Богинка

скачать книгу бесплатно

Богинка
Мари Вайлет

Есть поверье среди народа о Богинке безобразной, что в болотах прячется да путников несчастных в топи заманивает. Руки ее кривые с пальцами цепкими душат и мучают; в очи черные ее заглянешь – дара речи лишишься.

Жуткое лихо она для деревни, близ которой поселится, и не сыщется храбреца, что живым после встречи с силой нечистой останется.

Только Млада с детских лет не знает ни скорби, ни страха. Смело гуляет по тропам лесным да вблизи болот проказливых.

Не ходи ты, Младушка, вслед за огнями блуждающими, не смотри на простыни белые, что в реке Богинка коварная полощет!

Обойдет ли беда стороной тебя хоть на этот раз, али раны прошлого так и останутся незатянутыми?

Мари Вайлет

Богинка

Пролог. Ночная Гостья

Она спала крепко, сладко посапывая и сжимая маленьким кулачком край расшитой серебристыми облаками простынки.

Колыбель ее давно не раскачивалась, и ночь буйствовала за сомкнутыми ставнями.

Силуэты снаружи шарили по бревенчатым стенам: искали лазейки липкими пальцами, но натыкались на подвязанные пучки полыни и репейника. Разъяренно шипели и прятались во тьме, сверкая глазами незрячими.

Малышка зажмурилась, яки солнечный свет ослепил ее во сне, и покряхтела. Вздрогнула, но не проснулась, когда ветер нежданно-негаданно настежь распахнул плотно сомкнутые ставни.

Свеча у изголовья ее люльки нервно дрогнула, извиваясь, и вмиг поугасла. Сизый хвостатый дым растворился в сыром воздухе.

В лунном свете скользнула по стене длинная осторожная Тень: по окну и к полу, среди детских деревянных игрушек – и растворилась под младенческой кроватью.

Завывая, безобразничала за окном непогода. Ставни со скрипом перешептывались, накликивая беду.

Тень вдруг показалась из-под невысокого книжного ящика, но уже не безликим мраком, а здоровой бусой[1 - Дымчато-серой.] кошкой с черными как смоль глазами. Ленно потянулась хищница и упреждающе фыркнула.

Ответом тишина была – и Лихо на мягких лапах кошачьих подкралось к колыбели и ловким прыжком забралось вовнутрь.

Кроха едва слышно сопела, нечасто хмурила светлые бровки. А смеялась во сне – на пухлых румяных щечках появлялись неглубокие ямочки. Тонкие редкие реснички подрагивали, и бледные веснушки, оставленные солнечными поцелуями, словно капельки золотистой росы, детское округлое личико окропляли.

До того была прекрасна малютка грудная, одаренная от рождения волосами русыми, что Тень не могла отвести очарованный взор глаз своих черных.

Богинка – а это она была, кошкой обращенная, не иначе – жадно облизнулась, изогнутым хвостом подергивая. Давно поджидала она, когда родители суетные оставят чадо свое без присмотра, чтобы она смогла выкрасть у них драгоценное дитя. Напасть всех беременных женщин и оставленных без пригляда малышей помышляла утащить девочку дивную вглубь полесья, в болота топкие за шумной рекой; и там, во мраке ночном, обратить ее в себе подобную.

За окном грохот послышался: ведро стальное ветром опрокинуло в колодец полупустой. Приглушенное блеяние раздалось из амбаров, и в чьем-то курятнике засуетились куры испуганные.

Оскалилась Богинка, вздыбилась разъяренно и покосилась в сторону ставней распахнутых. Там Стрибог[2 - Славянский бог ветра.] забавлялся с пушистыми тучами. Рвал их в клочья и снова воедино сводил, то кутая ненавистную Богинкой Дивию[3 - Предположительно: славянская богиня Луны.] в прозрачную вуаль, то срывая покров с облика ее сияющего.

Богинка-кошка снова на младенчика глянула и в предвкушении потянулась к льняной простынке когтистой лапой. Бледный лунный свет отбросил на деревянную стенку колыбели силуэты длинных тонких пальцев.

Но стоило кошке сорвать покрывало, как она тут же начала извиваться, словно ошпаренная. Шипеть и подпрыгивать, будто сбросить пыталась с лапы что-то, что боль ей причиняло дикую. Кошачий стон превратился не то в визг, не то в вой; она перекатывалась с бока на бок, раскачивая люльку, но выбраться не могла – покидали ее силы, не позволяя облик принять привычный.

И только когда малышка залилась истошным плачем, кошка смогла колыбель опрокинуть и, хромая на обожженную заговором лапу, беглой Тенью в окно выскользнула.

Торопливые шаги родительские послышались за дверью, и встревоженные муж да жена вбежали в комнату. С испуганным вскриком подхватила мать на руки дитя, а отец к окну бросился – заколачивал распахнутые ставни да под нос себе бормотал.

С тревогой мать смотрела на детское плечико изодранное: глубокими ранами остались на нем отметины когтей кошачьих. Целовала мама щечки заплаканные, а сама благодарила богов своих, что однажды послушалась совета собственной матери да не забыла на детскую ручку пухлую повязать тонкую нить красную.

Заботливо заглядывала Луна в окна их дома, а там мать с любовью качала дочурку сладко спящую. Вдыхала сливочный аромат кожи детской да тихо под нос себе напевала:

«Баю-баюшки-баю,

Баю доченьку мою,

Ты, дочурка, засыпай,

Сини глазки закрывай.

Завтра бабушка придет,

Нам гостинцы принесет.

Будем бабушку встречать,

Сладкой кашей угощать.

Баю-бай, баю-бай,

Спи, Младуша, засыпай…»

(Славянские Народные Колыбельные)

Родогощь

– Зрите ли меня, детушки? – громогласно жрец вскрикнул, за пышным караваем запрятанный.

– Никак нет! Никак нет! Никак нет! – оглушительно толпа вторила.

– Зрите ли меня, детушки? – вновь разнеслось над головами.

– Никак нет! Никак нет! Никак нет!

– Зрите ли меня, детушки? – в последний раз послышалось из-за пирога, и пуще прежнего люди прокричали:

– Никак нет! Никак нет! Никак нет![4 - Поверие, согласно которому после сбора урожая в испеченном пироге прятался жрец. Если жреца было видно, то он желал лучшего урожая на следующий год.]

Топот, свист и улюлюканья отовсюду доносились – отрадой наполнялись сердца разгоряченные. Улыбались и гоготали молодцы, девушки в венках пушистых повизгивали от радости: урожай удался таким славным, что на сей раз за испеченным с меда, молока и пшеницы пирогом сам волхв[5 - Волхвы? – в древнеславянской традиции служители дохристианских языческих культов.] сумел спрятаться.

Музыка задорная громко зазвучала, и народ в пляски пустился. Завихрились подолы льняные, золотом да цветными нитями расшитые. Мужики подвязали рубахи и пошли танцевать, медовухой веселье запивая.

Все тешились в Родогощь[6 - День осеннего солнцестояния.] долгожданный: пили и ели досыта, хоровод шумный водили вокруг костра праздничного; молоком и цветами алтари одаривали да воспевали песни хвалебные Ладе[7 - Славянская богиня любви, красоты и счастья.] златовласой.

И только Млада в стороне стояла, не подходила близко к гуляниям. Молчаливо наблюдала, как пышно сельчане вересень[8 - Сентябрь.] провожают, и робко улыбалась уголками бледно-розовых губ. В глазах ее языки пламени сверкали, отчего бирюзовый цвет очей ее украшали блики зеленоватые. Подрагивали ресницы длинные; веснушки, словно капли огненные, украшали носик вздернутый да румяные ямочки на щеках девичьих.

Одной рукой бледной крепко сжимала Млада кружку деревянную с настоем травянистым, другой – платье на плече поправляла, едва заметно морщась.

Почти уж двадцать раз отмечали в деревне праздник Кологода[9 - Колесо Года.] с тех пор, как нечисть на душу ее девичью позарилась. Вот только никак раны, оставленные когтями треклятыми, не заживали. И какие бы мази ни мазала, какие бы травы ни прикладывала Млада – ничего исцелить порезы рваные не помогало.

– Много ли коби[10 - Радости.] для народа несмышленого, – проворчала рядом старуха Живана, и Млада в удивлении глаза округлила, – то-то же не ведонт, что зима нас всех ждет лютая.

– Зачем же ты, милая, беду кличешь, коль не звали ее? – отозвалась Млада.

– Да что ж я кликать ее буду, коли она сама зверьем крадется? Али не видиши ты рябину нынче? Вся в грознах алых – к холодам; так и моя бабка говорила, и ее бабка сказывала.

Встрепенулась Млада, отгоняя наваждение, и отвечать не стала. Знала она, что старуха Живана всегда права в своих прорицаниях. Кто-то из народа ведуньей звал ее и стороной обходил дом на окраине леса; другие же почитали Живану и даже обращались к ней за советами.

Млада же видела в Живане друга, ближе которого у нее никогда не было. С тех пор самых, как мать ее любимую Симаргл[11 - Славянский бог смерти.] забрал в чертоги свои; а отец ее покинул деревню зимой лютой и не вернулся к родному очагу.

Живана же девочку конопатую под свое крыло взяла да учила ее всякому разному: и к травничеству любовь привила, и с каменьями подружила; да втайне от селян остальных с языками ее невиданными и неслыханными познакомила.

Так и жила Млада – самой смертью отмеченная – подле Живаны: ни семьи своей, ни товарищей. И если старуху в деревне почитали почти как жреца за дар ее волхвования, то Младу юную, не стыдясь, избегали да за спиной ее испуганно перешептывались.

Ветер косу русую Младину растрепал, спутал длинные ленты, что волосы подвязывали. Она неуютно поежилась, повела плечом раненым да пролепетала:

– Пойду я, милая Живана, домоючи, подустала я.

– Ступай, ступай, Младушка. Да только помни: днесь за пряжу не берись, Василья нынче молодык[12 - Растущий месяц.] – бебрянъ[13 - Ткань из шелка особой выделки.] твоя истончится да износится.

– Ладно уж, милая, не стану, – улыбнулась Млада и уйти поспешила.

– А и варган в полесье обходиши, ели заблудиться не хотиши[14 - Поляну лесную обходи, если заблудиться не хочешь.], бо стези после полуночи в узлы завиваются! – с тревогой вслед Живана прокричала.

Ночь вдали от гуляний негой полнилась, и Млада сама себе улыбалась. На небе сквозь сизые тучи звезды в немом говоре перекликались, мерцанием рассыпаясь. Стрибог играл шепотом листвы уже опавшей, и кой-где протяжно ляги квакали.