80 лет. Жизнь продолжается

скачать книгу бесплатно

80 лет. Жизнь продолжается
Валерий Моисеевич Лейбин

Книга посвящена научной и преподавательской деятельности автора на протяжении более 50 лет. Она включает также сюжеты, связанные с семьей, детьми, внуками, творчеством, путешествиями, размышлениями над обыденными вещами. В ней, кроме того, содержатся дневниковые записи, рассказы, переписка дедушки с внучкой и с внуком, а также фотографии из личного семейного архива.

Данное издание привлечет внимание тех, кто интересуется биографией ученого, преподавателя, психоаналитика и простого смертного, который находит радость в семье, детях, внуках, творчестве, включая театр кукол «ФАНИ» и садовый дизайн.

Книга предназначена для широкого круга читателей.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Валерий Лейбин

80 лет: жизнь продолжается

Предисловие

Картина неизвестного художника, 2007 г.

80 лет. Прошлое, настоящее и будущее. Прошлое касается воспоминаний о пережитом. Настоящее – сиюминутное ощущение времени. Будущее – возможные планы и завершение жизни. Вполне очевидно, что размышления о прошлом – это воспоминание о длительном периоде жизни человека, тогда как настоящее – краткое мироощущение в данный момент, а будущее – размышление о вечном, о приближении смерти.

Есть книги, в которых авторы описывают свой путь жизни, придавая значение своим достижениям в области трудовой и общественной деятельности, включая науку, литературу, искусство, политику.

Вспоминаю книгу, увы, ушедшего из жизни в 2011 году российского философа, социолога и сексолога Игоря Кона «80 лет одиночества», опубликованную в 2008 году. Я лично знал этого ученого, и поэтому размышления Кона об одиночестве на фоне отечественного и зарубежного признания его научных заслуг заставили меня задуматься над этим феноменом. Да, действительно, он лично не построил дом, не посадил дерево, не был женат и не имел детей, что характеризует настоящего мужчину. Но он посвятил всю свою жизнь науке, опубликовал множество книг и статей, читал лекции в больших и малых аудиториях как российских, так и зарубежных университетов.

Мне – 80 лет. Но я хотел бы написать книгу, не посвященную только научной деятельности, хотя, будучи доктором философских наук (с 1982 года), около 50 лет занимался научными исследованиями, написал и издал 49 монографий и более 800 статей, разделов в коллективных трудах и рецензий (список научных трудов прилагается в конце данной книги). Это, конечно, важная часть жизни, но она не ограничивается только наукой. В жизни человека есть другие сферы, связанные с семьей, детьми, внуками, творчеством, путешествиями, размышлениями над обыденными вещами.

Поэтому в данную книгу включены некоторые вехи жизни, связанные с моими родителями, и воспоминания, отраженные в дневниках, рассказах и переписке с внучками и внуками.

Воспоминания включают в себя четыре дневника, которые я вел на протяжении нескольких лет. От дневников, написанных в период с 1956 по 1961 г. в Боровичах Новгородской области и Пскове, с 1961 по 1962 г., когда меня призвали в армию в учебно-показательную часть в Сертолово Ленинградской области, с 1963 по 1964 г., когда я служил в Вологде, на Дальнем Востоке в танковом училище и снова в Вологде, до дневника отца, написанного в 1974 по 1976 г. в Москве, когда, будучи кандидатом философских наук, у меня родилась первая дочь.

К сожалению, дневниковые записи отца оказались не столь длительными по времени, как хотелось бы. Они прекратились, когда возраст дочери составил всего полтора года. Разумеется, сегодня я корю себя за то, что более сорока лет тому назад у меня не хватило ни времени, ни сил, чтобы продолжить записи, отражающие наблюдения за развитием дочери.

Но в те далекие годы моя работа в одном из научно-исследовательских институтов Академии наук, подготовка к публикации ряда статей и книг, написание докторской диссертации и дальнейшие перипетии, связанные с ее защитой, в результате чего мне трижды приходилось выносить ее на Ученый совет, настолько вовлекли меня в круговерть академической жизни, что мне пришлось прекратить ведение дневника. В то время я полагал, что это временная мера.

Затем произошли радостные для меня события, связанные с рождением второй дочери Натали в 1979 году и сына Алексея в 1982 году. Семейная жизнь и постоянное общение с маленькими детьми оказались настолько завораживающими и отнимающими все свободное и несвободное от академической деятельности время, что дневник отца так и остался незавершенным. Многодетному отцу уже было не до дневниковых записей.

Мы с женой крутились вовсю, стараясь уделять воспитанию троих детей как можно больше времени. Для их вовлечения в совместную деятельность создали семейный кукольный театр «ФАНИ» (Фантазеры, Актеры, Находчивые, Импровизаторы), который со временем перерос чисто семейные границы и стал основой нашей профессиональной работы в качестве руководителей театра кукол на протяжении восемнадцати лет в детском лагере МИД, художественного организатора во время отдыха детей в Болгарии, психоаналитика, работающего с детьми с использованием возможностей театра кукол.

Помню, что когда жене и моим маленьким дочерям потребовалось поехать в Железноводск для прохождения небольшого курса лечения, то мне пришлось остаться одному с годовалым сыном дома в Москве в течение двадцати четырех дней. Сейчас даже не могу представить себе, как удалось справиться со всеми проблемами, связанными с кормлением, пеленанием, прогулками и множеством других хлопот по уходу за маленьким сыном, не прибегая ни к какой посторонней помощи. Но в то далекое время все это было само собой разумеющимся и не вызывало каких-либо сомнений или тревог.

Я успевал что-то писать и публиковать в сфере своей профессиональной научной деятельности. Так получалось, что рождение нового ребенка сопровождалось публикацией новой книги. После рождения сына я в шутку стал говорить жене, что же будет, если я продолжу публиковать свои работы.

А вот дневник отца оказался не только отложенным в сторону на время, но и, как показала дальнейшая жизнь, незавершенным, поскольку я больше не обращался к нему. И это было связано с тем, что описание тех или иных процессов развития собственных детей и теоретизирование по этому поводу ушло на задний план по сравнению с повседневной (подчас посуточной) практической деятельностью, обусловленной воспитанием троих детей. Так что в то время мне было не до продолжения ведения дневника отца. А жаль! Очень жаль!

Хотелось бы надеяться, что ознакомление с этим, к сожалению, незавершенным дневником отца послужит, возможно, толчком к тому, что кто-либо из молодых отцов решится на подобный шаг и осуществит более длительное по времени и более детальное по описанию наблюдение за развитием своего ребенка.

Подобная задача крайне необходима для понимания того факта, что формирование психики ребенка осуществляется не только в результате воздействия на него материнской фигуры, на чем строятся многие современные психологические и психоаналитические концепции, но и под влиянием фигуры отца.

В конечном счете отец – это не только «инструмент», используемый для зачатия плода, но и тот необходимый для нормального развития ребенка персонаж, который должен и может играть в жизни детей не меньшую роль, чем их мать.

Кроме дневниковых записей в данное издание вошли рассказы, написанные в 1976–1978 годах, то есть в то время, которое многими современниками забыто, поскольку те события повседневной жизни, касающиеся связи с религией, овощными базами, уборкой урожая, партсобраниями, запретами встречаться с зарубежными учеными дома, уже не помнятся. И хотя они воспринимаются подрастающим поколением как анахронизм, тем не менее это наше советское прошлое, и важно знать историю СССР в ее повседневности.

И наконец, в данном издании воспроизводятся те письма между дедом и внучкой, которые имели место, когда я уже стал не отцом, а дедушкой. У моих детей появились дети, а я стал дедушкой трех внуков, проживающих на Кипре, двух внучек, проживающих в Париже и в Москве, и шестого внука, который родился во Франции совсем недавно. С одной из внучек я стал виртуально переписываться, поскольку ей в то время было три года, она проживала в Париже, и мама писала за нее. И, что очень важно, я посылал также письма малышу, который был в чреве матери. Мама испытывала гамму чувств по отношению к неродившемуся малышу, который уже ощущал жизнь в животе, и писала мне за него, а я, будучи дедушкой, вел переписку с ним. Как видим, можно излагать свои мысли по отношению к маленьким детям, так и к тому, что мать назвала «пузожителем».

Буду ли я переписываться еще с внуками и внучками? Не знаю. Они проживают в разных странах – на Кипре, во Франции, в Чехии. На Кипре трое внуков уже взрослые, к сожалению, они не владеют русским языком. Одна внучка в Париже, с кем я вел виртуальную переписку, является билингвом, то есть знает, как французский, так и русский языки. Вторая внучка жила в Москве до шести лет, но вместе с родителями переехала в Чехию, что было связано с профессиональной деятельностью ее папы, т. е. моего сына. А шестой внук еще только подрастает, хотя он приезжает летом из Парижа на подмосковную дачу, где в течение месяца мы с женой (дедушка и бабушка) находим общий язык с малышом.

И последнее. В книге помещен фотоальбом, дающий представление о некоторых эпизодах, связанных с семейной жизнью и путешествиями, которые совершались в последнее время. Кроме того, она содержит список опубликованных работ автора, включая книги, разделы в коллективных трудах, статьи, рецензии, поэтические сборники.

Хочу выразить благодарность моей жене Лыткиной Галине Васильевне, которая не только вдохновляла меня при написании данной книги, но и приложила массу сил и стараний по ее редактированию.

Особая благодарность ректору Московского института психоанализа Сурату Льву Игоревичу, оказавшему спонсорскую помощь в публикации данного труда.

    Валерий Лейбин
    Москва, 2022 г.

Часть I

Вехи жизни

Родословная

Я родился 8 марта 1942 года в селении Хмелевка Зуевского района Кировской области. До этого мои родители жили и работали в Боровичах Новгородской области. Однако началась война, враги приближались к Москве и Ленинграду, а город Боровичи находился между ними, и родители вынуждены были уехать в тыл в Кировскую область. Правда, оказалось, что город Боровичи не был оккупирован фашистами, поскольку он находился в 30 километрах от железной дороги Москва – Ленинград, но тем не менее многие жители переезжали в Сибирь, на Дальний Восток, чтобы сохранить свою жизнь. Поэтому я появился на свет именно в селении Хмелевка, где мои мама, папа и бабушка находились во время войны.

К сожалению, мой папа Лейбин Моисей Гиршевич, родившийся в 1913 году, умер от воспаления легких в 1943 году, когда мне было около одного года, в результате чего у меня нет воспоминаний о нем. Осталась только фотография отца и впечатления моей матери о нем, когда она говорила о том, что папа был молодым, веселым, любил играть в шахматы. Позднее, когда в 60-х годах, я был в Ленинграде и познакомился с сестрой отца Любовью Григорьевной Левянт, я кое-что узнал о родословной по отцовской линии.

Его отец Григорий Лазаревич родился в 1882 году, был служащим и умер в 1919 году от скарлатины. Его мама Кроль Нисья Моисеевна родилась в городе Новозыбково в 1883 году, воспитывалась в зажиточной семье, окончила женскую гимназию, прекрасно пела, работала заведующей детским садом, потом бухгалтером и в возрасте 53 года умерла от туберкулеза в 1935 году. Перед смертью она написала письма своей дочери Любе и передала их сыну (моему отцу), чтобы он посылал ей эти письма в Ленинград, куда Люба переехала, выйдя замуж за Гришу (Левянт Гирша Менделевич) в 1932 году. Дав обещание своей матери, Моисей переслал Любе около 10 писем, так как не хотел ее расстраивать, поскольку она была беременной. Ее дочь Нина родилась 28 апреля 1935 г., подросла, поступила в медицинский институт, но умерла от рака крови 22 июня 1957 г. Люба и Гриша сильно переживали, после этого у них не было детей.

Люба и Гриша вызвали в Ленинград Моисея, который проживал в 12-метровой комнате на улице Герцена. До этого Моисей с 15 лет работал чернорабочим на железной дороге. В 1935 г. Моисей уехал на стройку по набору недалеко от города Боровичи, затем перебрался в сам город, где окончил счетоводные курсы и познакомился с моей мамой.

Более подробно я знаю информацию по материнской линии.

Мой дедушка Осипов Ефим Осипович родился в городе Боровичи в 1880 году. Он был настолько известным портным, что у него были заказчики из Санкт-Петербурга, и он сам ездил туда, или к нему приезжали. В Боровичах его семья жила в отдельном доме, был сад. К сожалению, он выпивал, и проходило несколько дней, когда он не работал. Потом отходил, усиленно работал портным и обеспечивал свою семью, состоящую из троих детей.

По рассказам бабушки, дедушка был не то чтобы жадненьким, но деньги были у него, и ей приходилось просить их на ведение хозяйства. Семья была зажиточной. После революции была денежная реформа, когда керенки менялись на другие деньги. И когда после смерти дедушки, который умер в 1937 году, бабушка обнаружила, что в ножке обеденного стола была спрятана большая сумма денег по тем временам, то она очень переживала и печалилась, так как прошла реформа и спрятанные деньги не имели силу.

Моя бабушка Елизавета Ивановна родилась в Санкт-Петербурге в 1883 году. Жила недалеко от Витебского вокзала. Имела два класса образования, но любила читать. Работала поваром в одном из ресторанов. Познакомилась с дедушкой, когда он приезжал в Санкт-Петербург. Вышла за него замуж и в 1904 году переехала в Боровичи к мужу, где родила троих детей. Умерла в 1969 году в возрасте 86 лет.

Старший брат моей мамы Василий родился в 1905 году. Он не получил никакого образования. Его папа (мой дедушка) учил его портному делу, но ничего не получилось. Василий работал официантом в ресторане, слесарем при заводе, затем пожарником. Он был такой любвеобильный, что у него было три или четыре жены и дети. Умер в 1957 году.

Моя мать Осипова Антонина Ефимовна родилась в 1911 году. Ее младшая сестра Людмила родилась в 1915 году. Их родители и трое детей жили в частном доме, где был неплохой сад и много фруктовых деревьев. Позднее Людмила рассказывала, как ее мать делала тесто, пекла пирожки с яблоками, которые лежали на чердаке дома. В доме было молоко, делали сметану, хранили в крынках. Антонина с краю подрезала пенку и выскребала сметану, которая была очень вкусной. И как только бабушка замечала это, то все шишки доставались Людмиле, поскольку оказывалось, что Антонина умудрялась оправдываться от данного поступка.

Девочки подрастали, ходили в школу и задумывались о получении высшего образования. У них не было большого выбора, поскольку их семья не относилась ни к рабочему, ни к крестьянскому сословию. Так или иначе, Антонина выбрала педагогическую специальность, а Людмила – медицинскую.

Антонина поступила на заочное отделение в педагогический вуз в Ленинграде. Закончила его, стала преподавать русский язык и литературу. Она начала трудовую деятельность с обучения слепых. Потом познакомилась с одним мужчиной (это был уже мой папа) таким образом: он работал бухгалтером на Горно-керамическом комбинате обжигальщиков, который славился на всю страну, поскольку на нем изготовляли огнеупорный кирпич, предназначенный для домен. Будучи бухгалтером, он продолжал заочно учиться и, выполняя задания, столкнулся с тем, что у него были проблемы с русским языком. Встретившись с Антониной, Моисей стал брать у нее уроки. Вскоре они влюбились друг в друга и стали мужем и женой. Они прожили пять или шесть лет, хотели ребенка, но Антонина не могла забеременеть.

Июнь 1941 года. Началась война. Через несколько месяцев немцы подходили к Москве и Ленинграду. Было принято правительственное решение, что крупнейший в стране Горно-керамический комбинат обжигальщиков переезжает в тыл. Мой отец, будучи бухгалтером комбината, мать и бабушка уехали в Кировскую область, где в марте 1942 года я появился на свет.

Я не задумывался над своим рождением. Но после 70 лет, когда я оказался в больнице с аритмией сердца, мне пришлось заняться самоанализом и рассуждать о причинах госпитализации. В процессе самоанализа я выявил следующее. Очевидно, что мое зачатие произошло буквально в несколько дней после объявления о нападении Германии на нашу страну. У моих родителей было страстное желание иметь ребенка. Но в силу физиологических проблем это желание не реализовалось в течение нескольких лет. И вдруг стресс. Начало войны может оказаться концом сексуального общения между любящей парой, поскольку фронт или другие обстоятельства жизни способны надолго, если не навсегда, прервать реальное, а не воображаемое общение между ними. Стресс дает толчок к запуску перестройки организма матери, в результате чего наступает долгожданная беременность. Во всяком случае, беременность моей матери случилась сразу же после объявления войны, то есть в конце июня 1941 года.

В эвакуации мои родители, бабушка и я испытывали такие же трудности, как и большинство людей, находящихся в тылу. Мама как-то бегло говорила, что было тяжело, когда они приехали в Зуевский район Кировской области, где их разместили в доме у каких-то хозяев. Не было продуктов, одежды. Через какое-то время отец заболел: у него был туберкулез легких, плюс, конечно, недоедание. В 1943 году он умер, когда мне было чуть больше года. И видимо, мама работала учителем, чтобы как-то прожить с маленьким ребенком. Мама и бабушка оставались в эвакуации до 1945 года, когда закончилась война.

Будучи маленьким ребенком, я ничего не помню ни об эвакуации, ни о своем отце. Единственное – осталось в памяти та картина, которую я видел в детстве. Я стою на холме среди берез и смотрю вдаль, где проходит железная дорога. Едет поезд, из него идет дым, и я машу своей рукой вагонам уходящего поезда.

В 1945 году семья переехала обратно в Боровичи. Жить было фактически негде, так как дома и сада, которые были у бабушки и дедушки, после возвращения из эвакуации уже не стало. Мама и бабушка устроились у старшего брата Василия, который жил с семьей. В пожарке, где было служебное помещение, нам выделили небольшую комнатку. Жили впроголодь. Мама рассказывала, что у меня были на голове какие-то волдыри, корки.

В Боровичи вернулась с войны младшая сестра мамы Людмила, которая была на фронте врачом. Как военнослужащая она имела право на получение жилья. Вскоре Людмила получила комнату в пятиэтажном доме ИТР (инженерно-технических работников). Очень маленькая комната, метров 6–7, причем в общей квартире, где семей было пять или шесть. Комната была на первом этаже. Такой длинный коридор, ряд комнат соседей, и в одной проживала Людмила. В эту комнату въехали моя мать, бабушка и я.

На фронте Людмила познакомилась с мужчиной, офицером. После войны он позвал ее к себе в город Солнечногорск, примерно 60 километров от Москвы. Они решили пожениться, и Людмила вышла за него замуж и уехала в Солнечногорск. Ее муж, Виктор Владимирович Фомин (1919–1951), погиб в автомобильной катастрофе. Он ехал на грузовой машине, и, видимо, то ли там была дорожная яма, то ли еще что-то другое, но машина опрокинулась, и часть солдат погибла. Людмила осталась одна с двумя детьми, старшей дочерью Галей, родившейся в 1945 году, и младшей дочерью Ириной, родившейся в 1949 году.

Слева направо – Людмила 5 лет, Елизавета Ивановна 37 лет, Антонина 9 лет, Василий 15 лет. Фото семьи Осиповых, 1920 г.

Бабушка Осипова Елизавета Ивановна

Левянт Гирша Менделевич (1899–1985) – муж тети Любы. Левянт Люба Гиршевна (1905–1991) – сестра моего отца, 1934 г.

Нина, 4 года – дочь тети Любы, 1939 г.

Сестра матери Людмила Ефимовна и ее дети Галина и Ира, 1951 г.

Галина, Ира и Людмила

Мой отец Лейбин Моисей Гиршевич (1913–1943), 1940 г.

Моя мать Осипова Антонина Ефимовна (1911–1976), 1965 г.

Детство и юность

Комната в доме ИТР осталась за нашей семьей. Через несколько лет мама, бабушка и я переселились в другую комнату, находящуюся в том же доме, в другом подъезде, но на пятом этаже. Комната была роскошная – аж девять метров в двухкомнатной квартире, где проживала другая семья, состоящая из мужа, жены и мальчика, который был старше меня на три года.

В комнате помещались две кровати, стол и стулья. На одной кровати спали мама и я. В раннем детстве у меня болели ноги, и я не засыпал, пока моя мама не погладит их, согревая теплом, так как я страдал ревматизмом до начала школы. На другой кровати у стеночки спала бабушка с котом. Кот ложился вместе с ней, вытягивал лапы вдоль кровати, как человек, голову клал на подушку, и так они спали. Мы все очень любили рыжего кота. Однажды получилось так, что я шел на кухню, нес посуду и, видимо, стукнул ее о стол. Не заметил, что кот сидел на раме форточки, которая была полностью открыта. От внезапного стука кот испугался и выпал из форточки на улицу. Мы побежали вниз, с пятого этажа, подобрали его, две недели выхаживали, отпаивали молоком, но он оказался такой живучий, что вскоре выздоровел. Видимо, хотя кот упал с пятого этажа, но часть пути из окна он спустился по водосточной трубе, потому что когти были ободраны. Но я, чувствуя свою вину за случившееся, сказал бабушке, что кот выпрыгнул наружу за птичкой, которая пролетала мимо форточки. Бабушка меня не ругала. И через две недели кот полностью выздоровел.

Бабушка и мама жили дружно. Бабушка готовила, любила чай, в основном его пила, ела мало. Я, как правило, был с ней или в детском саду, куда она меня отводила и забирала. Мама все время была в школе, поскольку она являлась учителем русского языка и литературы, а затем стала завучем в одной из школ. Поэтому только в воскресные дни мы были вместе.

Игрушек было мало. Помню, что дома у меня была кукла и бумажные платья, которые можно было менять. В детском саду я дружил больше с девочками, чем с мальчиками. До сих пор помню одну фотографию, где я танцую с девочкой. На мне одежда кавказского джигита, а на девочке – свадебное платье.

Галя (двоюродная сестра) и Лера у ёлки, 1946 г.

Детский сад («Свадьба» по-кавказски), 1948 г.

Смотря на детскую фотографию, возникает вопрос: «Как три года спустя после войны в детском садике сохранился кавказский национальный костюм?» Поскольку немцы не были в городе Боровичи, то одежда и костюмы никак не пострадали и напоминали об интернациональном воспитании в дошкольном учреждении.

В детском садике я был свидетелем одного происшествия, когда дети надсмехались над одним мальчиком. Около детского сада проезжал «говновоз», то есть лошадь с деревянной бочкой, куда кучер выливал «говно», собранное из деревянных туалетов. Мальчишки что-то кричали и дразнили кучера. Тогда он схватил черпак, собрал «говно» из бочки и выплеснул его на одного из мальчиков. Все дети бросились в стороны, и только мальчик, от которого ужасно пахло, остался стоять и начал плакать. Впоследствии часть детей дразнила этого мальчика, и только некоторые из них, включая меня, проявляли сочувствие к нему.

Лера, 6 лет, 1948 г.

Когда мне было шесть лет, мама стала работать летом в детском лагере и соответственно взяла меня с собой. Именно там она меня учила плавать. Учила таким образом: заходила сама по грудь в воду, брала меня на руки, а потом бросала в воду, чтобы я, барахтаясь, плыл к берегу. Вот так потихоньку я научился плавать, хотя врачи говорили, что мне нельзя по грудь заходить в воду. Позднее, будучи взрослым, я понял, что при рождении у меня были проблемы с сердцем и врачи не советовали купаться в холодной воде.

Лера с двоюродной сестрой Галей, 1951 г.

Мама и Лера (11 лет), 1953 г.

Перед тем как пойти в школу, я заболел и почти месяц лежал в больнице. В школу я пошел не 1 сентября, как все ученики, а на две недели позже, когда вышел из больницы. Школа была расположена довольно далеко от моего дома. Видимо, на это были причины у мамы, которая знала, какие учителя были именно в данной школе. Причем оформление в школу производила не моя мама, которая была учительницей в другой школе, расположенной еще дальше, на другом берегу реки Мсты, а ее подруга. Она не знала мою фамилию, и поэтому меня записали Осиповым по фамилии матери. Под этой фамилией я прожил несколько лет, пока не получил паспорт.

В первых классах я ходил в вельветовой курточке. На голове была не панамка, а типа тюбетейки, поскольку тогда это было очень модно носить. И помню, гордость у меня была, так как я носил планшет. На фронте военные командиры, офицеры носили такую кожаную сумку, планшет. Там были карманчики, где помещались карандаши, перьевые ручки, линеечки (шариковых ручек-то не было). Не пенал деревянный, а сумка офицерская. Видимо, судя по всему, планшет достался мне от Людмилы, которая была на фронте врачом. Таким образом, планшет был моей гордостью.

Летом мальчики и девочки проводили время на улице. Чаще всего я находился в компании девочек и в первом, и во втором классе ходил с девочками на речку. Мы купались без трусов, девочки не стеснялись меня. Как и девочки, я вышивал крестиком что-то. Не помню, кто научил меня вышивать крестиком, скорее всего, бабушка. Во всяком случае, я крестиком вышил изображение кота, которое бабушке очень нравилось, так как вышивка напоминала того кота, который был в нашем доме.

То, что я находился среди девочек, было, скорее всего, свидетельством того воспитания, которое я получил в обществе мамы и бабушки. До второго класса я ходил в баню в женское отделение вместе с мамой, поскольку после войны во многих квартирах не было ванны. Меня нисколько не смущал вид голых женщин, поскольку я привык к женскому общению. Правда, во втором классе маме сделали замечание, что взрослому мальчику пора бы ходить в мужское отделение бани. Так я стал самостоятельно приобщаться к мытью с мужиками, которые подчас после парилки выпивали и матерились.

Помню, что в те трудные времена, когда не было продуктов, мы делали из проволоки такие приспособления, когда бежали за машиной, где перевозился жмых (спрессованные отходы от зерновых культур), хватали крюком изделия и потом ели жмых в качестве деликатеса. Помню также, что перед праздниками (майскими, Октябрьской революции) позади продуктового магазина, во дворе, были очереди, где продавали муку. Мы, дети, вставали к какой-нибудь тёте, чтобы она получила муку и на нас, а она платила нам десять копеек. Так мы зарабатывали деньги на то, чтобы купить билеты на какой-нибудь фильм. В клубе «Керамиков» был зрительный зал, и мы ходили, как сейчас помню, охотно на фильм о Тарзане, который воспитывался в джунглях. После войны было четыре серии этого фильма, сделанного в Германии. Мы, подражая Тарзану, произносили звуки и вели себя подобно дикарю. В одной из серий Тарзан попался в джунглях в сети огромного паука. Он никак не мог вырваться из паутин, представлявших собой огромные веревки. Паук приближался к голове Тарзана, и мы испытывали страшный ужас. Потом летом мы ходили в ближайший лес, строили шалаши и носились вокруг, произнося звуки, подобно Тарзану, рукой прикрывая рот и издавая вопли.

Мама, Ира и Галя (дети тёти Людмилы), Лера и Боря (один из друзей детства). 1954 г.

В третьем классе к нам в школу пришла девочка, на которую я сразу обратил внимание и захотел с ней подружиться. До сих пор помню, что девочка приехала в Боровичи вместе с мамой. Мы с девочкой не только подружились, но стали неразлучными друзьями. После школы я нес ее портфель и провожал домой. Как ни странно, мальчишки, даже двоечники, не только не смеялись над нами, но относились к нашей «любви» с уважением. Помню, что один школьник, который был в седьмом классе, хотел «отбить» у меня девочку, но она предпочла меня. Учителя, которые знали о наших отношениях, говорили, что между мальчиком и девочкой в старших классах бывает «любовь», но вот чтобы так, в третьем классе была такая «любовь» в школе, – это редкость.

Мы писали друг другу записки в школе, обменивались взглядами. Не помню, целовались мы или нет, когда я провожал ее домой после школы, но наша дружба продолжалась на протяжении года. К сожалению, ее мама и дочь уехали в Москву. Мы даже не обменялись адресами, и больше я ее никогда не видел. Остались только приятные воспоминания. До сих пор я помню имя этой девочки – Нелли Козырева.

В четвертом классе я сломал правую ногу. Носился по двору, упал на камень чашечкой колена. Наложили гипс. Несколько недель я был дома. До сих пор осталась отметина на чашечке колена. Был и еще один эпизод, когда я ножиком чистил деревяшку, чтобы получилась дудочка. Я сидел на корточках, нож соскользнул и полоснул левую ногу выше колена. Рана была незначительная, кровь удалось остановить, но шрам остался на всю жизнь.

В школе я не был отличником, хотя был на хорошем счету. В первых классах мне не удавалось чистописание. Некоторые буквы были словно «раскоряки», например, буквы «щ» и «я». С изложением и сочинением были проблемы. Чаще всего я списывал сочинения. В пятом классе были уроки по немецкому языку. Учительница, как я понимаю, не была профессионалом, но мы что-то учили. Помню, что в седьмом классе мы сдавали аж восемь экзаменов. Понятно, что школьникам было трудно справиться с предметами, и позднее восемь экзаменов заменили на четыре.

Уроки по физической подготовке были интересными. Мы лазили по канату, прыгали через «козла», играли в мяч. У меня получались упражнения по легкой атлетике. Но вот зимой ходьба на лыжах представлялась трудной. Я не мог пройти три километра на лыжах, что, как сейчас понимаю, было связано с сердечной недостаточностью, поскольку при рождении были проблемы с сердцем. Но во время войны, когда я родился, врачам было важно спасти новорожденного, а не думать о тех последствиях, которые возможны в процессе дальнейшей жизни. Во всяком случае, мама и бабушка никогда не говорили мне о сердечной недостаточности. Другое дело, что с детства я страдал ревматизмом.

В шестом и седьмом классах я стал общаться с мальчиками. Причем, как ни странно, я пользовался авторитетом у мальчиков. Мы пользовались свободой и все дни, особенно летом, проводили во дворе, на речке, где купались и загорали. Одна из любимых игр – в салочки. Причем салить кого-то из играющих можно только тогда, когда ты находишься под водой. Плывешь, набираешь в грудь побольше воздуха, уходишь под воду на глубину и стараешься уплыть куда-то в сторону, где тебя водящий не сможет достать. На воде все держатся недалеко друг от друга. Но, как только водящий пытается нырнуть под тебя, ты, насколько хватит воздуха и сил, руками и ногами гребешь в сторону.

Еще одна игра, очень опасная, состояла в том, что находили «утопленника», садились на него и плыли по реке. Утопленник – это одно из намокших бревен, которые сплавляли по реке. Все бревна плывут по воде, а утопленник или совсем скрыт под водой, или над водой торчит только один его конец, в то время как другой находится в глубине или касается дна реки в том месте, где мелко. Найдешь утопленника, оседлаешь его и плывешь по реке, размахивая свободными руками. Правда, под воздействием течения и воронок полузатонувшее бревно крутится. На нем не так-то легко удержаться. Бывали случаи, когда сорванцы срывались с такого бревна. Уходили под воду и стукались головой об это бревно при всплытии на поверхность. Доходило до смертельного исхода, поэтому родители строго запрещали подобные игры. Однако сорванцы забывали о наказах родителей и, увлекшись, бросались сломя голову на поиски новых приключений.

Была и еще одна забава, доставляющая нам удовольствие. У взрослых все происходящее вызывало волнение, беспокойство, тревогу. Эта «детская забава» заключалась в следующем.

На реке в разных местах были сделаны запани. Это специальные сооружения, представляющие собой деревянный настил, точнее соединенные между собой железными скобами бревна. Запань могла простираться с одного берега на другой или ограничивалась одним берегом, но уходила на несколько метров вперед, иногда достигая середины реки. На настиле запани вырезались окна, предназначенные для определенных целей. В частности, некоторые женщины охотно пользовались запанями для стирки белья. Они приносили тазики с водой и располагались у вырезанных окон. Стирали и полоскали белье. При необходимости расстилали его на запани и колотили по нему палками.

Кто-нибудь из сорванцов разыгрывал из себя мальчишку, не умеющего плавать и попавшего в беду. Он шел по запани, подходил к женщинам и, сделав вид, что потерял равновесие, с криком и всплесками рук падал в вырезанное окно. Те женщины, которые видели это, бросались на помощь. Но сорванец уходил в глубину и пропадал. Женщины начинали бить тревогу, кричали, что тонет ребенок, звали на помощь. Пока у запани начинали собираться проходящие мимо люди, сорванец проплывал под запанью, выныривал где-нибудь поодаль от окна, в которое упал, и присоединялся к тем, кто бил тревогу. Знающие об этой проделке другие мальчишки находились рядом, подключались к спасению утопающего и исподволь подсмеивались над бедными женщинами, забившими тревогу. Потом мальчишки пересказывали друг другу, что творилось на запани и как было, по их мнению, смешно смотреть на то, что происходило. Разумеется, с позиций взрослого человека все это выглядело чудовищно. Но тогда никто из мальчишек не думал о последствиях. И если кто-то не решался на подобный подвиг, то просто подыгрывал тем, кто непосредственно участвовал в проделке.

Город, где проходило мое детство, был сравнительно небольшой, около 60 тысяч жителей. Издревле название «Боровичи» происходило от слова «бор», находящийся на одной стороне реки Мста, и деревни Вичи, расположенной на другой стороны реки. Мы с мальчишками купались на одной стороне реки. Однажды, когда я учился плавать, попробовал свои силы, набрался храбрости и переплыл Мсту. На обратный путь не хватило сил. И я пошел по берегу в трусах, дошел до моста, который был в другой стороне города, и вернулся к своей одежде.

Во дворе дома НТР мальчишки играли в разные игры. В частности, в «штандарт», когда водящий бросал мяч вверх, а все дети разбегались в разные стороны. Как только у водящего в руках оказывался мяч, он кричал: «Штандарт». Все дети застывали в той позе, в которой находились, и водящий бросал мяч в кого-то из парней. Любимой игрой была лапта. Водящий бросал мяч перед собой, а очередной мальчик из одной команды бил палкой по мячу, чтобы он летел в ту сторону, где стояла другая команда. Пока летит мяч, мальчик одной команды бежит, чтобы достичь черты. В другой команде ловят мяч, для того чтобы поймать и ударить им бегущего, пока он не пересек черту. Если это удается, то команды меняются.

Были игры в городки, когда складывались различные фигуры из палочек. Мальчишки находились на расстоянии от фигур и бросали палки в них. Если палка попадала в фигурки так, что они разлетались, то складывалась другая фигурка. Если палка пролетала мимо или задевала только одну часть фигур, то это был проигрыш. Кроме того, была еще одна игра, связанная с тем, что водящий ставил на попа одну фигурку, а другие мальчики бросали в нее палки по очереди. Игра называлась «попа загоняла». Каждый мальчик бросал палку в попа, и если фигурка отлетала, то водящий снова ставил попа. Другой мальчик тоже бросал палку в попа. Так игра переходила от двора по улицам города, пока палки били по фигурке и водящий ставил попа. Но как только все палки пролетали мимо, каждый брал свою палку, водящий забирал попа и все бежали по улицам города во двор, где начиналась игра, чтобы добежать первым. Кто отставал и прибегал последним, тот становился водящим. И игра продолжалась вновь. Однажды, когда мальчишки бежали по улицам, один длинноногий перепрыгнул движущуюся машину. Потом все смеялись, хотя это было опасно.

В то время когда я рос мальчишкой, Боровичи были местом, куда направлялись те осужденные, которые не могли прописаться ни в Москве, ни в Ленинграде. Это был 101-й километр, расположенный в тридцати километрах от железной дороги Москва – Ленинград. В Боровичах находили приют как уголовники, так и люди, выпущенные из лагерей по политическим мотивам. Нередко мальчишки дрались между собой, примыкали к группам подростков, связанных с кражами и преступной деятельностью. Недалеко от моста находилась тюрьма, где были заключенные.

В доме ИТР жили дети и родители, связанные, как правило, с интеллигенцией. Тем не менее во дворе и на улице дети научались тому, что было связано с блатным жаргоном. Играли в карты, матерились, курили, били камушком по монетам, чтобы забрать деньги. Так, в нашей квартире на пятом этаже жил соседский парень, который был на четыре года старше меня. Он курил и матерился на улице, но не дома. Я тоже попробовал курить. Мне это не понравилось, но я продолжал курить вместе с соседским парнем исподтишка, чтобы мама и бабушка не видели, чем я иногда занимаюсь. Курение продолжалось в течение нескольких месяцев, пока соседский парень не переехал в другую квартиру. В дальнейшем я больше не курил и запах табака не переносил.

Одно время моя бабушка работала сторожем в церкви. Она нашла ночью финку с острым лезвием и принесла в дом. Когда я обнаружил финку, то однажды взял этот нож на улицу и показал его ребятам. При этом я финкой порезал случайно пальто одного из мальчиков. Его мама потом возмущалась моим «плохим» поведением и называла меня хулиганом. Помню, что за этот поступок мама наказала меня. Я стоял некоторое время у сундука, который был в нашей комнате.

Да, вспоминаю еще одну историю, связанную с моей бабушкой. У меня были бородавки на руках. Они никак не проходили, пока бабушка не подсказала один рецепт. Надо было сорвать одуванчики на могиле на кладбище, которое находилось возле церкви. Стебель одуванчика содержал сок, которым нужно было смазывать бородавки на руке. И действительно, бородавки прошли. Обычно это связывалось с Богом, с церковью. Но, судя по всему, кладбище являлось тем местом, где похороненные трупы «источали» в землю то, что потом впитывали растения. Бабушка знала «целебную силу» одуванчиков. Причем она никогда не говорила, что это от Бога. И хотя бабушка каждое утро осеняла себя крестом, молилась за нас, за наше здоровье, тем не менее она редко ходила в церковь, хотя и работала какое-то время сторожем на кладбище.

В детстве мы праздновали Пасху. Красили яйца, выходили во двор и катали яйца по песку. Мальчишки играли в такую игру. Маленькая горка, каждый из детей катит по песку яйца. Задача состоит в том, чтобы твое яйцо дотронулось до других яиц, после чего ты забирал или это яйцо, или деньги. Были и другие игры. Два мальчика стукались куриными яйцами, и если какое-то яйцо трескалось, то выигрывал тот, у кого яйцо сохранялось целым. А иногда придумывалось следующее. Кто-то приносил каменное яйцо, которое не отличалось от куриного яйца. И конечно, выигрывал тот, у которого было такое яйцо.