скачать книгу бесплатно
Начальник выбрался из-за стола. Был он высок, широкоплеч, подтянут, про него говорили, что штангист, рекордов не ставил только по болезни глаз. Комсомолки были от него без ума, хоть он и в очках, и вообще начальство!..
– Ну, показывай, где затёрло!..
В мгновение ока Сергей Ильич перечеркнул расчёты Бориса, внизу страницы нацарапал свои, обвёл в кружок формулу, укорил беззлобно:
– То-то, брат!
И повернулся к вошедшему газорезчику Макарову:
– Подгребай к нам, Алексей. Бери стул, садись вот рядом с этим типом!
Сергей Ильич дал Борису лёгонький подзатыльник, это уже было обидно!
Начальник закурил новую папиросу, помахал пятернёй, разгоняя дым, и заговорил другим, деловым, жёстким тоном:
– Вот что мне от вас нужно, любезные други. Кто-нибудь пробовал обрабатывать нержавейку? Вот механически обрабатывать?
– Хлопот не оберёшься, – подумав, сказал Макаров и тоже закурил.
– Вот именно. А от нас сейчас потребуется… – начальник КБ поискал слово, – скорость.
– Это уж точно, – усмехнувшись, согласился Макаров. – Гнать будем во все лопатки. Такое дело!.. Все начальники погонять станут, только держись!
– Я вот тут набросал схему. – Сергей Ильич протиснулся мимо Макарова и взял со своего стола «синьку». – Поглядите.
– Это чего ж такое? – с любопытством, как ребёнок, которому показали яркую картинку, спросил Макаров.
– Резак, – Сергей Ильич повернул «синьку» другой стороной. – Не заводской, обычный, а немного другой. Видите?
– Реза-ак? – протянул Макаров с недоверием. Борис так ничего и не понимал.
– Газофлюсовый резак, – кивнул Сергей Ильич. – Для нержавейки. Значит, Боря, ты схему доводишь до ума. Вот Алексей тебе в помощь, он этих резаков в своей жизни несчитано перевидал! Чтоб к концу недели чертёж готового инструмента был у меня на столе. Это ясно?
Макаров молчал, курил – он начальнику КБ не подчинялся. Боря Смирнов промычал невнятное.
– Вот и хорошо, – похвалил Сергей Ильич. – Давайте, давайте, за работу! Теперь вот что.
Он обвёл взглядом своих работников.
– Всем известно, что днище, борта, внутренние палубы, платформы и оконечности верхней палубы будут набираться по поперечной системе набора. А верхняя в средней части – по продольной. Вес каждой секции семьдесят пять тонн, таких секций двести. Нужно рассчитать три опытные секции, чтоб на них понять, как работать по сборке.
– Какие именно секции? – подал голос кто-то из конструкторов.
– Самые сложные, разумеется! Одну днищевую и две носовые бортовые. В синьках все три секции должны быть ну… дня через четыре.
– Что вы, Сергей Ильич!..
– Не «что мы», а вперёд, за дело! Это разве трудности? Это ещё только начало.
Октябрь 1956 года, Москва
Много лет Агаша жила в семье – Надиньке годик исполнился, как её, Агашу, из деревни в город привезли, с девочкой нянчится. Тогда, в тридцать седьмом, в деревне вовсе худо было, каждый день впроголодь, что летом, что осенью. Однажды на Святки отец с матерью уложили детей, сели рядом на лавку, сложили руки на коленях. Агаша не спала, всё видела.
«Ну что, мать, – сказал отец, не поворачиваясь, – до весны нам не сдюжить, чую».
«Стало быть, помрём, – помолчав, равнодушно ответила мать. – Знать, судьба наша такая. Мож, оно и лучше, чем так мыкаться, мучения принимать».
Братья и сёстры возились, от голодовки спали плохо, тревожно. За печкой шуршали тараканы. Отец с матерью сидели на лавке, глядели прямо перед собой. Метель тёрлась о стены избушки.
Агаша в темноте напряжённо кусала хвостик косы, изо всех сил придумывала, как спасти семью. И надумала!..
Утром, затемно, побежала в МТС. Там ещё не было никого, и она вся иззябла на ледяном ветру, до последней косточки продрогла. А потом подошли директор моторно-тракторной станции и тот инженер московский, что вместе с двумя тракторами приехал. Новые трактора в колхоз прислали, а инженер при них.
Агаша стала кидаться инженеру в ноги, умоляла забрать её в Москву, выла и тыкалась мокрым лицом в его белые богатые чёсанки. Директор насмерть перепугался, ну ещё бы!.. Колхозница, молодая передовая крестьянка белугой воет, просит от голода спасти, пропадаем, кричит!.. Если инженер куда следует сообщит, всем конец, и ему, директору, в первую очередь!..
Инженер стал неловко тянуть Агашу с земляного пола, зачем-то принялся отряхивать юбчонку и материн салопчик, который та утром подхватила. Вид у него был растерянный.
Но пообещал помочь.
Дома отец выпорол.
«Сдурела девка! – кричал он. Братья и сёстры попрятались за печкой и выли оттуда со страху. – Под монастырь нас подведёшь! Вона в теплушки загонят, да и в тайгу за такие твои дела! Мать пожалела бы! Как же, в город тебя заберут! В энкавэдэ заберут тебя, дуру проклятущую!»
Потом все боялись, что придут. А когда устали бояться, это уж недели через три после Нового года, инженер вдруг объявился – собственной персоной на полуторке с шофёром! Привёз какой-то «вызов», и по этому «вызову» председатель колхоза выдал Агаше паспорт.
Мать, бормоча молитвы, собрала ей узелок – ложку, кружку и полгорбушки хлеба. Провожать вышла вся деревня. Молчали, словно на похоронах.
Инженер подсадил Агашу в кабину, следом впрыгнул сам, полуторка зафырчала и тронулась, и Агаша от страха, переживаний и ещё от того, что в кабине было непривычно тепло, заснула и открыла глаза уже в Москве.
Полуторка катила по набережной. Агаше показалось, что вокруг всё сияет и переливается, так много было огней и разных лампочек!
В доме – громадном, как гора, – в квартире на четвёртом этаже их встретила миловидная молодая женщина с девчушкой на руках. У женщины была смешная причёска – косы уложены булочками над ушами.
«Меня зовут Любовь Петровна, – сказала женщина ангельским голосом. – А это наша Надинька. А вы Агаша?»
Так и осталась она в семье инженера Кольцова.
Сам, приезжая по вечерам со службы, отворял дверь, кидал на вешалку шляпу и провозглашал: «Девчонки, я приехал!» Агаша радовалась, что «девчонки» – это и она тоже.
В том самом тридцать седьмом в огромной коммунальной квартире по вечерам было тихо-тихо, словно никто не смел дышать. Все прислушивались, ждали. Вот поедет лифт, загремят замки, затопают ноги – за кем-то пришли, сейчас уведут.
Кольцовы тоже жили тихо-тихо, и Агаша с ними. Павел Егорович весь чёрный ходил, на ворона похожий.
К тридцать девятому немного задышали, а хозяин дачу получил – его директором завода поставили, значит, дача полагается! Агаша очень гордилась. Писала своим в деревню, что «кормилец наш Павел Егорович в добром здравии и при новой должности, это называется «на повышение пошёл», а мы все переезжаем на дачу, тут недалеко, возле реки. Можно поездом, а нас грузовая машина повезёт!». Братья и сёстры, которые никогда не видели поездов и очень редко грузовики, в ответных письмах изумлялись и требовали подробностей.
Так и зажили на даче – горя не знали!..
Любовь Петровна в свою больницу каждый день ездила, она детским доктором служила. Павел Егорович на завод. Шофёр их заберёт, а Надинька с Агашей целый день вдвоём, на воле, и так им хорошо!..
Читать Надинька быстро выучилась, годика в три, и вот пока Агаша по хозяйству управится, Надинька ей всё читает. Сначала сказки, потом былины, потом Пушкина!.. Агаша Пушкина так полюбила! Так полюбила!.. Потом у Любочки, у Любовь Петровны, спросила, нет ли книг про него самого, и та дала. Агаша прочла – и зашлась вся! Как же можно, чтоб с эдаким человеком, да так обходились скверно! То его царь сошлёт, то денег у него нет, то жена на гулянках да на танцульках с офицерами перемигивается! Вот если б Пушкин на Агаше женился, уж она бы его берегла как зеницу ока, жалела, любила, все желания исполняла!..
Как-то так, в мечтах о том, чтоб на ней женился Пушкин, кончилась её юность, и ей даже в голову не приходило, что можно выйти замуж за кого-то другого, не за Александра Сергеевича!..
Когда Надиньке исполнилось пять, стали учителя приходить – по русскому, по немецкому и по математике.
Агаша этого не одобряла – сломают ребёнку голову, заморочат совсем, она ж крошка ещё, пусть побегает пока!..
«Человек должен быть занят, Агаша, – отмахивалась Любочка, Любовь Петровна. – Иначе вырастет из него не человек, а редька! Это я тебе как детский врач говорю!»
Тот, который по математике, ещё приличный был, тихий такой старичок, ласковый. Когда Надинька правильно пример решит, так он зальётся смехом и по кудрям её погладит, похвалит. По русскому уж больно ледяная, как баба снежная, да и похожа! В пенсне, нос длиннющий, поясом перетянута туго-туго, воротнички и манжеты всегда белоснежные и накрахмалены так, что об стол стучат. А немку Агаша совсем терпеть не могла!.. Маленькая, востренькая, на крысу похожая! Немцы тогда уже к нашим границам подбирались, по радио говорили и в газетах писали.
Все ждали войны.
А началось она, проклятая, всё одно неожиданно.
Все растерялись. Даже Павел Егорович.
Потом получил военную форму – сразу генеральскую, тогда всех директоров оборонных заводов в одночасье генералами сделали – и стал в Казань собираться, в чистом поле новый завод поднимать, это называлось «эвакуация». И все друзья дома на войну поуходили – кто офицерами, кто рядовыми.
Ах, как Агаша помнит эти проводы!.. Накрывали стол, хотя той осенью в Москве уже ничего нельзя было достать. Паника началась, особенно страшно стало, когда Бадаевские склады разграбили и сожгли. Но что-то соображали в складчину. Павел Егорович вина привозил, иногда сала, а один лётчик из Батуми, друг молодости, как-то пакет винограду привёз. Любочка, Любовь Петровна, в тот раз в госпитале бутыль спирта получила. Так и провожали того лётчика – разведённым спиртом и виноградом.
А пели как!.. Любовь Петровна на гитаре хорошо умела, и Павел Егорович ей подтягивал, душевно выходило. Только женщины то и дело на крыльцо выбегали поплакать. Поплачут, поплачут, потом попудрятся и обратно к столу.
Многих так проводили.
А потом Павел Егорович распорядился в эвакуацию ехать. Вести с фронта доходили, что вот-вот сдадут Москву, не удержат. Любочка, Любовь Петровна, уже в армии была, её тоже по осени призвали в санитарный эшелон. Агаше с Надинькой выпало в Мордовию ехать, в Зубову Поляну.
Перед самым отъездом Агаше несказанно повезло – какие-то оголтелые мужики на станции с подводы продавали картошку и сахар. Сахар был в серых, донельзя набитых солдатских наволочках, а картошка в мешках. Агаша пробилась к самой подводе, отталкивая, отпихивая орущих людей, отчаянно продираясь, теряя галоши и пуговицы, работая локтями, – и урвала! Наволочку сахара и мешок картошки. Как она потом их до дома допёрла, сейчас уже не вспомнить, но ведь дотащила, не бросила! Мешки эти в эвакуации их с Надинькой очень выручили!
Павел Егорович тогда выбил место в литерном вагоне. Туда тоже полно народу набилось, но ночью можно было лечь, у Агаши с Надинькой своя полка была, и получилось кое-какие вещи с собой взять. Кто в теплушках ехал, те совсем без вещей оказались, а впереди зима!..
– Впереди зима, – вслух сказала Агаша.
– А правду говорят, что вы в зиму съедете? – тут же спросила покупательница. – Что дачу вашу того… экспроприируют?
– Так ведь она государственная, дача-то, – Агаша посмотрела на небо: вот-вот крупа пойдёт. – Мы её сдать обратно государству обязаны.
– Куда ж вы теперь?!
– Мы не бездомные, – с достоинством отвечала Агаша, сворачивая бостоновый костюм. – У Надиньки жилплощадь в Москве имеется. Две комнаты в коммунальной квартире.
– А сама-то где пристроишься, горемыка?..
Это был страшный вопрос.
– В деревню вернусь, – бухнула Агаша. – Там сестра осталась.
– А мать с отцом живы?
– Всех в войну поубивало. Братьев обоих и мамашу с папашей. А младшая наша от сыпняка умерла. Ну, пойду с богом. Уж Надинька скоро из города вернётся, да и темнеет.
– Ох, бросать ей надо институт этот! На службу поступать! Какая теперь учёба!
– Она сама разберётся. – Агаша подхватила узел. – Без нас с вами.
И зашагала по дороге.
Путь шёл сначала через поле, а потом вверх на горочку по просторной и звонкой берёзовой роще.
Осень стояла уже седая, серая. Листья почти облетели, в роще было видно далеко, и всё стволы, стволы, белые с чёрным. Небо набрякло и низко висело над холмом. Поднимался ветер, лужи морщились и шли мелкими волнами.
Агаше вспомнилось, как ездили на море – заранее шили сарафаны, покупали шляпы в магазине на улице Горького, собирали книжки и купальники и считали дни до отъезда, и праздник начинался уже в вагоне, а ехали они не как-нибудь, а в мягком! На юге всегда было по-особенному. Свободно, тепло, отдыхающие в светлых костюмах и лёгких платьях, акации в цвету. В парке обязательно оркестр играет!.. Надинька общительная, весёлая, сразу находила себе подружек, Агаша сидела под зонтом, приглядывала за ними, читала Пушкина и смотрела на море. Оно плескало у ног мелкими, частыми волнами, вот как сейчас дождевая лужа.
Агаша открыла калитку, пошла было по петляющей дорожке к дому, но остановилась и огляделась.
Вон беседка, вся увитая багряным и жёлтым плющом. Когда тепло становилось, в беседке и чаёвничали, и гостей принимали, и в лото играли. Вон две сосны, между ними всегда гамак натягивали. А вон песочница, роскошная, с деревянными бортами и домиком, это Павел Егорович для Надиньки соорудил ещё до войны. Песочницу берегли, из года в год поправляли, подкрашивали. Считалось, что в ней внуки будут возиться.
– Внуки, да не наши, – сказала Агаша, задрала голову и посмотрела на сосны, которые медленно качались в вышине.
Впрочем, тосковать да печалиться некогда.
Она вошла в дом, привычным движением скинула боты и платок, заботливо отряхнула с душегрейки водяную пыль, пристроила на вешалку и полюбовалась немного. Душегрейку Павел Егорович преподнёс ей в прошлом году на 8 Марта, Агаша её берегла – богатая, тёплая, вся расшитая сутажом!..
Первым делом растопила голландку в коридоре, одним боком выходившую в столовую, а другим в кабинет Павла Егоровича. Голландка была старинная, красивая, с мраморной фигурой в нише. Потом принялась за плиту на кухне. Плита, тоже царских времён, всегда капризничала, уговаривать её нужно было, чтоб разгорелась и не дымила! Агаша всегда уговаривала.
Когда плита взялась и затрещала даже, пожалуй, весело, Агаша отправилась в кладовку и оглядела полки.
…Почти и нет ничего. Гречки сколько-то, картошка, капусты два кочана. Постного масла бутыль. Ну, соленья-варенья не в счёт, их поберечь бы неплохо на зиму. А с другой стороны, Надинька вечно из института голодная приезжает, весь день не евши!.. Агаша набрала в миску картошки и решительно сняла с полки банку белых грибов.
Вот и ужин, прямо скажем, царский!..
Картошка была уже начищена, когда вдруг бешеными звонками междугородней зашёлся телефон в кабинете Павла Егоровича. Агаша помчалась, вытирая руки о фартук.
– Алё! Алё! Алё, кто говорит?
– Ленинград вызывает, ответьте Ленинграду, – металлическим голосом проговорила телефонистка.
Агаша опять изо всех сил закричала в трубку:
– Алё! Алё!..
– Агаша? – спросил чей-то голос совсем близко. – Вы меня слышите?
– Кто это?!
– Сергей, – сказал голос. – Сергей Гаранин. Надиньку позовите, пожалуйста.
Тут Агаша сообразила, кто это.
