скачать книгу бесплатно
Сазонов, пожав плечами, подтолкнул ее к выходу. Прошло время, когда он мог размышлять над эмоциями других или, что еще хуже, переживать за них, сочувствуя и жалея. Теперь времени мало. Мелькали стремительные осени и весны, сгорали, будто сигаретки-слимы, короткие дни…
В аэропорту встретила начальница управления культуры Анна Сергеевна, давняя знакомая. Владимира Ивановича несколько смутили ее порыхлевшие щеки и нос в капиллярной паутине , красноречивое свидетельство пристрастия к плодовым настойкам местного производства. Сазонов припомнил свое давнее увлечение этой неглупой женщиной, хотел пошутить на манер Кисы Воробьянинова, мол, как вы изменились – но передумал…
– Володя, я скучала-скучала! – обдавая волной цветочного парфюма, вперемешку с луковым духом винегрета, Анна тыкалась мокрыми губами в его щеку.
Ольга уныло подышала за спиной, прижимая к животу писательский портфель и нераскрытый зонт, и выдавила осипшим голосом:
– Здрасьте. Тут можно где-нибудь помыться поскорее? А то мы с дороги.
Ответа она, конечно, не получила. Анна Сергеевна, уничтожив ее взглядом, стремительно потащила Сазонова по бетонке к машине-Волге, сбивая его с шага вихляющимся тазом в тугих галифе.
– Где ты взял эту, Вова? Ведь настоящая баба-лыжа. Ой, учи вас, мужиков – толку нет. Еще наградит тебя чем опасным, вспомнишь меня… а ведь интеллигентный человек, писатель!..
В гостинице по случаю приезда немедленно состоялся дружеский обед, переходящий в ужин. Раньше срока поседевший глава поселения, с тоненькой полоской усов на страдальчески бледном лице, радушно жал кисть Сазонова обеими руками, просил Анну Сергеевну запечатлеть момент встречи на свой телефон, выражал восхищение творчеством писателя, мучительно вспоминая почерпнутые из интернета названия произведений и все же их путая.
– А вот выпивать компании не составлю, простите великодушно. Так сказать, печень… Да… Хочу, как говорится, волею случая челом бить, Владимир Иваныч? С вашего-то уровня полета вдруг да поможете нам, землякам?
У Сазонова от местной водки с легким сивушным духом стало удивительно быстро теплеть во всем теле. Он немного раскаивался, что с голодухи отведал ресторанной солянки, видом сильно напоминавшей разбавленное моторное масло, и теперь физически ощущал, как внутренности покрываются радужными нефтяными разводами… Анна, следуя своей излюбленной привычке, громко шептала в ухо хвалебные речи о своем начальнике:
– Вова, он мужик-то у нас – супер! Обижают его маленько в губернии, а ведь душа-человек. А не пьет – и не наливай. Запойный он, ну да со всяким бывает.
Ольга в куцем черном платье, демонстрирующем нескончаемой длины ноги и стоящую торчком протезированную грудь, широко раскрытыми глазами глядела в усы стеснявшемуся главе. Большой рот с чуть вывернутыми соблазнительными губами предательски отражал ее умственное напряжение.
– Чего он говорит, ни слова не поняла? – шепнула она Сазонову, потягивая минеральную воду, – пурга какая-то.
Глава откланялся в девятом часу вечера, так и не сумев сформулировать мысль о желаемой помощи, но напоследок пригласил помощницу писателя посетить местную достопримечательность – ель с котом-Баюном. Ольга с открытым ртом, вызывая приступы смеха у Сазонова, не нашла, что ответить, силясь разобрать затейливые словесные обороты хозяина. Приканчивая последнюю в пачке сигарету, писатель размышлял о том, что кот Баюн обитал на лиственном дереве, кажется, на дубе, хоть это и не точно.
Быстрые осенние сумерки завершались дождливой теменью. Желтые тряпочки листьев стаями липли к мутным окнам, сырой ветер раз за разом давил на стекла, проверяя – вдруг пустят его вовнутрь? Анна Сергеевна завладела на вахте ключами от дополнительного номера и настойчиво, придавая пьяному голосу гнусавые нотки очарования, приглашала Сазонова:
– Володя, зайдем на минутку, нужно переговорить. Есть важная информация. Тут такие дела, закачаешься. Расскажешь там в Москве, кому следует.
– Аня, ты вино на пол льешь, – механически отметил Сазонов, дернувшись в сторону своей комнаты. Красная струйка коньячной настойки пропитала вытертую ковровую дорожку под ногами растрепанной женщины с погрустневшим лицом. Не удержав обиды, Анна Сергеевна с досадой крикнула ему в спину:
– И черт с тобой! Тренируйся иди с глистой этой.
3
Начинающий помощник литератора Ольга курила в форточку, оттопырив подкачанный зад с белой полоской стрингов. Сазонов провел пальцем по изгибу ее позвоночника, брякнул на стол чуть початую бутылку водки.
– Стол бы хоть вытерла, – покачал головой, – тряпки с себя скинуть успела, а порядок навести ума не хватает. Бесстыжая баба!
– Я тебе не прислуга, дядя, – она повернулась, без капли смущения качнув идеальной имплантированной грудью, – куда еще пить? И так, наверное, повозиться придется.
Сазонов левой рукой слегка сжал ее длинную шею под самой челюстью, улыбнулся пренебрежительно.
– Кому ты нужна, бедолага? Грубить будешь – поедешь в столицу на попутке. Стол вытри. И стакан мне найди. Быстро.
Водку пришлось допивать, хотя время перевалило за полночь. Ольга раздобыла на вахте стаканы, бутылку колы и пакет чипсов. Пьянела она медленно, расплывалась историей своей короткой жизни, сдерживая сердитые слезы. Сазонов традиционно пропускал мешанину чувств мимо ушей, пытаясь запомнить хоть что-то в судьбе интересное. Может, удастся наделить героев будущих книг ее бесхитростными чертами?..
– Что, дядя, брезгуешь? Наверное, богатый. Сам девушку легко прикупишь. Ты ж писатель. А я вот книг с детства не люблю.
– Оно и видно. И не называй меня дядей. Владимир Иванович.
– Пошел ты, Иванович. А меня мамка кредитному вышибале в тринадцать лет за десять тысяч уступила. Ну, потом они, все равно, ее отмутузили. Зубы выбили. Вот я и соскочила с поселка. В Архангельск. А там холодина, и парни – сплошь на «крокодиле». Как СПИДом не наградили, не знаю. Потом в Ярославле танцевала в стрипе, все прилично. После Андрюша встретился. Он мне всегда помогает, красавчик. Только с "колесами" этими немного залетела. В клубе кент какой-то пузырек у меня из сумочки дернул, а колеса на продажу были, не мои. Попала на сотку. Слушай, одолжи! Что тебе сто тыщ, рублей же наших, не валюты. Владимир! Иванович! Ну, будь человеком. А я тебя любить буду. Честно,честно.
– Отстань, нахалка. Тебе – хоть сто, хоть двести – толку не будет. Поучить тебя надо, лучше вожжами, как в старые времена. А то и дубиной – помнишь, на Руси? Впрочем, о чем я? У тебя в башке – рой мух. Это фа-а-акт.
Под утро небо остекленело. Тучи разнесло в клочья и унесло за резные хвойные гребни горизонта. В прогалине елового леса, обрамленное ярко-желтой затейливой бахромой берез, торчит наклонно синее зеркало небольшого озера. Старая большая дворняга с рваными ушами дрыхнет, зябко свернувшись под окнами гостиницы на куче бурых опилок. В форточку проникает свежий, заледеневший даже, воздух вместе с непередаваемой тишиной северной осени.
Девушка Ольга спит на своей половине кровати, распахнув толстогубый рот с двумя белыми кроличьими резцами. Что похожа на зайца – это ничего. Молодая еще – зубы крепкие, да и кривые не так, чтобы очень, вполне себе в меру. Почему теперь много молодых людей с неправильными зубами? Растут себе, как им захотелось – один на другой лезет, будто худой частокол. А ответ-то понятен. Потому что маме с папой недосуг детишками заниматься. Ведь это ж надо следить, потом к доктору вести. Не для каждого.
Он внимательно оглядел девушку, пожал плечами, продолжая привычный диалог с самим собой. Может, и не так, конечно. Йода, например, в воде мало. Витаминов не хватает, или еще чего.
Ольга всю ночь разговаривала во сне хриплым обиженным голосом, сопела коротким носом. Мучимый бессонницей и болью в спине Сазонов пихал ее тихонько в бок, но помогало ненадолго. Навязалась, лошадь… Матерился сквозь зубы, закрывая уши тяжелой подушкой, набитой будто бы сырым песком.
Рассуждая честно, с девушкой все равно лучше, чем одному. Чересчур много в его жизни одиночества. А оно человеку противопоказано, если он психически здоров.
– Имеются исключения из этого правила, скажете вы, – обратился Сазонов к дремлющей за окном собаке, – как единоличное познание философских истин, тайн бытия и природы вещей… Ха, так это должен быть всего-навсего эпизод уединения, а не отшельническое существование. Да!
От последней жены он ушел лет семь назад. Кочевал по столицам, жил у друзей в Европе, ходил ногами по полярному Уралу, кормил гнус в Енисейской тайге, глядел, как медведи на Камчатке жрут нерестовую рыбу. Друзей у него было много, деньги водились с удачно вложенных в недвижимость проектов, и жизнь такая казалась ему вовсе не дурной. Временами, правда, всплывала в предутреннем тяжелом сне, откуда ни возьмись, жуткая тоска. Да такая, что просыпался, глотая слезы от жалости к себе, вспоминая теряющие уже краски счастливые дни детства.
– Это старость, – сказал Сазонов задумчиво ленивой мухе, замершей на треснутом оконном стекле. – Просто пятьдесят лет – приличный возраст. А самого главного сделать не успел, не приступал даже. Копчу небо, вот и весь мой труд. Да и какое оно, главное дело? Строителя нерукотворного памятника из меня не вышло. Говоря словами незабвенного Шарикова – так, дуракаваляние одно.
Измученный трактор с прицепленной телегой, адски гремя ржавыми суставами, лихо промчался под самыми окнами, выкашливая мазутный смрад. Ольга потянулась, села на кровати, обхватив свой тяжелый бюст.
– Посиди вот так, женщина, – попросил Сазонов, – утро украшаешь. Только молча. Ничего не говори.
– Ты что? Опять бухаешь? – сипло спросила девушка. – Ненормальный дядька!
Сазонов вздохнул. Очарование рассеялось, так тому и быть.
– Вставай, беспардонная. На завтрак, наверное, вчерашняя солянка, которую я не доел. Нам на работу пора. Понесем людям разумное, доброе, вечное.
4
Сельская библиотека в центральной усадьбе бывшего колхоза, ныне частного хозяйства, с незамысловатым именем «Заря», расположена была в единственном каменном здании – вместе с участковым пунктом полиции за обитой жестью запертой дверью, здравпунктом, из которого щедро несло дезинфицирующим средством, и комнатой с плакатиком на входе: Музыкальный коллектив ветеранов «Соловушка». Заведующей библиотекой оказалась весьма приличная женщина пенсионного возраста, со столичным интеллигентным выговором и строгими глазами за стеклами очков. Сазонова она встретила без подобострастия и даже несколько подозрительно.
– Наконец-то прибыли, Владимир Иванович. Ждем давно, детишек усадила.
Видимо, до ее чуткого носа долетели нотки вчерашнего алкогольного марафона, поскольку, приняв из рук Ольги пачку книжек и плащ писателя, она доверительно спросила его:
– Жевательную резинку не хотите? Ну, как угодно. И еще, пока к деткам не вышли… Они у нас из районного дома ребенка, всякого в жизни насмотрелись. А я, знаете ли, с вашим творчеством для взрослых ознакомилась. Не скажу, что бесталанно, однако прослеживается чересчур грубое однообразие. Вы увлечены темными сторонами существования человека, Владимир Иванович. Простите мнение пожилой женщины, но прошу – с нашими ребятами говорите о хорошем.
Сазонову внезапно сделалось неудобно за свою графоманию и за вчерашний банкет особенно, потому что голос библиотекаря слегка дрожал, когда говорила о детях. Вообще-то писать для детей он начал пару лет назад… сначала выходили жуткие короткие сказки, но понемногу стали получаться и радостные истории с хорошим концом. И бросить уже не смог, в промежутках между большими вещами сочиняя ребячьи рассказы. Морока была, конечно, с капризными иллюстраторами и привередливыми издателями, но покупали детские книжки неплохо, поэтому Сазонов продолжал, втайне надеясь, что каждый его опус спасает детенышей от лишнего дня тыканья в планшет с дебильными играми, генерирующими в незрелых мозгах эпилептические очаги.
В маленьком зале ребят рассадили по лавочкам. Их было около двадцати, деревенских девочек и мальчиков – старшему, наверное, лет около двенадцати. Лица у всех сосредоточенные, и тишина стоит почти полная, слышится только шепоток воспитателя, некрасивой девушки с россыпью веснушек на румяном круглом лице, да сонный звон одинокой мухи вокруг люминесцентного светильника. Библиотекарь Наталья Петровна с помощью Ольги развернула монитор древнего компьютера к зрителям, пытаясь запустить поучительный мультик об умных детях, которые читают книги, поэтому становятся потом учеными, космонавтами и пожарными…
– Владимир Иванович! – Ольга наклонилась к Сазонову, щекоча его завитками волос, – комп совсем мертвый. Флэшку твою не видит, диска не может прочитать. Чего делать-то?..
– Улыбайся, творческий помощник. Просто улыбайся. После мероприятия напомнишь мне поговорить со служителем этого книжного храма и оставить денег на новый компьютер.
– Ненормальный, – буркнула Ольга и что-то зашептала библиотекарше на ухо.
Сазонов говорил на этот раз много. О родине и скромной красоте их земли, о больших и маленьких людях, о разных судьбах – но обязательно светлых и счастливых. Рассказывал, как прекрасна жизнь, сколько хорошего можно в ней сделать, что добрые дела прибавляют количество солнечных дней. Ребята слушали внимательно, девушка-воспитатель горевала синими глазами, библиотечная дама кивала головой, изредка промокая платочком растроганное лицо. До того искренняя была аудитория, что Сазонов пришел в приподнятое настроение, фотографировался со всеми и подписывал подаренные книжки, невзирая на утреннее похмелье. Последней подошла за автографом кучерявая девочка с толстой короткой косичкой.
– Как тебя зовут? – Сазонов ободряюще смотрел в сосредоточенное кареглазое лицо.
– Лиза это наша, – Наталья Петровна приобняла ребенка, чуть подтолкнула к столику писателя, – она у нас самая серьезная. Отличница. Так и напишите – умной девочке Елизавете.
– Ну, раз самая умная, – поддержал Сазонов молчавшую девчонку, – тогда напишешь сочинение, маленький рассказик, я его в свою книжку вставлю. И мы тебя обязательно пригласим к Новому году на елку. В Москву. Можем покататься с тобой на коньках на Красной площади, где Кремль, хочешь?
– Нет, Владимир Иванович, – покачала головой девочка, – в Москву не хочу. Спасибо. У вас хорошие рассказы. Особенно про Гусенка и Счастье.
Сазонов запнулся. Старый, самый первый его рассказ, написанный в жестокой похмельной тоске в общаге «Рыбфлота» на окраине Мурманска, стоил ему разгромной критики и возмущенных эпосов детских правозащитников. Наталья Петровна часто заморгала за стеклами очков, мягко обняла девочку.
– Беги, Лиза. Твои собираются чай пить. Я пирожков напекла с брусникой.
Малышню увели через полчаса. Они тащили пакеты с книгами и дружно грузились в ПАЗик вслед за рыженькой своей провожатой. Автобус, поскрипев железным коленом кардана, поволок в своем брюхе детей по ухабистой дорожной жиже. А Сазонов насильно вручил библиотекарше почти всю наличность, которую привез с собой.
– Сказал же!.. Не вздумайте обратно отдавать. Хватит вам на компьютер с монитором. Разговор на эту тему окончен. Лучше расскажите, что это за девочка Лиза? Грустная такая и взрослая, будто не по возрасту.
– История у нее печальная… – завздыхала Наталья Петровна, – ну да много у нас тут грустного. Мне кажется, Владимир Иванович, это особенность живущих в нашей стране людей – нести тяжелую ношу, при всем богатстве, величии и духовности родины. И так всегда было.
– Слишком обширная тема, Наталья Петровна. Расскажите про девочку. Как она в детдом попала? Где родители?
– Трагедия у ребенка – подумать страшно. Не каждый взрослый вынесет. А она, сами видите, девочка вдумчивая. Отец Лизы хозяином тут был. В конце девяностых колхоз наш выкупил, не знаю уж, правдами-неправдами… Но, видно, хорошие у него мысли были – не распродал имущество, не растряс на худое дело. Восстановил поголовье, купил доильные линии, зерновые посеял. Ремонтировал наш культурный центр, даже храм восстановил, да вы мимо, наверное, проезжали…
– Звали как его? – Сазонов пил остывший уже чай, мучительно хотелось курить, но быль привлекала сильнее.
– Захар. Захар Кравец.
– Вот тебе на… – не сдержался Сазонов, – откуда тут евреи взялись?
– Владимир Иванович! – вспыхнула минутным негодованием Наталья Петровна, – во-первых, что вы имеете против евреев? Во-вторых, нас тут много, приезжих. В-третьих, вы, кажется, сами просили рассказать?..
– Простите великодушно! – поднял руки Сазонов, – перебил, моя вина. К евреям отношусь ровно, как и прочим народам. Прошу, продолжайте.
– Продолжать почти нечего. Захар действительно увлекся хозяйством. Жена-то, с Лизой маленькой, в райцентре осталась, а он переехал сюда, на центральную усадьбу, отстроил дом. Целыми днями в делах, занимался серьезно охотой. Много к нему друзей ездило, из губернии и даже из Москвы. А жил бирюком, знаете ли. Один постоянно с ним помощник в усадьбе квартировал – он и водитель, и подручный, и старший егерь. Ну, а несколько лет назад пропал Захар. Уехал на машине в область по делам, да и не вернулся.
– Как так? – удивился Сазонов, – к женщине, что ли, какой уехал?
– Этого не знаем, – пожала плечами Наталья, – жена искала его, убивалась сильно, заявила в розыск, как положено. Да только без толку. Пропал Захар, как провалился. Ни машины его, джип какой-то хороший, ни помощника – так и не нашли. Без вести пропавшими числятся.
– Ну, а собственностью жена сейчас управляет?
– Это другое горе, – скорбно поджала губы библиотекарша, – супруга оформлять права на имущество начала через год, колхозу выживать ведь надо – люди, зарплаты, налоги – часто сама моталась в губернию. Ну и слетела ночью, под самую Масленицу, с дороги – да прямо в карьер, под обрыв. Так машина выгорела, говорят, опознали хозяйку только по карточке от зубного врача. А Лизавета теперь в доме ребенка. Одна-одинешенька.
Сазонов исписал карандашный огрызок на клетчатом тетрадном листочке, сохраняя вехи человеческой драмы.
– Послушайте, Наталья Петровна, – недоумевая, продолжал допытываться, – ну, а полиция? Возбудили хоть уголовное дело? Где родственники этого самого Захарова помощника? Как это так – пропал собственник крупного хозяйства, и никаких следов?! А сейчас кто вообще управляет и кто от имени дочери, в качестве опекуна, распоряжается имуществом?
– Откуда мне знать? – пожала та плечами. – Говорят, кто- то из друзей Захара, из губернии или из Москвы, опекунство оформил. Хозяйство живет пока, сами видите. Нужно в районе спрашивать, у начальников. Да вам-то, Владимир Иванович, зачем? Книгу хотите написать, я так поняла? Только грустная получится история.
– Нет, Наталья Петровна, девочка мне запомнилась. «Гусенок и Счастье» – не детский рассказ. Жму вашу руку с уважением. Может, еще увидимся!
– Куда там, – тихо засмеялась, – нас по деревням много, а вам, наверное, в столицу пора.
– Я у вас задержусь, пожалуй, – решил Сазонов, – осень тут красивая.
Он вышел на крыльцо, жадно закурил, просматривая свой исписанный листок. Покопаться, наверное, стоит. Может, удастся помочь маленькому человеку? Вдруг да найдется осколок радости и для этого грустного сердца.
Ольга медлила, помогая убрать Наталье Петровне чашки и вазочки с подсохшим вареньем. Собираясь уходить, неловко попрощалась за руку и вдруг спросила шепотом, будто о чем-то стыдном:
– А у вас есть эта книжка? Ну, про гусенка. В наших книгах нет этого рассказа, я все перелистала, пока чай пили…
Та внимательно глянула поверх очков, вздохнула.
– Есть. Случайно сохранился старый сборник. Только он один, теперь не сыщешь. Я прошу – обязательно потом верните…
Сазонов поднял ворот плаща и даже натянул на лысую голову вязаную шапку. Ветер опять хлестал, вперемешку с обжигающе-холодным дождем.
– Ну, где ты там, Эля? Замерз до невозможности. Машина за углом, пошли скорее. В гостинице, на самом дне чемодана, есть великолепный
Dalmore.
– Я, вообще-то, Оля, – она сунула в рот моментально размокшую сигарету, бросила, достала другую, – а ты все наврал сегодня? Ну, этим детям. Про страну, про людей. Наврал, да? Нет такой страны. И людей таких нет. Эх ты, дядя Володя! А еще писатель…
5
В гостинице холодно. По старым трубам отопления, утробно рыча, елозили воздушные пузыри. Ольга читала книжку в туалете, чтобы не мешать встревоженному Сазонову немного поспать, пока действует вечерний виски. Без тени брезгливости давя тараканов на коричневом старинном кафеле лакированными ногтями, она читала растрепанную брошюру с выпадающими листами и глотала, себе удивляясь, неожиданные слезы.
Гусенок и Счастье
Грагас и Линна сперва не нравились друг другу. Когда старик Дирливангер придирчиво оглядывал стаю, сварливым скрипучим голосом перекликаясь с заслуженными разведчиками и сторожами, он не преминул, строго скосив карий глаз, заметить смутившемуся Грагасу:
– Пора тебе становиться хозяином и самому растить птенцов, мой внук! Сколько ты будешь ждать ее благосклонности? Выбери другую гусыню.
Грагас виновато склонил мощную шею, а беззаботная Линна сделала вид, что уж ее-то разговор точно не касается. Она грациозно прогуливалась, оглядывая далекое море с высоты редких зеленых холмов египетского оазиса. Как прекрасно ее оборчатое оперение с волнистым рисунком, как изящен розовый клюв! Есть ли в мире что-то совершеннее этой птицы?!
На исходе африканской зимы Дирливангер поднял стаю над Средиземным морем. Древний зов предков неудержимо гнал серых гусей на север, за степи, за черноземные нивы, над колючими лесами, к изгрызенным холодными ветрами скалам скандинавских морей. В окрестностях Никосии, на короткой остановке в стране киприотов, Линна была уже более благосклонна. Она позволяла Грагасу искать для нее свежие росточки, иногда даже разрешала коснуться своей идеальной гибкой шеи. Над снежными полями, с редкими черными проталинами оврагов, над круглыми глазами озер северной России они уже летели крыло к крылу. Любовь кружила Грагасу голову. Он сам нашел и облюбовал уютную кочку посреди оттаявшего блюдца холодной воды, гордо и заботливо следил, как Линна строит из веточек дом для их потомства. Когда Линна снесла одно-единственное сиротливое яйцо, Дирливангер презрительно сказал Грагасу:
– Вот чего ты Добился своей любовью! Из нее получилась никудышная мать.
Грагас закричал на деда, гоня его прочь. Успокаивая Линну, пел ей зябкой ночью:
– Посмотри, дорогая моя, какой он красивый – в необычном палевом яйце. Наверное, наш сын будет очень счастливым…
Когда появился на свет Гусенок, старик Дирливангер соизволил приковылять к гнезду и, одобрительно поскрипев широким клювом, сказал:
