banner banner banner
«От тюрьмы да от чумы…». Путь доктора Коффера
«От тюрьмы да от чумы…». Путь доктора Коффера
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

«От тюрьмы да от чумы…». Путь доктора Коффера

скачать книгу бесплатно

«От тюрьмы да от чумы…». Путь доктора Коффера
Виктор Анатольевич Хорошулин

Валерий Васильевич Сергеев

Кёнигсберг начала 18 века… Время сражений, эпидемий, время открытий во многих областях науки… Но ещё живы средневековые предрассудки, идёт охота на колдунов и ведьм даже в разгар эпидемии страшной чумы. В романе рассказывается о судьбе молодого студента кёнигсбергского университета, бросившего вызов «чёрной смерти», о студенческой жизни, похищениях трупов в научных целях и, конечно, о первой любви…

«От тюрьмы да от чумы…». Путь доктора Коффера

Виктор Анатольевич Хорошулин

Валерий Васильевич Сергеев

© Виктор Анатольевич Хорошулин, 2017

© Валерий Васильевич Сергеев, 2017

ISBN 978-5-4485-3347-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ I. «ПОВЕЛИТЕЛЬ ПЧЁЛ»

Глава 1. Старый бортник

Я, Петер Коффер, родился на окраине Инстербурга в семье кузнеца Ганса Коффера, имевшего собственный дом и небольшое хозяйство, за которым ухаживала его жена и моя мать Марта. Событие это произошло 7 августа 1690 года и запомнилось обывателям страшной грозой, обрушившейся на Инстербург и его пригороды: Кунхайм, Альбертхоф, Хохшлиссе, а также замок Георгенбург. Обильные ливни подняли воду в ближайших реках – Инстере, Ангераппе (1) и Писсе.

К вечеру, когда гроза продолжила свой путь к Кёнигсбергу, а Инстербург стряхивал с себя тёплые дождевые капли, в округе неожиданно загорланили петухи… Горожане стали испуганно креститься: было бы понятно, если птицы начали бы своё пение в пять утра, но это случилось в восемь вечера!.. Аббат монастыря святого Августина, отец Теодор, провозгласил приближение конца света из-за наших грехов, и призвал всех прихожан усердно молиться и каяться.

Тогда же старый бочар Гельмут Мильх, возвращаясь домой из трактира, переходил по мосту через Инстер. Уж не знаю, какими судьбами, но он сорвался с моста и упал в реку… Коварные русалки утащили его на дно, не дав бедняге ни малейшего шанса выбраться на берег. А на играющих возле леса мальчишек напали бродячие собаки и жестоко покусали ребят… Двое рабочих строителей подрались в трактире «Спелая вишня», один из них, схватив испанскую наваху, убил своего соперника…

Вообще, этот год принёс и другие бедствия городу. Несмотря на то, что в Инстербурге появился первый постоянный гарнизон, солдаты не смогли противостоять страшному пожару, возникшему неизвестно из-за чего. Пламя почти полностью уничтожило город: целыми в нём остались только два с небольшим десятка домов, церковь, школа и дом священника.

Как видите, моё рождение ознаменовалось ужасными и необъяснимыми событиями и это, полагаю, оставило свой отпечаток на моей будущей судьбе.

Детство моё проходило в живописном месте – там, где слившиеся Инстер и Ангерапп пополняли воды Прегеля. За городскими окраинами раскинулись роскошные луга, где пасся скот, знахари собирали лечебные травы, а мы, малышня, от всей души резвились в свободное время. Луговые цветы, вблизи – жёлтые и красные, оранжевые, фиолетовые и голубые, вдали сливались в широкие разноцветные полосы, разукрашивая тем самым душистое разнотравье. По утрам крупные капли холодной росы окатывали тех, кто проходил через луг. Днём тут натружено гудели пчёлы и шмели, с шумом взлетали чуть ли не из-под ног путника прячущиеся в зарослях травы перепела и куропатки. За лугами шумели могучие леса, порой, непроходимые… Много интересного и таинственного о них рассказывал мне дядюшка Клаус, родной брат моей матери, живший на самой границе луга и леса.

Нас было трое детей у родителей, из которых я – средний. Мой старший брат Карл, увидевший свет тремя годами ранее меня, с малолетства помогал отцу в кузнице, а младшая сестра Анхен… она для меня до сих пор остаётся малышкой.

Наш отец был крупным и сильным мужчиной, и мне долгие годы приходилось смотреть на него, высоко задрав голову, пока я сам не подрос. Он носил небольшую тёмную бороду и так же коротко стриг волосы на голове. Глаза у него всегда были прищурены, а от них на виски веером расходились глубокие морщины, видимо, так сказывались условия работы в кузне. Но сквозь узкие щёлочки век светился практичный ум, казалось, отец постоянно решает какую-то непростую задачу. На каждую вещь он смотрел таким взглядом, словно думал, к чему бы её приспособить. Руки у него были тяжёлые, с широкими ладонями. Привыкший иметь дело с железом, он и с людьми не церемонился – говорил, словно стучал молотом… Но в целом, человек он был покладистый и не злой… пока был трезв. Моя матушка не могла нарадоваться на него – работящий муж и заботливый отец. Но, когда по тем или иным причинам, ему случалось выпить лишнего, он совершенно менялся: превращался в озлобленного, неразговорчивого и жестокого зверя. В эти минуты мы все сторонились его, опасаясь задеть хотя бы словечком или встретиться с ним взглядом. В гневе он был просто страшен, его бранные слова ранили очень больно, потому что он не просто оскорблял того, кто оказался рядом, а делал это виртуозно и задевал самые уязвимые места…

По правде говоря, напивался отец редко. Работа в кузне требует трезвого взгляда, твёрдой руки и полной ясности ума. Но, иногда накопившаяся усталость давала о себе знать, и ему срочно была нужна «разгрузка» в течение двух-трёх дней. И тогда отец начинал расслабляться в Пангервице, самом старом инстербургском трактире, расположенном у моста через Ангерапп.

Мама моя, добродушная, светловолосая Марта Коффер с голубыми, как весеннее небо, глазами часто казалась мне феей из сказок, которая несёт только добро. Когда я немного подрос, то понял, насколько тяжело ей даётся хранить на лице тёплую улыбку и дарить детям ласковые слова. С утра до поздней ночи она хлопотала по хозяйству: готовила еду, работала в огороде, мыла, стирала, шила одежду… Иногда ей крепко доставалось от пьяного отца, которого в те страшные минуты я искренне ненавидел. И, знать, от всего этого её руки рано покрылись мозолями, а лицо – морщинами. А голос, ранее молодой и звонкий, с каждым прошедшим годом отчего-то становился тише и глуше…

Но, хвала Господу, жили мы неплохо. Отец без дела не сидел, а мой старший брат Карл, унаследовав отцовскую стать, помогал ему в кузне: сначала убирал помещение, наводил порядок, подносил уголь и выгребал золу, а уже затем отец доверил ему более сложную работу. Я же «пошёл» в мать – был невысок, худощав и, как заметил мой братишка, «слишком задумчив». К семи годам меня определили в школу, где я начал изучать латынь и Священное писание. Карлу, как отметили родители, учение было ни к чему – он чувствовал себя в кузнице, как дома.

Обычно, в канун праздников, мама, собрав нехитрые подарки, отправляла меня с Анхен к своему брату, дяде Клаусу. Оттуда мы всегда приносили мёд, поскольку дядюшка был бортником. Ходили мы к нему с сестрёнкой пешком через луг. И путешествие туда занимало у нас не меньше часа. Но зато как чудесно было в гостях у дяди Клауса! Он казался мне удивительной личностью – знаток тайных лесных троп, добытчик мёда лесных пчёл, знахарь, отменный рассказчик и добрейшей души человек. Только почему-то жил совсем один.

Как-то перед Пасхой мы с Анхен вновь пошли к дяде Клаусу. Часть нашего пути пролегала вдоль леса. Весёлые ручейки перебегали нам дорогу, всюду булькала вода, сверкали и цокали капли, раздавались восторженные трели птиц, а под деревьями уже выросли, радуя взор, первые нежные цветочки.

Старый бортник жил далеко за городом на лесной окраине в небольшом домике с пристроенным к нему сараем и хлевом для козы и поросёнка. Он занимался выращиванием овощей на своём огороде и, как я сказывал ранее, сбором мёда диких пчёл. Да и выглядел дядюшка под стать огромной пчеле – большой, мохнатый, рыжеволосый, с торчащими в стороны непослушными усами. На его правом плече красовалась татуировка большой пчелы, как он сам о ней говорил: «пчелиной королевы».

Иногда мы с Анхен гостили у дядюшки целыми неделями. Я страстно любил слушать его рассказы и старался запомнить каждую мелочь, особенно, если дело касалось лечебных трав.

Дядя Клаус был старше матери лет на десять. Он не только хорошо разбирался в травах, но знал всё о повадках животных и даже, как выяснилось, понимал их язык.

– Звери не такие болтливые, как мы, – рассказывал он как-то нам с Анхен перед сном. – Они не разбрасываются словами, поэтому каждая их фраза имеет особый вес и цену: «Не подходи!», «Мне больно!», «Ищу пару!». Более «разговорчивы» те, кто живёт рядом с человеком. Например, собаки часто просят нас поиграть с ними, и обычно перехваливают своих хозяев. Кошки, напротив, обидчивы и ревнивы. Их главные слова: «Накорми» и «Приласкай». А вот лошади – особи гордые и склонные пофилософствовать: «Опять мне тащить вашу повозку?», «А на лугу такая сочная трава…»

– Оказывается с твоей козой или петухом можно поговорить? – спросил я, простодушно удивившись.

Мохнатые брови дядюшки начали движение к переносице.

– Можно. И чем чаще ты станешь это делать, тем скорее научишься их понимать.

– Так же хорошо, как ты, дядя?

– Даже ещё лучше. Но только при большом желании и упорстве.

– А пчёлы? – спросила любопытная Анхен. – С ними тоже можно поболтать?

– Конечно, маленькая фея! Но у пчёл и муравьёв всё устроено несколько иначе: они живут большими семьями, а по отдельности ни говорить, ни думать не умеют. Однако от их гнезда нетрудно уловить сигналы: «Опасность!», «Нападение!», «Скоро будет ливень!» Но и пчёл всегда можно попытаться успокоить и о чём-то попросить…

Мы с сестрой слушали, держа в руках по краюхе хлеба, обильно политых мёдом. Возле каждого из нас – по кружке молока.

– Даже отдать тебе свой мёд? – недоверчиво спросила Анхен.

Дядя Клаус сделал глубокий вздох и, широко улыбнувшись, продолжил:

– Я пытаюсь убедить их со мной поделиться. И никогда не забираю все их запасы. К тому же всегда прошу прощения за причинённый вред. Это – важный закон леса. – Взгляд его стал серьёзным. – Конечно, если у пчелиной семьи забрать весь мёд, то зимой они просто погибнут. Но я всегда оставляю им достаточное количество пропитания, чтобы на следующий год не искать по всему лесу другой рой, а вновь прийти к тому же дуплу и снова взять из него мед. Только сначала ставлю на такое гнездо свою особую метку, ведь по закону дикие пчёлы никому не принадлежат, а мёд и воск становятся собственностью первого, кто им завладеет. Частенько я даже помогаю пчёлам, собственноручно вырубая им в толстых деревьях дупла – борти, причём такие, с которыми мне самому будет удобно работать.

– Расскажи, дядюшка, как ты это делаешь! – нетерпение начинает захватывать и меня.

– Вы ешьте, ребятушки, – кивает на наше хлебно-медовое угощение дядя Клаус. – Для этого я обычно выбираю сосну, растущую в одиночестве среди лип, затем вырубаю в её стволе прямоугольное отверстие и через него вытёсываю дупло длиной в локоть. Посередине этого дупла проделываю другую, гораздо меньшую дырочку – леток, через которую будут влетать пчёлы, а первое прямоугольное отверстие аккуратно затыкаю подогнанной доской. Открываться она будет только тогда, когда мне понадобится сделать что-то внутри гнезда – например, взять соты. Для привлечения пчёл я натираю леток пахучими травами и цепляю к потолку кусочки старых сот. Всё это я тебе потом покажу…

– Дядя, – спросила Анхен, – я знаю, что медведи тоже очень любят мёд. Они часто грабят твои борти?

– Конечно, если устроить дупло на высоте человеческого роста, то такая борть будет лёгкой добычей для медведя, поэтому и приходится забираться повыше.

– Но с дерева можно упасть, – испуганно прошептала Анхен.

– Бог с тобой, детка, – добродушно усмехнулся Клаус. – Поясню вам, любопытным. Изготовлением борти и всеми последующими делами я занимаюсь, набросив на ствол широкий плетёный пояс из кожи или липового лыка и опираясь на него поясницей, а ногами – на деревянную подставочку, крепящуюся к стволу верёвкой. А чтобы затруднить разорение пчелиного гнезда, я обрубаю все сучья под ним, а ещё вешаю увесистый обрубок бревна, нижний конец которого свободно болтается. Полезет медведь в борть, отведёт в сторону бревно, а оно, как и положено маятнику, тут же вернется и стукнет его по морде или по лапе. И чем яростнее зверь будет лупить по обрубку, тем сильнее будут ответные удары – пока грабитель не поймёт, что это не его добыча…

Мы дружно рассмеялись. Я живо представил себе незадачливого воришку, улепётывающего от злосчастного дерева с бревном.

– И много у тебя таких пчелиных домиков?

– С дюжину наберётся… – загадочно произнёс дядя. – И из каждого я осенью забираю по двадцать-тридцать фунтов мёда. Мне самому так много не надо, ведь я живу бобылём, но я мечтаю, чтобы ты, Петер, поступил в университет и стал учёным человеком. А для этого нужны деньги…

Мне стало неловко. Выходит, дядюшка уже задумался о моём будущем. А я как-то до сих пор подобных мыслей и вовсе не имел…

– Но сначала пчелиные семьи в лесу необходимо найти… – заговорил я. – Как ты это делаешь?

– Я ловлю пчёлку на лугу и повязываю ей на ножку ниточку. Потом выпускаю и слежу, куда она полетит… А летят пчёлы всегда домой, в свою борть.

– А ты не боишься пчёл, ведь они так больно кусаются? – в растерянности спросила моя сестрёнка.

– Пчела жалит только грешников, – улыбнулся дядя. – К тому же – вот мой оберег, – он похлопал себя по татуировке на плече. – А вообще-то, отправляясь за мёдом, я надеваю грубую и закрытую одежду, лицо при этом защищаю мешковиной. Вдобавок отпугиваю рассерженных пчёл дымом… Правда, всякий раз они меня всё равно жалят пять-шесть раз. Но это совсем не опасно, даже полезно. Страшно, если на человека нападёт целый рой…

Снаружи зашумели деревья. Видно, приближалась гроза. Анхен зябко поёжилась и уставилась на яркое пламя свечи.

– Вот ты сказал, что со зверюшками можно поговорить, а бывает так, что они тебя не слушаются или делают всё наоборот? – задал я терзающий меня вопрос. Дело в том, что мне никак не удавалось договориться по-хорошему с соседскими собаками и не раз приходилось спасаться от них бегством.

– Случается и такое, – усмехнулся дядюшка. – Ведь, как и мы, все они имеют свой характер!

Добрые глаза дяди, сверкая в пламени свечей, словно лучились таинственным и весёлым светом. Наверное из-за этого чудесного взгляда мы с Анхен и прозвали дядюшку Клауса «повелителем пчёл».

– И ещё одна удивительная особенность, – продолжал тот, допивая своё молоко, – звери, птицы и рыбы, сбившись в стаю, стадо или косяк, становятся неуправляемыми и начинают подчиняться каким-то совершенно иным законам. Знаете, детки, что люди, попав в толпу, тоже думают, говорят и поступают одинаково. И не всегда разумно и логично! Словно какой-то бес вселяется в них и руководит их, подчас опасными или жестокими деяниями. Вспомните, как весной крестьяне забили камнями старушку, обвинённую в колдовстве… Поэтому я и предпочитаю одиночество и уединение… А теперь, укладывайтесь спать…

Случалось, что дядюшка будил нас рано утром.

– Собирайтесь, пойдём на озеро. Погодка сегодня замечательная! Половим угрей, вы ведь любите рыбалку, детки?

Нас дважды упрашивать не надо! И вот мы уже шагаем к лесному озеру, а дядя рассказывает:

– …Осенью зайцы линяют не сразу. Сначала у них белеют лапки и низ брюшка, тогда охотники и говорят: «заяц в штанах». Потом у косого белеет весь живот…, – дядя отодвинул от лица наклонившуюся ветку ольхи. – А самые любимые заячьи места – это низкорослые ели, прогалины, обмякшие серые папоротники…

Вдруг, за очередным поворотом тропинки мы видим стоящего шагах в пятидесяти от нас красавца оленя, высоко вскинувшего свою ветвистую голову… Мы замираем и несколько мгновений смотрим друг на дружку, но тут горделивый зверь недовольно фыркнув и, мелькнув своим светлым подхвостьем, с топотом и треском врезается в кусты…

– Передавай привет своим оленятам! – весело кричит ему вслед дядя.

А вечером, уплетая жареную рыбу, мы слушаем очередной рассказ «повелителя пчёл».

– Наш город получил название от рыцарского замка – Инстербург, – негромко говорит тот. – Который был заложен почти четыреста лет назад магистром Тевтонского ордена Дитрихом фон Альтенбургом, выдающимся военачальником и умелым строителем.

Я представил себе грозного рыцаря, держащего в одной руке меч, а в другой – строительный мастерок.

– Во времена крестоносцев здесь после жестоких пыток была сожжена последняя ведьма Восточной Пруссии. Её содержали в подвале замковой башни без еды и воды…, – дядя вопросительно взглянул на нас. – Хотя, если вам страшно, я не буду рассказывать о тех временах…

Мы тут же заявили, что нам вовсе не страшно, а наоборот, жутко интересно.

– Ну, тогда слушайте дальше. В Инстербурге даже сейчас многие события связывают с колдовством. Вот вам история о девочке Вероне, которую взяла на воспитание семья башмачника. Со временем девочка превратилась в красивую девушку… и обучилась колдовству. Ей доставляло удовольствие рушить крепкие немецкие семьи. Немало счастливых браков распалось, благодаря её козням. Вот старейшины города и решили покарать Верону. Зимой они прорубили в реке прорубь, в которой и утопили несчастную…

Мы все молча перекрестились. Вздохнув, дядя Клаус продолжал:

– А через некоторое время Верона стала приходить в город каждую ночь и уводить на его окраину по одному мужчине, которого утром находили повешенным…

– Как страшно, – прошептала Анхен. – И что же было потом?

– А ничего, – пожал плечами дядюшка. – Люди молились Господу, и тот помог им. Верона пропала… Иначе город бы полностью обезлюдел…

«Это —хорошо» – подумал я. Как-то не хотелось встречаться с духом красавицы, которая потом заставит тебя повеситься. Я видел повешенных на рыночной площади Инстербурга. Зрелище не самое привлекательное, смею вас заверить…

– Ну, раз уж мы завели речь о духах, то придётся мне вам поведать и о призраках, если это не напугает маленьких детишек…

– Мы не маленькие, – попробовал возмутиться я. – Хотя, Анхен может идти ложиться спать!

– Нет, я тоже буду слушать! – заявила сестра. – Мне ничуточки не страшно!

– Ну, хорошо, – улыбнулся дядя Клаус и закурил трубку. – Пожалуй, самыми известными призраками нашего города можно считать души прусского князя Камсвикуса и его супруги…

– Что же с ними случилось?

– Не торопись, Петер. Сейчас узнаешь… История гласит, что ещё до прихода в эти места крестоносцев, вблизи теперешнего Инстербурга стоял замок местного повелителя, которого звали Камсвикус, который отличался очень уж свирепым нравом. Говорят, что он даже убил собственного сына, попытавшегося вступиться за угнетаемых подданных. А позже князь заточил в замковое подземелье свою жену, которая тоже чем-то ему не угодила. Прусские боги долго не вмешивались в эти княжеские бесчинства. Но и у них терпение вскоре лопнуло, и наслали они на замок потоп. Вместе с Камсвикусом погибла и его несчастная супруга…

– Жаль… И что было дальше?

– А потом было вот что, – дядя Клаус выпустил струю едкого дыма в потолок. – Женщина появлялась людям в облике чёрной коровы, которую гонит чёрная кошка. В последнюю обернулась душа злого князя. А воплощением божьей кары, как говорят люди, стал скачущий за коровой и кошкой чёрный всадник, который стегает животных длинным чёрным бичом… Так вот, согласно преданию, часто в полночь можно увидеть всех трёх призраков, мчащихся в чаще леса… А доброму сыну князя Камсвикуса люди поставили памятник – огромный камень длиной в двадцать шагов…

– А ты, дядя, встречал этих призраков? – затаив дыханье, спросил я. Мне очень хотелось, чтобы тот ответил: «Нет, всё это – враки».

– Призраков не видел, – ответил тот. – А камень есть. Могу вам его показать.

Глава 2. Предложение дядюшки Клауса

С того дня, когда я впервые узнал о планах дядюшки послать меня на учёбу в кёнигсбергский университет, минуло три года, в течение которых жизнь наша текла в прежнем русле и в ней практически ничего не менялось. Отец работал в кузне, мать занималась домашним хозяйством – растила овощи, хлопотала по дому, шила нам обновки. По-моему, родители не задумывались о моём будущем, возможно, они считали, что и я в скором времени займу своё место в отцовской кузнице. Карл возмужал, плечи его стали широкими, а руки – сильными. Теперь они с отцом работали на равных. Я же продолжал учёбу в городской школе, особенно налегая на латынь, ведь если придётся поступать в Университет, то там этот язык станет мне просто необходим. Анхен тоже подросла, она помогала матери в домашней работе.

За это время в самой Пруссии произошли кое-какие изменения. В стране, наконец, появился свой король – Фридрих I, бывший великий курфюрст Пруссии Фридрих III. Слабый здоровьем и легко поддававшийся влияниям, он был склонен к пышности и блеску. Однако его окружали настоящие государственные люди, сделавшие в это время очень много для процветания Пруссии. Коронация Фридриха происходила в Кёнигсберге 18 января 1701 года, в Королевском замке. Постоянным же местом обитания Фридриха I был Берлин. Это событие широко отмечали и у нас в Инстербурге. В одноимённый орденский замок, а также в Георгенбург, приехало множество гостей, судя по гербам на каретах, из разных уголков Европы. Звание королевства добавляло Пруссии собственного веса и значимости, что было особо важно, так как Польша не хотела мириться с потерей своей вотчины. Вместе с тем, Пруссия была вынуждена принять участие в двух войнах – за Испанское наследство и в Северной.

Из Европы, истощённой и обескровленной Тридцатилетней войной, в Восточную Пруссию продолжали прибывать беженцы, которые обустраивались, в том числе, и в Инстербурге, возрождая уничтоженные пожаром 1690 года районы.

За прошедшие годы не было отмечено ни природных, ни социальных катаклизмов. Внешние обстоятельства словно способствовали развитию и процветанию нашего региона.

11 марта 1703 года у нас в доме появился дядюшка Клаус. Он прибыл, чтобы лечить нашу Анхен – бедная девочка сильно простудилась, набирая свежую воду из колодца, и заболела: у неё совсем пропал голос, зато появился сильный жар, сопровождающийся бредом. Её, побледневшую и трясущуюся в ознобе, уложили в постель, испуганная мать суетилась поблизости, не зная, как и чем помочь своему ребёнку.

– Я – за Клаусом, – заявил отец и отправился запрягать лошадь.

Городским лекарям он не доверял, и в этом я с ним был согласен. Все наши соседи уверяли, что доктор придёт, пустит кровь… и это – всё лечение! Впрочем, вырвать гнилой зуб они могли, но с этим справился бы любой цирюльник. А вот загадочный отшельник, дядюшка Клаус – это совсем другое дело!

Помню, наша собака, лежащая у порога, встрепенулась и, насторожив уши, стала внимательно прислушиваться к посторонним шорохам… Тут же в доме появился дядя – словно весенний шмель влетел в окно. Лохматый, шумный, пропахший мёдом и воском. Он обнял маму и сразу же устремился к лежанке нашей Анхен. Там дядя погрузил три пальца правой руки, сомкнутых в щепотку, в пупок больной племянницы и стал поворачивать их против часовой стрелки… при этом что-то тихо и невнятно шептал… Потом он пошёл развязывать свои мешки, в которых привёз как лекарства, так и гостинцы из леса. В коридоре он, шутя, поборолся с Карлом, и весело заметил отцу:

– Здоровый бычок у тебя растёт, Ганс!

Меня он тоже потрепал по загривку, затем выложил на стол мешочки и горшочки со снадобьями. Вместе с ними на стол выпала и сухая пчела.

– Как хорошо, что ты приехал, Клаус! – не могла нарадоваться мать.

Она уже уверовала в скорое выздоровление дочери.

– Да, – бубнил отец, топчась у двери. – Ты уж оставайся у нас до тех пор, пока Анхен не пойдёт на поправку!