скачать книгу бесплатно
Незамедлительно истребовать объяснения С. Ордынцева. В отношении ст. лейтенанта В. Ларионова провести служебное расследование в рамках Управления кадров министерства, оставив решение вопроса до рассмотрения результатов расследования.
Зам. министра
П. Келарев
2. Москва. Товарный двор Курского вокзала
В сентябре погода совсем сошла с ума. Окружающая среда будто белены объелась – жара бушевала пуще, чем в июле. А к ночи духота превратила город в медленно остывающую парную баню. Горизонт затянуло пухлыми багрово-синими тучами. Проседая от собственной тяжести, они опускались на город, как мокрое ватное одеяло, полное влаги и электричества. Синие сполохи куцых молний разрезали небосвод. Это в сентябре! В облачной утробе глухо рокотал несформировавшийся гром. Но долгожданная гроза так и не приходила.
Валерий Ларионов, обливаясь едким горячим потом, быстро шел из черноты и хаоса железнодорожных трущоб в направлении вокзала. Он бывал в этих гиблых местах много раз и был уверен, что хорошо разбирается в лабиринте складов, пакгаузов, полуразрушенных зданий, стальных ущельев вагонных отстойников и гниющих помоек. Но ночью все это выглядело по-другому. Он старательно повторял про себя: «Второй поворот направо, три блока, потом налево… Оттуда есть дорожка… Там в конце – телефон-автомат… Добраться бы до конца сортировки…»
Ларионов, очень хитрый, резкий малый, бывший афганский парашютист-десантник, был не из робкого десятка. Вообще-то говоря, робкий и не мог оказаться в этих местах в ночное время. Разве что спьяну.
С наступлением темноты здесь не было не только света и дорог, здесь не было закона, здесь человечество откатывалось на тысячелетия вспять, возвращаясь к естественному первобытному состоянию пещерного обеспечения своей безопасности. Здесь можно надеяться только на быстроту ног, упреждающий удар и умение выстрелить первым. И никогда еще эти умения не подводили Ларионова.
Но сейчас он боялся. Страх, как тошнота, мучил его. Черт дернул согласиться на встречу с агентом в таком проклятущем месте глубокой ночью. Но иного выхода не было. Если агент-информатор не врал, то именно отсюда начнется завтра дерзкая, наглая, опасная бандитская затея Нарика Нугзарова. Агент Гобейко согласился показать их базу, заброшенный гараж, откуда пойдет машина с бандитами-налетчиками. Ларионов не мог сказать агенту, что не пойдет смотреть ночью базу бандитов. Он вынужден был согласиться, но не успел предупредить никого у себя в отделе, потому что сегодняшняя встреча с агентом, назначенная в десять часов вечера недалеко от Курского вокзала, не предвещала подобной информации. Это был обычный рапорт сексота, который должен был информировать о ситуации. И именно во время этого разговора агент сказал, что Нарик Нугзаров захватил американца и держит его, скорее всего, в этом гараже. У Ларионова не было выхода, он решил пойти. Дважды набрал Ларионов телефон дежурного Пикалова, но там никто не отвечал. Это было странно – дежурный не имел права отлучаться.
Конечно, надо было попридержать агента и дозвониться. Но что это могло изменить? И Ларионов пошел. Он хотел убедиться, что в этом месте может быть украденный американец, и тогда уж по тревоге собирать ребят.
А теперь он боялся, потому что темнота вокруг него была наполнена ощущением опасности, тревоги, скрытой угрозы. Ларионов понял, что он двигается правильно, потому что здесь проходила невысокая насыпь с главными выездными путями с вокзала. Темнота рассеялась светом мощного прожектора приближающегося тепловоза. Тяжело пыхтя дизелями, с шелестом и рокотом прокатил мимо локомотив и поволок длинную, искрящуюся окнами змею крымского экспресса. На маневровых путях мерцали фиолетовые и желтые лампочки. Ларионов решил идти вдоль железнодорожного пути, ориентируясь на далекое, дымящееся голубоватым светом зарево, – там должен быть вокзал…
От невыносимой духоты перехватывало дух, но Ларионов не чувствовал жары. Он хотел добраться только до света, до людей. На всякий случай вынул из кобуры под мышкой пистолет и переложил его в правый карман пиджака. Ему казалось, что за спиной мелькают тени, слышится чей-то топот, неуверенные шаги или шарканье. Оглядывался, но никого в неверном сумраке разглядеть не мог. Но Ларионов знал, что там кто-то есть, кто-то во мгле злобно существует.
Тогда он побежал. Отравленный воздух со свистом вырывался из легких. Здесь пахло угольной гарью, окаменевшими нечистотами, ржавым металлом. Он бежал вдоль бесконечного бетонного забора, из-за которого были слышны пронзительное мяуканье и затравленный лай. Ларионов вспомнил, что там находится сборник для бродячего зверья, которое отлавливают по городу собачники-душегубы и, формальности ради, держат несколько дней перед тем, как умертвить. И в завывании, мяуканье и лае несчастных животных чувствовалась обреченность.
Когда силы кончились, Ларионов увидел справа впереди желтый, истекающий мятым светом пенал телефонной будки. Ларионов перепрыгнул через развороченный штабель бетонных труб, угодил в какую-то яму с отбросами, чуть не вывихнул ногу и побежал через дорогу. И снова сердце екнуло от испуга, когда Ларионов вспомнил: агент Гобейко дыбом стал, ни за что не соглашался возвращаться вместе с ним к вокзалу. Дундел затравленно, что, если их кто-то увидит, до утра ему не дожить. Кто, интересно, мог их увидеть в такой непроглядной мгле?
На разгоряченное лицо Ларионова упала большая теплая капля дождя, с чмоком, как поцеловала. Затем еще одна. Он поднял лицо к небу, низкому, дымно-красному, как печной под. Капли застучали по лицу, по плечам. Ларионов пытался поймать их на язык, потом махнул рукой и побежал быстрее к телефону. Со злобой думал о том, что сейчас любая шваль, любая приблатненная босота ходит с трубочками мобильников, а для их службы денег нет, вы, мол, сами должны, как лоси, быстро бегать…
Он не вынимал руку из правого кармана, судорожно стискивая горячую влажную рукоятку «макарова». Дверь в телефонную будку была сорвана и висела на одной петле, заклинивая проход. Ларионов нажал плечом, отодвинул дверь, протиснулся в тесный объем будки, навсегда провонявшей стоялой пылью, ссаниной, снял трубку и с радостным облегчением услышал гудок. Бросил жетон и быстро набрал номер в отдел. Что-то в аппарате металлически чавкнуло, и поплыли в ухо долгие, неспешные, тягучие гудки ожидания. С оглушительным треском грохотнул над головой ломкий гром. Господи Исусе, все на этом шарике стало вкривь и вкось! И дождь хлынул плотнее.
Ларионов прижимал трубку к уху плечом, а левую руку выставил из раскрытых дверей наружу, и теплая струистая вода хлестала его в ладонь, и он испытывал острое радостное удовольствие. «Где же вы все? Черт бы вас всех побрал!» – повторял про себя сердито Ларионов, пытаясь понять, почему не отвечает дежурный в отделе, и клянясь, что завтра настучит ему по голове так, чтобы мало не показалось. Потом набрал номер в соседний кабинет к Любчику, там тоже вяло мычали гудки, безнадежно, тягуче, протяжно, и Ларионов с отчаянием представлял себе, как в этом огромном здании безнадежно и безответно дребезжит телефон. Он снова дернул рычаг автомата и стал набирать телефон «02» в дежурную службу городского управления. Расходящийся все сильнее дождь брызгами захлестывал ему в лицо. Ларионов немножко угомонился, умерил бой сердца и расслабился, услышав в трубке голос: «Ноль-два слушает, милиция, говорите…» И от этого голоса, как от кончика протянутого с борта лодки утопающему пловцу веревки, он настолько успокоился, что утратил контроль над ситуацией.
Ларионов совершил оплошность, одну-единственную ошибку, которая людям его профессии обходится очень дорого, – он повернулся спиной к распахнутой стеклянной двери. В телефонной будке нельзя стоять спиной к двери – подходи, подслушивай, подсматривай. Сжимая трубку так, будто решил ее раздавить в пыль, он надсадно крикнул:
– Дежурный! Это Ларионов из «Дивизиона» Ордынцева. Ты меня слышишь?!
Дежурный на том конце был неспешен, бестрепетен, спасибо большое – терпелив:
– Ларионов, я тебя слушаю, это Спиридонов… Что ты орешь?
– Алё, Спиридонов, ты разыщи срочно Ордынцева, я не могу с ними связаться… Передай ему… они богатого американца захватили… Ты ему только скажи…
Ларионов не успел закончить. Он не видел, как из темного мусорного проулка неслышно, на выключенном двигателе подъехал к нему «жигуль-девятка». Поравнявшись с телефонной будкой, автомобиль еле слышно скрипнул тормозами, и Ларионов услышал этот скрип обостренными нервами, дернулся назад, но было поздно.
Водитель «жигуля», симпатичный чернявый парень с острыми крысячьими, чертовыми ушками, поднял лежащий на коленях автомат АК-47 и дал короткую очередь в упор.
Будто дьявол чечетку отстучал.
Не выпуская трубки из рук, Ларионов, которому показалось, что грохнул очередной удар грома, ослепнув, оглохнув, перестав бояться навсегда, медленно сползал по стенке телефонной будки. Словно охватила его вдруг нечеловеческая усталость и решил он усесться по-узбекски на корточки в этом заплеванном стеклянном пенале, отдохнуть от долгих страхов и томящего напряжения. Жизнь какая короткая получилась, а день-то был долгий…
Из трубки рванулся голос дежурного Спиридонова:
– Ларионов! Ларионов! Отвечай, что с тобой?.. Ларионов!..
Ларионов выпустил трубку из руки, она ударилась о стенку будки и повисла на шнуре.
Убийца вылез из-за руля автомобиля, держа на изготовку автомат у живота, пошел к Ларионову. Он двигался не спеша, развинченно-гибкой походкой. И улыбался. Внимательно присмотревшись, убедился, что Ларионов мертв, довольно хмыкнул, как стрелок, разглядывающий в тире хорошо пробитую мишень. Переложил автомат в левую руку, достал из кармана носовой платок, обернул болтающуюся телефонную трубку, послушал надсадные крики дежурного и тихо, ласково сказал:
– Всех вас, сук проклятых, перебьем…
Положил трубку на рычаг, достал из пиджака Ларионова пистолет, не спеша уселся за руль, включил мотор и исчез в темноте.
3. Служебная записка
Совершенно секретно!
Заместителю министра внутренних дел России
генерал-полковнику милиции
КЕЛАРЕВУ П. Н.
от начальника «Дивизиона»
подполковника милиции
С. Ордынцева
Прошу Вас войти с ходатайством в Генеральную прокуратуру России за санкцией на применение системы непроцессуальных оперативных мер к гр-ну Джангирову П. М.
Необходимость подобных мер связана с нижеследующим. Депутат Государственной думы России Джангиров Петр Михайлович, 1946 г. рождения, возглавляет ряд общественно-государственных и коммерческих структур. Оборот материальных и денежных средств, к движению которых Джангиров имеет непосредственное отношение, исчисляется десятками миллионов долларов США.
Я располагаю данными о том, что Джангиров осуществляет постоянный контакт и практическое сотрудничество с уголовно-мафиозными и криминально-хозяйственными группировками.
Однако все попытки «Дивизиона» собрать свидетельства и материалы, имеющие в суде доказательственную силу, оканчиваются безрезультатно. Джангиров – за счет депутатской неприкосновенности, старых связей, наработанных за 24 года службы в КГБ и МВД, и вновь приобретенных деловых контактов – остается по существу неуязвимым из-за гигантской поддержки, оказываемой ему по всей властной вертикали вплоть до правительственного уровня.
Заявляю официально, что утечка информации из системы милиции и органов безопасности во всех вопросах, касающихся Джангирова, носит тотальный, опасный и оскорбительный для сил правопорядка характер.
Мне необходима санкция Генеральной прокуратуры на прослушивание всех телефонных переговоров Джангирова, перлюстрацию его корреспонденции – и личной, и деловой, постоянное наружное наблюдение за людьми, входящими в непосредственное окружение фигуранта.
Помимо этого, мне необходим запрос прокуратуры в Государственную думу на допрос ряда депутатов, высокопоставленных чиновников из аппарата президента и правительства, руководства парламента, список которых в числе четырнадцати человек прилагается.
Если сейчас не принять необходимые меры, то криминальная ситуация в этом вопросе может выйти из-под контроля.
С. Ордынцев
Резолюция
С. Ордынцеву. Отказать.
По закону депутатская неприкосновенность Джангирова исключает возможность применения предлагаемых мер. Материалы слабы, не имеют правовой надежности – Генпрокурор никогда не подпишет запрос в Госдуму. Оперативную разработку продолжать, доложить о плане мероприятий.
П. Келарев
4. США. Нью-Йорк. Аэропорт Джона Ф. Кеннеди. Терминал «Дельта»
Дремота Лекаря была зыбкой, прозрачной, будто сладко закумарило от первого косяка, от жадной утренней затяжки дурью. Мир плавно раскачивался вокруг, и невнятно-ватно гудело в ушах – ва-ава-ва-ава. Как в бане.
Но закрашенную стеклянную дверь из таможни в зал ожидания Лекарь ни на секунду не выпускал из прицела полусмеженных век. Сейчас пассажиры московского рейса со своими жуткими баулами закупорят выход. Лекарь подумал, что огромный багаж – верная примета нищеты, богатые двигаются по миру налегке.
Было душно, кондиционер задыхался – не мог разогнать спертый пар, потный жар возбужденных встречающих. Господи, как они противно галдели! Лекарь испытывал к ним ненависть, тягостную и неукротимую, как подступающая рвота. Совки проклятые! Были, есть и пребудут вонючими совками!
Распахнулась дверь, оттуда вынырнула женщина, увешанная сумками, и тотчас над ухом Лекаря пронзительно заголосили:
– О-о, Маня! Смотрите, это же Маня!..
Ага, пошел аэрофлотовский рейс. Лекарь встал, подтянул ногой из-за кресла кейс и подался ближе к стеклянным дверям. Оттуда появились несколько накрахмаленных, выутюженных мужичков без возраста с неразличимыми лицами швейцаров – первый класс. Новые советские буржуа шли уверенно, брезгливо разгребая толпу, они всем своим видом демонстрировали, что они здесь не впервой, что им здесь привычно, что они не чета этой вопящей, суетливой эмигрантской и «пылесосно-гостевой» шантрапе, что это их встречают шоферы лимузинов в форменных мундирах и фуражках с галуном. «Мы, командиры молодого российского бизнеса, вам не компания», – было написано на их серых ряшках, слегка отекших с недосыпа и многочасового пьянства на самолетную халяву.
«Врете вы все! – злобно, обиженно подумал Лекарь. – Здесь врете и там, у себя, врете, никакие вы не капиталисты, торговцы паром. Ваши дела тут – проверить на счетах деньжата, из отчизны сплавленные, неделю покайфовать в „Шератоне“ и пошарить в дорогих магазинах на Манхэттене, воришки долбаные!»
Лекарь стоял, опершись спиной о стойку сервис-бюро, и внимательно следил за входными дверями, откуда должен был вынырнуть курьер. Конечно, здесь таможня смешная – не наша тюремная «шмональня». Но все-таки… Ничего-ничего, все будет в порядке. Если на той стороне они так ловко проходят досмотр, бог даст, и здесь ничего не случится.
И все равно нервничал. Там, на другом берегу, в Москве, что-то не получилось, не сложилось. Бастанян все изменил. Позвонил из Москвы и сказал, что приедет другой курьер…
– Простите, сэр! Вы здесь мешаете людям… отодвиньтесь немного…
Лекарь обернулся – диспетчер сервис-бюро, красивая длинная негритянка, небрежно помахивала своей розовой обезьяньей ладошкой – мол, отвали в сторонку, не маячь здесь, не заслоняй видимость.
«Грязная черная сука! – сердечно вздохнув, подумал Лекарь. – Хорошо бы вас всех, подлюг, переселить в Руанду, или в Эфиопию, или в Сомали. Отсюда – вон, во всяком случае».
Негров Лекарь не любил – ленивые животные. Ему и латиносы не сильно нравились – придурки суетливые. Противнее их были только чисто-белые исконные американцы, гадины корыстно-высокомерные.
«А кого ты вообще любишь? – закричала вчера, забилась в истерике Эмма. – У тебя вместо сердца – гнойный нарыв!..»
– Витечка, Витечка! Привет, дорогой! – Через круговерть встречающих, носильщиков с тачками, пассажиров, водителей лимузинов, величественных, как адмиралы, через поток чемоданов, картонок, коробок, собачонок и багажных тележек, через все это плотное месиво распаренных, возбужденных людей к нему проталкивался Сенька Лаксман, аферист, кусошник, врун и прихлебатель по прозвищу Дрист. – Хай, Витечка! – Лаксман уже лез к нему с объятиями. Принесла его, халявщика, нечистая сила!
Дрист был одет фасонисто – в грязную, некогда белую бейсбольную шапку с надписью «Кено», разорванную под мышкой гавайскую рубаху и запальные джинсы с отвисшей мотнёй.
– Стой спокойно, – охладил восторг встречи Лекарь и отпихнул его взглядом, как встречным ударом в печень.
Иждивенца хамством не остановишь, у него профессия такая, оскорбления терпеть обязан.
– Витечка, дай сигаретку! Будь другом!
Лекарь, стиснув зубы, протянул ему пачку «Мальборо», и Сенька Дрист профессионально ловко мгновенно выхватил из пачки две сигареты. Одну заложил за ухо, у другой оторвал фильтр, бросил на пол, чиркнул зажигалкой, жадно затянулся.
– Ой, спасибо тебе, браток! А то свои я забыл в машине…
Лекарь приподнял тяжелые веки, косо глянул на мятого, будто вынутого из мусорной корзины Сеньку.
– У нас говорили – «забыл деньги на рояле, а рояль в форточку унесли». Врешь ты все. Нет у тебя сигарет, нет машины, и имени у тебя нет…
Сенька рассмеялся неуверенным дребезжащим смешком.
– Ну что ты, Витечка, такой заведенный? Ну в самом деле… Ты припомни, как мы с тобой раньше настрадались. Три года вместе на «киче» – это же ведь не шутка. Тут-то можно расслабиться…
– Ага, я вижу, – мотнул головой Лекарь. – Ты тут, по-моему, расслабился навсегда.
А сам все время смотрел на двери из таможни. Надо побыстрее избавиться от этого идиота.
– Это я просто плохо выгляжу со вчерашней поддачи, – объяснял-тянул за почки Дрист. – Нарезались вчера в клочья… Голова трещит, будто черепные швы расходятся…
– Для тебя лучшее обезболивающее – жгут на шею, – заверил Лекарь и тихо спросил: – Ты мне все сказал?
– В каком смысле? – удивился Дрист. – Ты шутки шутишь, а у меня, ей-богу, башка раскалывается…
– Если хочешь, могу пристрелить тебя – чтобы не мучился, – предложил Лекарь, и по его тону было не понять – шутит он или говорит всерьез.
– Да ладно тебе! – махнул рукой Дрист, но на всякий случай отодвинулся подальше.
Лекарь криво усмехнулся:
– Глянь – ты уже докурил до пальцев. Сейчас ногтями будешь затягиваться… А здесь вообще курить не разрешается…
Дрист уронил окурок и неуверенно сказал:
– Я к тебе – всей душой. Думал, может, выпьем по рюмашке за встречу… О прошлом вспомянем…
– Вопросов больше нет? Тогда иди… делай ноги отсюда. У меня тут дело. Прошлое в другой раз вспомянем… Иди, иди…
Не упуская дверь из виду, Лекарь посматривал в спину удаляющемуся Сеньке Дристу, и в душе ворочалось неприятное предчувствие. Конечно, Дрист мог случайно оказаться здесь по своим хаотическим побирушеским делам. Тогда – все в порядке. Поговорили душевно и разошлись. Но у Лекаря было ощущение, что Дрист, отираясь рядом, показывал его кому-то. Дело в том, что Лекарь знал почти наверняка: Дрист «стучит» в бруклинскую полицию, как говорят в американской ментовке – он «кенарь», он «поёт». А те закрывают глаза на кое-какие его делишки. Сейчас Лекарю было особенно не нужно внимание – ни со стороны полиции, ни от деловых дружков Дриста.
Распахнулась дверь, и в зал выкатился парень, которого сразу засек Лекарь. Он был, как все они, жлоб с коротенькой стрижкой, в спортивном цветастом костюме, в кроссовках, с красным пластиковым чемоданом-сумкой. По телефону Бастанян, посмеиваясь, сказал: «Хороший, простой парень, отдохнуть едет к вам маленько, и ни шиша у него нет, кроме красной рожи…»
На условленном шифре это означало красный чемодан. У некоторых вышедших пассажиров вроде были похожие, но у этого мордоворота, кроме «красной рожи», в левой руке был черный кейс – точно такой же, как у Лекаря. И он сделал рывок на перехват, постучал приезжего по крутому плечу:
– Алё! С приездом! Я – Витя…
Тот обернулся, мгновение всматривался, видно, припоминал описание, мазнул взглядом по чемоданчику в руке Лекаря и широко распахнул объятия:
– Витя! Друг! Сколько лет! Рад видеть в городе-герое Нью-Йорке!
От него остро наносило лошадиным потом и пивным перегаром.
– Привет, – вежливо и сухо ответил Лекарь, ловко уклоняясь от зловонных объятий и опасаясь, что Жлоб нащупает у него под мышкой кобуру. – Вот твой кейс, он не заперт, там лежат пять сотен…
Протянул руку за кейсом с бело-голубой бирочкой «Аэрофлота» и сунул ему свой. Но Жлоб завел свой кейс за спину и, смеясь, сказал:
– Экий ты прыткий! А где же хваленое нью-йоркское гостеприимство? Нам сейчас самое время не чемоданчиками меняться, а сесть-выпить по махонькой, одной-другой-третьей, закусить как следует, про житуху потолковать…
«Может, их с Дристом спарить?» – подумал со злобным смешком Лекарь, но случкой этих животных заниматься не стал, а сказал тихо и вежливо:
– Это тебя так в Москве инструктировали?
Жлоб пожал плечами:
