скачать книгу бесплатно
Она улыбнулась резиновой улыбкой и разлепила веки.
– Не я с ним. Он со мной. К нему любовь нагрянула.
– Как же вы проморгали?
– Что?
– Его большую любовь.
– Я работала. – Внезапно собеседник стал ее раздражать. – Мне было некогда. Я была уверена, что… меня это никогда не коснется.
– Ну конечно.
– Что – конечно?
– Вам некогда. У него любовь. Все правильно.
– А вы откуда знаете, правильно или нет?!
– Все оттуда же, Инна Васильевна, откуда и вы. Мне было некогда, и к моей жене нагрянула большая любовь.
Инна внезапно почувствовала жгучий интерес. Такой, что даже головная боль полыхнула напоследок и сгорела.
– Вы… развелись?
– Развелся.
– А… дети?
– Сын. Он со мной, слава богу.
– Ваша жена вам его отдала?!
– Отдала. У нее любовь, новая семья. Новые дети. Старые дети не нужны. Надоели.
– А… давно вы развелись?
– Шесть лет назад.
– А я только вчера, – пожаловалась Инна. – Говорят, что мужчины переживают все это легче.
Он пожал плечами:
– Не знаю.
Принесли ужин – гору сказочной еды, бутылку в серебряном ведерке, белые свечи, две штуки, два бокала – вот до чего догадлива и услужлива оказалась директриса! – небольшой тазик с пирожками, вазочку с клубникой, и еще что-то такое, и еще что-то эдакое.
– Вот видите, – сказала Инна уныло, – придется вам со мной романтически ужинать. Хотите?
Он мельком глянул на нее.
– Есть хочу, – объявил решительно, – романтически ужинать – нет.
– Все равно придется романтически. Куда же мы свечи денем и шампанское?
– Это точно, – согласился он, – девать некуда. Вы курите?
– Нет, – призналась Инна.
– Значит, нет зажигалки?
Она пожала плечами – у нее не было зажигалки. Тогда он вытащил из кресла свое пальто и долго рылся в карманах, то в одном, то в другом, потом опять в первом, и наконец нашел.
Он зажег свечи, некоторое время полюбовался на них – в темных зрачках плеснулось золотистое пламя, – потом отчего-то поморщился и посмотрел на нее.
– Может, потушим?
– Ну нет, – сказала она решительно, – не станем. Все, Александр Петрович. Хватит политес разводить. Снимайте ваш пиджак, и давайте поедим. Поздно уже.
Романтический ужин и вправду не получился – несмотря на свечи, серебряное ведерко и льняную белоснежность скатерти. Они быстро ели и думали каждый о своем.
Несколько раз она на него взглянула – он просто ел и явно не был озабочен, какое впечатление производит. Когда она посмотрела в очередной раз, они встретились глазами, и ей стало неловко – заметил, все ее рассматривания заметил, только виду не подал!..
Он глотнул вина, как воды, и спросил без всякого интереса:
– Вы в команде Мухина работаете?
– Да.
– Давно?
– Год.
– А до этого где работали?
– На телевидении. В Москве.
– Из Москвы в Сибирь?! Эк вас угораздило!..
– Работа такая.
– Белоярск – город сложный. Один алюминиевый комбинат чего стоит.
– Вы там были?
– Инна Васильевна, я читаю газеты. Про алюминиевые войны только ленивый не написал.
Она улыбнулась:
– Это точно.
Девяносто процентов того, что на-гора выдавала пресса, Инна придумывала сама. Нет, не писала, а именно придумывала. И про войны, и про «хороших и плохих» парней, и про директоров заводов, и «хозяев города».
Это была ее собственная война, почти карманная.
Кто-то воюет, стреляя из «калашникова». Кто-то воюет, придумывая сюжеты.
– А как вы из Москвы попали в команду Мухина?
– Это долгая история, Александр Петрович. Мухин – умный человек и умеет ценить преданных людей, а я однажды ему помогла.
– Вы помогли губернатору края?!
– Ну да. И он предложил мне работу. Я согласилась.
Тут она вспомнила про джакузи, в которую вода как пить дать налилась два часа назад, и кинулась в ванную, некрасиво подхватив полы длиннющего халата и чуть не свалив со столика свой бокал.
Ванна оказалась умнее Инны – она налилась до какой-то там отметки и автоматически отключила воду.
Вода уже остыла, сидеть в ней было нельзя.
И тут ей так жалко стало себя, своей жизни, которая кончилась сегодня, когда Виктор вытащил из их общего гардероба свою куртку, и этой горячей воды, в которой ей не удалось посидеть, и ужина, который пришлось делить с незнакомым человеком, и этого вечера, когда по-хорошему следовало бы выть и кататься по полу, а она почему-то ведет светские, никому не интересные беседы, что, присев на краешек ванны, она вдруг заплакала – громко, навзрыд.
Она рыдала довольно долго – никто не шел из гостиной утешать ее, видно, гость опять принялся рассматривать стены и очень увлекся этим занятием.
Потом она открыла золотую пробку, и вода стала с шумом уходить из ванны – Инна почему-то была уверена, что так же, в канализацию, утечет ее жизнь, вся, до капли, и больше уж ничего не останется.
Потом она перестала рыдать – когда в ванне не осталось больше воды, – поднялась, не глядя вытерла лицо и побрела в гостиную, уверенная, что Александр Петрович, как человек деликатный, давно уже покинул ее «приют».
«Он покинул гостеприимный приют» – так писали в романах про герцогов и графов. Гостеприимный приют, как правило, помещался в замке, а сам герцог или граф помещался верхом на лошади, а вокруг бушевала метель…
Додумать до конца она не успела, потому что Александр Петрович, вовсе не покинувший «приют», появился откуда-то сбоку, взял ее за руку, повернул к себе, посмотрел внимательно и даже как будто сердито, а потом поцеловал, и целовал ее долго и со вкусом. От изумления она даже слегка пискнула – никто не целовал ее уже лет сто или двести, – но он не обратил на ее писк никакого внимания.
Очень быстро они оказались на диване в гостиной, а потом в светелке, на пышнотелой кровати, а потом в джакузи, куда заново налилась вода, а потом опять на диване.
Почти никаких слов. Только одно огромное чувственное изумление – такое огромное, что оно нигде не помещалось, лезло наружу, словно таращилось на них.
Что это за мужик?!. Откуда он взялся?!. Что она делает с ним на диване в гостиной?!
Десять лет она была «верной женой» – и на второй день после развода угодила в постель с незнакомым человеком, о котором ничего не знает, кроме того, что зовут его Александр Петрович, и еще того, что он тоже когда-то там развелся!..
Десять лет она не знала никаких мужчин, кроме собственного мужа, который вчера… нет, сегодня забрал из ее гардероба свои вещи. Десять лет не знала, а теперь оголтело занимается любовью на казенном диване – и даже толком не понимает, с кем!
Они уснули очень поздно – или слишком рано – поперек пышнотелой кровати, потому что ни у нее, ни у него не было сил переползти и лечь нормально.
Ей показалось, что она совсем не спала, – только что в последний раз он отпустил ее, поцеловав напоследок, – но что-то свербело в ухе, и она с трудом разлепила веки и поняла, что за окнами утро, что ее любовник крепко спит, свесив до ковра волосатую смуглую руку, а у нее в сумке звонит телефон.
Кое-как она поднялась, и, шатаясь, пошла искать сумку, и долго искала, тихо и жалобно ругаясь себе под нос, и наконец нашла.
– Да.
Ее собственный голос был хриплым и низким – голос женщины, которая всю ночь напролет занималась преступной любовью.
– Инна Васильна, ты?
– Да. Кто это?
– Ты в Москве?
– Да. Кто это?!
– Это Якушев. – Так звали первого зама губернатора. – Прилетай, у нас беда. Мухина убили. Сегодня ночью.
Похороны губернатора, как все официальные похороны, прошли с фальшивой помпезностью и показались Инне очень холодными – под стать наступившей в Белоярске зиме.
В Москве стояла золотая осень – синее небо, чистый холодный воздух, ветки деревьев, словно нарисованные тушью на красном и желтом, бульвары, заваленные листьями. По утрам под ногами вкусно хрустел ледок, а днем почти пригревало, и казалось, что до зимы далеко-далеко.
Зима оказалась намного ближе к Белоярску, чем к Москве, – ветер с Енисея был ледяным и острым, взметывал вчерашний снег, лез под шубы и темные очки, надетые не от солнца, а для того, чтобы вездесущие камеры не снимали глаза.
Руки у Инны совсем заледенели в тонких перчатках, и пришлось сунуть их в карманы. Деревянные и бесчувственные от холода пальцы нащупали что-то твердое, и она долго не могла сообразить, что там такое. Почему-то это казалось страшно важным, и она чуть успокоилась, поняв, что это зажигалка.
Зажигалка. Ничего особенного.
Откуда она там взялась?..
Городское кладбище даже в «привилегированной» его части было унылым и неуютным – все снег да снег, все кусты да кусты, все гранит да гранит, да еще черный мрамор, и не разберешь, кто там под ним – местные ли «братки», устроившиеся здесь с наибольшим почетом, начальники высокого ранга, священники и академики из «ссыльных».
От темных очков снег казался желтым, а низкое небо – фиолетовым.
Ухали трубы, мешали думать. Солдатики переминались с ноги на ногу, мерзли в худых шинельках. Московская траурная делегация, постно потупившая государственные головы, стояла вроде бы среди толпы, а вроде бы и обособленно. «Местные» все стремились туда, к ним поближе, и даже те, что стояли неподвижно, – стремились, подсовывались, метали взгляды.
Инна от них отвернулась.
Может, она и была слишком «чувствительной», как это называл верный Осип Савельевич, но все же считала, что похороны – не место для карьерных затей. Ну пусть хоть в присутствии мертвых, ну хоть на время живые позабудут про «хлеб насущный», про «доходное место», про «начальничье око»! Все равно – доходное у тебя место или нет – кончится все кладбищенской тоской, снегом, вывороченной землей, присыпанной твердыми белыми шариками, которые катятся и катятся, сыплются в расхристанную яму, отчего-то казавшуюся Инне непристойной.
– Загрустила совсем, Инна Васильевна? Или замерзла?
Это Симоненко, отвечавший в области за сельское хозяйство. «Кадровый работник» – так было написано в его служебной характеристике. Инна не испытывала к «кадровым работникам» никакого почтения. Или работник, или нет, а там уж – кадровый, не кадровый – значения не имеет.
– Замерзла, Василий Иванович.
– Шубейка у тебя…
– Что?..
– Больно фасонистая. В Европах, что ль, прикупила?
Дает понять, что передачу «Единственный герой», в исполнении Гарика Брюстера и ее собственном, видел и не одобряет, поняла Инна. И черт с ним. Ее многие не одобряли, но так уж она устроена, что по большей части ей было на это наплевать. Людей, чьим мнением она по-настоящему дорожила, было немного, остальных она не боялась и умело использовала в своих целях – не торопясь, не сбиваясь с нужного тона, не «переходя на личности», корректно, со сверкающей ледяной улыбкой.
