скачать книгу бесплатно
– Заруби себе на носу, парень: у каждого зверя своя шкура. Один разгуливает в бархате, другой – в рясе, третий скалит зубы из-под лохмотьев. А выпусти их нагишом, так все они, клянусь Господом… – Безнадежно махнув рукой, он вышел.
Том озадаченно смотрел на дверь. «Эк завернул!» – с усмешкой пробормотал он. В это время несколько пьяниц жалобно затянули песню о девочке-сиротке, рыдающей на могиле матери. Их осипшие голоса никак не могли попасть в лад. Но Том все же различил мотив и мгновенно подобрал его на лютне. Раскрасневшиеся добродушные рожи, как по команде, повернулись в сторону музыканта. Том заиграл громче. Они блаженно заорали, старательно подражая плачу сироты. Кое-кто и сам уже начал всхлипывать.
Когда песня кончилась, Тома наперебой стали подзывать и предлагать угощение. Но он, как бы не слыша, вновь ударил по струнам и перекувыркнулся в воздухе. За его спиной восторженно взвизгнула женщина. И он с комической серьезностью запел о доблестном рыцаре Джоне, который отправился воевать с сарацинами и бежал от огородного пугала. Вокруг смеялись и отбивали такт кружками. А когда Том наглядно изобразил падение рыцаря с лошади, трактир наполнился одобрительным ревом. Среди общего веселья лишь дворянин в темном углу сохранял невозмутимость. И все же Том ему первому протянул пустую кружку.
– Не желает ли сэр купить песенку? Хотя бы духовного содержания.
– Не желаю, – подняв голубые глаза, отрубил дворянин.
Ни разу в жизни Тому еще не доводилось встречать подобного лица: величественные, благородные черты его словно замерзли, образовав маску непроходимой глупости.
– Тогда, может, хотите про любовь королевича к прекрасной пастушке?
– Не хочу. Отвяжись.
– А-а, понимаю! Вам по душе песни о ратных подвигах! У меня их полный мешок.
– Ступай прочь: надоел. – Дворянин лениво ковырял в зубах.
Том почтительно поклонился и, пятясь, продекламировал:
Один осел,
надев камзол,
забыл свою родню…
По столам легким ветерком пробежал смешок. Дворянин с тупым изумлением уставился на слугу.
– Это про меня, Фредди?
Старый слуга с нечесанными седыми космами собачонкой заюлил перед господином.
– Нет-нет, ваша милость. Разве он посмеет? Он так… болтает сам с собой. – Слуга дернул головой в сторону Тома, будто намеревался клюнуть его своим крючковатым носом. – Убирайся бродяга! Видишь, их милость не в духе!
– Убирайся, я не в духе. – Дворянин рыгнул и возобновил ковыряние в зубах
«Ну и дубина, – удивился про себя Том. – Даже дразнить его скучно». Обойдя столы, Том насобирал с четверть кружки мелочи. Это превышало его расчеты. К тому же трактирщик шепнул ему, щекотнув бородой ухо: «Заходи почаще. Ужин бесплатно». А это уж и вовсе было неплохо.
Весело вскочив на скамью, Том запел о красотке Мэри, которая вышла как-то вечерком прогуляться и вернулась с грудным младенцем на руках; и когда дотошный отец пристал с расспросами, девушка простодушно поведала, что ребенка ей подарил каноник в награду за ангельскую кротость и послушание. Эту песенку сопровождали оглушительный хохот и восклицания: «Ах чтоб тебя!.. Вот загибает – не разогнешь!.. Ну и чешет, собачий сын!» Иной раз какой-нибудь размякший детина игриво щипал свою подружку, и та, вскрикивая от полноты чувств, отвечала ему нежной затрещиной.
Среди звона кружек и песен мало кто обратил внимание, как в распахнутую ударом ноги дверь ввалилась новая троица. Лишь трактирщик, глянув на вошедших, опустил голову и весь как-то сник.
– Ты что же, борода, друзей не узнаешь?! – покрывая шум, рявкнул сухопарый молодчик в дырявой шляпе. – Так я тебе живо напомню!
– Полегче, Тихоня, полегче. – Неимоверный величины толстяк пошуровал пальцем у себя в ухе. – Ты, Тихоня, все молчишь, молчишь, а заговоришь – прямо как дубиной по башке. С человеком надо беседовать вежливо, не то он, – толстяк кивнул на побелевшего хозяина, – возьмет да рассердится, и прогонит нас. Правда, дядя?
– Добрым гостям всегда рад, – осклабился трактирщик. – Как поживаешь, Стив – колотушка? Сколько ребер успел наломать?
Младший из троицы, белесый парняга – в разодранной рубахе и без переднего зуба – мрачно усмехнулся.
– Не считал. Но, сдается мне, до сотни чуток не хватает.
– Почему он не спрашивает, как я поживаю?! – медведем взревел сухопарый.
Толстяк болезненно скривился.
– Не обижайся на Тихоню, дядя. Жаркий был нынче день, проголодался он.
В этот момент сонная баба с кружками эля, колыхая формами, проплыла между ними. С неожиданным проворством толстяк извернулся и задрал на ней юбку. Баба как ни в чем не бывало продолжала свой путь. Закатив глаза, толстяк чмокнул губами. Его дружки раскатисто заржали.
– Лучше без скандала, ребята, – проговорил трактирщик, глядя в пол. – Садитесь, я угощаю.
– Зачем скандал? Какой скандал? – умильно заворковал толстяк. – Слышишь, Тихоня?! Не смей больше орать! Все-таки мы в гостях, здесь все-таки музыка и… вон какие крошки сюда забредают!
– Где? – Тихоня заинтересованно вытянул шею.
– Вон там, рядом с деревенщиной в полотняной рубахе. Ну как, разглядел?
Стив – колотушка ткнул пальцем толстяку в брюхо.
– Все, Бочонок, кончай. Садись, пока угощают. А то, – он подмигнул трактирщику, – хозяин чего доброго передумает.
В то время как удалая троица набросилась на копченую грудинку, Том разыгрывал в лицах ссору монаха с чертом. Хохочущие зрители окружили его плотным кольцом. И как только святой отец своей бранью загнал нечистого в кувшин со сметаной, Том подбросил в воздух лютню и задорно объявил: «Песня о волке».
Х Х Х
Тут Пайнсон прервал чтение и посмотрел на утонувшего в кресле писателя. Сэмюэль Бэрбидж поощрительно кивнул.
– А что если… – пробормотал нотариус и, отложив тетрадь, выбежал из комнаты. Вернулся он с гитарой в руках. – А что если мы, так сказать, оживим спектакль? Как вы на это посмотрите, сэр?
– Это не мое шоу. – Мистер Бэрбидж тонко улыбнулся. – Читаете вы, должен заметить, весьма выразительно. Остальное – дело вашего вкуса.
Пайнсон взял несколько аккордов.
– Тогда, пожалуй, рискну. Том по сюжету играет на лютне, а я – на гитаре. Вот и вся разница. – Прислонив тетрадь к бутылке с коньяком, нотариус хрипловато запел.
Х Х Х
В одном краю двести лет назад
скот вовсе не ел траву:
щипали козы там виноград,
вкушали быки халву.
Овечки нежные в том краю
давали не шерсть, а шелк.
И вот – поди ж ты! – в таком раю
завелся матерый волк.
– Эй, как тебя! – проревела чья-то луженая глотка. – Давай что-нибудь повеселей!
Не обратив на этот окрик внимания, Том продолжал:
Волк ловко путал свои следы
и как продувной подлец
не стал, каналья, вкушать плоды,
а принялся красть овец.
Он был огромен, валил быка
и сделался сущим злом.
Когда, к примеру, он жрал телка,
то мог закусить козлом.
И кровь по волчьей текла губе,
и след его вел во тьму.
Бараны к небу взывали «Бе-е!»
Коровы молились: «Му-у!»
Кто-то сзади хлопнул Тома по плечу. Он обернулся.
– Сказано тебе: играй повеселей. – Белесый парень в разодранной рубахе почесывал бок.
Том почтительно поклонился.
– Не охота: у меня икота.
Приоткрыв дырку на месте переднего зуба, парень мрачно усмехнулся.
– Я и сам люблю пошутить. Особенно – после жратвы. – Он ткнул кулаком Тома под ребро. – Заводи: прибью.
– Двинь ему, Стив, разочек! – посоветовал тот же громоподобный голос. Его обладатель грыз баранью кость, то и дело сплевывая на пол.
– Да ты рехнулся, Тихоня! – Сидящий возле него толстяк залпом осушил кружку. – Если Стив разделает глимена, нам прядется плясать всухомятку.
– Черт, об этом я не подумал! Ты, Бочонок, умней Папы Римского!
Толстяк смиренно потупился.
– Ошибаешься, мой друг. Папа тоже не пальцем деланный. – Он что-то зашептал Тихоне на ухо, и тот прыснул.
– Заводи, малый, – угрюмо повторил Стив. – Бочонок плясать будет.
– Неплохо бы, – сказал Том, – сперва насадить на него обруч. Чтоб не прорвало.
Бесцветный взгляд Стива на мгновение вспыхнул.
– Насадят когда-нибудь. Веревку на шею. Но ты, кажись, до этого не доживешь. – Он ткнул Тома гораздо чувствительней.
Том, побывавший на своем коротком веку в различных переделках, счел дальнейшие пререкания излишними и заиграл плясовую. Он уже успел заметить, что народ потянулся к выходу. «Ребята Длиннорукого Клема», – испуганно произнес кто-то рядом. Эти слова отозвались многократным эхом, и столы освобождались один за другим. Трактирщик торопливо отсчитывал уходящим сдачу, а Том наяривал плясовую.
По направлению к двери шла белокурая стройная девушка в поношенном деревенском платье. За руку ее держал худенький мальчик лет шести. Сопровождал их широкоплечий веснушчатый детина, домотканая рубаха которого намокла от пота. Бочонок заступил им дорогу.
– Не убегай, крошка. Давай-ка попляшем.
– Вот еще! – Девушка попыталась его отстранить. – Обождешь пока!
– Ну уж нет, – замотал головой Бочонок. – Может, кто и обождет – только не я.
Веснушчатый детина положил ему на плечо огромную пятерню.
– Отвали подобру-поздорову. Недосуг нам с тобой плясать.
– А тебя, дубина, никто не приглашает! – Толстяк стряхнул его руку с плеча. – Топай, покуда цел!
– Ого! – удивился детина.
Но девушка потянула его за рукав.
– Спокойно, Стэн. Не кипятись.
– Я в порядке, Нэнси, я спокоен. – Он пихнул Бочонка в жирную грудь.
Толстяк отшатнулся. И тут же с ним рядом вырос Тихоня.
– Вижу, кто-то здесь ищет ссоры! – загремел он. – Бог свидетель, мы этого не хотели!
Подскочивший трактирщик попробовал вмешаться:
– Угощаю всех! – плаксиво вскрикивал он. – Только угомонитесь! Угомонитесь, черт бы вас побрал!
Тихоня с размаху ударил его по уху.
– Не нравишься ты мне, борода. Невзлюбил я тебя почему-то. А тебя, птенчик, – он сделал шаг к детине, прикрывшего спиной девушку с мальчиком, – я мигом выучу летать.
– А ну! – Сжав кулачищи, детина шагнул ему навстречу.
Двое дюжих ремесленников протиснулись между ними.
– Бросьте дурить, ребята, – проговорил тот, что постарше, кряжистый мужик с красным носом. – Потрепались – и баста!
Бочонок и Тихоня выхватили ножи. Том быстро сунул лютню под стол и, не найдя под рукой ничего подходящего, решил пустить в дело утяжеленную монетами кружку.
– Какой сердитый дядя! – Бочонок пощекотал острием ножа горло ремесленника. Тот судорожно глотнул. – Если ты быстренько не уберешься, чего доброго, я помру со страху.
Дважды повторять не пришлось: оба заступника, спотыкаясь, заспешили к выходу. Тот, что был помоложе, чуть задержался, злобно сплюнул и с силой захлопнул за собой дверь.
– Знаешь, Стэнли, – пролепетала девушка, – пожалуй, не будет ничего дурного, если я с ними немного попляшу.
По роже Бочонка разлилось жирное умиление.
