Полет внутрь

скачать книгу бесплатно

Полет внутрь
Григорий Вахлис

Пациент психиатрической больницы на протяжении двух десятилетий исследует отношение сознания к непостижимому собственному «я». Не замечая разницы между больными и здоровыми, мучительно ищет ответы на вопросы, волнующие каждого человека. Книга включает также роман «Ворованный воздух».

Григорий Вахлис

Полет внутрь

(Сборник)

© Г. Вахлис, 2021

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2021

* * *

Сентябрь

Лучшее время – раннее утро. Насчет радиации и тому подобное. Но, главное, на пляже никого. Пробежит одинокий атлет или атлетка. Еще не потная, в бирюзовом бикини. Вылазят на поверхность крабы, да и сам песок, реанимированный ветром и ночным прибоем, еще дышит. Я лежу рядом со своими брюками, явился на рабочее место на полчаса раньше – специально для этой вот бессолнечной ванны. Светило ненавижу. Будет давить весь день. Прохлада лишь в туалете. Обдашь его мощной струей из шланга, посидишь пяток минут на лавочке – метла, совок с длинной ручкой, гарпун для изымания из песка бумаги и пластика, а также экологического цвета форменная майка – ждут не дождутся меня за зеленой, исписанной похабщиной дверью.

На пирсе уже маячит этот тип. Отсюда трудно разглядеть, но я знаю, у него худые ноги, сутулая спина и тугое маленькое брюшко, похожее на резиновый мяч. Лысина, хотя, если смотреть спереди, скорее плешь. Удивительные леопардовые плавки, в начале лета их давали в киоске. Вечером он ходит «в город». Я всегда встречаю его на площади, тут она одна. И почему-то всегда около телефонной будки. Вроде бы собрался кому-то звонить. Но в будке я его ни разу не заметил. Он – бывший «совок». Под сандалиями у него носки. Весь его «призыв» давно уже адаптировался и носит вьетнамки или «на босу ногу». Он пытается пользоваться костюмом – видно, так ему привычней, но жара берет свое и пиджак, серый в клетку, повисает на согнутой клюшкой руке. Я знаю, где он живет: все они живут в «отеле», не таком уж, впрочем, дешевом. Платит Сохнут. У себя в «номере» он готовит на плитке и пьет воду из крана.

По утрам он на пирсе. Смотрит в даль. Даль – единственное, что здесь есть. За исключением блядей: шикарных, ухоженных, сладко воняющих на всю улицу духами «Ланком» и «Шанель», и подешевле, в жидких кустах за диким пляжем, рядом с раздолбанной «Субару». Тяжкие черные патлы свисают на широко расставленные колени, а на коленях лежат усталые руки, в тачке курит «прораб». Утром они спят.

Люди смотрят на море. На теплоход. На телок. Смотрят вообще – как оно тут все… в общем – недорого, по карману. Шашлычки-фалафели, пепси и кока-колы… Виски «Би-джи 40». Ликеры «Драмбуй» и «Пина-колада».

А он смотрит в одну точку. А, может, и не в точку… Ветер приподымает черненькое колечко, жиденькую кудряшку, шевелит ее, и это единственное, что живо в нем…

Провинциальный бухгалтер-снабженец-товаровед? Золотой перстень с крошечным бриллиантиком в углу, нажитой полуправедными трудами, гастритом и бессонными ночами. Примерный семьянин с внезапными скачками «налево»…

Где же его шумливый выводок? Где жена в голубой соломенной шляпке, где дочери-зятья, внуки-внучки? Кофеварки-микровели, вывезенные из Фастова ковры? Где Эренбург-Фейхтвангер и Графиня де Монсоро в синем с золотом переплете?

Из-за горизонта уже полыхнуло белым электросварочным светом: пухленькие, измазанные арахисовым маслом щечки, наманикюренные пальчики, мускулисто-волосатые зятьевы ноги, шумливые ссоры и застольные примирения, походы «в город», да и сами леопардовые плавки начинают расплываться, опадать и уходят в песок. Железной необходимостью дышат уже накаленные солнцем совок и гарпун.

Толпы бредут вдоль набережной. Вечер. Тепленькая прохлада. Пахнет жратвой, чавкает музыка. Туго набитые витрины, безмолвная борьба вывесок, маргариновый дымок грилей, запах духов, лосьонов и пота. Фонари с натугой отодвигают темноту к морю. Оттуда доносится сдержанное повизгивание и кашель. И вдруг – огромные, с кулак, золотые звезды в просвете полосатых тентов. Набережная кончается. Я машинально бреду дальше, шарканье, бормотанье и визг стихают, доносятся лишь низкие частоты и рев автомобилей. И тут ослабевшие глаза различают столик и две скамеечки, вросшие в песок. Вокруг шевелятся пластиковые упаковки из-под «Кгс&Ко», которые я подберу завтра утром, да блестит под звездами жестянка из-под «Red bull».

За столиком кто-то сидит, на столик не опираясь. Руки на коленях, знакомая плешь тускло отсвечивает под луной. «Накушался», – думаю я. Когда возвращаюсь назад, за столиком никого.

Он снова стоит на «пирсе». Сегодня я узнал его историю! Он – учитель истории! Но вчера случилось еще кое-что: в самый полдень, когда я шел «на обед», увидал его в кафе. Мимо неспешно прошуршали шины, и он тут же вскочил и, выбежав ну улицу, стал смотреть вслед – вероятно, услыхал знакомый звук мотора.

Я взял себе сандвич с туной, майонезом и солеными огурцами, а к нему – бутылку «Маккаби» и, выйдя наружу, устроился на парапете, в узенькой полоске тени. Жара достигла своего дневного пика, но здесь, на ветерке, все равно было лучше, чем там, где под грязно-желтым потолком вяло помахивал вертолетными лопастями вентилятор. Ледяное пиво сконцентрировало на миг растекающиеся мысли, и вдруг вспомнилось – старое желтое «Вольво» принадлежало хозяину «отеля».

Ителла мне все рассказала: никакой не бухгалтер, а приехал с женой. У нее была депрессия и почки, а он за ней очень красиво ухаживал, цветы и все такое… А две дочери живут в Ашдоде. Очень хорошо устроились, приезжали раз или два. А она жила с ним в Хайфе, а потом тут, в «отеле», и устроилась тоже сперва уборщицей, а потом стала кастеляншей, и хозяин… Ах черт, точно! Я тут же вспомнил, как однажды это самое «Вольво» остановилось вдруг на набережной, в нем сидел приятного вида седой пухлый человек и курил сигару. Из-за сигары я его и запомнил, но потом забыл. И к нему в машину села пожилая, пухлая блондинка, я еще подумал – русская. Она закурила сигарету. Я сидел на складном стуле и все видел, как они молча курили. У нее было очень белое лицо с мелкими чертами, и она вся подрагивала, когда, спотыкаясь на своих каблуках, торопливо шла через пляж от машины к пирсу с бутылкой «колы» и длинным сандвичем в бумажном пакете.

Скоро придет зима, народу поубавится. Ителла закончит свои курсы и, сугубо по-деловому распрощавшись со мною, уедет в Тель-Авив, бляди прекратят работу «на пленэре», да и мне пора подумать о себе. Последним, что я увижу тут, будут полосы мусора на песке, сложенные в штабеля пластмассовые стулья и забитая досками дверь.

Поездка в Швейцарию

Запомнилась бутылка с водой, ломаная зубочистка, салфетка для протирания рук и собственная плешь в экране компа. Прямо над экраном ее голова, она спит. Рука придерживает бутылку с минеральной водой, за окном среднеевропейский пейзаж: зеленая муть растительной стены обращается в стеклянную стену, в бетонную стену, в стеклобетонную стену. Выскакивает вдруг серебристая даль, на горизонте лениво вращаются два-три пропеллера на гигантских мачтах. Ослепительно-синие кроссовки на перроне, с вставленной в них малозаметной дамой.

«Германия, Германия: чешу, чешу в кармане я» – пришли вдруг на ум собственные строки.

Помимо трехкилометровой аллеи декоративно искалеченных деревьев, символизирующих победу древнеальпийской цивилизации над еловым лесом, Люцерн поражает посетителя идиотским вокзалом: на крыше авторитетный небожитель, по всей видимости, Зевс, несется в экипаже, представляющем собой ось железнодорожного вагона с приделанными к колесам лебедиными крыльями. Слева и справа от него скрюченные пролетарии старательно прилаживают рельсы к шпалам. Зевс же ленинским жестом указывает путь на противоположную сторону озера, рекомендуя приобрести там предметы первой необходимости: осыпанные бриллиантами швейцарские часы и гигантские шоколадные наборы.

На Пилатус можно въехать по канатной дороге. Чертовски комфортабельная штука. Если оборвется толщиной в ногу трос, будешь еще долго падать любуясь изумительным пейзажем. Вагончики и кресла спроектированы эргономически безукоризненно. Народ вполне приличный, лишь в самом конце, у последней станции, запахло пиццей «Маргарита» – видимо, кто-то, не сдержавшись, испустил газы, но совершенно бесшумно.

Здесь побывали Лев Толстой и Достоевский, Ленин и Бунин. Толстому точно понравилось: по утверждению Н. Н. Гусева, «очерк „Люцерн” был написан в три дня и в дальнейшем не подвергался…»

По хрустальной (какая же она хрустальная!) – по бутылочно-зеленой глади озера скользят (еле-еле ползут) катера.

«Катера, катерки, катерочки служат людям всегда и везде. Не найти на воде даже точки, катерки не нужны были б где» – это уже плагиат. Говорят, в хороших стихах запоминаются хорошие строчки, а в плохих – плохие. Давным-давно ушел из жизни автор, а как помнится! Писал обо всем: о стройках, лампочках, гидравлических прессах – была у него и такая песня. К юбилею кабельного сочинил о верно служащих людям проводочках. Не найти на земле даже точки… А умер, как какой-нибудь Шекспир, – от цирроза печени. Почему это если поэт – обязательно пить?

Идиотское совпадение – продавщица сыров на Grendel-strasse напомнила ей… «Смотри – точно как твоя сучка!» Ведь ничего же общего! Ну продавщица, ну, блондинка… Просто раздражена. Ищет повода. Конечно, ей не позавидуешь. В такие годы женщина нервничает и вовсе без всякой причины – попросту глядя в зеркало. Ну, блондинка, ну продавщица… руки в пластиковых перчатках… И магазин в полуподвале. Квартира не ремонтирована с 1969 года. Какой-то козел приватизировал и сдает: «Работа на 10 000 гривен. Иногородних обеспечиваем житлом» – так и написано «житлом». Мебель осталась от бывшего хозяина-покойника: тахта, гардероб… в окно глянешь – в горле ком. Овраг тот же, деревья в снегу, заборы ломаные… И затылки у них одинаковые – беспомощные.

Отвернулась, бутылку минеральной в руке держит и спит. Трагедия у нее! Муж-предатель: адюльтер с продавщицей продтоваров!

Сыр, кстати, отличный. Не смею опровергать, что швейцарский. Гауда, эмментальский… Ела бы сыр да любовалась вокзалом. Отвлечь решила – Люцерном да Базелем! Вот уж скукота – мухи не увидишь – все передохли! Тараканы были изгнаны из страны после Станского соглашения. Но с приходом реформации, вероятно, вернулись. А потом в горах стали добывать шоколад: пробурят скважину, а оттуда фонтан говенного цвета, – разливай в формы и на прилавок!

Удивительная страна: именно швейцарцы устроили у себя первый в мире путч. Всё, что было до этого, называлось иначе. «Zuiputsch – крестьянские волнения в Швейцарии 1839 года, вызванные приглашением на работу в местный университет известного либерала Давида Штрауса. Приняв петицию в 39 225 подписей, правительство сняло с должности Штрауса. Но тем временем в окрестных деревнях под воздействием клерикальной пропаганды было создано ополчение в 8000 человек, которое вошло в Цюрих. В уличных стычках пострадало 13 человек; известный ботаник Иоганнес Хегетшвайлер, представлявший городские власти в переговорах, был убит шальной пулей путчистов. Правительство подало в отставку».

Вот что бывает, когда Штраусы не пишут вальсов, а власть представляют ботаники. Чем-то напоминает недавние события на Украине. Но там все иначе. Не Швейцария, все же… В первой четверти двадцать первого века концепция женщины обнаружила существенный дрейф в сторону сугубо независимого члена общества. И у члена этого агрессивное и неженское выражение лица. А у этой – ну той самой, которая – безнадежные бабьи глаза третьей четверти двадцатого. Ноготь на безымянном правой руки, обломан. Комочек туши на реснице. Колонка на кухне. Извинилась за слабый напор в душе. Сердце вдруг забарахлило… Присел на край облупленной ванны, а кипяток по спине течет… След остался – целовала потом. Целовать любит, жалеть… Себя бы пожалела!

И эта себя не жалеет – спит и спит. Нашла место! А открывались бы двери – сиганула бы прямо на камни, там, внизу. Но с ее удачей зацепилась бы за ель и, вывихнув бедро, лежала бы в местной клинике. Интересно, покрывает ли страховка вызов спасательного вертолета? К счастью, двери тут на канатной дороге, открываются и закрываются автоматически. Что существенно снижает процент самоубийств. И почему только эти шведо-швейцары в таких количествах сигают в окна – ведь у них вполне сносная жизнь. Индусы, те напротив: лежат полуголыми на асфальте, ждут, когда Шива пришлет автобус и, если повезет, именно их повезут на работу. И тогда, заработав себе дневное пропитание, они, лежа в ночной прохладе на этом же асфальте, будут перебрасываться шутками, а самые везучие найдут упаковочный ящик и подложат картон под себя. И никакой депрессии! В холодные ночи будут обогреваться с помощью бродячих собак, которые втиснутся меж человеческими телами. Кстати, у собак температура тела – 38 градусов. В Швейцарии же бродячая собака может вызвать Zuiputsch.

Какое тебе дело до того, что старик-муж съездил в родной город полюбоваться пейзажем из окна хрущовки, и, ностальгируя, подцепил сорокалетнюю девушку своей юношеской мечты? Скоро от нас троих останется меньше чем от пятого прокуратора Иудеи, именем которого названа эта гора. И что удивительного в том, что пергидрольная блондинка живет в такой же точно квартире, как твоя бывшая: ты сама перекрашенная – и почти в тот же цвет. А мне крышу снесло – сел в драное чешское кресло, и слушал, как на кухне посуда гремит. Больше не сяду – мир стал слишком динамичен, все рассыпается едва состоявшись. И нечего психовать – надо любоваться оплаченным уже пейзажем!

Нетрудно было придумать самооправдательную рационализацию: она – это ты в молодости. Пошленькая ложь, конечно – но ведь не запретишь же мозгу думать! Спи, спи лучше. Как-то раз, еще в стране исхода передавали по радио: две восьмиклассницы покончили с собой по причине отказа родителей предоставить им средства, необходимые для приобретения американских джинсов. Дети выпили уксусную эссенцию и скончались в муках. Но тебе-то, моя девочка, уже шестьдесят!

А может, восьмиклассницы – это я, и продавщица из полуподвала способна довести до эссенции? Последние двадцать примерно лет меня мучит сон: стою у окна в твоей квартире и вижу этот овраг в снегу. Тут на окраинах кругом овраги и кругом хрущовки. Кафель на кухне тот самый. Однажды вечером, когда я шел к тебе, влез от радости по пожарной лестнице на крышу. Мне хотелось увидеть небо.

И ты спросила – что это с тобой? Там тоже такая лестница – вот только не растет у стены груша, и не долезть до первой ступени, да и ступени нет – отсутствует по причине неумолимого времени, многое изменившего в нашем городе. Глянешь с горы – ни черта не узнать: небоскребы словно гвозди, вбитые в кусок фанеры группой сумасшедших. Видел как-то раз в Павловской – там психи занимались изотерапией с помощью таких вот нехитрых инструментов. Конечно, жизнь со мной не сахар. Пусть, я, идиот, все сам тебе рассказал, да еще показал фото – ее и квартиры, но ведь я тебя люблю. Тут кругом Швейцария. Сесть бы в шезлонг на колесиках, укутаться пледом, как князь Мышкин, а ты чтоб повезла на террасу спать. Вот и спи, если не можешь иначе.

Под шум вентилятора

…и я позвонила ей. Она достойная вполне женщина. Я даже как бы влюбилась в нее. Она умная. И пишет стихи. Хорошие. У нее свой сайт. Она разместила 490 фотографий, и я там нашла его! Как бы в тумане, но узнать можно… Они были в Испании. Но он сказал, что ездил со старшим сыном. Сначала она не поняла, кто я. Пришлось долго объяснять. Я как-то поделикатней старалась, сказала, что мы с ней как сестры… Ну, по несчастью. Но она все отрицала. Ей было очень неудобно. Она всё старалась выяснить, кто я. Долго не хотела верить. Но потом сдалась – когда я ей все выложила… Как я и предполагала, она ездила за ними и сняла номер – они договорились, и днем он был с сыном, а по ночам у неё. Я вообще вижу все в картах – как Ленорман, ну, вы знаете, девица… Она ведь Наполеону сказала, что будет императором, когда он был еще просто этим… Ну, я не разбираюсь в званиях. Мой покойный муж был совсем другим человеком, он никогда мне не лгал. Хотя все бывало.

Вам хорошо слышно? Тут плохая связь. Но я сейчас сяду – тут, около балкона, получше. Вы слышите? Короче, я карты раскинула, и вижу – он был в этой Испании не один… Я ему сказала, а он спрашивает: откуда ты так все знаешь? А я ему говорю: карты! Он не поверил. Но всё же… Он вообще-то человек далеко не умный, поверхностный. Я стала задавать вопросы – скрыть не сумел… Он только и умеет, что производить хорошее впечатление. Сам красивый, крупный. И лицо знаете, такое… И он всегда несчастен. С женой живут в разных комнатах, но он её не может оставить – в таком возрасте! А младший сын – по компьютерам. Он утверждает, что с женой они давно уже не живут. Но верить нельзя. Да… а она, про которую я вам рассказываю, – эта все для него. Она человек небедный: свой дом, машина, ездила с ним всюду: и в штаты, и в Испанию, на острова… Но я одного не понимаю: зачем врать? Когда мы познакомились, (он вообще-то летчик), он мне сразу понравился, очень обаятельный. Мы приехали шесть лет назад – ну, вы знаете, сначала было тяжело, но постепенно всё устроилось, у дочери с мужем своя квартира, – а я в хостеле, а потом тоже получила однокомнатную, от государства «диюр муган»[1 - «диюр муган» – дешевое жилище для пожилых (ивр.)], и тут он…

В Афганистане воевал, и там его сбили – он много рассказывал, получил ранение, и его уже не допускали… Он и тут хотел что-то по авиации, показывал документы, но кому он тут нужен! Он меня просил помочь с работой. Это ж надо! Сам в Израиле двадцать с лишним лет! Но я пыталась, обзвонила всех подруг по ульпану… Я вам все это рассказываю не просто так… Это такой сюжет, такой сюжет! Может, вы когда-нибудь опишете… Одну минуточку – я выпью воды… Вы любите колу? У нас всё было хорошо, он приходил, такой веселый, приносил разные вещи, например, занавеску, – хочу, говорит, тебе помочь! Один раз микроволновку принёс… Все мне рассказывал…

Мы с ним ходили всюду и все восхищались. Но оказалось, он всем рассказывает одно и тоже, и его жалеют. Три раза его бросала, даже четыре… Но он все время звонил. Я подумала: это же классический тип! И этот рассказ про летчика, – я же не такая дура! Но он не альфонс, – скорее, донжуан. Потому что, конечно, да, – пользуется женщинами, но ужасно непрактичен! Она ведь всё хотела для него, – а у неё и дом, и всё… А он хотел перед своей семьей выглядеть… И всем врет. Я ему так и сказала: ты патологический лжец! Зачем всё это? Я ведь всё могу простить, и измену и всё… Но только не ложь! Ложь я не могу простить, это отвратительно. Получается – две женщины и жена. Многоугольник какой-то. И врёт. Я ему говорю: решись, наконец, на что-нибудь. И он исчез… А у меня операция предстояла… И тут он является, в семь часов утра, с цветами. Я ему так и сказала: у меня операция. Короче говоря, бросила его. Я не могу, когда такой совершенно безответственный. Но он опять стал звонить – и все одно и тоже: помоги мне! Вот вы говорите: «не надо так переживать», – это очень верно!

Мне сейчас всё понятно стало! То есть он, по сути, не хотел лгать. Просто не мог иначе, ничего не умел придумать… Совершенно беспомощная ложь. Он такой, знаете… беззащитный. Но я не могла переносить. Это ведь так унизительно! Но он не корыстный. Совсем не умеет пользоваться тем, что ему дают…

В последнее время опустился страшно! Я сделала ему подарок, довольно дорогую вещь. Купила в антикварном магазине, между прочим. Это такой слон – из настоящей слоновой кости. Очень красиво сделано. Я слыхала когда-то: слоны приносят счастье. Как-то связано с хорошей кармой. Но у него – плохая. И в картах это видно… Я ему сказала. Что этот слон заговоренный и принесет ему хорошее, и все у него исправиться.

Он мне пообещал, что этот подарок будет беречь. Но через некоторое время я почувствовала – что-то не то! Мужчины вообще врать не умеют. И когда я спросила про слона, у него стало такое лицо… Я спрашиваю: мой подарок еще у тебя? И он начал: «почему ты спрашиваешь», и «как ты могла подумать», и все такое. А я ему говорю: ты этого слона принеси и покажи мне, – если он, конечно, еще у тебя! И он опять исчез… И, конечно, потом оказалось, что он ей переподарил… У него ведь никогда нет денег! Жена ему что-то там на счёт переводит, но у него деньги не держаться… все как-то уплывает, а куда – он и сам не знает. А тут у этой как раз день рождения, – ну, он ей и принес. Это такой ужас! Как вы думаете – ведь ужас? Ведь это уже всё?! И это он рассказал мне – я из него вытянула! Как это можно? Как же признаться в таком, – женщине? Я ему сказала: если ты не заберешь у неё этого слона, у тебя все будет плохо! И я точно знаю – ему теперь будет плохо. И я теперь так жалею, так жалею. И я подумала: ведь ему всегда было плохо, зачем же еще и это? Ведь это не случайно так совпало?

Это ведь его карма проявилась? Как вы думаете? Вы ведь сможете это описать? Почему-то вокруг столько такого… эти инстаграмы, и все помещают фотографии, и пишут, пишут… Он еще позвонит, как вы думаете?

Ариэль

Дверь отворилась, волна густого смрада ударила в лицо.

«Здрасьте», обращенное к мятой пижаме, осталось без ответа.

– Фая! Сколько раз тебе повторять – запирайся, тут бог знает кто ходит! – я поднял пижаму и вместе с комнатными тапками швырнул в ванну.

Фая Чапкис страдала патологическим неряшеством, недержанием мочи и легким идиотизмом. Стояла на учете в психиатрической… Работала в супере на кассе – в памперсах. В конце дня добрый менеджер давал ей кулек с вялыми овощами и мясными остатками, посуду держала на подоконнике, привезенные из Минска книги – в картонных ящиках: так и не распаковала. Грязное белье сваливала в угол. Зверообразный дикий кот брезговал этой кучей, хотя до вселения в квартиру столовался на мусоросборнике. Влезал в окно и располагался на диване, кресла располосовал когтищами и шипел на любого, кто приближался.

Когда я вошел в «зало», Ариэль сидел на полу. Перед ним стояла тарелка варёного риса с кусочками курицы. Ложку он держал в крошечном кулаке и довольно ловко попадал коту по морде. Кот уже разодрал ему руку до крови. Они бились за еду.

Иногда мы брали Ариэля к себе. Жена семенила за ним, и он вертел ею, как хотел – мне было не до мелких засранцев.

Но как-то раз, утром, когда она ушла в магазин, Ариэль вышел из спальни в своей коротенькой рубашечке, с голой жопкой, размером с кошачью голову. Эдак, с полминуты разглядывал меня глазами старого наперсточника, а затем ловко опрокинулся на спину, забил ногами и завыл.

Я подошел к нему и пинком забросил обратно в спальню. Полуголое тельце завертелось волчком и затихло. Минуты через две он появился в дверях. «Ступай, умойся!» – скомандовал я. Одинокий ребенок нашел, наконец, могучего покровителя – прозорливого и безжалостного, о каком в глубине души мечтает всякая незрелая еще человеческая особь. Ходил за мной по пятам, засыпал на моих руках, и видя в маленьком маргинале себя самого, засыпал и я – мы были счастливы. Депрессия, которой я страдал с самого приезда, пошла на убыль.

Кто бы мог подумать, что я сделаюсь управдомом! Я! Который… Но – жизнь делает с нами что хочет. Когда тёща болела, а лифт не работал, приходилось носить ее по лестницам. В конце концов, за переговоры с ремонтниками взялся, а там и за газ, и прочее… Постоянной работы все равно не было, а тут я затребовал 100 шекелей за управдомчество, да и халтурками сам себя обеспечил: зашпаклевать-окрасить, завинтить-подтянуть. Денежки собрал на капремонт, которые вот уже четыре года… Еврей ведь как: насчет уплатить, соглашается. Но как деньги давать – заболевает, плохо ему! Кто упирался, мнил о себе – под суд! Ожил дом. Короче – твердая рука!

Ариэля она родила в сорок лет. Интересно, от кого? Но – всякий товар имеет своего покупателя…

Однажды прибежала в истерике: «Эта гойка раскашировала мне всю посуду!» Оказалось, несчастная её жиличка с просроченной рабочей визой решила сделать хозяйке приятное – но насчет кашрута не слыхивала. А у Фаи один подоконник был «молочный», а другой «мясной».

– Гам зу ле тойво, всё к лучшему! Она тебе и кухню вымыла! Благодари Всевышнего, что жить у тебя согласилась!

– Это я её пожалела, проститутку!

– За комнату платит?

– Обещала в следующем месяце!

– Мне вот только делать не хер – деньги из неё выбивать!

Капремонт в подъезде сделал сам, даже дверь поменял – сталь с рёбрами жесткости, ключи жильцам пораздавал и запирать за собой велел – чтоб наркоманы не шлялась. Эти недоумки сперва тусовались у голубятни, а потом пробили дыру в кирпичном строении, где стояли газовые баллоны, и курили там. Полицейский долго грозил, а потом признался мне, что по существу ничего сделать не может – это как бы еще дети…

Тем временем тёща умерла. А я… привык. Ковырялся. Проводил собрания домкома… В свободное время – живопись, графика, прозу пописывать стал. Ариэля в садик водил. Там он заправлял всеми. Воспитательки его уважали. А которая не уважила раз – он мне доложил, так я с ней поговорил.

Да и кота на место поставили. Научил, чтоб ногами его… Ну, и погоняло ему присвоили – чтоб себя помнил.

– Фер-хан, ко мне! – кричал Ариэль (два передних зуба он потерял еще в раннем детстве, когда выполз площадку и скатился по ступеням вниз к подвалу) – и совал трущобнику тарелку с костями. Кот деловито подходил, вгрызался, но поглядывал по старой привычке, чтоб не ложкой по морде…

Взрослых Ариэль терпел, во дворе верховодил, дети вдвое старше его слушались.

Где ты теперь, Ариэль? Баллотируешься в мэры, переводишь денежки на Каймановы острова, раскачиваешься в синагоге или досиживаешь второй срок?

В сексшопе

Тут театр кукол был, теперь синагога. По сути – то же самое… Холодно, однако. Ночью снег шел, под утро прояснилось.

Подмерзло, чуть с лестницы не сверзился. С горы глянешь – что за город? Огни кругом разноцветные, прожектора по небу – laser light show какое-то…

Не поскользнуться бы на улице родной. За углом магазинчик, помню, хлебный… В три полки. Хлеб украинский, паляница, кирпич… Еще калачи, булочка городская – бывшая «французская». Трамвай убрали к чертям собачьим, теперь у них «маршрутки». Хорошее дело: сядешь, глаза закроешь – р-р, д-р-р-р-р… раскачивает туда-сюда, бросает на ухабах – будто едешь по проселку в колхоз…

Вот он, магазинчик. Крылечко пристроили – зеленый пластик, и сердечки какие-то розовые. Ступени те же – вытертые, первая с глубокой щербиной, а по бокам побелено. Кафешка, что-ли… А вот и вывеска… ё-моё!

С потолка «овощи» свисают – с подствольниками и так себе, поскромнее… Некоторые чересчур концептуальны, зато цветовое решение богатое: от пастельно-дымчатых до откровенно спектрально-синих и малиновых… Но встречаются и полные излишних подробностей, так что скакнет из памяти белым по кумачу лозунг: «Будущее за реалистическим искусством!», и засереет в тумане вестибюль Харьковского художественно-промышленного…

В углу, на тумбочке, безрукий бюст с далеко выпученными трубочкой губами. Блондинистые патлы и лазурные глаза – скорее всего, женские. За прилавком пожилая продавщица, читает, подперев щеку пухлой рукой.

– Слушаю вас, мущина!

– Я это… посмотрю пока!

– А, смотрите себе… на здоровье! Я не в курсе – учтите!

Сына заменяю, он у меня плохо чувствует.

– А что с ним – если не секрет?

– Простудился! Пошел с друзьями на дискотеку, вспотел и на холод – пожалуйста! Полоскали-полоскали – я в аптеке взяла, розовое такое… Горчичники ему поставила… А вы откуда будете?

– Я? Издалека…

– Оно и видно!

– Что же вам такое видно, простите?

– Да так, ничего…

– А все-таки?

– Никакой вы не издалека! Приехали откуда-то… В смысе – уехали.

– Да… уехал! Тридцать лет почти.

– Да вы что… Тридцать лет! Я тогда еще на соковом работала… не замужем. Дура дурой… Пролетели годочки, жисть прошла!

– Ну зачем же так… Вы еще молодая, симпатичная!

– ?

– В смысле – жить надо, радоваться!

– С кем жить? Муж умер, кругом одни козлы… Сын с армии пришел, подался на стройку… А зарплата сами понимаете… Пошел на это… бодибилдер, чи шо… Тренером. Он же в спортроте два года гири таскал. Ну, в конечном итоге сорвал себе что-то – он нервный, а там требования были… Врачи тупые, операцию зделали… Ну, пошел охранником на фитнес-клуб. Стал эту гадость курить… Я женить его хотела, так они щас все такие… Вы постойте, постойте тут – увидите… Синие-зеленые… И не стыдятся – перебирают, кому какой. Мужиков, говорят, нормальных не стало. А ты на себя посмотри в зеркало! Поработай как я, двадцать шесть год… Человеком будь – так мужик найдется! А то…

– Да… понимаю… А я, знаете, думал… Хлеба, конечно, того уже нету… думал просто зайду, погляжу…

– Хлебный! Тут сперва телефоны эти, а потом фотографии делали. Народ, правда, ходил – всякому интересно, какая у него аура. И диагностика по фото… Напрасно вы не верите…