Мнимый бунтарь Трагифарс

Валерий Марро

Мнимый бунтарь Трагифарс

Глава 1

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ОДИНЦОВ ЕГОР КУЗЬМИЧ – олигарх /он же герцог ТОЛЕДО АЛОНСО/

ДАРЬЯ – жена Одинцова /она же герцогиня ЭЛЬВИРА/

НАСТЯ – старшая дочь Одинцова /она же маркиза БЕНИТА/

ОЛЬГА – младшая дочь Одинцова

ГЛЕБ – сын Одинцова /он же маркиз РОДРИГО/

ПОРФИРИЙ – муж Насти /он же маркиз АЛЬВАРО/

КАТЯ – актриса, подруга Насти, /она же служанка МЮЗЕТТА/

ЛУЗГИН ФЕДОТ САВЕЛЬЕВИЧ – крупный бизнесмен, друг Одинцова /он же граф КАРЛОС/

ПТИЧКИН ЮРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ – нотариус /он же страж МИГУЭЛЬ/

Собственность должна принадлежать справедливым. Несправедливый богач есть вор.

Ян Гус

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Картина первая

Современная, богато убранная, комната. Через роллеты "день-ночь", за-крывающие широкие окна, пробивается, слегка приглушённый дорогой тканью, солнечный свет. Заметен беспорядок, вещи брошены, где попало. В комнате двое: Настя – она ходит нервно по комнате, и её муж Порфирий- он сидит на диване, сосредоточенно глядя в смартфон. Им по 25- 26 лет.

НАСТЯ. Нет… я не переживу этого! Отдать миллиарды… кому? Тупому быдлу! Алкашам? Бездельникам?! Дармоедам?!! Господи… зачем же ты забрал у него на старости ум? Зачем? /Стонет, закрыв лицо руками/.

ПОРФИРИЙ/оторвавшись от смартфона/. Настюша… успокойся! Побереги себя… Возможно, это лишь слухи… домыслы… /Вновь уткнулся в смартфон/.

НАСТЯ/в истерике/. Какие слухи? Какие домыслы? У меня информация – из первых рук! Рассовал всё по фондам, больницам…. приютам для бродяг… и чёрт знает ещё куда! Дурак… кретин! Оставить своих детей, внуков без копей-ки… Когда… кто такое ещё где творил? Ненавижу… как я ненавижу его… господи… у-у-у… у-у-у… /Плачет, подвывая/.

ПОРФИРИЙ/встал/. Но ведь это – ещё не конец света, Настя! И не такой это быстрый процесс! У нас есть ещё время… для обдумывания ситуации, работы с юристами. Ведь семья, в конце концов, имеет право поднять вопрос…

НАСТЯ/кричит/. Вопрос? Какой ещё, к чёрту, вопрос? У тебя вечно одни вопросы – и никаких ответов!

ПОРФИРИЙ/напрягая голос/. Вопрос о законности подобных, единоличных, действий родителя, главы семьи! Они… эти действия, выглядят… если внимательно присмотреться к ним, довольно странными… согласись?

НАСТЯ. И что… что ты будешь доказывать там, в суде? Что он, ворочавший всю жизнь миллиардами, параноик? Выживший из ума филантроп? Дряхлый склеротик, не способный осознать свои действия? Да он купит там, в суде, всех с потрохами! А затем и сам исчезнет с Земли! Не успеешь и заявление в суд подать! Ему осталось-то… всего – ничего, каких-то пару недель… кашляет всё время!

ПОРФИРИЙ. Не думаю! Он крепкий старик, продержится ещё… месяца два-три. /Ходит по комнате/. Хотя диагноз… согласен, безрадостный. Но зачем-то он вызвал к себе сынка! Зачем, спрашивается? С какой такой целью? Есть и этот вопрос?

НАСТЯ. Опять вопрос? Да нет вопроса! Нет! Он… этот денди английский, такой же дурак, как и его папаня! Оба помешаны на добре и благочестии! И рассчитывать на него нам не приходится! /Ходит по комнате, заламывая руки/. Боже мой… раздать миллиарды… сделать нас, своих наследников, нищими! Ужас, ужас, как это мерзко, гадко… преступно по отношению к нам – своим детям! /Остановилась/. Теперь я понимаю, почему он, упырь этот, не хотел пускать меня, родную дочь, в свой бизнес. Боялся, что проблемы будут, когда потом, со временем… стала бы требовать я свою долю!

ПОРФИРИЙ. Ну… ты уж совсем не в тему, Настя! Совсем! Ты что… забыла, в чьей квартире мы живём? Он же нам всё оставил… ничего с собой не забрал! По бизнесу как продвинул, помог запустить продуктовый поток. Бабла отстегнул прилично… на раскрутку. Связи наладил с базами… заграницей. И Ольгу пристроил в МИДе… сразу после колледжа! Особняк какой ей отгрохал… в центре Москвы, не где-нибудь, на отшибе! И про Глеба не забыл… своего любимчика. Посмотри, какие хо-ромы ждут его, не дождутся, в нашей Барвихе? Вместе с усадьбой! Там все, что ду-ша желает: сад с прислугой, лесной участок для грибных походов, поле для гольфа – такого и в самой Америке не найдешь! И даже пруд для ловли рыбок – загляденье просто!

НАСТЯ. Но это же крохи… крохи того, что могло бы у нас всех быть, если бы он, этот шут…

ПОРФИРИЙ. Ну всё! Надоело! Ели бы да кабы… сколько можно? У других и этого нет! Но живут же как-то люди! И неплохо живут! Проживем и мы! /Идёт в прихожую. Снимает комнатные тапочки, ставит их в шкаф-купе, и надевает туфли/. Что… на нем, одном, свет клином сошёлся, в конце-то концов? Нет же! Есть и другие, с кем дело можно иметь! И быть успешными, и про-цветать… без этого, вечного, скула!

НАСТЯ. Вот-вот… я так и знала! Так и норовишь в сторонку улизнуть… Как будто мне одной… всё это и надо?/Плачет/. Сволочной мир… никто не хочет понять меня, посочувствовать… погладить по головке… у-у… у-у-у… /Плачет, подвывая и расшвыривая по комнате попавшиеся под руку вещи. Обращаясь к фотографиям на стене/. Сиротки бедные… детки мои дорогие… Предал вас деда ваш, полоумный! Не будет теперь у вас… Австралии с кенгуру… Африки с крокодилами и слониками… Красного моря с яхтами и попугайчиками зелёными… ничего этого у вас уже никогда, никогда не будет! У-у-у… у-у-у…

ПОРФИРИЙ/поднялся/. Заткнись сказал… дурра! Психопатка! Коза драная!! /Мечется по прихожей/. Сколько можно? Это же ад какой-то! Каждый день… с утра до ночи – одно и то же, одно и то же! Да займись же ты делом, наконец! Хоть каким-нибудь… кретинка! Мусор убери… паутину сними с углов… пыль вытри! Борщ приготовь, наконец… котлетки мои, любимые, в соусе бешамель… питаюсь, как бомж, чёрт знает где! Детей забери к себе, а не держи их целыми днями у бабушек! Сколько нервов… сколько здоровья уже потрачено за эти полгода! И на что? На эти истеричные твои, бестолковые бла-бла-бла… и бабские сопли?!

Уходит, хлопнув дверью.

Настя, вздрогнув от звука, на время замирает. Затем вновь плачет, под-вывая.

Звонок мобильного.

НАСТЯ/взяв айфон/. Да, Кать… у-у… у-у.. Что-что… Рыдаю! Заливаюсь горючими слезами!.. Давай, заходи… если рядом. А то ведь… не дай бог, повешусь ещё… у-у… у-у-у…

Затемнение.

Картина вторая

Просторная гостиная, где всё деревянное: стены, оконные рамы, пол, потолки. Мебель тоже из натурального дерева – нигде не видно следов краски. Три двери в глубине: на кухню, в спальню и кабинет. Слева, ближе к порталу, небольшой коридор, из которого ведёт на второй этаж неширокая, витая лестница с красиво изогнутыми перилами. Справа, возле портала, небольшая входная дверь. Можно предположить – это гостиница дачного коттеджа, сделанного на заказ опытным мастером. На стене картина В.Г. Перова "Охотники на привале", оленьи рога, оскаленная пасть волка. Рядом – охотничий карабин "Сайга". Выше – раритетный древнегреческий, боевой, щит с изображением дельфина. Над всем этим – большая, озорная кукла Петрушки с поднятой, будто для приветствия, рукой. На опоре витой лестницы, на косяке входной двери – тоже куклы: Шут с бубном, Скоморох с дудой – но поменьше размером. В гостинице светло, просторно. Возле круглого дубового стола, стоящего посреди гостиной, итальянские стулья с плетеными спинками. Чуть в стороне, справа, возле искусственного, мигающего бледно-розовыми языками пламени камина, – кресло-качалка с лежащим в нем бежевым пледом в клеточку. Рядом, возле стены, темно-бардовая, покрытая велюром, оттоманка с двумя подушечками. Время утреннее, летнее. Через открытое окно доносится щебет птиц.

На крышке стола лежат белые листы бумаги. На одном из листов – ав-торучка. Раздается шум мотора подъехавшей машины, затем звук щелчка и рез-кие, короткие сигналы дверного, электронного замка. В гостиную входит Глеб. Увидев листы, подходит к столу и, наклонившись, читает текст.

В глубине гостиной появляется Егор Кузьмич. Он в летней пижаме, комнатных тапочках. Ему лет 55.

ЕГОР КУЗЬМИЧ/подходя/. Здравствуй, сынок!

ГЛЕБ. Здравствуй, папа!

Объятия.

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Как дорога?

ГЛЕБ. Нормально! Без приключений…

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Ты прямо сюда?

ГЛЕБ. Да… из Шереметьево. Спешил увидеть тебя.

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Правильно сделал! Мега город любит пожирать не только деньги, но и время. /Пауза/. Ты совсем не изменился за этот год.

ГЛЕБ. Живу, как ты учил: меньше ночных баров, больше учёбы и спорта.

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Молодец! Значит, выйдет со временем толк! /Выжидающе смотрит на Глеба/. Читал?

ГЛЕБ. Читал.

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Что скажешь?

ГЛЕБ. Забавный список. А где же мы?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Вас не будет!

ГЛЕБ. Совсем?

ЕГОР КУЗМИЧ. Совсем.

ГЛЕБ. Сурово!

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Зато справедливо!

ГЛЕБ. Почему?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Они /указывает на список/ не получили в этой жизни и тысячной доли того, что смогли получить вы. Бесконечно так продолжаться не может. Нужно что-то менять в этой, зашедшей слишком далеко, системе распределения земных, и не только, благ!

ГЛЕБ. Ого… Смелая мысль! Но каким образом? Ты что… решил, на старости лет, стать отважным Ян Гусом?/Смеётся/.

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Я, сынок, решил создать достойный, венчающий мой жизненный путь, Проект Cправедливости! Поэтому сделаю всё, чтобы он состоялся! То, что ты прочёл, /указывает на список/ – ключевой документ этого проекта! Он продуман до мельчайших подробностей! Осталось лишь подписать его и поставить печать. Что я и намерен сегодня сделать!

ГЛЕБ. Отлично! Ты, как всегда, безукоризнен в ведении своих, финансо-вых и прочих, дел! Но зачем тебе понадобились тогда мы… твои дети? Ведь, кроме меня, ты пригласил сюда, на встречу, и моих сестер?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Да, пригласил! И не только вас!

ГЛЕБ. А кого еще?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Всех тех, без кого не может быть оформлен окончатель-но этот, самый важный в моей жизни, договор с государством, давшим мне в своё время счастливую путёвку в жизнь! Или ты сомневаешься в мудрости моего решения?

ГЛЕБ. Да нет, конечно! Пусть будет так, как тебе хочется! Но могу пред-положить: не все твои дети с радостью примут вот этот /указывает на список/… благородный порыв твоей души. /Смеется/.

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Знаю. Предвидел. И принял меры. Здесь, сегодня, должно произойти нечто, что вдребезги разобьёт попытки всех желающих изменить решение взбунтовавшегося вдруг отцаолигарха! /Закашлялся/.

ГЛЕБ. Что с тобой, папа? Тебе плохо?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Ничего, ничего… всё в порядке! Побаливает вот

здесь… иногда… /Указывает на грудь/. Сходи- ка… руки помой. Ты надолго?

ГЛЕБ. Пару дней в запасе имею… А что?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Ничего! Просто спросил… Ну иди, иди… приведи себя в порядок – ты же с дороги!

ГЛЕБ. Иду, папа! /Скрывается за дверью/.

Егор Кузьмич прячет листки и ручку в выдвижной ящик стола, нажимает кнопку возле камина.

Сверху, по витой лестнице, в гостиницу спускается Дарья. На ней летний халат, у неё простая, без вычурности, причёска. Она довольно миловидна, ей не больше 40 лет.

ДАРЬЯ/подходит/. Слушаю, Егор Кузьмич!

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Тут сынок прибыл… Глеб.

ДАРЬЯ. Да… я видела машину.

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Кое-что обсудить надо. Принеси фрукты, соки… Он абрикосовый любит… /Негромко откашливается/.

ДАРЬЯ. Я микстуру принесу!/Собирается идти/.

ЕГОР КУЗЬМИЧ/останавливает/. Нет… пока не надо! Ещё вино Гленфидик… и что-нибудь из легкой закуски. Будут гости.

ДАРЬЯ. Хорошо, Егор Кузьмич.

Уходит вглубь гостиной.

Появляется Глеб.

ГЛЕБ/осматривая гостиную/. Красиво придумал… пахнет лесом. Щит Одиссея классно здесь смотрится. Видать… твой кумир?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Отважный был, бродяга! Воин-герой, оратор прекрасный и актёр! А какой стратег! Что значит лишь взятие Трои… с его, троянским, конем! В каждом из нас есть что-то от него, Одиссея лихого, когда мы, преодолев себя, достигаем всё же заветной цели.

ГЛЕБ. Согласен! Не каждому дано стать героем своих времён! Ну… об этом сорванце я уж и не говорю! /Смеётся, снимает со спинки кресла куклу Петрушки/. Без него, вояки этого, бесшабашного, и дня прожить не можешь… /Вертит в руках куклу, дергая за нити, в результате чего Петрушка оживает, поднимая то правую, то левую руку, или смешно наклоняя голову/.

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Да, сынок, шалопай этот и здесь – главная персона! /Берёт у Глеба куклу, играет с ней/. Не дает мне забыть – откуда я родом и кем должен быть! Бодрит меня, старика, зовёт за собой на новые подвиги! /Смеётся/.

ГЛЕБ. А как насчёт безопасности?

ЕГОР КУЗЬМИЧ/вернув Петрушку на спинку кресла/. Здесь бываю лишь днем. Вот… карабин Сайга мой, любимый, – на всякий случай! А ночью – обычно там /указывает рукой вниз/. Люкс, со всеми удобствами. Бетон, броня, свинец – выдержат атомный смерч. Вокруг – по периметру – охрана. "С вол-ками жить – по-волчьи выть" – так говорят у нас в народе.

ГЛЕБ. В Англии тоже есть аналог: One must howl with the wolves. Кое-что об этом будет и в моем, дипломном, реферате.

ЕГОР КУЗЬМИЧ. И каков же он будет?

ГЛЕБ. "Падение Рима. Причины и следствия".

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Молодец! Достойная тема! Империи возникают, достигают гигантских размеров – и лопаются, словно мыльный пузырь, превращаясь вновь в захудалую, богом забытую, глушь. Эти законы истории нужно помнить всегда, сынок, и пользоваться умело тем, что Бог послал, а не пытаться присвоить чужое.

Звонок мобильного телефона.

ЕГОР КУЗЬМИЧ/берёт в руки айфон/. Да… Можно… Через пару минут! /Отключает айфон/. Сегодня будет весьма насыщенный событиями день! Включайся, сынок – ты же мечтал когда-то стать актёром? /Смеётся/. Шучу, шучу… Сейчас, здесь кое-кто появится… Ты пройди-ка пока туда… в мой кбинет. Там есть монитор. На нем – все закоулки этого здания – как на ладони. Выйдешь в любой, удобный для тебя, момент!

ГЛЕБ. Понял, папа!

Скрывается за дверью кабинета.

Егор Кузьмич достает из шуфлядки стола положенные туда ранее листки, ручку. Кладёт их на на видном месте.

Входит Лузгин Федот Савельевич. Ему на вид лет 55. Высок, могуч в плечах, склонен к полноте.

Картина третья

ФЕДОТ САВЕЛЬЕВИЧ/на ходу, широко разведя руки/. Здравствуй, доро-гой мой друг, Егор Кузьмич!

ЕГОР КУЗЬМИЧ/идёт навстречу/. Здравствуй… здравствуй, Федот! Рад тебя видеть!

Объятия.

ФЕДОТ САВЕЛЬЕВИЧ/отстранившись/. А ты всё такой же, Егор! Не берут тебя годы!

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Да нет уж… куда там? Укатали сивку крутые горки. /Вздыхает/. Молодость, Федот, – как горная серна. Только что была рядом – гордая, красивая, готовая совершить свой, отчаянный, прыжок! Но оглянулся, осмотрелся вокруг – а её уже и в помине нет! Растворилась, умчалась вдаль… и следов не оставила! /Смеется/.

ФЕДОТ САВЕЛЬЕВИЧ. Но задор наш, юный, веру в большую мечту и успех мы не отдадим никому! Даже коварному времени… верно?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Не отдадим, Федот! Ни за что! Даже под дулом винчестера!

Смеются. Садятся за стол.

Я не слишком отвлек тебя от твоих планов и дел?

ФЕДОТ. Не велика потеря! Как в старину говорили: дело не медведь, в лес не уйдёт. Тут… как я понял, назрела другая тема. А твоя тема, Егор, она и моя тема! Как-никак, сроднило время нас с тобой… и семьи наши тоже. Поэтому важнее всего теперь, для нас с тобой, как я думаю… вот это! /Берёт листок. Читает/. Да… оригинальный список. Слишком даже! И что же заставило тебя поступить вдруг таким вот… необычным образом?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Профилактика, Федот! Профилактика душ и мозгов – вот что лежит в основе такого решения. В моей семье стали проявляться, особенно последнее время, некоторые, негативные моменты в поведении моих, идеально воспитанных, казалось бы, чад. И я, как любящий, заботливый отец, просто обязан пресечь этот, крайне нездоровый, стиль отношений!

ФЕДОТ САВЕЛЬЕВИЧ. И ты уверен, что выбрал… самый верный путь для улучшения семейного климата?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Не знаю… время покажет. Но знаю твёрдо одно: спустившись с райских небес на грешную землю, они, любители дармовых хлебов, по-другому осознают себя в этом мире!

ФЕДОТ САВЕЛЬЕВИЧ. Ты имеешь в виду… всех троих?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Нет, слава богу! Сын мой – иного склада души и внутренних убеждений. Дьявол жадности и безмерного скопидомства стал активно сводить с ума двух других, хорошо известных тебе, милых прелестниц. Одну – с карими, другую – с синими глазами…

Появляется Ольга.

ОЛЬГА. С синими – это я! Здравствуй, па! Извини… я без звонка. /Подходит, целует отца в щеку/.

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Здравствуй, Оленька! Рад, что ты нашла, наконец, время посетить меня!

ОЛЬГА. Работы много, па! Заграница, симпозиумы, правка текста для начальства… Здравствуйте, дядя Федот! Не ожидала встретить вас здесь, в этой, лесной, глухомани!

ФЕДОТ САВЕЛЬЕВИЧ/поднялся/. Здравствуй, Оля! А я наоборот: мечтал увидеть тебя именно здесь, среди прекрасной, лесной природы, вдали от мирской суеты!

ОЛЬГА. Вот и хорошо, что сбылось! Прежде такое случалось то в Барвихе, то в Москве, это правда. А что за шум тут, у вас, па? О чем вы здесь спорите?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Мы не спорим, доченька. Мы льём горючие слёзы по утренней росе, что исчезла, как только взошло солнце.

Федот Савельевич отходит к окну.

ОЛЬГА. Ты в своём репертуаре, па! Роса исчезла, а вместе с ней и твои миллиарды – ты это хотел сказать?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Ничто никуда в этом мире не исчезает бесследно, дочь моя! Как ничто не властно над священным потоком света, идущим от Солнца! А что значат, по сравнению с этим, дающим энергию всему живому, космическим божеством, какие-то эфемерные цветные бумажки, заполонившие сегодня мир? Подул однажды сильный ветер – и бумажки исчезли, улетели, растворились в безвестности. Все, до одной! Как будто и не было их никогда! И что изменилось в этом чудесном мире под луной? Да ничего! Абсолютно! Ланд-шафт земной коры остался прежним; времена года не потеряли своей, чёткой, периодичности; вулканы все так же внезапно просыпаются и затухают, никого не спрашивая об этом. И лишь внезапно прозревшие ловцы безмерного счастья, вроде меня, погрузились в глубокий, безнадёжный сплин, вымаливая прощение у судьбы за бездарно загубленные годы…

ОЛЬГА. Ты, па, можешь говорить о чем угодно – ты умеешь и любишь это делать! Однако твои пространные монологи может понять разве что дядя Федот, и, возможно, кто-то из твоих новых, лесных, друзей. Но тебя никогда не поймут твои, родные, дочери, если ты не перестанешь разбрасывать по свету свой капитал и не станешь вновь тем, кем был еще совсем недавно.

ФЕДОТ САВЕЛЬЕВИЧ/подходит /. Не слишком ли резко, Оля, ты позволя-ешь себе говорить со своим отцом? Что-то раньше я за тобой такого тона не замечал!

ОЛЬГА. Раньше, дядя Федот, и атмосфера Земли была более плотной! В ней было больше кислорода. Теперь атмосфера разрядилась, стала менее пригодной для полноценной, человеческой жизни. В ней стали появляться вдруг… чёрные дыры, через которые свободно проникает губительная для живого организма радиация. Остановить этот процесс – главная задача сегодня не только для мира живой природы, но и для нас, дядя Федот! Помогите нам, брошенным на произвол судьбы, детям! Остановите его, этого, заблудившегося в жизни, безумца! Или вы не видите, что с ним, после смерти нашей мамы, происходит?

Открываются двери кабинета. Появляется Глеб.

/В некотором замешательстве/. Ты здесь… Глеб? Странно… почему не сообщил о приезде нам? /Подходит/. Здравствуй, братик! /Объятия/.

ГЛЕБ. Здравствуй, Оля! /Тихо/. Не сообщил, потому что спешил сюда. Папа не совсем здоров… надо быть с ним поласковее… /Отошел. Громко/. Дядя Федот! Вы ли это? Милый, добрый Берендей! Здравствуйте! Рад вас видеть!

Объятия.

ФЕДОТ САВЕЛЬЕВИЧ. Здравствуй… Глеб! /Отстранившись/. Каков красавец! А я и не знал, что ты здесь! Егор… что же ты не сказал мне о наличии у тебя такого, важного, гостя?

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Виноват… хотел сделать сюрприз! А сюрприз этот взял – да и сам объявился! Возник, словно добрый чародей… из чащи лесной!

Смеются.

ГЛЕБ/смеясь/. Да… похоже! А возник потому, что кто-то настойчиво просил здесь, на лесной полянке, о помощи! И я, как истинный джентльмен…

ОЛЬГА. Не фиглярничай, Глеб! Я знаю о камерах и микрофонах – они рассованы здесь по всем углам! Скажи лучше: ты с нами, своими сёстрами? Или, как всегда, процесс созревания твоего, собственного, мнения будет длительным и сложным?

ГЛЕБ. Чувствуется мертвая хватка работника МИДа! /Смеётся/. Ты делаешь большие успехи на своей, министерской, службе, сестричка! Браво! Только не забывай: здесь – не суд и прокуратура, а наше, семейное, вече. Поэтому тон общения с нами, родными тебе людьми, должен быть несколько иным.

ОЛЬГА. Возможно! Однако тема, ради которой мы собрались, не дает возможности перейти на теплый, лирический тон. Сегодня, здесь, в лесных чертогах беглого олигарха Одинцова, решается наше будущее, Глеб! И оно, это будущее, по воле вот этого… бездушного упрямца /указывает на отца/, может оказаться для всех нас нищим. Поэтому я и задала тебе прямой, без экивоков, вопрос – ты с кем? Если можешь – ответь?

ГЛЕБ. Я приехал из Лондона, Оля, не для того, чтобы делить то, что мне не принадлежит. Как и тебе или Насте, между прочим. Не нами создавалось это богатство, не нам и решать – как распорядиться им. Поэтому выход у нас, я думаю, только один: принять решение папы таким, каким оно есть – другого не дано!

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Спасибо, сынок! Учеба, как я вижу, приносит свои плоды – и меня это радует! Значит, дело мое не обречено на всеобщее непонимание и забвение в веках! /Смеется/.

Появляется Дарья. В руках у неё поднос с набором фруктов, вин и заку-сок. Она молча переносит содержимое на стол и собирается уйти.

ЕГОР КУЗЬМИЧ/поднимается/. Останься, пожалуйста, Даша! Я хочу представить тебя присутствующим. /Подходит к Дарье/. Прошу познакомиться, господа! Это – Даша! Чудесная женщина, добровольно решившая помочь мне в эти, трудные, минуты жизни.

ФЕДОТ САВЕЛЬЕВИЧ/подходит/. Федот Савельевич, коллега Егора Кузьмича по бизнесу.

ГЛЕБ/подходит/. Глеб, сын Егора Кузьмича! Заканчиваю обучение в университете Оксфорда.

Пауза.

ЕГОР КУЗЬМИЧ/Ольге/. Дочка… а ты что же? Подойди к Даше… назови себя!

ОЛЬГА. Я слышала произнесенное тобою имя, па. Этого пока достаточно!

ЕГОР КУЗЬМИЧ. Не густо… А ведь мы с мамой вашей, покойной, воспитывали вас, помнится, совсем иными: вежливыми, добрыми… отзывчивыми людьми. /Закашлялся/.

ДАРЬЯ. Я всё же принесу микстуру, Егор!

Быстро уходит.

ОЛЬГА/пристально глядя вслед Дарье/. Ишь ты… Егор! Ха-ха… Быстро птичка освоилась!

ГЛЕБ/резко/. Оля… прекрати! Ты же знаешь – папа серьезно болен! Подумай лучше об этом! Ему нужен человек, который смог бы присматривать за ним…

ОЛЬГА. … и за его миллиардами, ты хотел сказать? Я это уже поняла! Тем более, имя её стоит в списке первым! А ни тебя, ни нас с Настюшей в этом списке нет! О нас забыли! Мы выпали из его… старческой памяти! /Вытирает платочком слезы/.

Пауза.

ФЕДОТ САВЕЛЬЕВИЧ/подходит/. Не нужно так драматизировать события, Ольга. Список пока ещё не подписан завещателем. Так что всё еще можно изменить, подправить… составить, в конце концов, новое завещание!

ОЛЬГА. За эти полгода мы испробовали все возможные варианты. И что в результате? Ноль! Торричеллиева пустота! Ни один юрист не гарантировал нам успеха в борьбе с сумасбродным решением нашего па! Ни один! Все бегут от него, как чёрт от ладана!

ГЛЕБ. И правильно делают! /Смеётся/. Они, видимо, хорошо усвоили главное, обучаясь в своих, юридических, бурсах: никто… ни один человек в мире, не имеет права влиять на решение завещателя!

ОЛЬГА/через паузу/. Я могла бы понять тебя, Глеб, будь ты человеком со стороны. Но ты же… ты же родной наш брат! Единственный! Наш общий любимчик с самого детства! Как можешь ты так жестоко глумиться теперь над нами… своими сёстрами? Ты не брат нам больше… не брат! Предатель! Изувер!