скачать книгу бесплатно
Одна яма мне все-таки попалась, но я вовремя сумел отдернуть ногу. Трое на берегу по-прежнему не двигались, и я начал понемногу успокаиваться. Была бы засада, ждать бы не стали. К тому же я узнал третьего, того, что стоял справа от дылды в странном плаще…
Двинулись! Марселец и дылда шагнули прямо к воде. Третий, невысокий, напротив, отступил назад.
– Скоро еще, дядя? Почему ты так медленно идешь? – заныли под ухом, и я, дабы не вступать в пререкания, слегка встряхнул груз. Правый ботинок врезался в камень, я помянул его тихим добрым словом…
– Рич, давай помогу!..
Марселец, не удержавшись, зашел по пояс, протянул руки. – Чем это ты нагрузился?
– Мешок с отрубями, – сообщил я. – Ничего, я сам.
– Давай, давай!
Жан легко перехватил негромко взвизгнувший груз.
– Я – не отруби! Мсье, не слушайте его, я – не…
…Взял на руки, кивнув в сторону берега, где у самой кромки темной воды топтался неизвестный в плаще:
– Ты, Рич, сначала с ним поговори, ему сейчас уезжать.
Дылда, словно в подтверждение сказанного, махнул длинной ручищей, то ли приветствуя, то ли поторапливая. И тут я узнал плащ – знакомый полицейский дождевик, накинутый поверх светлой летней формы. Итак, «ажан» собственной персоной, хоть и без приметного кепи. Потому и узнать было мудрено. Я оценил всю нелепость происходящего и, хлюпая ботинками, бодро шагнул на мокрый песок.
– Добрый вечер, мсье! С прибытием во Французскую Африку!..
Голос у дылды оказался соответствующий – густой и тяжелый. К голосу прилагалась лошадиная улыбка на все тридцать два крепких зуба. Вид у парня был простой, даже глуповатый, но я не спешил делать выводы.
– Добрый вечер, сержант! Почему не по форме одеты?
Звание я выбрал наобум, но, как выяснилось позже, угадал. Дылда, неуверенно переступив с ноги на ногу, почесал крепкий подбородок, а затем вновь продемонстрировал лошадиный оскал:
– Головной убор снят из соображений конспирации, мсье. Силуэт сразу меняется, да вы и сами, наверное, заметили… Вот, извольте взглянуть!
Вначале я подумал, что мне предлагают оценить помянутый силуэт, но тут на широкой ладони словно сама собой появилась небольшая картонная карточка. Ударил луч фонаря, отгоняя нестойкий вечерний сумрак, и картон засветился ровной белизной, обступившей черный контур Лотарингского креста. Под ним – три цифры размашистым писарским почерком.
– Можете прятать, я увидел.
Цифры совпадали. Их передали по радио шесть часов назад. Конечно, всякое возможно, но «сюрте» и тем более гестапо едва ли прислали бы сюда полицейского. Я достал из кармана плаща свою карточку. Она успела промокнуть, но цифры, выведенные карандашом, разобрать еще можно. Вновь вспыхнул фонарь. Дылда наклонился, беззвучно дернул губами, затем, выпрямившись, выдохнул полной грудью:
– Мой капитан! Сержант Анри Прево прибыл в ваше распоряжение.
– Фамилия же у вас, – не удержался я. – Наследственная?
Сержант недоуменно моргнул, но затем, сообразив, вновь продемонстрировал все свои тридцать два:
– А-а! Нет, те Прево еще при королях были, а я если и наследственный, то фермер. Батюшка мой из Бургундии, из департамента Ньевр, в Алжир переехал, когда землю давать стали. До меня у нас в семье полицейских и не было. Мой капитан, должен вам сказать… Моя любимая женушка родом из Эльзаса, вся ее родня там живет. Все теперь, значит, под немцами, вроде как уже не во Франции. До сих пор не могу поверить! Считай, всю страну бошам отдали. Даже сюда добрались, порядки свои поганые устанавливают. Это хуже измены, мой капитан! Так что я с вами, можете не сомневаться…
Помолчал, вздохнул угрюмо.
– Вот чего я сказать хотел, чтобы ясность полная была… Да, неделю назад в городе введены ночные пропуска. Я вам оформил, вот, пожалуйста, мой капитан…
Огромная ладонь полезла под плащ. Я поднял руку.
– На будущее! Никаких званий, сержант. Для всех я по-прежнему Ричард Грай, гражданин нейтральной Турции…
В капитаны меня произвел лично де Голль. Не знаю даже, из каких соображений. Вероятно, в документах лондонского штаба «капитан Грай» будет выглядеть убедительней, чем «эмигрант».
– За пропуск спасибо, но мне понадобится также разрешение на оружие. И еще. Вы можете приютить на ночь наглую невоспитанную девицу тринадцати лет? Только имейте в виду, это может быть опасно.
Анри Прево удивленно вздернул брови, явно желая возразить. Я покачал головой.
– Не спешите, сержант. Закон 4 октября, насколько я знаю, действует не только во Франции, но и в колониях. В Алжире гребут всех подряд, не глядя на гражданство. У вас уже, кажется, открылось отделение Комиссариата по делам евреев?
Прево невесело вздохнул:
– Открыли, как же, в январе еще. В Париже, между прочим, новый закон готовят, насчет конфискации еврейских предприятий. Наши уже списки составляют. Вы не волнуйтесь, моя женушка – человек правильный, и соседи тоже правильные… Но лучше все-таки новый документ для маленькой мадемуазель выправить. Надежней будет.
* * *
Спорить не приходилось. Добрые французы, без боя сдавшие Париж исконному врагу, охотно, даже с некоторым азартом занялись охотой на своих же земляков с иной формой носа. Отмена еврейского равноправия, когда-то введенного Третьей Республикой, вызвала всеобщий вой восторга. Трусы и подлецы всегда жестоки.
Сопротивление же, несмотря на оптимистические реляции лондонского радио, рождалось с немалым трудом. Человек, вручивший мне карточку с черным крестом, посетовал, что эмигранта куда проще привлечь к работе, чем коренного француза. Потому и доверились мне, личности с точки зрения закона весьма подозрительной. У де Голля и его людей выбор был слишком невелик.
Тот же человек, специальный представитель из Лондона, предостерег от излишней активности. Горячие головы во Франции начали организовывать диверсии, взрывать бомбы и даже убивать оккупантов. В ответ боши расстреливают заложников, по полсотни за каждого, по сотне. Гибнут невинные люди.
Я не стал возражать, хотя мысленно был полностью на стороне этих горячих голов. Пусть жирная трусливая сволочь на собственной шкуре почувствует, каково это – умирать! Авось, осмелеет от страха.
Да и с чего мне жалеть французов? В годы Смуты лягушатники не стали помогать России. Теперь беда пришла в их собственный дом. Мера за меру!
– Значит, это она, – негромко бросил Марселец, передавая мне фляжку. – Девочка по имени Мадемуазель Миллион.
Я приложился, глотнул, резко выдохнул. Предупреждать надо! С другой стороны, что может таскать с собой парень из Марселя? Само собой, ядреную граппу. Коньяк пьют «аристо».
– Она…
Не удержавшись, занюхал рукавом, по древней студенческой привычке. Марселец, заметив, хохотнул.
– Слабо? А как же русская водка из самовара? Рич, ты бы ботинки переодел, а заодно и брюки. Лечи тебя потом, никаких лекарств не хватит.
Время поболтать – о пустяках и не только – у нас было. Крепкие ребята, поджидавшие за ближайшим холмом, уже успели сходить к катеру и забрать вещи. Большой чемодан я оставил при себе, маленький отдал &, остальное было уложено в багажники поджидавших нас авто. Бравый сержант, торопившийся к началу дежурства, отбыл вместе с &, а мы с Жаном устроились на полусгнивших скамейках давно брошенной лодки. Ночь, не по-весеннему холодная, вступала в свои права, и граппа, оказавшаяся во фляге запасливого Марсельца, пришлась очень к месту.
Третий из встречавших отказался составить нам компанию. Стоял в сторонке, курил, разглядывал звездное небо.
Молчал.
– Расскажешь, что и как?
Жан, сев поудобнее, бросил взгляд на черный силуэт Третьего.
– Неудобно как-то. Мы тут, можно сказать, пируем, а он скучает. Странный, между прочим, парень! Если бы ты заранее не предупредил, я бы его и близко не подпустил… Ладно, что там с девочкой?
Глотнул из фляги, взглянул выжидательно.
– С девочкой все хорошо, – сообщил я. – Характером – чистая змея, но ладить можно… С остальным же просто. У всего есть хозяева, даже у этой лодки. А представь себе открытие, на котором можно заработать миллионы! Долларов – не франков. К тому же сейчас идет война. То, что сделал ее отец, нужно всем, причем именно сегодня, а не через год или два. Если эта юная особа попадет к нынешним французским властям, те немедленно предъявят претензии. Правительство Виши сейчас не слишком авторитетно, но к делу обязательно подключатся немцы. А это уже серьезно.
– У твоего ученого есть другие наследники? – осторожно поинтересовался Марселец. – Рич, я понимаю, что лезу не в свои дела, но пойми и меня. Я обычный «деловой». Возить контрабанду и стричь жирных буржуа – это мое. А тут политика, война…
Я пожал плечами.
– Думаешь отсидеться в глуши? Попробуй… Но учти, мы с тобой знакомы не первый год, и это известно слишком многим. Если вычислят меня, то и до тебя доберутся. К тому же деньги… Столько ты никогда и нигде не заработаешь. Как говаривал в старину один грек: «Война – отец всего».
– Так я не против, – Жан поморщился, словно от боли. – Думаешь, мне по душе то, что сейчас у нас во Франции творится? Но мы же с тобой не просто контрабанду возим!
– Не просто…
Я прикинул, какую часть правды можно открыть моему давнему партнеру. Жан и так знает слишком много. Но это с одной стороны. Была и другая, куда более перспективная – это «много» знает только он один.
– У Марка, у этого ученого, конечно же, найдутся наследники. Но он написал завещание, где все оформил на дочь. Завещание официально зарегистрировано, копия хранится в Швейцарии. Есть еще один документ, тоже составленный и заверенный по всем правилам. Мы с Марком оформили партнерство, как совладельцы, в случае успеха доходы делятся пополам. Поэтому я смог вполне легально договориться о производстве и продаже. Это можно оспорить, но только если девочка попадет к властям Виши. В Лиссабоне к ней уже стали присматриваться, поэтому я привез ее сюда… А теперь, когда я все тебе рассказал, Жан, ты сначала осознаешь, а потом забудешь, причем навсегда.
Что ответит мой давний приятель, было уже не так важно. Конечно же, он ничего не забудет, но откровенничать ни с кем не станет. Поделиться тайной – значит поделиться деньгами.
Наивный Жан! Даже за миллион долларов я не позволю убить своего друга. Из-за денег – конечно же, нет…
Затемнение
Севернее Эль-Джадиры
Апрель 1941 года
– Здравствуйте, Арнольд. Извините, что заставил ждать. Но вы же сами видите. Бизнес, бизнес…
– Не только вижу. Я предупреждал вас, Ричард, – у меня очень хороший слух. Все-таки потомственный музыкант в третьем колене. Да, неплохая ячейка Сопротивления – бандит, полицейский и два эмигранта. Хочу сразу предупредить: пока вас не было, здешняя полиция прямо-таки озверела. Облавы чуть не каждый день, готовится депортация первой партии арестованных. У их шефа появился новый заместитель – некий Даниэль Прюдом, по слухам – редкая сволочь.
– Ого, готовый персонаж. Помните, у Бодлера есть стихотворение?
– Нет, Ричард, не помню. Это вы – поклонник французской литературы. Признаюсь честно, французов не люблю. Скажу больше. Многие считают, что война с нацистами – это борьба Добра и Зла. Гитлер – абсолютное Зло, согласен. Но кто на стороне Добра? Англичане? Или если в войну вступит ваш Сталин, что-нибудь изменится? Мне кажется, что со Злом сейчас борется другое Зло, лишь чуть менее отвратное.
– Да, с силами Добра проблема. Но так, по-моему, проще, никакого Сердечного Согласия, один голый расчет. Зато у нас стало лучше с боеприпасами. Знаете, что такое оружие массового поражения?
– Вы имеете в виду боевые газы?
– Нет. Главное оружие на всякой войне – деньги. А оружие массового поражения – это большие деньги. Средство действенное, смертоносное, но, увы, очень опасное, как и боевые газы. Вдохнешь ненароком, поразишься – и не доживешь до победы.
– Моя группа готова. Три человека здесь, еще четверо в Касабланке. Все – эмигранты, у всех личные счеты с нацистами, так что не подведем. Жду распоряжений!
– Для начала ваша группа, Арнольд, получит название. Вы будете отделением «Зет».
– Последняя буква алфавита?
– Нет, от русского слова «zagradotryad». Потом объясню, что это значит.
Общий план
Эль-Джадира
Январь 1945 года
Номер был двухместный, но вторая кровать пустовала. Судя по болтовне скучающего портье, гости ожидались не скоро, разве что через неделю, когда прибудут какие-то парижские шишки. И прибудут ли? Начальство сейчас в Касабланке, и военные там, и иностранцы. Эль-Джадира – город маленький, всё, что есть – порт, да и тот почти пустует.
Война, мсье, война!
Гостиница казалась необычно тихой – по крайней мере, для него, покинувшего город в 1943-м. Тогда все номера были заняты, у стойки регистрации томились опоздавшие, из приоткрытой двери ресторана гремел оркестр, девицы в грубом макияже несли бессменную вахту на всех пристрелянных точках. Одну, впрочем, он и сейчас встретил – не слишком юную мулатку, полировавшую ногти в мягком кресле у столика, где заполняли документы. Девица без особого интереса взглянула на нового постояльца и скривила накрашенные губы, сообразив, что поживы не ожидается. Ресторан же не работал. Портье, проследив взгляд, брошенный в сторону закрытой двери, развел руками. Ремонт, мсье! Но бар скоро откроется, и если мсье желает…
Эта странная тишина заставила окончательно поверить в новую, непривычную реальность. Ричард Грай и в самом деле вернулся на пепелище, где уже успели разобрать руины, прибраться и даже затеяли ремонт.
Сонный коридорный, получив благодарность в натуральной хрустящей форме, на миг воспрянул духом и зачастил скороговоркой. Бывший штабс-капитан отмахнулся, но потом, подумав, попросил принести бутылку коньяка. На это ушли последние деньги, но позднего гостя данное обстоятельство нисколько не обеспокоило. Когда коньяк в сопровождении двух пузатых хрустальных рюмок занял законное место на столе, а коридорный неслышно закрыл за собою дверь, новый постоялец подошел к зеркалу. Смотреть не хотелось, но он все-таки, пересилив себя, взглянул. Удивился, вновь кинул взгляд на своего безмолвного двойника. Черный человек по другую сторону тонкой амальгамы выглядел подозрительно молодо, словно и не было нескольких последних лет. Человек снял шляпу, провел ладонью по волосам, не поверил, приблизил лицо к стеклу.
Еле заметно шевельнулись губы:
– «Черный человек! Ты прескверный гость…»
С висков исчезла седина, разгладились морщины на лбу, со щеки пропал старый шрам, полученный еще в 1919-м. На миг подумалось, что Черный человек в зеркале – не слишком удачно слепленный гомункул из реторты провинциального алхимика. У заказчика не оказалось хорошей фотографии, пришлось брать старую, с густой ретушью.
Стараясь не испугаться, Ричард Грай снял плащ, аккуратно повесил в шкаф при двери, затем принялся расстегивать пуговицы пиджака. Не торопился, нарочно тянул время.
Рубашка…
Пальцы скользнули по коже, замерли. Странно, что об этом не подумалось сразу, еще на корабле, когда он пытался понять, как и почему вернулся в мир. Люди не всегда гибнут на войне, не всегда умирают от ран, даже если по ним стреляют в упор, не жалея патронов. Порой они возвращаются, но…
«Zerst?re den Abschaum, Hans!..»?[8 - Добей эту сволочь, Ганс! (нем.).]
Шрамов не было. Гладкая ровная кожа – чужая, из реторты. Сколько было пуль? Он успел почувствовать три, задохнуться от боли, в последний раз открыть глаза…
«Z?hlebig!»?[9 - Живучий! (нем.)]
Потом, вероятно, была четвертая, последняя, но Ричард Грай ее не помнил. Следовало проверить еще один шрам – на правом плече, старый, почти исчезнувший, но бывший штабс-капитан этого делать не стал. Прошел к креслу, бросил на стол коробку папирос, с силой провел ладонью по затылку. Рука потянулась к коньячной бутылке. Замерла. Легче все равно не будет.
Он выключил свет, оставив лишь маленькое бра над кроватью, сел в кресло и вытянул ноги, жалея, что не догадался снять ботинки. Затем зажег папиросу и, резко затянувшись, поморщился, едва сдерживая кашель. Почему-то подумалось, что приговоренных к смерти лечат – и только потом убивают, уже при полном здравии. Пустая гостиница внезапно показалась ловушкой, гигантской мышеловкой.
– Прорвемся…
Он заставил себя думать о другом, пусть и не столь важном. Опустел не только отель, но и весь город. До войны Эль-Джадира считалась тихим местом. В начале века французы начали строить военный порт, потом бросили, и корабли-стационары ушли в Касабланку. После Первой мировой в городе, если не считать местных арабов и берберов, оставались только рыбаки и немногочисленные пенсионеры-рантье, привлеченные здешней дешевизной. Потом сюда добрались несколько эмигрантских семей из России, а в середине двадцатых вновь оживился порт. Тогда-то и попал в Эль-Джадиру Жан Марселец – соблазнился заработком, очень неплохим, если сравнивать с метрополией. Но город все равно оставался незаметной тенью шумной Касабланки. Когда Ричард Грай, подданный Государства Алеппо, решил приобрести дом, покупка обошлась в смешную сумму. Ненамного дороже стоила аптека в самом центре, рядом с цитаделью. Марселец, когда они познакомились, был уверен, что в такой глубинке серьезные дела не делаются. Парень мечтал о славе Аль Капоне, собираясь перебраться в Касабланку, а то и вообще за океан. Даже когда немцы напали на Польшу, война не воспринималась здесь всерьез. Слишком она далеко, за пустыней, за океанскими волнами.
Первые беженцы из Европы поселились в отеле «Южный Риц» под новый, 1940-й год.
Весной 1943 года Ричард Грай купил в билет в кинотеатр «Эрколь», где крутили «Касабланку» с Богартом и Бергман. Он шел на сеанс, прекрасно зная, что увидит. Хотел просто вспомнить, отдохнуть. «Play it again, Sam!» Зал был полон, люди смотрели, затаив дыхание, но бывший штабс-капитан вдруг понял, что фильм ему совершенно не нравится. Поразился, принялся всматриваться, вслушиваться в каждую реплику, в каждое слово. Это была какая-то другая «Касабланка» – не та, что в давние годы он видел на экране монитора. Хэмфри Богарт, как и полагалось, курил сигарету и хмурил брови, Ингрид Бергман демонстрировала левый профиль, пропущенный через рассеивающий фильтр… Однако Ричард Грай замечал совсем иное. Его не смущали картонные декорации и неудачно подобранные костюмы. Это всего лишь кино, где актеру приходится становиться на табурет, чтобы взглянуть партнерше в глаза.
Просто все было не так. Совсем не так.
