Мамалыжный десант

скачать книгу бесплатно

– Чисть-чисть, пущай сияють! – погонял Пынзару.

– Сразу толстым слоем класть нельзя, потускнеют. Может, оставишь? Назавтра как зеркало будут, – намекнул Тимофей.

– Оставить? А я босой пойду?! И ты мне еще потыкай, кацапья сопля, – оскорбился клиент и бахнул кулаком по верстаку. – Сейчас делай!

– Так бедновато у нас. Тут ведь для блеска одесская вакса нужна, без нее как? – повел льстивый разговор Тимофей, люто ненавидя мордатого гада.

– Достану и одесскую, привезут мигом, – гордо заверил упырь и согнулся к окну. – О как! Самое то, прямо ко времени. Ладно, Тимошка, некогда мне.

Горделивый полицай выскочил на улицу, а Тимофей в сердцах сплюнул в мусорное ведро. Понятно, ни единой леи гадюка Пынзару не оставил: не полицайское дело за работу платить. Ладно, унесло, туда ему и дорога, чтоб шею свернул, козел жирный.

Тимофей мельком взглянул в окошко мастерской и понял, что надо было иного пожелать вслед такому клиенту. Пынзару тяжелой рысцой догнал проходившую по улице девушку, вальяжно зашагал рядом. Стекло было пыльное, мутное, да молодая прохожая уже и миновала мастерскую. Но не узнать было трудно: не особо Стефэния в рост пошла, но заметно повзрослела.

Изредка видел ее Тимофей на улице, но после того поганого дня и кладбища разговаривать не довелось. Ну, она все ж дочь Враби – человека не только уважаемого, но и солидного. Не то чтобы куркуль, но где-то рядом. Но на саму Стефу даже издали весьма приятно было взглянуть. Вблизи Тимка ее, собственно, и не помнил. Только глаза – огромные, блестящие от слез.

Тимка снял с полки сапоги, требующие срочной набойки, но на душе стало что-то совсем уж скверно. «Самое то, ко времени…» Вот же тварь фашистская… Почему сдернул фартук и схватился за пиджак, Тимофей объяснить не мог. Вроде белый день, люди на улице ходят, а видно, имелось какое-то предчувствие. Может, оттого, что не особо огромным было село Плешка, чуялось, когда дерьмо на улицу выплескивается…

Нашел их Тимка во дворе Гречков. Двор стоял брошенный, хозяева еще первым военным летом сгинули, а сейчас калитка чуть пошире распахнута. Нет, наверное, не по калитке нашел. Мычала Стефа глухо, но отчаянно. Пынзару зажимал девчонке рот, заталкивал в дверь амбара, одновременно задирая полупальто. Очень поспешал хваткий парень, видимо, на срочную полицайскую службу торопился.

Тимофей сзади и ударил гада в голову. От злости и у самого в голове царила неясность, молоток нужно было как следует держать, а не наподобие свинчатки. С Пынзару слетела круглая меховая шапка, он выпустил девчонку, в изумлении обернулся.

– Ты?! Ах ты…

Полицай откинул полупальто, полез в карман брюк, задергал рукой. Тимка успел ударить его дважды, уже держа молоток за рукоятку. Враг только ухал, дергал головой, из рассеченной головы брызгало кровью, а он все рвал шпалер из кармана. Сапожный молоток не самое смертоносное вооружение – легковат, но Тимка успел врезать третий раз и добавить кулаком левой в нос. Это оказалось даже действеннее – Пынзару бухнулся на колени, фыркнул кровью, попытался взвыть, но Тимофей со всей дури приложил его молотком по загривку.

Полицай упал мордой в истоптанную грязь, молча прикрывал левой рукой башку, а правой все выворачивал карман. Бить его по ладони было явно бессмысленно. Тимка подумал, что напрасно не сунул в карман сапожный нож – ткнуть бы треугольное лезвие под подбородок мордатой скотине. Но пришлось бить ногой. Пынзару ухнул, перевернулся на бок, в руке у него был наган, опутанный клоком карманной изнанки. Тимка ударил по лапе с оружием каблуком. Враг упрямо пытался сесть, харя вся в крови, но все булькает матерное. Но тут голова полицая резко клюнула, стукнулась о грудь подбородком…

Юркнувшая в амбар Стефа уже вернулась. Она держала металлический шкворень, неловко, двумя руками замахивалась вновь. Тимофей выхватил шкворень у девчонки, ударил сам, дважды, метя по загривку: несмотря на зажратость, имелось там у полицая слабое место. Под железом похрустывало. Пынзару наконец лег, перестал хрипеть и выпустил наган. Тимка подхватил с грязи револьвер.

– Брось, бо выпалит, услышат! – прошептала Стефэ.

– Если бросать, вот тогда и выпалит, – возразил Тимка.

Друг на друга они боялись смотреть. Вот так, не глядя, и затащили тяжеленное тело в амбар, заложили в углу хламом, Тимофей упрятал ноги в блестящих сапогах в корзину. Потом, пятясь, в две старые лысые метлы заметали следы на дворовой грязи. Выбрались со двора через зады. Тимка хотел помочь девчонке, но она отдернула руку, сама лихо перевалилась через плетень. Эх, боится неловкого убивца.

Но Стефэния Врабу боялась вовсе не руки парня. Боялась, что ее трясти начнет, имелась у девчонки такая нервная привычка. Потом она сидела под плетнем у спуска к реке, дрожала, а Тимофей держал ее за дергающиеся запястья, утешал всякой дурью, шепча, что обойдется, никто не видел, да и вообще забыть нужно. Она кивала, смоляные блестящие пряди падали на лоб из-под платка, и плакала так, словно слез в глазах как воды в той реке, что под весенним бугром разлилась.

Довольно жуткий день выдался накануне той Пасхи, и помнился он только местами. Как слезы утирал, околицей до дому провожал, помнилось. Как в мастерскую возвращался – хоть убей, из памяти вылетело. Потом смутно помнил, как клиенты скандалили: вот прямо срочно верни им их обувку в наилучшем виде. Врал, что за клеем ходил. Как-то умиротворилось.

И вообще все прошло без катастрофических неприятностей, хотя дней пять Тимка почти и не спал: все чудилось, что полицаи или жандармы к двери подходят. Но арестовывать не пришли, наверное, подумали, что Пынзару где-то в Чемручи пропал или по дороге.

А после праздника пришла Стефа, для отводу глаз принесла в починку пару башмаков. Но не за тем пришла.

– Тыма, выкинь пистоль. Бо найдут, повесят тебэ. Христом-богом прошу, выкинь.

– Да что ты волнуешься? Все в надежном месте, в жизни не найдут.

Брехал. Вовсе не был наган в надежном месте, а лежал в ящике под банкой с клеем. Это было глупо, но Тимофей Лавренко ничего не мог с собой поделать – решил: если придут, будет стрелять, поскольку терять все равно нечего. В барабане имелось шесть патронов, правда, само оружие вызывало сомнение: наган был старым, с царским орлом, да и жутко грязнющим – похоже, бравый Пынзару его ни разу и не чистил. Оружие Тимка привел в порядок как смог, молоток тоже отмыл. Но револьвер так и не пригодился, а молоток все время пребывал в деле и неприятных чувств не вызывал. Все тогда правильно сделали, хотя и коряво.

Тело Пынзару нашли только в мае, когда со двора Гречков стало смердеть столь невыносимо, что хоть по улице не ходи. Приехали полицейские из Чемручи, жандармы, делали опознание. На амбаре нашли бумажку с надписью «Собаке собачья смерть» и подписью – «Партизаны». В подписи имелась ошибка, поскольку по-русски Стефэ писала так себе. Но смелости ей было не занимать.

Тимофей окончательно осознал это только осенью, когда Стефа первая его поцеловала. Какие же у нее глаза были бездонные! Вот такие глаза и принято именовать поэтическим словом «очи».

Тимофей встал и прошелся до машины. Ладный грузовичок с иностранным именем отдыхал под сетью. Это верно, нужно отдыхать, пока время есть, а не всякие глупости про очи думать. Даже если кто-то прознает, что рядовой Лавренко причастен к давнишней смерти полицайского помощника, вряд ли по такому делу пришлют целое расследование. Мало ли прислужников сейчас ловят и расстреливают?

Как бы там ни было, Тимофей оккупантам не помогал, а наоборот. Конечно, самодеятельно называться партизанами было хвастовством и зазнайством, но Стефа то сама придумала, не советовалась, не те еще были отношения. Конечно, про гражданку Враби все равно никто никогда не узнает, насчет девчачьего хвастовства это исключительно для себя оправдание.

Тьфу, черт, да что ж опять к тем отношениям мысли сворачивают?! Не в старых делах сейчас суть. В блиндаже спит серьезный сержант, который имеет виды на рядового Лавренко. Но что такого ценного для СМЕРШ имеется в Тимофее? Не особо разведчик, автомобиль водить не умеет, а проводники по плацдарму контрразведчикам вряд ли нужны – скоро наступление. Разве что товарищ Лавренко с местными условиями знаком, по-румынски говорить и читать может. Но это не очень-то великое достоинство, мало ли сейчас солдат с такими умениями, но уже комсомольцев и вообще проверенных, не живших под оккупантами?

Так ничего и не решив, Тимофей доел две последние сливы и принялся чистить зубы. С передовой донеслись очереди, быстро умолкли. Тишь, словно в тылу. Насквозь складская жизнь. Но скоро это, так или иначе, кончится.

Дремал Тимофей коротко, да не очень-то и хотелось. Пробудились гости, Андрюха пошел проверять машину, сержант пристроился на рассветном солнышке скоблить свои мгновенно обрастающие щеки. Хозяин блиндажа крошил лук в скворчащий в сковороде омлет. Интересный продукт этот яичный порошок, ловко придумано.

– Отож решил ты чи нет? – невнятно сказал бреющийся сержант. – Ежели согласен, так я тебя живо прикомандирую, будешь при натуральном деле.

Тимофей помешал штыком омлет. Во как, прямо в лоб вопрошают. И что отвечать?

– Павло Захарович, я же в армии, тут согласия не спрашивают. Но если вопрос этак встал, так уточнить бы хотелось.

– Отож верно, спрашивать не положено, – согласился сержант, подтачивая бритву. – Но у нас тута, как говорится, специфика. Сознательность иной раз важнее умной распределительности с верхов. Що там уточнить желаешь?

– Делать-то что я буду? Какие обязанности, если в самых общих чертах и без военной тайны?

– Отож ответственно подходишь, Тимофей! То и обнадеживает. Обязанности те ж самые: охоронять, наблюдать, нести бдительную службу. Врываться с гранатой в германский штаб и пленять генералов, можэ, тоже понадобится, но не особо регулярно. Солдатская, в общем, служба. Обеспечиваем мы важную работу руководства, прикрываем тылы. Аккуратность потребна и стойкость.

– Понял. Только я, Павло Захарович, того… под немцами жил. Мне близко к командованию никак нельзя.

– Усе мы малость «того». И що теперь, не служить? – пробормотал Торчок, занимаясь своим подбородком. – То не наше дело, Тима. Сочтут возможным – допустят в штат, не сочтут – пойдешь в пехоту. Я тебя только временно прикомандировать могу: сам понимаешь, генеральских погон и полномочий я не имею. Но нам боец нужен, бо понесли внезапные потери в Раздельной при разгрузке техники. Подранило нашего солдата.

– Бомбежка?

– Да кабы бомбежка… Трос сорвало на соседней платформе, его и зацепило. Отож хороший парень, а перелом ноги на ровном месте. Есть, Тима, такие хлопцы – усе при них, а не ладится, хоть тресни. А фортуна на нашей службе – первое дело.

– Да я не особо удачливый, – мрачно признался Тимофей, снимая сковороду с готовым завтраком.

– Отож с какой стороны глянуть. Вот и куховарить умеешь. А у нас те порошковы яйки через раз сгорают. Прямо рок какой-то погибельный и желудку вредный. Как с нашей сержантки та традиция неловко снедать пошла, так… Э, ладно. Так що, добровольно пойдешь? Скучненько не будет, иной раз рискованно ходим.

– Я, товарищ сержант, готов хоть куда, мне кабели до смерти надоели. Только склад-то – вот он, никуда не делся. Бросить не имею права.

– Отож нашел ты каторгу, за ногу приковался! Решим вопрос. Мне все равно в штаб до связи ехать, переговорю.

– Да я уж сам сколько раз ходил. Не слушают. Конечно, если по вашей Особой части… Да и то вряд ли… Сложная материальная категория эти мои провода.

– Ох-ох, и що ты будешь делать?! Ну, сиди тогда до победы, плесенью покрывайся. Эх, Тима, просто не так ты в штаб ходил. Нужно не снизу до верху, а крюком, как в сложных положеньях. С кабелем ничего хитростного, он флотский, потому его тут и не знают, как пристроить, сухопутчики же у вас.

– Почему он морской?! – изумился Тимофей.

– Отож раз написано на катушках, что «фор сеавотер» – «для морской воды», имеем право предположить, что истинно так и состоит по его истинной кабельной жизни.

– А вы разве читать можете, там же не по-нашему…

Боец Лавренко прикусил язык. Павло Захарович, утирая полотенцем красное деревенское лицо, подмигнул.

Комиссия приехала под вечер. В склад КНН провели лампу от аккумулятора автомобиля, шебутной представитель морского флота метался по блиндажу и хватался за голову. Тимофей уж подумал, что за скверную сохранность кабеля определенно отправят в штрафную роту, но оказалось, это моряк от счастья.

Быстро пересчитали, рядовой Лавренко передал весенний акт и подписал ведомость. Моряк выразил благодарность от лица всего ВМФ и пообещал не забыть – после войны выдать отдельную путевку в дом отдыха в Ялте. Тимофею было стыдно: у моряка имелось четыре звездочки на погонах, но что это за звание и как к нему нужно обращаться, вспомнить хоть убей не получалось, на флоте ведь капитаны как-то особо замысловато называются.

Майор из штаба дивизии пожал рядовому Лавренко руку и совершенно неожиданно прикрутил на гимнастерку изумленного Тимофея новенький гвардейский значок. Поставил росчерк в красноармейской книжке, после чего начальство отбыло, оставив старшину и двух бойцов для охраны бесценного склада.

Остался и старший лейтенант-особист. Тоже пожал руку и напутствовал:

– Я говорил тебе, Партизан, что найдутся хозяева. Ну, будь жив-здоров, не позорь мои рекомендации. Глядишь, и встретиться доведется.

Особист переговорил с озабоченным сержантом Торчком и ушел «бдеть и предотвращать».

У Тимофея сложилось впечатление, что внезапная находка склада осчастливила кучу офицеров. Наверное, не только гвардейский знак за проклятые кабели полагается, получат они на грудь что-то существеннее. Ну и ладно, главное, отделался от проводов рядовой Лавренко.

Подошел старшина, заступивший на охрану.

– Слушай, Партизан, а как вообще это «КНН» расшифровывается? Или тоже не знаешь?

– Оно, товарищ старшина, видимо, как зашифровывается, так и расшифровывается, – пробормотал Тимофей, чувствуя, что его судьба как-то в одночасье круто меняется. – Склад был обозначен как «склад кабеля неопределенного назначения».

– Тимка, иди жрать готовь, а то у нас опять ужарится! – позвал Андрюха.

Ужинали совместно. У группы богатого сержанта Торчка имелся приличный запас вместительных банок колбасного фарша, у стрелков были хлеб и кухонная каша. Все это смешали, добавили чуть обжаренного лука, молодого чеснока, заново разогрели. Вышло очень даже съедобно.

Имелись у запасливого товарища Торчка не только консервированные запасы, но и фляжка. Разлили строго по пятьдесят. Тимофей крепкого спиртного не любил, но тут был серьезный повод.

Павло Захарович окропил спиртом знак «Гвардия» на груди нового подчиненного и многозначительно сказал:

– Отож, если правильно зайти на начальство, воинский порядок случается прям со свистом. Отдыхай, Тимка, в последние разы на этих своих проводах, не сегодня так завтра покатим встречать руководство группы.

Поговорили о наступлении. Потом народ пошел спать, а Тимофей чистил керогаз – напрасно новые сослуживцы не ценят столь удобную штуку – и размышлял о переменах в жизни. Наверное, теперь далеко уведет фронтовая дорога.

Спрятав кухонное снаряжение, боец Лавренко прошел ближе к берегу и посмотрел на темное левобережье. Где-то там, километрах в тридцати (это если по прямой), спали Чемручи и Плешка. Можно было бы за день дошагать. Но не положено, да и незачем, сколько уж раз себе повторял.

Спать пришлось недолго. Еще до рассвета пришла машина с капитаном-моряком. Загрузили, пожелали моряку и кабелям счастливого пути.

– Готовимся, бо сегодня кататься придется, – приказал сержант.

Тимофей помогал водителю проверять «додж» – небезынтересное занятие. Солнце уже порядком пригревало, и тут издалека, с юга, донесся единый тяжелый вздох – работала артиллерия, должно быть, тысячи стволов. Бойцы – и здесь, и на дороге, и у блиндажей связистов – замерли. Началось!

– Как по расписанию, – сказал сержант Торчок, глядя на большие трофейные наручные часы. – Ровнехонько восемь. И нас, хоть мы и далеко, эта канонада вполне касаема. Заводи, Андрей!

– Так мы туда?! – Водитель с ужасом и восторгом прислушался к тяжелому чугунному грохоту.

– Вот що опять за вопросы?! – возмутился сержант. – Сколько я тэбе втолковывал: коды нужно, вот тоды тебе и скажут. Не беги поперед паровоза, вон, молчи, как Партизан, да запрягай. Тимоха, очепятывай склад! Пусть он и пустый, но порядок должон быть!

Конечно, сержант Торчок был тот еще хитрец: «должон, коды да тоды», а сам по-английски читает. Но Тимофей понимал, что такая с этого дня служба. Наверное, временная, но лицом в грязь бить нельзя.

Через десять минут «додж» с ревом скатывался к понтонному мосту. Прощай, плацдарм! Почти полгода рядовой Лавренко тут просидел, а настоящее наступление с этого рубежа совсем другие бойцы начнут.

5. Август. На запад и обратно

Ориентиром значился второй поворот от Тунутар. В здешней рощице, видимо, кто-то маскировался перед наступлением, и от подлеска мало что осталось. Но та самая рощица, других поблизости просто нет, поля с остатками кукурузы да виноградник, если ближе к селу.

– Отож странно, должен увидеть, – мрачно молвил сержант Торчок. – Пойду, погляжусь.

Сержант накинул на шею ремень автомата и двинулся к рощице. Бойцы остались около машины.

Андрюха утер пилоткой пыльное лицо и сказал:

– А чего тут-то? В селе он мог бы ждать, в теньке бы постояли.

Тимофей промолчал. Мысль у водителя была правильная, только куцая. Правильно было бы ее продолжить: могли бы в теньке стоять, но раз посреди поля торчим, так имеется тому военная причина. Боец Лавренко не то чтобы назубок знал нравы и привычки СМЕРШ, но пока что конченых дураков в Особых отделах не встречал.