скачать книгу бесплатно
Глеб помолчал.
– Дим, – проникновенно начал он после паузы, – на кой ляд мне сдалась капельница из второй операционной? Из первой тоже не нужна. А что? Пропала?
Шумаков кивнул.
Расследование не клеилось. И как это в кино все получается так складно и ловко, и хочется самому непременно что-нибудь расследовать, и кажется, что ты умнее всех?!
– Ты куда сегодня ездил?
– Ты чего, Дмитрий Антонович? Я понимаю, пациент у тебя… того, но ты отчет-то отдавай себе…
– Я отдаю себе отчет! Куда ты ездил, я тебя спрашиваю!
– Шурке подарок покупал, – сообщил Глеб мрачно. – Или нельзя в рабочее время?
– Можно, – морщась, сказал Шумаков, – все можно.
Он обошел Глеба и ушел в сторону ординаторской. Глеб смотрел ему вслед.
Никаких подарков в шкафчике у Глеба не оказалось.
Ни пакетов, ни свертков в красно-зеленых рождественских бантах. Зря он наврал так… топорно. Проверить ничего не стоит.
Машины у Глеба не было, а в раздевалке у них шкафчики, как в детском саду, – ни замков, ни дверок. Все вокруг колхозное, все вокруг мое.
Шумаков, оглядываясь, как крыса на помойке, рылся в чужих вещах.
Нет, гораздо хуже, чем в чужих, он рылся в вещах людей, с которыми работал долгие годы, которым доверял и которых любил. На самом деле любил.
И подозревал всех скопом.
Глеб наврал ему. Он не покупал никаких подарков.
У Нонны Васильевны в пакете обнаружилась пластмассовая елочка со звездой, источавшая конфетные запахи, – детский новогодний сюрприз. Внуку прихватила, что ли? Внук у нее родился месяц назад, зачем ему конфеты?!
У Маши тоже обнаружилась пластмассовая елочка, а у Маши никаких детей вовсе не было.
В другой раз Шумакову были бы забавны эти елочки, а нынче он только больше ожесточился – его вдруг задело, что и Маша, и Нонна эти подарки… украли. Их еще даже не начали раздавать, он знает совершенно точно.
Их еще не начали раздавать, а они уже по своим шкафам растащили. И самое главное – цена им грош, а зарабатывают все хорошо и все равно, все равно таскают!..
За дверью в коридоре кто-то громко запел про елочку, и Шумаков замер в раздевалке, оскалившись, как та самая крыса.
Он должен найти ответы на все вопросы.
Он не сможет работать, если не найдет.
Песня про елочку приближалась.
Шумаков метнулся к своему шкафчику, выудил из кармана куртки новую пачку сигарет – подкладка вывернулась, затрещала, – пошел к двери и в коридоре столкнулся с Машей.
Это она пела про елочку, которой холодно зимой.
– Что это вы, Дмитрий Антонович, – спросила Маша, перестав исполнять песню, – уже вторую пачку начинаете?
У нее было прекрасное настроение.
– Маш, ты зачем сегодня из здания уходила?
– Что такое, Дмитрий Антонович?!
– Ты сегодня уходила? С работы?
Она потупилась.
– Ну и что?
– Да ничего. Зачем ты уходила? Или отпрашиваться теперь не модно?
– Да ведь на пять минут всего!.. И вы всегда отпускаете!
– Маша!
– Я булку выходила купить. К кофе. В буфете не было ничего, вот я и выходила.
У него немного отлегло от сердца.
Булка – в этом слове было что-то такое обнадеживающее и успокоительное, и домашнее, и милое. Как и в самой Маше.
– А кто капельницу забрал из второй операционной?
– Да Лебедев забрал. Я видела.
Этого Шумаков не ожидал.
– Ты видела?!
– Ну да. Он по коридору ее катил. А что?
– Во сколько это было.
Маша посмотрела на него с сожалением, как будто на тяжелобольного, у которого нет никаких надежд на выздоровление.
– Я… не запомнила, Дмитрий Антонович. Но уж, конечно, после того, как… Ну, больной уже к тому времени умер, понимаете?
– Понимаю, – согласился Шумаков.
– А почему вы об этом спрашиваете, а? – поинтересовалась Маша с любопытством. – Что-то случилось?
– Капельница пропала, – буркнул Шумаков, – а спросить не с кого. И с дисциплиной у нас беда. Все шастают куда хотят. Надо собрание провести.
– Давайте только после Нового года, а? – попросила Маша жалобно и улыбнулась. – Ну, пожалуйста!.. Какая дисциплина, когда Новый год на носу!
Шумаков махнул рукой, сунул в карман сигареты, наткнулся пальцами на медицинский пакет и снова помрачнел.
Он уже скрылся за поворотом коридора, когда Маша проворно достала телефон и нажала одну-единственную кнопку.
Сергей Лебедев был в ординаторской. Качал ногой и смотрел теннис. Он был большой аристократ, любил теннис и «Формулу-1».
– Куда ты капельницу дел?
– Какую капельницу, Дмитрий Антонович?
– Из второй операционной капельницу!
– А… больной поставил, которая в третьей палате лежит. Толстая такая. Как ее… Чуркина Тамара Григорьевна, вот как!
– Зачем ты из операционной капельницу взял?
Лебедев перестал качать ногой и насупился.
– В третьей палате своей нет, что ли?
– Да есть!
– Тогда зачем?..
– У нее держатель отвалился. Пакет не держится. Вот я и взял из операционной. А что такое-то? Нельзя, что ли?
– Нельзя! – заорал Шумаков. – Нельзя! Ты чего, первый день на работе?! Кто это из операционных капельницы хватает?
– Да я один раз только!
Вообще говоря, это было очень похоже на Сергея Лебедева. Если ему чего-то не хватало, он немедленно утаскивал это у соседей, на которых ему было решительно наплевать.
Сергей как раз никогда не работал в Институте Склифосовского.
– А что там стояло, в этой капельнице, когда ты ее упер?
– Ничего там не стояло.
– Как ничего?
Лебедев пожал плечами и одним глазом глянул в телевизор. Там разыгрывали матч-бол, как же пропустить-то?
– Ничего не было, Дмитрий Антонович. Точно тебе говорю. Я и сам удивился. Наверное, Нонна все сняла. Еще до меня. Да ты не переживай, что он помер, дедок этот! Мы же все знаем, да? Ты молодец, так красиво, как ты, все равно бы никто не сделал!..
Шумаков стиснул кулак, но удержался и ничем в Сережу Лебедева не кинул.
– Хочешь конфетку? Машка конфеты в вазу насыпала. А я ей говорю: «Убрала бы ты их от меня подальше, а то все сожру», а она мне говорит: «Хорошо тебе, а я на диете уже неделю. Одни яблоки ем. Мне ночью, – говорит, – шоколадка снится размером с дом». А я ей говорю: «Ну что ты себя так изводишь?! Ты вполне стройная и красивая девушка, мужики тебя и так любят», а она мне отвечает…
На диете? Она только что сказала, что выходила булку купить, потому что в буфете ничего не было!
– …а если что, тебя Эдик Шихирман так красиво прооперирует, что будешь ты стройной и прекрасной, как…
Выходит, Маша тоже наврала.
Глеб не ездил за подарком, потому что его нет в шкафчике.
Маша не покупала булку, потому что она на диете.
Кто еще из близких и родных врет ему?
Не дослушав Сережины излияния про Эдуарда Шихирмана, светилу пластической хирургии, на которого все без исключения молодые врачи хотели быть похожими, Шумаков вышел из ординаторской.
Он чувствовал себя гончей, которая «плохо работает поле».
Первым делом он завернул в третью палату.
Толстая Тамара Григорьевна Чуркина мирно почитывала романчик, а из капельницы ей в вену мирно капало какое-то обезболивающее. Завидев Шумакова, она заулыбалась и задрала на лоб очки. Шумаков тоже улыбнулся, сделал вид, что проверил ее капельницу, и внимательно осмотрел ту, что была задвинута в угол.
Держатель на ней на самом деле оказался сломан.
Выходит, не врал Сергей Лебедев, сердцеед и бонвиван!..
Лучше бы врал.
Лучше бы он врал, а Глеб говорил правду.
Нонну Васильевну Шумаков нашел в переходе между оперблоком и палатами. Она отчитывала Люсю, санитарку, как известно, «старой закалки».
– Нонна, почему ты ушла от больного? – услав Люсю, спросил Шумаков. – Ты ушла, и он помер, черт побери!..
– Димочка, он бы и так помер, – сказала Нонна жалобно. – Ну, ты же знаешь! Он был совсем старенький, мы ему даже хотели в операции отказать, анестезиолог хотел, ты же помнишь! А его уговорили, и операцию ты сделал… как всегда… Ну что ты, Шумаков? Ну, это же правда!
Она смотрела на него лукавыми глазами, вроде бы печалилась, а может, и смеялась. У нее были лукавые глаза, светлые волосы, пышная грудь, на которой не сходилась ни одна роба, и прокуренный низкий голос.
Еще у нее недавно завелся внук, и она его обожала.
С Нонной он тоже работал целую вечность, как и с Люсей, и представить себе не мог, что она может… хладнокровно убить его больного.
Впрочем, что мы знаем о наших ближних?
– Кто капельницу ему менял?
– Никто не менял, Дим. Ты назначил, я поставила, и все. Больше не подходил никто. – Глаза у нее перестали смеяться, стали сосредоточенными и, кажется, даже потемнели. Она умела так серьезнеть, глазами. – Как можно!
– Откуда ты знаешь, что никто не менял, если тебя на месте не было?
