скачать книгу бесплатно
Январь 1966-го, переезжаем на новое место службы отца – городок Ужур Красноярского края. Пока шли от станции до дома – в морозном тумане, то и дело оттирали друг другу носы и щёки. Дошли. Сибирь!
Новый класс в школе, и новая любовь. Наташа Лобанова… Пышные светлые волосы, большие голубые глаза, тонкие черты лица. Не смел даже поговорить с ней. Думал, что она меня и не замечает. Однажды, зимой, на улице – она навстречу. «А ты почему не здороваешься?» – спрашивает. Растерялся, поздоровался. Долго оглядывались друг на друга.
«Льёт ли тёплый дождь, падает ли снег…» – когда слышу эту песню – вспоминаю Наташу.
Скоро её отца перевели на новое место службы, и больше мы никогда не виделись.
* * *
В седьмом классе записался в секцию бокса, в школе. – «Я ваш тренер, Валера Великохатский, чемпион Сибирского военного округа». Солдат, крепыш со стальными кулаками. После нескольких тренировок из примерно 30 мальчишек нас осталось меньше половины – гонял нас тренер безжалостно, да и мы мутузили друг друга до крови. Особенно часто дрались с Вадькой Нефёдовым, одноклассником. В тринадцатом поединке он расквасил мне нос, и о мечте стать таким же чемпионом как Валерий Великохатский, пришлось забыть.
Но бокс, как спорт, полюбил на всю жизнь, и выручали меня уроки нашего тренера не один раз.
* * *
И снова перевод отца на новое место службы – в город Горький. Новый класс. На перемене ко мне пристал главный школьный хулиган – Васька Кувыкин. Дрались до крови. Одноклассники нас окружили – ни один за меня не заступился. Бокс пригодился.
Больше он не приставал, а одноклассники стали смотреть на меня с интересом.
* * *
Возвращаемся из деревенского клуба, большой компанией мальчишек и девчонок. Мне – 15 лет. Провожаю Веру Соболеву, такую же девочку – светловолосую, с васильковыми глазами. Взял её под руку, идём и молчим всю дорогу, километра два. Ночь, луна ярко светит. Поля вокруг – как на картине Куинджи. Чувствую, что она дрожит, хотя лето же, тепло. Только много лет спустя понял, что дрожала она не от холода, а от того, что идёт с парнем. Не помню, почему, но это было единственное наше свидание.
Через несколько лет узнал, что Вера рано вышла замуж, овдовела, и сама вскоре умерла, оставив двух дочерей. – Когда слушаю песню «Верка» в исполнении Расторгуева – вспоминаю Веру… «Что прошло, то прошло, ничего не исправить…».
* * *
«Нету дела важнее деревенского, почётнее, чем крестьянский труд…»., – полюбил поэзию Маяковского. Летом после 9-го класса освоил несколько деревенских работ. Научился косить. И так разошёлся на лугу между Лысовской и Трушовской, представляя себя товарищем Давыдовым, героем романа Шолохова из «Поднятой целины», который, правда, пахал, а не косил, что меня еле остановили. Научился метать стога. Когда-то на этом лугу стояли десятки стогов сена, сейчас он зарос ёлками, грибы между ними растут. Научился доить корову, по-настоящему. Пальцы с непривычки болели, титьки у коровы надо было тянуть не со всей силы, а плавно. Мои двоюродные сёстры – Нина и Лида, помогали матери на дойке с детства.
Тётя Лина, сестра мамы, дала в благодарность два пирога, с напутствием: «Как придитё, так и поедитё…» Т.е., как придёте домой, так и поешьте.
Всей семьёй помогали бабушке убрать лён с поля, рвали, ставили его в суслоны. Бабушка сказала, что когда-то это поле было, до колхоза, нашим. Сейчас здесь только кусты да ольха…
В августе с другом детства Серёгой Смирновым на поле у Лаврихи сеяли озимую рожь. Надо было, не зевая, после разворота трактора с сеялкой, дружно дёргать за рычаги, чтобы сыпалось в пашню зерно.
Огромное было поле. Давно оно заросло люпином да дурной травой.
* * *
Мне шестнадцать, лето в деревне. Компанией пошли в лес, с вином, костром и ночлегом в шалаше. После вина стал посмелей. Первый в жизни поцелуй… Валя, юная красавица. Губы – сладкие от вина. Короткая переписка, когда разъехались по городам. Жизнь закрутила. Через несколько лет приехал в городок, где она жила. – «В доме, где резной палисад…». Подхожу, а ноги как ватные, сердце колотится. На крыльцо вышла женщина. Ведёт малыша под руку. «Валя!», но голос свой не слышу. И она меня не заметила за забором.
Никогда больше её не видел. Сладкие от вина её губы запомнил навсегда…
* * *
Петух – белый, снеговой, с ярким красным гребнем – кукарекал день и ночь не переставая, спать не давал. Бабушка отнесла его в баню под гору – и там кукарекает. Поймал его, решил сам отрубить голову. Тюкнул, да неловко, петух вырвался, кружится по лужку. У меня и топор из рук. Дед схватил петуха, добил. Никогда не забуду глаз этого петуха – столько в нём было боли… И жаль его, и стыдно – зачем я его?
Но не урок. Отец подарил ружьё на 16-летие. Пошли в лес, испытать. Дятел на сосне, пищу себе добывает. Выстрелил. Дятел упал под сосну. Взял его в руки – у него, бедного, глазки закатываются и шейка болтается… Чуть не заревел от жалости. Как я себя ругал… Никогда больше не буду стрелять ни во что живое… Когда прочитал стихотворение Есенина со словами «И зверьё, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове…» – вспомнил петушка и дятла, и так стало стыдно…
* * *
«Не сдам сегодня экзамен по математике…» – с таким предчувствием вышел из дома. Перехожу дорогу – на огромной скорости меня сбивает мотоциклист. Лежу, в сознании, надо мной склоняются чьи-то головы… Тетрадки, учебник – валяются на дороге, крутятся колёса упавшего мотоцикла… Братья Меремьянины, одноклассники из нашего дома, несут меня домой… Так экзамен по математике за 8-й класс я не сдавал. Зато после 9-го класса наша математичка наказала меня так: решить по алгебре за лето 300 примеров на формулу приведения. Решил.
Много лет кошмарами мне снились эти примеры…
* * *
Не получалось учиться и не влюбляться… Маринка Сотникова – самая озорная и симпатичная в классе. Записочки на уроках, разговоры на переменах. Она, сама, наверное, не ведая, научила, как строить отношения с девочками.
Кто-то крикнул: «На озере сирень цветёт!». Побежали, мальчишки, всем классом, нарвали по охапке. И в голову тогда не пришло подарить букет Маринке… «Окончен школьный роман, махнув сиреневой кистью…»
Через много лет узнал: Маринка умерла едва ли не в 40 лет всего. Онкология… За что ей такая судьба?
* * *
«Ну, кто пойдёт? Кто пойдёт, я спрашиваю?». Урок физики. Мы всем классом со страхом уткнулись в учебники. «К доске, товарищ Кочурова» – наконец-то говорит наш учитель физики Вячеслав Сергеевич Рябинин. Весь класс с облегчением вздыхает – «Пронесло…».
Долго мне снились задачки по физике. Каким-то чудом выпускной экзамен по физике сдал на четвёрку.
С каким удивлением через несколько лет Вячеслав Сергеевич на меня посмотрел: «Мы теперь коллеги, только я историю преподаю…».
* * *
«Дай честное слово, что никуда поступать не будешь. Чтобы школу не позорил…» – «Даю. Честное слово…» – «Перепиши…», – положила учительница на парту листок с решениями. В 10-м классе у меня по всем предметам, кроме алгебры и геометрии, были 4 и 5. По алгебре за 1-е полугодие вышла даже не «двойка», а «единица». Но к экзаменам меня всё же допустили. А вот «честное слово» я не сдержал…
Лет через 7—8 директор родной школы утром 1-го сентября представляет меня в учительской: «У нас новый историк, выпускник нашей школы…». Наша математичка поворачивается, в руках её – хрустальная ваза с букетом цветов. Смотрит на меня с изумлением. А ваза, как в замедленном кино, падает из её вдруг ослабевших рук на пол, и осколки вперемешку с цветами разлетаются по сторонам… Учительница по математике, хотя мы и стали коллегами, никогда со мной не здоровалась…
Ни за что бы она не поверила, что мой сын стал математиком…
* * *
Поступить в университет сразу после школы не удалось, и пошёл работать на авиационный завод. Пока кадровики проверяли мои документы и биографию (завод же был военным), месяц работал подсобником бригады каменщиков на строительстве здания прачечной при детском саде. Надо было быстро подавать каменщику в руку кирпичи, раствор – лопатой. Так мне это нравилось, как растёт здание, под перестук мастерков, что и сам размечтался стать каменщиков. И стал – в первом же студенческом стройотряде…
Однажды, всей бригадой, сели после работы выпить. Первый стакан водки в жизни… Повело, но домой пришёл сам.
* * *
«Та заводская проходная, что в люди вывела меня…». В отделе кадров женщина меня спросила: «А вы кем приходитесь…», и назвала мою же фамилию какого-то известного и с солидной должностью на заводе человека. Саня Дойников, мой одноклассник, с которым вместе устраивались, в шутку ответил ей за меня: «Это его дядя…». Так благодаря Сане мы с ним попали в самый главный и престижный цех – сборочный. И эта случайность повлияла на наши биографии…
Десятки самолётов МИГ-21, в разной степени готовности. Сначала только смотрел, как работают другие. Наконец, мне доверили и монтажи. Собирал приборы в закабинном отсеке, стыковал крылья. Однажды, в уже собранном монтаже, уронил гаечку. Оставлять её в самолёте было нельзя. Пришлось разбирать монтаж и снимать все приборы. Нашёл эту гаечку на самом дне. Двойная работа, но урок для меня был большой: всё надо делать предельно аккуратно и внимательно.
Ещё одна моя оплошность чуть не кончилась ЧП. Из цеха меня направили на аэродром, где на самолёте не работал один прибор. Заменил его. Вернулся в цех и скоро хватился: из инструментов не хватает пломбира (на каждый прибор надо было ставить личную пломбу). Побежал со своим зелёным ящиком на аэродром. Мой самолёт уже с гулом выруливает на взлёт. Незакреплённый предмет в самолёте – это же снаряд внутри! Бегу наперерез, со стремянкой в одной руке, с ящиком инструментом – в другой. Лётчик заметил меня – кабина самолёта ещё не закрыта, стал глушить двигатель. Быстро поставил стремянку, снял крышку закабинного отсека – вот он, мой пломбир! Хватаю его, закрываю люк крышкой. Кто-то сдёргивает меня со стремянки, бьёт в нос… Толпа мужиков сбежалась, ругаются все.
Вечером, после работы, наш бригадир Саша Снегирев налил мне полстакана розоватой «массандры». Так на заводе называли спирт.
* * *
Почти год каждое утро с огромной толпой рабочих иду на завод, в свой цех. Было чувство гордости: я – частичка рабочего класса страны. Шла война во Вьетнаме. Наш завод выпустил большую самолётов для защиты этой страны. Однажды в заводской столовой за стол ко мне сели лётчики – наш, майор, краснощекий, здоровенный, и вьетнамец – маленький, как шестиклассник, щёки – впалые. Наш лётчик густо намазал горчицей кусок хлеба, что я с удивлением посмотрел. – «Так хоть глаза выпучишь… – говорит. Вьетнамец ковырял котлетку.
Я тогда вёл статистику, сколько сбивали в небе Вьетнама американских самолётов. Гордился, что и мой труд есть в самолётах для братского Вьетнама. В Википедии написано, что СССР поставил тогда этой стране 150 МИГ-21, вьетнамские лётчики сбили на наших МИГах 165 американских самолётов, потеряли же 65 боевых машин, погибли 16 вьетнамских пилотов.
* * *
Приехал к нам в отпуск брат моей мамы, дядя Саша Клюшин. Полковник, служил в штабе Дальневосточного военного округа. Вечером рассказывал о войне, а воевать он начал младшим лейтенантом, танкистом, под Минском, в 41-м. Как он, раненый, еле выполз из разбомбленного санитарного эшелона, как после госпиталя ещё три раза горел в танке.
Дядя Саша после войны служил военным атташе в Египте и в Греции. После встречи с ним прочитал книгу Константина Симонова «Живые и мёртвые», посмотрел одноименный кинофильм и решил: буду военным историком.
Эта встреча с дядей и книга Симонова стали, как сейчас бы сказали – «триггером» в моей судьбе.
* * *
В университет, на истфак, поступил после завода. Студенческая жизнь началась с «картошки». Как-то сразу подружился с Володей Плаксиным и Саней Сорокиным – оба деревенские ребята.
На первой «картошке» из всего нашего курса историков с лошадьми умели обращаться только Саня да я. Возили собранную с поля картошку в бурты, потом однокурсники накрывали их соломой. Однажды после работы распрягли лошадей и погнали с Саней верхом. Он скакал впереди, и с разгона влетел в огромную и жидкую навозную яму у скотного двора. Я едва успел остановиться, а Сашка со своей кобылой стали тонуть. Кинул ему уздечку, вытащил, лошадь выбралась сама.
Купались в сентябрьской речке. Сашка смывал с себя навоз, но попахивало от него весь вечер.
* * *
Через несколько дней на той же кобыле по кличке Гаранька вместе с однокурсницей Таней Кокоревой поехали в Румянцево за капустой на щи для нашего курса. На обратном пути, с горы, лошадь понесло вниз, бежит – галопом. Кочаны и Танька – летят в стороны, постромки оборвались, кобыла – хомут ей давил шею сзади – выскочила из телеги, держу её на одних длинных вожжах, она скачет, как бешеная, я упираюсь ногами, вожжи не выпускаю. Какие-то мужики сбежались, кобыла скачет вокруг меня, держу её с трудом. Наконец, успокоилась…
Какой-то мужик крикнул с восхищением: «Ай-да, цыган…»
* * *
Наконец, начались лекции, семинары, коллоквиумы. Интересно, но огромный массив информации переваривать непросто. Ночи за конспектами лекций и учебниками перед экзаменами. Но учёба всё же не на первом месте: влюбился. И опять – Маринка… Стала моей болезнью на многие годы. И любовь – безответная. – «Воли моей супротив эти глаза напротив…». Всего один раз взял её за руку – отдёрнула, как ужаленная. Гордая была… Как-то спросил: «Кто твой любимый писатель?» – «Куприн», – ответила задумчиво. Пришлось и мне его перечитать, а заодно и Бунина.
Лет через 30 с последней нашей встречи набрался смелости и поехал к ней. Знал, что замуж она не выходила, но у неё есть дочь. Звоню в квартиру – никаких признаков жизни. – «Она не выходит из дома», – сказала поднимавшаяся по лестнице женщина. Поговорили минутку с этой соседкой… Марина так и живёт одна, дочь её – замужем, двое внуков. «Не выходит из дома…». Значит, такое здоровье… Вспомнил чеховского Ионыча: «Хорошо, что я на ней не женился…». Стыдно стало за эту мысль… Но она сама выбрала свою судьбу.
Стою в очереди на почте, кто-то трогает меня за плечо: «Валера, привет!» Я повернулся, и обмер. Передо мной стояла седая, постаревшая женщина. Когда-то это была первая красавица нашего курса… Представляю, какие же чувства прочитала она на моём лице… Смутилась, и ушла. «Значит, и Маринка теперь такая же…». Запомню её только юной – яркой, черноглазой, с такой милой улыбкой…
* * *
Наши преподаватели – профессора Соколов, Парусов, Маслов, Седов, Кузнецов, Сперанский, Вдовин, Оржеховский, Садовская, Русинов, «неистовая» Минкина, читавшая историю философии… И ещё – не один десяток умнейших людей. Всех помню по имени-отчеству. Сколько же они вложили в нас знаний… Дали нам классическое образование. Запомнить, переварить всё тогда казалось невозможным. Но всё пригодилось, а главное – понимание, что учиться надо всю жизнь.
За 5 лет – 50 экзаменов и зачётов. Не все из нас дошли до диплома, из 50 человек на курсе выбыли человек 10—12.
* * *
Практические занятия по немецкому языку, фонетика. «Сорокин, – вызывает преподаватель, Казакова, – Скажите «хоэ» (выше по-немецки, – В.К.). – «Хоэ…» – «Мягче, Сорокин» – «Хоэ…» – «Ещё мягче…» – А сама в это время что-то пишет и не слушает. – «Ну, нах…» – «Вот теперь лучше, Сорокин…». Хохот стоял в аудитории – в коридоре, наверное, слышно. Саня Сорокин очень любил латынь, выучил десятки крылатых выражений и часто их декламировал, иной раз вперемежку с русским матом. Вадик Грошев однажды на практическом занятии выдал экспромт: «Wir begrussen ihr niht aus fenster zuseen». – «А теперь переведите эту фразу на русский». – Кто-то из нас перевёл: «Мы приветствуем вас, не глядя из окна…». Опять общий хохот…
Володя Плаксин на лекциях частенько писал письма своим «матрёшкам». Их у него было несколько. Сначала напишет, красивым почерком, с завитушками, письмо, подумает и сверху добавит «Здравствуй, Лена!» или «Здравствуй, Таня!» Отношения с девушками у нас были тогда чисто платоническими, только любовались ими. – «Милая моя, солнышко лесное…»
