Ковчег Марка. Сто лет пути

скачать книгу бесплатно

Он брякнул кружку обратно, в один шаг оказался рядом и бесцеремонно полез ей под свитер.

– Где болит? Здесь? Или здесь?..

Большая чужая ладонь прошлась по её спине, пальцы понажимали так и сяк и оказались за ремнем брезентовых штанов.

Алле стало так жарко, неловко, стыдно! Щеки и шею затопило тяжелым румянцем. Она ухватила его руку, вытащила её из своих штанов и отшвырнула.

– Погоди ты, не брыкайся. Что со спиной?

– Не надо меня трогать!

Тут он ухмыльнулся, как Вик, – лукаво и несколько плотоядно – и протянул:

– Разве ж я трогаю?.. Когда я трогаю, то я не так трогаю. Ну-ка давай, давай, пойдем на диванчик.

И правда потянул её в сторону дивана. Алла разозлилась всерьёз.

– Уберите руки, или я дам вам по шее. Серьёзно предупреждаю!..

Он сделал какое-то движение, от чего у неё на спине оказались обе его руки, молниеносное нажатие, вспышка боли – белым светом залило мозг, пот выступил над верхней губой – и ледяного кола как не бывало. Кол рассыпался мелкими горячими осколками по всему позвоночнику, стало легко и совсем не больно.

– Ложись сюда. И не брыкайся, а то я подумаю, что ты ко мне неравнодушна.

Опять он – Алла была ни при чём, совершенно ни при чём! – сделал что-то неуловимое, куда-то её повернул, подвинул, и она оказалась лежащей на животе на диване, перед носом вытертый меховой плед. Павел присел рядом и задрал у неё на спине свитер.

– Давно болит?

– Всегда.

– Всегда – это сколько?

Он нажимал, трогал, пальцы словно разбирали её спину на составные части, по косточкам, по мышцам. Она закрыла глаза.

– Вот так нажимаю, больно? А так? А еще? Сам вижу, больно. А если вот так?..

Что-то он там делал, как будто колдовал, как будто магические круги и линии рисовал, и еще вынимал из неё какие-то части, осматривал их и сажал на место.

– Травмировалась?

– Давно, – прокряхтела Алла. – На лыжах.

– Ясный пень, на лыжах. Да это разве травма?.. Это так, мелкие неудобства, а не травма. Вот я тебе расскажу, какие бывают травмы, ты не поверишь.

Он приговаривал, и всё колдовал, колдовал, потом вдруг с силой потянул, все кости проклятого позвоночника хрустнули, будто сломались, Алла стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть, капля потекла за ухом, воздуха не стало.

– Готово дело. Вставай.

Она еще немного полежала, судорожно и коротко дыша, а потом стала подниматься, некрасиво, по-дурацки, попой вверх. Павел поддержал её.

– Ты нормально вставай, – посоветовал он серьёзно. – Какое-то время болеть не будет, я тебе точно говорю.

Алла слезла с дивана, оттолкнула его руку, которая все еще держала её за спину.

…Удивительное дело. Больно не было. Больно не было нигде. Она понаклонялась из стороны в сторону, нагнулась и подняла с пола полено, которое бросил Вик.

– Вы что, – спросила она с подозрением, – великий врач?

– Я в травмах всё понимаю, – сказал он. – Теперь ты мне должна. Зря я, что ли, старался?..

– И что я тебе должна? – спросила Алла дурацким «девочкиным» голосом.

Игру он не принял.

Он встал с дивана, зачем-то отряхнул штаны, схватил свою кружку и громко и сосредоточенно потянул из неё чай.

Это было ужасно. Как будто она себя предложила, а он отказался.

Алла Ивановна сорока двух лет от роду, опытный и взрослый человек, которую время от времени мучил «проклятый радикулит», как она это называла, бывший большой начальник и бывшая женщина – сейчас-то она уж точно никакая не женщина! – аккуратно и деловито пристроила в печку полено, брошенное Виком, натянула пуховик и вышла в метель.

Дверь за собой она прикрыла аккуратно.

Петечка сидел и писал.

Писать от руки было страшно неудобно, мучительно, и поначалу слова выходили какие-то корявые, неровные, совсем не те бодрые, уверенные и самодовольные, которые получались, когда он набирал их на клавиатуре.

Дикость какая, первобытно-общинный строй!.. Говорят, этот самый Пушкин вообще пером писал. Петечка еще школьником нашел как-то перо от голубя… нет, нельзя так сказать… или можно… впрочем, долой предрассудки! Писать можно и нужно так, как нравится автору. Всякие старорежимные правила и законы – к черту!.. Только так правильно, как вылупилось из его сознания.

И главное, смысл-то понятен, смысл! Перо от голубя, да.

Так вот, попробовал он этим пером писать и не смог. Правда, макать пришлось не в чернила, конечно, их днём с огнём не найдёшь, а в клюквенный морс, но и морс не помог. Перо не писало. Видимо, ошибка какая-то системная, и Пушкин перьями тоже не писал.

Или у него было другое перо, от лебедя там, от павлина. Может, поменьше, от воробья.

К черту всё устаревшее и косное! Да здравствует новое и прогрессивное!..

Технологи, технологии – только они позволяют человечеству осознать свою свободу, свободу разумных. Только они позволяют использовать себе во благо весь мировой разум, весь накопленный потенциал.

Петечка уже много дней жил в информационном вакууме, вне технологий, вне мирового разума – то есть без Интернета, – и задыхался.

Он был связан по рукам и ногам и физически чувствовал путы, сковавшие его. Ничего нельзя, ничего невозможно.

Нельзя «залогиниться» в сети, выложить в «инстаграм» фотографии, выйти в «фейсбук», написать в «твиттер»!..

Нельзя рассказать всем «зафрендившимся» о том, как. Нельзя продемонстрировать «друзьям» то, что. Нельзя показать «абонентам» там, где. А тогда – зачем?!

А мысли рождались! Они рождались, и им было наплевать на то, что технологии недоступны, и требовали немедленного оформления в слова. А как их оформлять в слова, если нет «жэжэ»?! Пером, что ли, оформлять, как Пушкин?

Петечка попробовал было писать в «заметки» – слава богу, телефон с «заметками» у него остался, – но выходило не очень.

Чтобы набрать пустячное предложение, приходилось долго мучиться, тыкать мимо буквенных символов, промахиваться, возвращаться, да и предложения получались какие-то недоделанные.

Например, «Мв продаигся вперд по ирченый рвинне засвпаноц снегом», что означало «Мы продвигались вперед по мрачной равнине, засыпанной снегом».

Слово «снегом» случайно вышло правильно. Всё остальное требовало исправлений, то есть тыканья в символы, промахивания, мучительных попыток сообразить, какое слово выбрать на замену «ирченый» – перченый, меченый, реечный, – затем попыток присобачить что-либо из предложенного, и как результат – полная потеря смысла.

Петечка долго боролся с надвигающимся на него мрачным средневековьем и одичанием, а потом всё же попросил у суперчемпиона Ледогорова бумагу и ручку.

Попробовал писать. Выходило плохо, коряво, как будто пером от голубя. И странно, что ошибки сами не исправляются. Как же? Они же должны сами!..

Вот как правильно написать – «мучиться» или «мучаться»? Я должен что? Мучиться среди тайги или мучаться без технологий? А технологии – «а» или «о»? Проверочное слово – технарь, выходит, техналогии. Тогда получались какие-то «налоги», а Петечка имел в виду совсем не это.

В общем, борьба не на жизнь, а на смерть.

Да и кто потом будет набирать, чтобы выложить это в сеть?! Сам Петечка, как последний дебил, не знакомый с технологиями?! Впрочем, есть приложения, которые переводят отсканированный рукописный текст в печатный, придется в Москве скачать.

Потом он приспособился немного. Пальцы перестали загибаться в разные стороны, ручка перестала вываливаться из горсти, хотя ладонь по-прежнему потела от усилий и язык сам по себе высовывался изо рта, когда Петечка старательно выводил каракули.

Он писал и гордился собой – все остальные бездельничали и не перерабатывали впечатления, потому что не могли, а он может. Остальных тянет на какие-то детективные дела, от скуки тянет, а Петечка не ведает скуки, он перерабатывает. Остальные живут животной жизнью – поесть, поспать, дров натаскать, – а он интеллектуальной, как и должно жителю двадцать первого века.

Как бы только сделать так, чтобы «все узнали»?! Никто ж не знает!..

Для начала, как и полагается философу, следует осмыслить свое положение в мире, и Петечка принялся за осмысление.

Он писал долго-долго, вспотел весь, а потом оказалось, что написал две страницы «картин природы» – там тайга шумит, здесь ручей бежит, тут снег идет, а впереди гора, а позади овраг. Фу, никуда не годится.

Тогда он решил начать с окружения и осмыслить сначала его, а потом себя – в этом новом для него мире.

Тут дело пошло веселее.

Петечка сидел и писал:

«В группе питекантропов есть несколько довольно любопытных экземпляров. Начну с самых интересных. Женька очень клевая и глупая, няшная и мимимишная. Вообще ничего, даже грудь приделывать не надо, своя нормальная. Сильно клюёт на мужиков, а они на неё. Наш зайка олимпийский глаз с неё не сводит, а до него всё тот пялился, которого потом трупом сделали. И Антоха-пилот туда же, как бы он зайке олимпийскому не навалял. Вот была бы потеха, навалять олимпийцу, я бы посмотрел! А вообще-то Женька со мной разговаривать любит, но я её…»

Опять выходило что-то не то.

Странная штука с этой бумагой и ручкой! Почему-то то, что совершенно нормально писалось и – главное! – читалось в Интернете, на бумаге было похоже на бред малограмотного. Надо как-то по-другому, но как?..

Петечка начал сначала:

«Женька очень красивая, но довольно глупая девушка. У неё красивая фигура, и она нравится всем мужчинам без исключения, даже Марку Ледогорову, хотя он старый и всё время где-то пропадает. Антон, пилот вертолета, на котором прилетел убитый Виноградов, всё время за ней ухаживает, и она принимает его ухаживания. Ледогоров то ли злится, то ли он по жизни такой невеселый, не понять. Но кажется, злится. Женька очень смешно вытягивает губы, когда говорит, и вообще она смешная. Я её передразниваю, а она хохочет. У неё какой-то богатый папаша, который её пристрастил к лыжному спорту. Она и в поход этот пошла только для того, чтобы удивить папашу. Про мамашу ничего никогда не рассказывает, может, она умерла?.. Если так, Женьку жалко. Она всегда с удовольствием со мной разговаривает, я ей рассказываю всякие сетевые шутки. Такое впечатление, что она в Интернете совсем не шарит».