое. Почувствовал, будто разом уплывает и тонет. Ему никогда не было так плохо. Тогда-то он и слез с тренажера и направился в ванную за тазепамом.
В то утро дома у Рэйчел Вадик проснулся на рассвете. Она еще спала, лежа на животе, зарывшись в подушку, приоткрыв рот. Вадик хорошо выспался – он пока жил по московскому времени. Он встал, натянул трусы, свитер и джинсы и пошел в ванную. При свете дня квартира казалась меньше и запущенней. Жуткий бардак в ванной. Столько лишних вещей. Два фена. Шесть разных шампуней. На кухне бардак еще хуже. Кастрюли со сковородками торчат с верхних полок. Три керамические кошки. Керамическая собака. Керамический цыпленок! Вадик выглянул в высокое узкое окно, но вид закрывала прокопченная коричневая стена жилого дома через улицу. Он подумывал поставить воду и заварить чаю. Потом сесть с чаем и почитать какую-нибудь книжку Рэйчел, пока она не проснется. Но вдруг понял, что безумно боится этого момента. Все равно же рано или поздно ему придется уйти. Он объяснит, что переезжает в Эвенел. Она захочет обменяться телефонами. У него пока нет номера. Дать электронную почту? У него такой идиотский адрес. Biggguy@gmail.com (с лишней g между big и guy). Рэйчел не понравится, как мизогинистски это звучит. Она ненавидит Леонарда Коэна! Как вообще можно ненавидеть Леонарда Коэна? В любом случае – вот она спросит, когда они увидятся? Он пообещает – когда? В следующую пятницу? А что потом? Придется встречаться каждые выходные? Такая перспектива тяготила. Он всего второй день на Земле свободы, и вот так сразу связать себя обязательствами? Его новая жизнь только начинается. Ему не нужны обязательства.
Он вернулся в гостиную и огляделся. На каминной полке лежал блокнот с ручкой. Он вырвал листок и стал прикидывать, что же написать. Что-то из английской поэзии было бы здорово, только он не знал стихов на английском. Коэн, ясное дело, тоже не годился. “Ты прекрасна”, – наконец написал он и положил листок в центр стола. Потом взял пиджак и сел на диван надеть носки. Они так и не просохли. Он поморщился от прикосновения сырой ткани. Потом надел ботинки.
На улице стоял такой холод, что мокрые ноги, казалось, тут же заледенели. Вадик знал – Сергей ему объяснил – что автобус номер X1 до Стейтен-Айленда останавливается на Бродвее каждые пару кварталов. Только он понятия не имел, где Бродвей и где он сам. Поймав такси, попросил добросить до ближайшей точки Бродвея. Поездка заняла минут пять. Он вылез из такси, купил в лавке кофе и пошел вперед, пока не уперся в остановку. Он даже не знал толком, ходят ли автобусы в такую рань. Но автобус приехал минут через пять. Вадику не хватало двух монет до стоимости билета, но водитель его пропустил. В автобусе было тепло и пусто, и Вадик какое-то время просто сидел, развалившись на сиденье и согреваясь. Только уже где-то в Бруклине вдруг вспомнил, что забыл “Ад – это другие” в дайнере. Ему никогда его не найти. Никогда не вернуться туда снова. Вадика охватили такая паника и тоска, что заболело сердце.
Глава 3
Ешь и смотри
Чаще всего Регина просыпалась под будильник Боба.
В то утро звон был пронзительнее, чем обычно. Наверное, Боб поменял звук накануне вечером.
Регина придвинулась поближе и, не открывая глаз, обхватила его твердый член. В этом движении не было ничего сексуального. Они не были возбуждены. Твердый член Боба по утрам был просто фактом супружеской жизни. Регине исполнилось тридцать девять, но до того, как два года назад она вышла за Боба, она никогда не жила с кем-то дольше месяца. И вот рядом был ее мужчина, хозяин в доме, большой и сильный человек с пенисом.
Регина зарылась лицом подмышку Боба. По утрам он пах особенно хорошо. Не отмытым до скрипа американцем, а мужчиной.
Больше всего Регина наслаждалась самыми простыми моментами замужней жизни. Она не могла иметь детей. Бобу не нужны дети (у него уже имелась взрослая дочь от первой жены). Они просто будут наслаждаться друг другом до конца жизни. Ну то есть если останутся вместе до конца жизни. Пока все шло к тому, что так и будет.
Спальня была огромной, квадратной и идеально темной. (“Ого, вот это шторы так шторы!” – восхищались друзья.) Свет не проникал сюда даже в самые солнечные дни, разве только от экрана Бобова айпада. Первым делом по утрам Боб смотрел сообщения и новости.
– Как спалось? – спросил он.
– Ничего, Бобик.
Она звала его Бобиком, Бобсом, Барсиком, Боббети Бобом и Боббети Котиком. Это ей тоже очень нравилось в замужней жизни – быть с кем-то так близко, что даже имя как будто бы тоже принадлежало ей.
– Тебе как спалось?
– Более-менее. Плечо опять побаливает.
– Помазать мазью?
– Да, будь добра.
Регина убрала руку с заметно обмякшего члена и нащупала тюбик на ночном столике. Щедро выдавив холодной склизкой мази, начала втирать повыше правого плеча. От резкого сладковатого запаха спирта слегка замутило, но она продолжала втирать, нежно и сильно. Это ее муж, и она всячески хотела о нем заботиться. Иногда Регина задумывалась, было ли бы все иначе, люби она Боба. Вряд ли.
– Спасибо, милая, – сказал Боб и вылез из постели.
Регина вытерла руку платком и стала смотреть, как Боб делает свою утреннюю растяжку. Вот так груда мышц! Мускулы, накачанные на тренажерах. Даже на заднице. Она и не знала, что на заднице есть мышцы. У нее самой задница была кожа да кости, да неровный жирок здесь и там – как и во всей фигуре. Ей не нравилось обнажаться. Она спала в его старых спортивных шортах и растянутой майке. Регина посмотрела на себя в зеркало и поморщилась. А не стала ли она с этой новой прической с пробором посередине похожа на афганскую борзую? Ведь стала, да?
И все же она была высокой и длинноногой. Боб балдел от ее роста. Высокая, с длинными ногами, и русская. Степень в лингвистике, четыре языка, нет двух зубов. (Зубы были дальние, так что не страшно.) Регина подозревала, что Боб балдел и от странности самого своего выбора.
Регина села в кровати, чтобы видеть, как он отжимается – любимое упражнение в его зарядке. Пять, шесть, семь. Мускулы вздуваются, опадают, вздуваются. Потом он отправился в душ, а Регина снова легла и закрыла глаза.
Она вспомнила свое волнение при первой встрече с Бобом. Перед входом в театр на Тридцать третьей улице. Она стояла, прислонившись к двери, и сжимала лишний билет. “Обязательно продай билет!” – велела Вика. Но никто не спрашивал лишних билетов; не могла же она кидаться на людей и совать им его. Начнем с того, что она вообще не хотела смотреть этот спектакль. Всегда терпеть не могла мюзиклы. Ей было грустно. Она замерзла и проголодалась. Но Вика была твердо убеждена, что поездка в Нью-Йорк не может считаться удачной, если не довелось побывать на бродвейском шоу. К тому же это очень хороший спектакль, “Билли Эллиот”. Вика достала билеты, воспользовавшись скидкой своего начальника. По сорок долларов каждый. Регина чувствовала себя виноватой – Вадик купил ей билет на самолет, но жила она у Вики с Сергеем, и они ее кормили и тратили кучу денег на разные развлечения, хотя у самих ситуация явно была не очень радужная.
Спектакль должен был вот-вот начаться. Ее билет никому не нужен. Регина замерзла, устала и испытывала неоднозначные эмоции по отношению к Вике. В кошельке было двадцать долларов. Регина решила сказать, что продала билет за двадцать, а пойдет одна. Она уже повернулась к дверям, когда крепкий лысый мужчина коснулся ее руки.
– Вы продаете билет? – спросил он.
Она кивнула. Он протянул деньги и пропустил ее вперед.
Он сказал, что уже смотрел “Билли Эллиота” со своими клиентами, но ему так понравилось, что он страшно рад сходить еще раз. Его как будто и вправду по-настоящему трогала эта дурацкая песня Билли о каком-то там “электрическом разряде внутри”, толкавшем его танцевать. В глазах Боба стояли слезы. В обычной жизни от такого рода песни Регину бы затошнило, но реакция Боба казалась ей удивительной и прекрасной, и очень американской. Весь ужин после спектакля она пыталась разгадать Боба. Он был непонятнее, чем все эти иностранные писатели и художники в резиденциях для литераторов и переводчиков, в которых она часто бывала. Писатели и художники принадлежали к единой, простой для понимания социальной группе. Они читали одни и те же книги, знали более-менее одних и тех же художников и музыкантов, они в целом были похожи. Боб был другой. Ни на кого не похожий. У Регины не было выбора, кроме как попытаться понять его через американскую литературу. Его отец родом с Юга. Фолкнер? Он сам всего добился. Гэтсби? Он баловался политикой. Вилли Старк? Бурные отношения с бывшей женой. Филип Рот? А потом, когда дошло до десерта, Боб сказал, что она напоминает ему Лару из “Доктора Живаго”. И Регина поняла, что он занимается тем же – пытается прочитать ее через русскую литературу. Хотя, может, Боб имел в виду фильм, но Регина все равно была в восторге. Она сказала, что ее отец дружил с Пастернаком, и была поражена тем, как был поражен Боб. Оставшиеся дни они провели вместе, и в конце, когда уже прощались в аэропорту, Боб сказал, что она именно та женщина, которую он всегда мечтал встретить. И с тех пор все шло как по маслу. Первые страсти в сексе поугасли, но уважение и теплота никуда не делись.
Боб вернулся в комнату, но Регине было неохота открывать глаза. Она просто лежала, вслушиваясь в звуки его сборов: как выдвигаются и захлопываются ящики, как шуршит одежда, как он покряхтывает, надевая носки. Потом он наклонился поцеловать ее, и пахло от него чистотой и энергией.
– Пока, дорогой, – сказала Регина, слегка приоткрыв глаза.
– Ты еще не встаешь? – спросил Боб.
– Скоро встану.
Регина услышала, как решительно хлопнула входная дверь, и снова закрыла глаза.
Вообще-то кое-что в Бобе ее все-таки раздражало. Например, он всегда флиртовал с другими женщинами, когда напивался. “Пожалуйста, не воспринимай это всерьез! – сказала как-то его дочь Бекки, заметив, что Регине неприятно. – Папа невыносим, но он не имеет в виду ничего плохого. Он флиртует скорее из вежливости. Мои дяди ведут себя точно так же. Даже дедушка был таким”.
Что ж, пережить можно. Другой неожиданной проблемой была ревность Боба. Совершенно необоснованная! Она иногда ловила его за просмотром ее мейлов и сообщений, но он всякий раз так долго рассыпался в извинениях, что не простить было невозможно. Тут имелось смягчающее обстоятельство – предательство бывшей жены. Как оказалось, она годами ему изменяла с его же коллегами. Была еще одна причина, почему Регина так легко прощала его подозрительность. Втайне она ей очень льстила. Никто и никогда ее раньше не ревновал!
Но больше всего бесило то, что Боб всегда и во всем должен был поступать “правильно”. А скорее даже, что был убежден в существовании одного-единственного “правильно” для любой ситуации. Вадик, считавший себя экспертом по части всего американского, сообщил, что здесь это весьма распространенное убеждение.
Он же отметил, что главная разница между русскими и американцами в том, что американцы верят, что они управляют своей жизнью, что они в состоянии ее контролировать. Более того, это их обязанность – контролировать свою жизнь, насколько это в их силах. Они будут бороться до конца, даже если в этом ноль толку, просто потому, что считают безответственным отпускать ситуацию.
Еще американцы, в отличие от русских, не так уж верили в удачу. Они верили в упорный труд и честную игру. Они верили в правила. Что в жизни есть некие правила, и если им следовать и все делать верно, ты защищен. Они говорили всякие вещи, вроде “жизнь несправедлива”, но в глубине души считали, что люди сами навлекли на себя эту несправедливость.
Вадик рассказал ей, что Боб как-то его спросил, почему одни идиотские приложения выстреливают, а другие нет?
– Чистое везение? – спросил Вадик.
– Нет, друг мой, исключено! – ответил Боб. – Успех рождает сочетание упорного труда и грамотной стратегии.
Когда стали безумно популярны генетические анализы на выявление всевозможных видов болезней, Боб начал страшно наседать на Регину, чтобы она такой сделала.
– Зачем мне это? – протестовала Регина. – Я не могу иметь детей, ты не забыл?
– А что если у тебя есть ген болезни, которую надо диагностировать и лечить на ранней стадии? – ответил он. – Правильно бы сделать этот анализ, Регина.
