скачать книгу бесплатно
Сидели дед, внук и котята,
Счастливее не было их.
Вовка
М
ного разных событий происходит в нашей жизни. Простых и сложных, важных и не очень, радостных и печальных, очень продолжительных и мгновенных. Большинство из них стирается в памяти, ветер времени равнодушно развеет их и превратит в ничто.
Но среди них есть такие, которые застревают, отпечатываются в человеческом мозге на всю жизнь и нет-нет да и всплывают по каким-то неведомым ассоциациям в нашей жизни, причем так отчетливо, как будто они случились только вчера.
Давным-давно, не менее полувека назад, когда еще были живы мои родители, я жила в родительском доме и там же в летнее время у бабушки с дедушкой гостил и их внук – сын моего старшего брата, а мой маленький пятилетний племянник Вовка. Это был обыкновенный живой любознательный мальчик и, как почти все дети, очень любил собак и кошек.
Конечно, и у нас была кошка, и время от времени и, как казалось моим родителям, довольно часто приносила котят. И всегда много – 4-5. Через некоторое, очень короткое время, котята, еще не успев открыть глаза, исчезали. Отец не афишировал причину исчезновения котят, да и так всем было ясно. Иногда по просьбе соседей или на радость детям оставляли одного самого красивого малыша.
В этот раз родившихся котят нашел мой племянник. Привлеченный каким-то незнакомым тоненьким писком под крыльцом, Вовка естественно заинтересовался, умудрился туда забраться и в укромном уголке, среди разнообразного хлама, обнаружил пять слепых шевелящихся комочков. Кошки, к счастью, не было и через несколько минут эти комочки были извлечены Вовкой из-под крыльца и водворены дома на диван.
Конечно, городскому мальчику, впервые увидевшему котят, было очень интересно с ними повозиться. Он с удивлением и восторгом смотрел на расползающихся по дивану котят, осторожно брал их и складывал снова в кучку, рассматривал мордочки, еще не полностью раскрывшиеся глазки, трогал их короткие дрожащие хвостики, счастливым взглядом приглашал и меня полюбоваться этими, еще не ставшими пушистыми, мышиного цвета существами.
А я любовалась Вовкой.
Если бы тогда меня спросили, что такое счастье, я показала бы на стоящего на коленях перед диваном Вовку. Глядя на увлеченного котятами племянника, я вспомнила слова Пушкина – «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»
Но мгновенье, оно и есть мгновенье…
Прошел день или два, я вернулась с работы и на скамейке возле палисадника увидела следующее.
На этой скамейке какой-то, как мне показалось, потерянный, сидел мой отец. Рядом стояла лопата. И рядом же стоял Вовка. Вцепившись в колени деда, весь подавшись к нему и запрокинув к нему лицо, он каким-то вздрагивающим срывающимся голосом произносил только одно слово – «дедушка, ну, дедушка…»
И столько отчаяния, мольбы и ожидания было в его голосе, что у меня сжалось сердце.
Я поняла, что произошло что-то ужасное. На мой вопросительный взгляд отец как-то растерянно махнул мне рукой, что означало – «уйди».
Я вбежала в дом. Мать ходила из угла в угол, бесцельно переставляла что-то на столе.
– Что случилось? – спросила я. Она повернула ко мне расстроенное лицо и сказала:
– Отец котят закопал в саду. Только что. А Вовка случайно увидел. Вот плачет.
Я снова вышла.
Нет, Вовка не плакал. Разве можно назвать плачем это неописуемое состояние мальчика.
Увидев меня, Вовка повернул ко мне лицо. Его широко раскрытые глаза врезались в мою память. В них было и изумление, и боль, и мольба, и надежда, и ужас от того, что еще чуть-чуть и никто не сможет ему помочь.
Он не кричал, не требовал, не топал ногами. Он как будто догадывался, что есть в этом еще не познанном им до конца мире какой-то закон, правило, по которому и поступил его дед. И он просил нарушить это чудовищное, непонятное ему правило, умолял и надеялся. И эта надежда не давала вылиться слезам отчаяния из его глаз. И они, эти доверчивые, переполненные до краев слезами, детские глаза, превратились в озера, в озера нарастающего горя. Надежда убывала с каждой секундой и торопила его. Он подбежал к лопате, схватил ее тяжеленную, втащил на колени деду и, продолжая шептать «дедушка», искал его взгляда.
Отец посмотрел на меня, затем на внука и… слегка оттолкнул его от себя:
– Беги, может, успеешь…
И вот тут Вовка заревел. С этим ревом он понесся в сад. Это был плач. Плач и освобождающий его маленькое сердечко от боли и плач от страха, что он может не успеть и ужасное свершится.
Пробежав несколько шагов, Вовка с размаху упал, зацепившись за что-то, тут же вскочил и, не переставая реветь, скрылся в саду.
Я хотела бежать следом, но отец остановил меня – Пусть сам.
Я села на скамейку. Мы помолчали. – Успеет, – почувствовав мое беспокойство, сказал отец.
И вот, в моей памяти снова та же скамейка.
На скамейке сидит мой отец. Он со спокойной улыбкой смотрит на стоящего рядом внука. Внук тоже улыбается. Улыбка его смущенная и немного виноватая. Он как будто извиняется, что нарушил или отменил какое-то установленное людьми правило, плохое правило. Его большие серые глаза еще не высохли от слез. Одна нога – в башмаке, другая – босая. Вероятно, когда Вовка падал, башмак соскочил с его ноги. Колени и руки в земле, лицо – тоже. Вовка судорожно вздыхает, он еще не совсем отошел от потрясения. Завернутый подол его клетчатой рубашки тяжело отвис. Вовка придерживает его руками. Там – котята. Он осторожно выкладывает пищащих котят в неизвестно откуда взявшуюся старую зимнюю мужскую шапку. Встает на коленки перед скамейкой и смотрит на котят. Мы тоже смотрим, на котят и на Вовку. В лице этого немного робкого мальчика я замечаю самоуважение – он спас котят. Сам. С уважением смотрит на него и подошедшая детвора. Вовка снова судорожно и облегченно вздыхает.
Вечереет. В воздухе густо пахнет сиренью. Она над нами в палисаднике. Я поднимаюсь, срываю веточку, вдыхаю ее аромат, Рассматриваю сиреневую кисть и среди обычных четырехлепестковых цветков нахожу чашечку с пятью лепестками. Срываю и съедаю ее. Так принято.
Сейчас Вовки нет в России. Я не знаю, где он.
Где ты, Вовка?
11.12.2013 г.
Вниз по течению
Предисловие к рассказу
Д
ело было летом, я только что закончила рассказ и бездельничала, сидя у палисадника под сиренью и рассматривая сорванную сиреневую кисть. Вот если найду пятилепестковый цветок, – загадала я, – то в голову мне придет интересная тема для моего нового рассказа. И нашла. Только не пять лепестков было в цветке, а целых восемь. Значит, рассказ будет очень оригинальный, обрадовалась я, сжевала цветок и стала ждать тему.
Ждать мне пришлось не очень долго.
Вижу, по улице в мою сторону идут один за другим двое. И что-то несут. Когда первый поравнялся со мной, я увидела, что это был довольно-таки молодой бомжеватого вида мужчина с охапкой металлолома в руках. Он постоянно оглядывался на женщину, тащившуюся метрах в 20-и от него и, поджидая, орал на нее. Женщина сердито отвечала матом. Она тоже несла
какое-то вываливающееся у нее из рук железо. Она наклонялась, подбирала какие-то выпавшие железные трубки и детали, пыталась догнать мужчину, а у нее снова все падало и падало. Мужчина, наконец, зло выругался и, не оборачиваясь больше, быстро пошел в сторону приемного пункта, который был уже близко.
Перед моим домом у женщины рассыпалась вся охапка. Я пригласила ее отдохнуть. На мой громкий оклик «девушка», она как-то испуганно недоверчиво оглянулась на меня, вроде бы даже вздрогнула, выронила еще какую-то железку, бросила всю охапку на обочину и подошла. Ее действительно можно было бы назвать девушкой, если бы не неряшливая одежда, неприбранные волосы и испитое лицо алкоголички.
«Вынеси мне хлеба», – неожиданно и сразу сказала она мне.
Я вбежала в дом, побросала из холодильника в пакет что попало и отдала ей. Поблагодарив, она улыбнулась и сказала, что никто уже давно не окликал ее девушкой, все – «эй, тетка». А то еще и хуже. «А как хуже?», «Ну, шалава». «Потому что пьете», – сказала я ей.
«А как вас звать?»
Она сказала – Танька, потом поправилась – Таня. И сразу: «У тебя не будет 50 рублей на сигареты?» Я вынесла. Таня подобрала металлолом и, матерясь, потащила его дальше.
«А вот тебе и тема для рассказа», – глядя ей в след, вдруг подумала я. Почему бы мне не написать рассказ об этой Тане? Где и как она живет, отчего спилась, кто ей этот мужчина? Интересный же рассказ может получиться. Я стала ждать, когда они пройдут обратно, но они так и не прошли.
Тем не менее, меня не оставляла мысль узнать побольше об этой Тане и написать о ней рассказ. Самое сложное – узнать, где она живет. Но оказалось, что это не было самым сложным. Танька, оказывается, была знаменитостью в нашем районе и я без особого труда нашла дом этих двоих. Дом был на замке, но его внешние данные уже дали мне материал для характеристики героини. В одном окне вместо стекла – фанера, в палисаднике в нескольких местах выломан штакетник, в до предела запущенном огороде – часть забора упала. На веранде одна рама выломана, в остальных выбиты почти все стекла. Кроме того, довольно-таки ценный материал для рассказа мне предоставили соседи. Они поинтересовались, зачем мне нужна Танька, и, узнав, что я хочу отдать ей ненужные мне вещи, безнадежно осуждающе махнули рукой.
– Бесполезно, – сказала соседка, – сколько мы ей давали, она не берегла, все «спускала».
– Нам она во как надоела, – сказала другая, проведя рукой по шее. – Наглая попрошайка и пьяница. А работать не хотят. Видите, дрова год лежат не пилены. Пьют, дерутся. Танька-то не жена хозяину, сожительница. Жена ушла. А эту то примет, то выгонит. Так и живут.
Через несколько дней я снова пошла к этому дому, чтобы познакомиться с Танькой поближе, а заодно предложить ей кой какую одежду и обувь. Дверь открыл хозяин, но меня не впустил, а позвал Таню. Она, стоя на пороге, выслушала, а когда вспомнила меня, подошла и мы договорились о времени прихода ко мне. Когда я уходила, она попросила 50 рублей на сигареты. Я дала. На следующий день она пришла во-время. Я ее накормила (она была здорово голодна), кое что поспрашивала ее, но Танька была не очень разговорчива, вещи не стала рассматривать, решила забрать все и попросила веревку. «Зачем?» – спросила я. «Чтобы связать». Я дала ей два больших пакета, а шубу она надела на себя. Стоял жаркий июнь. Уходя, она попросила «хоть 20 рублей на сигареты». Я дала. Таким образом, материала у меня уже поднакопилось, но меня заинтересовало, почему они не пустили меня в дом. На следующий день я набрала еще кое-каких тряпок и снова пошла к моим новым знакомым. На этот раз дверь была нараспашку и я вошла. Я не буду описывать, что я там увидела, скажу только, что было хуже, чем я думала. Но меня встретили приветливо. Сесть было не на что, и я распрощалась. В дверях Таня попросила рублей 20 на сигареты. У меня с собой денег не было, и я сказала, чтобы зашла завтра. Мне хотелось узнать, как Таня дошла до такой жизни, с чего все началось. А чтобы она была более разговорчивой, я решила угостить ее вином. Я ее покормила, она была опять очень голодна. Но с вином я, вероятно, переборщила, потому что Таня стала заливать такое… В основном, она похвалялась мужчинами, которые ее любили. Уважаемые люди областного города вставали перед ней на колени в ресторане и просили ее руки, но она ни кого не любила и от их приставаний сбежала в наш маленький городок. И сейчас только свистни, сказала Танька, и они будут у ее ног. А вообще-то, кто знает, что-то симпатичное в ее лице еще проглядывало. Уходя, она попросила 50 рублей на сигареты и что-нибудь с собой. Я дала. В калитке Танька сказала, что теперь будем общаться, от чего сердце мое чуть дрогнуло. После ее посещения я долго проветривала комнату.
Знакомство с Танькой было мне не очень приятно. Она вызывала во мне сложные чувства. Порой омерзение. А порой и жалость. Неужели никто не может ей помочь. И я подумала – может, мне рассказ написать для нее. Написать так, чтобы она увидела как бы со стороны весь ужас своего существования. И, кто знает, может, задумалась бы. Ведь она как-то обмолвилась, что неплохо бы полечиться. А ведь ей еще только тридцать. И она далеко не дура. Мне кажется – в ней дремлет хороший психолог. Например, Танька сообразила, сколько у меня можно просить денег, чтобы я не отказала. Не 100 и не больше, а 50 или 20. И я не отказывала.
После того, как я узнала, что до бесчувствия пьяную Таньку периодически подбирает полиция и помещает в изолятор (камеру-одиночку), мне захотелось отразить эти моменты ее жизни в рассказе. Но, чтобы отразить это художественно, я должна была познакомиться с помещением и условиями содержания в нем. И я пошла в дежурную часть полиции. Я заглянула в окошечко дежурного помещения и изложила свою просьбу, честно сказав, что пишу рассказ о вашей подопечной, и мне нужны сведения о ней, а также посмотреть помещение, где ее содержат.
– Как же, знаем такую, – вздохнула женщина – участковый инспектор, – частый гость она у нас. А более подробно вот эти ребята о ней расскажут.
И она кивнула в сторону двух молодых полицейских. Увидев, как ребята понимающе ухмыльнулись друг другу и цинично захохотали, я перевела разговор на осмотр изолятора. Все сразу посерьезнели и сказали, что вход посторонним в камеры категорически запрещен. Эти помещения только для преступников. Я продолжала настаивать и, видя, что от меня не отвязаться, отправили к начальнику полиции. Пока я поднималась на второй этаж, начальнику, видимо сообщили по телефону о причине моего посещения, потому что он не удивился моей просьбе и заявил что – нельзя.
– Неужели ни при каких обстоятельствах нельзя, – разочарованно произнесла я.
– Ну, только, если совершите убийство, – сказал он.
– А если я напьюсь или раздерусь? – спросила я.
– Тогда только штраф.
– Почему Таньке можно, а мне нельзя?
– А она штраф не платит, не с чего. Поэтому и сажаем ее на двое суток.
– Тогда придется мне описать помещение со слов Таньки, – вздохнула я.
– А вы мне принесите рассказик-то посмотреть.
На этом и расстались.
Когда я спустилась вниз, там был какой-то переполох, двери камер были раскрыты, из одной выбежал дежурный со шваброй и ведром. «Не разрешил», – вроде как с облегчением, кладя телефонную трубку, кивнула участковый инспектор дежурному. Тот досадливо сплюнул, кидая швабру и ведро в угол. «Выпусти ее», – кивнула инспектор на меня. Прежде чем выйти, я пообещала дать им почитать черновик рассказа. «Мне первой», – сказала инспектор. И меня почти вытолкали на улицу.
Рассказ подходил к концу, но перечитав его, я осталась им не довольна. У меня не получилось художественного образа Таньки. Я вспомнила, как пишут рассказы мои любимые писатели, Бунин, Чехов, Казаков. Они глубоко знают то, о чем пишут. Вот, например, Ю. Казаков. Почему его рассказы так глубоки, так любимы читателем, так близки ему, так трогают его душу? Да потому что он пишет в своих рассказах о том, что знал и пережил сам. Почему он так впечатляюще писал об охоте, о природе. Да потому, что сам был страстным охотником, и то, о чем он писал, он знал изнутри. То есть, он не только увидел, но и прочувствовал это. А я? Как могла я создать художественный образ пьяного, опустившегося человека, если я не знала его жизни изнутри, не прочувствовала его состояние. И я вдруг подумала. А не предложить ли мне написать рассказ о жизни Таньки самой Таньке. Может, это занятие заставит ее задуматься. А чтобы она не отказалась, я предложу ей деньги.
Нет, телепатия, видимо, действительно существует – только я об этом подумала, как в ворота постучали. Так стучала только Танька. Разговор с ней был жесткий и короткий. Я предложила ей письменно изложить историю ее жизни. Подробно и не врать. И принести мне.
– Пусть это будет художественный рассказ, – сказала я – ты умная, ты сможешь. И чтобы конец был трагический.
Поняла?
– Поняла, – сказала ошарашенная Танька.
– Возьми бумагу и ручку – показала ей на стол. Она взяла ручку и один лист бумаги.
– За каждый лист правды я плачу тебе по 100 рублей. Она взяла пять листов. Затем посмотрела на меня и взяла еще пять.
Танька пришла ко мне недели через две и молча положила передо мной тетрадку. Я открыла ее. Тетрадка была исписана от начала до конца. После этого между нами состоялся такой диалог.
– А где мои десять листов? – спросила я.
– Игорь сжег.
– Почему?
– Потому что там была правда.
– А тетрадку почему не сжег?
– Я ушла от него, писала у Гальки. Тут все – правда. Кроме конца.
Прочитав тетрадку, я дала ей две купюры по 500р. Она взяла одну. И сказала: «С получки верну».
– С какой получки, – удивилась я.
– Уже два дня работаю.
– Где?
– Неважно.
После ее ухода я, мало что меняя, перепечатала рассказ и переправила его в один престижный журнал. Обещали напечатать. Рассказ называется «Вниз по течению».
Вниз по течению
Не тот пропал, кто в беду попал,
а тот пропал, кто духом упал.
пословица
Глава 1
К
то-то бухает кулаком во входную дверь. Или это стучит у нее в голове. Любка с трудом открывает мутные глаза. Тяжело садится на кровать. Сильно болит голова. Стучит в висках. Стучат и в дверь, кажется, сапогом. Любка морщится, оглядывает неприбранную комнату, ищет одежду. Почему-то на стуле ее нет. Оказывается, она спала не раздеваясь. Со стороны неубранного стола доносится стон и ругань. Это просыпается перепивший вчера Игорь. Он сонно грозит кому-то, пытается подняться из-за стола, но снова тяжело шлепается на табуретку. Задетая его ногами бутылка катится из-под стола к входной двери. За ней уже никто не стучит. На звук катящейся бутылки из кухни неслышно появляется тощий полосатый котенок. Он провожает бутылку глазами, подходит к столу, запрыгивает на него. Обнюхивает чашки, фыркает, лижет пустую сковородку. Пищит, спрыгивает со стола, бежит к Любке. Любка гладит его, котенок начинает потихоньку мурлыкать. Любка вздыхает, кладет котенка на кровать, прикрывает своим трепаным одеялом, подходит к столу, берет большой чайник и долго жадно пьет. Снова садится на кровать. Долго сидит неподвижно, сжав голову руками. В голове мутные тоскливые мысли. Она опять напилась. Подружка Галя уже два месяца не пьет, нашла работу, жизнерадостная такая стала, хвасталась Любке, что запретила себе даже ругаться матом. Вот, говорит, еще курить бы бросить и тогда, может, осуществиться мечта выйти замуж за одного очень порядочного человека. Он не пьет и не курит. Но пока бросить курить не получается. Советует и Любке бросить пить, уйти от Игоря, ехать подлечиться в областной наркоцентр, коль сама не может справиться. «Да возьми ты себя в руки», – ругает она помрачневшую Любку. Не получается у Любки взять себя в руки. Несет ее куда-то все дальше и дальше, все глубже и глубже. Как тогда в детстве на речке.
Любке вспоминается случай из ее далекой детской жизни.
Среди ватаги таких же, как она, ребятишек Любка бежит на речку. Жарко палит солнце. Сбросив на ходу легкие сарафаны – рубашонки все с разбегу бултыхаются в воду. Любка еще не умеет плавать, но также вместе со всеми бежит в обжигающей тело холодной воде все дальше и дальше от берега. Все глубже и глубже. Ноги ее уже не чувствуют дна, а ей весело, легко, и быстрое течение несет ее вместе со всеми. Любка оглядывается: берег далеко, а вода тащит ее куда-то все быстрее и быстрее. Она пытается сопротивляться, ей становится страшно, не хватает воздуха, она захлебывается, кричит…
Очнулась Любка уже на берегу. Вокруг растерянные, нет, уже хохочущие друзья. Ругают ее: «Куда ты полезла, дура!»
В это лето она научилась плавать.
«Вот также и в моей сегодняшней бестолковой жизни, – глядя на неубранный стол и сопящего за ним Игоря, думает Любка, – тащит меня по легким волнам пьянки все дальше и дальше, все глубже и глубже и не видно уже берега, и нет уже сил сопротивляться. И никто не крикнет ей: «куда ты полезла, дура!»
Хотя как это никто не крикнет, а подруга Галя, а Татьяна Александровна, участковый инспектор. Сколько раз она с ней беседовала, выпуская ее из вытрезвителя. «Ты же умница, Люба, отличницей в школе была, бросишь пить, учиться заочно будешь, работу найдешь, большим человеком станешь».
