скачать книгу бесплатно
Артём не успел закончить фразу, потому, что шагнувший ему навстречу Иван молниеносным движением выхватил из рукава монтировку и с размаху ударил его в висок. Раздался неожиданно звонкий треск проламываемой кости и уже знакомое Ивану чавканье. Тело развернуло от страшного удара – Иван вложил в удар все силы – и завалилось в сугроб справа от входа в котельную.
В этот момент сзади раздался истошный глухой вопль и на спину Ивану набросилась сообщница Артёма.
– Тварь! – утробно прорычала миловидная девушка. – Ты сдохнешь! Сдохнешь! Я не дам тебе восстать!
От её броска Иван потерял равновесие и упал на колени. Монтировка стала бесполезна, – не размахнёшься толком и не ударишь, разве что себя самого по голове, – и Иван отбросил её в сторону и стал заваливаться на левый бок, чтобы прижать нападавшую к земле. Но та сразу поняла манёвр Ивана и в последний момент подалась вправо, обвила его поясницу правой ногой, а руками рванула ворот дублёнки, чтобы добраться зубами до шеи, до вздувшейся от напряжения ярёмной вены…
Иван зубами стянул с правой руки перчатку и ухватил ладонью бедро девушки, – чем, как ему показалось, на мгновение привёл последнюю в замешательство, – затем потянул её ногу вверх, освобождая доступ к правому карману дублёнки. Быстро сунул руку в карман, – пальцы нашли рукоять отвёртки, ладонь сжала инструмент. Рывок! Короткий взмах руки. Чавкающий хруст за плечом… Не по-девичьи сильные руки обмякли; ненормально горячее частое влажное дыхание, пахнущее бойней, затихло.
Иван высвободился из объятий упыря – а это был именно упырь – медленно встал на ноги. Ноги Ивана дрожали, руки тоже начинало потряхивать. Посмотрел на тело девушки: прорезиненная рукоять отвёртки торчала из правой глазницы; левый глаз, на котором теперь отчётливо была видна контактная линза, застыл как у куклы. Иван медленно, всем корпусом повернулся к телу Артёма. Тот как упал, так и лежал, из головы его на снег натекло розовым.
– Т-твари… – Иван сплюнул на снег густой тягучей слюной.
Он сразу заподозрил неладное, как только увидел девушку и понял, что шёл не по её следам. А уж когда присмотрелся к ней… Выглядела та максимум лет на двадцать пять, но её глаза… её взгляд… Солнце светило девушке в спину, и с пяти метров Иван не мог точно определить, были ли на её глазах контактные линзы, но вот взгляд… взгляд был ей не по возрасту. Так могла смотреть только умудрённая жизненным опытом женщина лет пятидесяти. А когда Артём… или, вернее тот, кто был когда-то Артёмом, шагнул из полумрака котельной Ивану навстречу и яркий солнечный луч осветил его глаза, Иван ясно увидел и линзы и холодные звериные зрачки за ними. Тот, кто был когда-то его приятелем, видимо, понял, что при ярком свете Иван может заметить маскарад и стал щуриться, но было поздно: Иван уже заметил…
Иван впервые встретился с отожранцами. Раньше он таких видел только на экране монитора. И то, что ему в одиночку удалось одолеть двоих, иначе как чудом Иван и не мыслил.
Эти твари хитры и коварны, но, похоже, память его бывшего приятеля сыграла с ним злую шутку. Он ведь помнил Ивана какого? Офисного тюфяка, от которого в лихую годину даже жена ушла. А теперь Иван был другим, теперь Иван не был сознательным гражданином в наморднике. И другим его делало вовсе не наличие или отсутствие оружия. В руках решившего изменить свою жизнь человека и монтировка, и отвёртка, и даже пассатижи (которые он ещё не применил, но которые при необходимости несомненно мог бы теперь применить) становились таким же оружием, как и пистолет, или автомат. И пусть он не герой боевика, и вряд ли когда перейдёт черту и убьёт живого человека, но уж этих тварей он убивал и будет убивать.
Не питая больших надежд, – вряд ли эти упыри принесли с собой пистолет и двести патронов, – Иван обыскал тела отожранцев. У Артёма он нашёл три телефона, аккумуляторы к ним, армейский штык-нож в ножнах и около ста тысяч рублей наличными. Забрал нож, деньги и аккумуляторы. У бабы был складной нож, кастет, телефон, две с половиной тысячи налички и паспорт, из которого Иван узнал, что звали гражданку Лидия – Иван усмехнулся – и лет ей было сорок восемь. Рассовав по карманам складень, кастет и деньги, Иван прошёл к лежавшему на снегу рюкзачку, который отожранка Лида бросила, напрыгивая на Ивана, открыл…
В рюкзачке лежало частично обглоданное тело младенца – девочки, месяцев семи или восьми – точнее и не скажешь. Голова ребёнка была отделена от тела.
Иван похоронил девочку под берёзкой посреди заснеженной площадки. Разгрёб снег руками, монтировкой раздолбил старый асфальт и мёрзлую землю, уложил рюкзачок в неглубокую ямку, засыпал землёй и принесёнными из производственного корпуса обломками кирпичей.
Домой Иван вернулся уже затемно. Заварил сразу три «бич-пакета», засолил с перцем всё имевшееся у него сало и открыл ноутбук. Он твёрдо решил основательно вооружаться.
Человек-невидимка
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит, буржуй.
Поэт Владимир Маяковский, планета Земля, Россия, 1917-й год от Р.Х.
Глухо урча моторами и грохоча тележками, трамвай-поезд из четырёх вагонов ползёт по закопчённой моторными выхлопами, пропахшей мазутом и креозотом 27-й транспортной улице. Я стою на подножке в хвосте поезда и держусь обеими руками за лестницу, что ведёт на крышу вагона. Рядом, словно рука нищего старика, просящего подаяния, подрагивает свободная сцепка (хорошо, что эта штука зафиксирована, а то легко могла бы переломать мне ноги на повороте). Закопчённые смогом дома-близнецы с многослойными, тщательно вымытыми стёклами в окнах проплывают мимо: один, за ним другой, третий… квартал, перекрёсток… остановка… и по новой… Стучат тележки, поскрипывают вагоны. Прохожие с узких тротуаров по обе стороны улицы – большинство женщины, конторские служащие или прислуга – поглядывают на поезд, но никто не замечает нарушителя.
Пару кварталов назад, пропуская встречный состав, следом ненадолго пристроился полицейский броневик. С минуту я разглядывал лица полицаев. Один из них уставился усталым расфокусированным взглядом прямо сквозь меня и долго смотрел в никуда, вынудив меня замереть, превратиться в статую, в деталь вагона и так ждать, пока водитель броневика не пойдёт на обгон поезда.
Солнечно. Только бы погода не испортилась и снова не пошёл дождь… Здесь, в столице, так часто бывает: вот на небе ни облачка, и вот, через полчаса, из-за горной гряды, что огибает столицу с юго-восточной стороны, налетели тучи и дождь льёт как из ведра…
Нет, лучше не думать о дожде. Такие мысли раздражают и вызывают беспокойство, – ни того, ни другого мне не нужно. Тем более, что влиять на погоду я всё равно никак не могу. Если польёт, буду действовать по инструкциям на такой случай, с поправкой на ситуацию… Изменю маршрут и способ передвижения, сокращу список…
Большинство жителей Первограда пока ничего не знает. Телевизор молчит. По радио, как обычно, крутят пропитанные имперским величием марши, сентиментальные оды «родным просторам» и туповатые песенки про любовь. Раз в полчаса эту пошлость прерывают короткие «новости» о «победоносном шествии войск Согласия вглубь Красного Континента» (и ни слова о продолжающейся третий день во Второграде массовой стачке рабочих, ни слова о забастовках в провинциях!). Газеты выйдут только вечером, и вряд ли в них сегодня сообщат о произошедшем. Другое дело – телевидение. К вечеру Августейший Ублюдок будет вынужден обратиться к подданным с речью… Уж мы-то постараемся его убедить в необходимости такого обращения…
А пока, столица Мессии, на первый поверхностный взгляд, продолжает жить в своём привычном ритме. Чадя зловонным дымом, по улицам разъезжают грузовые и пассажирские трамваи, чиновничьи и полицейские спецмашины; среди ползущих по рельсам многосоставных железных громадин и то и дело обгоняющих их широких приземистых коробок поменьше мелькают мотоциклисты. На тротуарах людно – летний полдень, второе солнце почти полностью спряталось за первым. От ночного ливня не осталось и следа; сухо и немного душно. Время к обеду: многочисленные клерки и работники городских служб уже высыпали на улицы, чтобы немного прогуляться и вскоре осесть в кофейнях и столовых. Для них, обитателей столичного центра, пока нет повода беспокоиться. По крайней мере, в ближайшие пару часов им никто ничего не сообщит.
Но вот те, кому положено знать, похоже, в явной растерянности: сексоты тайной полиции так и снуют среди прохожих, высматривая… (интересно, кого им приказали искать?) Открытым полицаям тоже наверняка поступило распоряжение «усилить бдительность»: их патрули в местах большого скопления людей с чуть большим, нежели обычно, усердием задерживают «подозрительных личностей» (тех, кто, согласно имеющимся у полицаев методичкам, похож на «паникёров» и «пораженцев»). Полицаи, как и рядовые обыватели тоже ничего не знают. (Кто же им скажет? Ведь у них есть родственники, друзья… – так информация разлетится по городу в считанные часы.) Первоград живёт своей привычной жизнью семимиллионного муравейника, и лёгкое повышение градуса общей нервозности (на фоне мировых-то событий!) заметно только тем, кто знает, на что следует обращать внимание – сексотам и революционерам.
Первый вагон застонал, под ним захрустели по очереди сначала одна, потом другая тележка, следом застонал второй, потом третий… – поезд поворачивает на развилке вправо. Вот дошла очередь и до «моего». Металлическая подножка на конце лестницы, на которой я стою, вздрогнула чуть сильнее обычного, потом скрежет внизу стих и стрелочная развилка выползла из-под вагона. Двигатели взревели – это машинист поддал газу – и через несколько секунд сверху появилось облачко дыма. Поезд ускорился.
Этим утром мы приступили к выполнению нашего плана. Всего пять человек, включая меня.
Говоря: «нашего плана», я, конечно же, не имею в виду: «плана пятерых заговорщиков». Нет, и ещё раз нет! Мы – особая боевая группа, действующая по секретной директиве Центрального Комитета трёхсотпятидесятитысячной Партии Трудового Народа. Наша партия сегодня – это голос миллионов рабочих и десятков миллионов крестьян – тружеников и подлинных творцов всех тех благ, которые жалкая кучка паразитов привыкла называть своей «собственностью».
Сегодня мы и наши союзники – народники и анархисты – заодно. Наш союз поддерживают социалисты в странах Согласия, на нашу товарищескую помощь рассчитывают коммунары Красного Континента. Мы – наш интернациональный союз – агенты Будущего, а вовсе не «жалкая кучка заговорщиков-пораженцев», каковыми нас выставляет монархистская пропаганда.
Что же до нас пятерых, бойцов особой группы, то, не без чувства гордости, могу сказать, что сегодня на нас лежит стратегическая ответственность: от успеха или поражения нашей группы будет зависеть то, как дальше станут развиваться события (которые произойдут в любом случае). Количество крови, что прольётся совсем скоро, будет напрямую зависеть от того, насколько успешной окажется наша сегодняшняя операция.
Только бы погода не подвела и не пошёл дождь…
Позади, в двенадцати кварталах остался очередной адрес из моего списка – контора «Брюхера и Ко», в которую я заглянул на пять минут, чтобы всадить пулю в лоб тому самому господину, чья фамилия крупными буквами обозначена на фасаде здания конторы.
Ромт Брюхер, труп которого сейчас остывает в кресле из белой кожи и чёрного дерева в приятно охлаждаемом электрическим кондиционером кабинете, за два года войны сумел утроить своё и до того немалое состояние за счёт военных поставок. Связи в Генштабе и Министерстве торговли; второй брак с бывшей фрейлиной императрицы; дочь от первого брака замужем за высоким чином из тайной полиции… Брюхер был большой и важной шишкой – элита из элиты, матушку его… На руках этой сволочи кровь наших товарищей по обе стороны Нилитийского океана… как, впрочем, и кровь оболваненных милитаристской пропагандой солдат-захватчиков, что служат пушечным мясом империалистам Согласия…
Брюхер был пятым в моём списке.
Стучат колеса.
Я смотрю на прохожих: мужчины, женщины, – в основном служащие, – одетые небогато, но чисто и опрятно, идут небольшими компаниями, реже – парами (сразу видно: служебный роман), что-то обсуждают, смеются. В их маленьком мирке словно нет войны, перемоловшей в кровавый фарш десятки миллионов человеческих жизней, нет Второграда с бастующими рабочими, нет крестьян, превращённых на время войны фактически в рабов… Эта публика беззаботна и, если не сыта до отвалу, то уж точно не голодает.
Смотрю на них и понимаю, почему среди рабочих расхоже мнение, будто все клерки сплошь патриоты и социал-шовинисты. Однако это не совсем так. Я лично знаком со многими служащими, кто сочувствует ПТН, или даже тайно в ней состоят. Секретари, бухгалтеры, машинистки, помощники юристов (и сами юристы)… – эти товарищи наблюдают за бизнесменами и чиновниками, добывают сведения, делают копии секретных документов, выправляют паспорта разыскиваемым полицией революционерам, размножают и распространяют прокламации… в общем, оказывают посильную и порой неоценимую помощь движению. Но, в основной своей массе, конечно, патриоты…
А как иначе, если само существование этой малочисленной городской прослойки определено необходимостью обслуживания государственного чиновничества и «жирных котов»-эксплуататоров?.. Они всего лишь обслуга – тонкая бумажная прослойка между классами. Сегодня вашим, завтра – нашим.
Трамвай-поезд остановился на нужной мне остановке, двери вагонов с шипеньем открылись, выпустив на тротуар небольшую – человек двадцать – кучку пассажиров. Я спрыгнул с подножки и подождал пока люди разойдутся.
Когда поезд отъехал, я, осторожно, чтобы ненароком никого не задеть, прошёлся прямо по проезжей части, вдоль бордюра, потом, выбрав удобный момент, перебежал дорогу и зашагал вдоль зданий на противоположной – солнечной – стороне улицы. Здесь прохожих меньше. А значит, меньше случайных блуждающих взглядов, способных заметить странный мираж посреди жаркого марева.
До нужного перекрёстка совсем недалеко – там мне налево, так что, всё равно пришлось бы переходить на эту сторону.
Следующий адрес – ещё одна контора, на этот раз сразу двух «жирных котов» из моего списка, тут неподалёку…
«Котов» этих у меня к настоящему моменту уже пять. У остальных, должно быть, тоже примерно по столько – пять-шесть, может даже семь. Итого: минимум двадцать пять упырей, среди которых: Министр внутренних дел, Морской и Военный министры (эти были первыми в списках), несколько мясников-генералов (один из них – целый адмирал флота! – достался и мне) и множество «Брюхеров». Несомненно, в «верхах» сейчас настоящий переполох.
Никай Второй, он же Ром?лл Император Мессии и т.д. – Августейший Ублюдок, наверняка уже распорядился сочинить для него пафосную речь о «безвинных жертвах проклятых предателей и шпионов Красного Континента». О! Это должно быть поистине историческое нытьё Ублюдка. Хотя… не исключено, что тайная полиция и внешняя разведка придумают какую-нибудь историю про то как «лучшие люди государства» собрались вместе и героически пали жертвами непредвиденных обстоятельств (утонули вместе с кораблём; упали вместе с дирижаблем; угодили под извержение вулкана…), – в таком случае нытьё будет менее позорным, но поныть всё равно придётся.
Впрочем, неважно, что зачитает Никай с бумажки. Важно – что произойдёт после…
Я свернул с 27-й транспортной на 9-ю линейную и, пройдя квартал на север, оказался в исторической части города.
Дома здесь невысокие, почти все с уютными двориками; во дворах вековые деревья раскинули зонтикоподобные кроны, накрыв заодно и часть улицы. Тенистый райончик богачей – их контор, квартир и мест развлечений. Брат-аристократ в таких не живёт, брезгует.
Вот и нужное мне здание – трёхэтажный особняк XLIII века за кованой оградой. Там внутри меня не ждут ещё двое из моего списка.
Маленькая деталь: в десятке шагов от ворот особняка, пренебрегая запрещающими парковку дорожными знаками (стоянка для посетителей – чуть дальше, и другая – через дорогу), стоит полицейский броневик. Внутри машины – минимум трое, шофёр топчется снаружи.
Интересно, зачем они здесь?
Ясное дело: не меня встречать приехали. Если только… Нет. Если бы схватили одного из нас и пытали, всё равно бы не узнали точных имён. Никто из нас пяти не читал списков товарищей.
Конечно, Охранка бросилась бы охранять наиболее вероятных «кандидатов» в покойники, и те, по чью душу я здесь, несомненно оказались бы в числе таковых. Но, в таком случае, засада ждала бы внутри, там, где я буду наиболее уязвим, а сейчас я могу легко развернуться и уйти…
Да и не стали бы посылать на такое дело этих… А уж чтобы спецы выдавали себя за полицаев…
Нет. Эти здесь по какой-то другой причине… Да и не представляют они прямой опасности; могу прямо сейчас подойти и всех уложить, никто и пикнуть не успеет. Но, всё же, придётся считаться с этим дополнительным фактором при отходе.
Я подошёл ближе. Витиеватой формы ворота меж двух массивных гранитных столбов заперты, но рядом есть калитка и она открыта; на столбе у калитки бронзовая табличка с надписью: «Коммерческий союз Шракена и Флюхера». Что ж, эти господа ждут меня с распростёртой… калиткой. Даже через ограду скакать не надо.
Внутрь двора я вошёл как приличный посетитель, разве что документы не предъявил охраннику.
До синевы выбритый громила в чёрной форме топтался у сторожки, сразу за калиткой. Он меня попросту не увидел. А то бы обязательно прицепился: кто такой да к кому иду… Если бы я, конечно, «прилично выглядел». В такие места пускают по одёжке. А если «не прилично», то непременно дал бы мне понять, кто здесь «господин охранник», а кто «ты»… Впрочем, меня бы этот дуболом ко второй категории не отнёс, оденься я соответственно моему происхождению, а был бы крайне учтив и без проволочки с пропусками вызвал бы к воротом швейцара-администратора, едва заглянув в мой паспорт. Но это если бы я явился сюда как Рем фон Крузе, барон Иберский, а не как человек в маске и странном плаще (так я выгляжу сейчас, если отключить маскировку).
Терпеть не могу охранников. Охранники – это такой сорт людей: смесь холуя с полицаем. Низкопоклонство и собачья покорность перед хозяевами в них сочетается с высокомерным презрением ко всем остальным (за исключением благородных господ, конечно же). Причём, если полицаи это – псы государевы, наделённые властью почти везде, на любой улице и в любом общественном доме, то охранники это – дворовые собаки, чья власть ограничена забором хозяйского двора, а то и вовсе длиной цепи вокруг будки. Это ограничение психологически давит на охранника и делает его таковым, каков он есть – мелким «начальником», полицеишкой, бюрократом и тайным садистом. Вот этот, у калитки, точно такой. Стоит важный, водит по сторонам хищным взглядом из-под тяжёлых надбровных дуг. Окажись в его власти какой-нибудь курьер или мелкий служащий, так просто не отделается. А уж если громиле повезёт пресечь действительное правонарушение, то тут-то он с удовольствием пустит в ход и кулаки и дубинку и табельный пистолет (у этого он есть).
Мимо бдительного мордоворота я направился прямиком ко входу в особняк.
Здесь, в тени деревьев я старался двигаться как можно медленнее, чтобы не создавать предательского эффекта, который легче скрыть при солнечном свете. Так называемому «процессору» у меня за плечами нужны доли секунды, чтобы определить всех наблюдателей и отобразить на ткани плаща для каждого ту картинку, которую наблюдатель видел бы, не окажись я в поле его зрения. Персональная картинка появляется с очень маленькой, но, всё же, задержкой, что и вызывает эффект марева – «дрожание воздуха», а точнее: дрожание маскировочной ткани, подобное восходящим воздушным потокам в зной. Причём, эффект этот вызывается не только моими резкими движеньями, но и резким, неожиданным перемещением наблюдателя. Таким образом, днём лучше всего маскироваться в свете солнц, а ночью – в свете лун и мира Гиллаплеи. Дневная тень же, когда место хорошо освещено отражённым солнечным светом и нет дрожания воздуха – самое худшее, после дождя, тумана и дыма условие для маскировки.
Двор особняка невелик, но кажется при этом обширнее, чем есть на самом деле – верный признак работы талантливого ландшафтного архитектора. Умеренность в деталях на фоне старинного здания с его архитектурными «излишествами» и редкие, идеально прямые, подобные колоннам стволы деревьев, что как бы подпирают густую тёмно-зелёную массу на уровне между вторым и третьим этажами особняка, превращают двор в некое подобие павильона. Строений во дворе всего три: будка охранника из дерева и стекла и две беседки, симметрично расположенных по обе стороны от главного входа в здание. Территория хорошо просматривается практически из любой точки. Если меня заметят, укрыться будет негде – только бежать. Так что, пришлось передвигаться крайне осторожно и медленно, подобно черепахе или какому-нибудь хищнику во время охоты.
Идя – или, если угодно, ползя – ко входу, я тщательно осмотрел каждый куст вдоль выложенной брусчаткой широкой центральной дорожки, каждое дерево, каждое окно в здании и, конечно же, отметил всех людей, что находились поблизости. Тем более, что их было всего пять человек: охранник у ворот, мужчина и женщина – скорее даже девушка – в одной из беседок и двое мужчин на площадке у самого входа.
Пара в беседке: он – среднего возраста, в дорогом костюме, на вид адвокат или нотариус; она – моложе его, брюнетка с миловидным личиком в строгой чёрной юбке и светло-голубой блузе с высоким воротничком, непохоже что его подчинённая, скорее средняя начальница, чьё начальствование напрямую не распространяется на него. В тонких ухоженных пальцах девушка держит длинный мундштук с дымящейся сигаретой, немного отведя его в сторону; мужчина курит трубку. Они негромко говорят о чём-то, сдержанно хихикают – флирт, я не стал прислушиваться. Куда интереснее послушать, что говорят те двое у входа…
Осторожно – чтобы не шаркнуть подошвой о брусчатку, не наступить на некстати упавшую с дерева сухую веточку – я миновал беседку.
Этих двоих я заприметил сразу, едва вошёл во двор.
Один седой, поджарый, в полицейском мундире, коммандер; другой с брюшком, в строгом костюме со значком начальника частной охраны (это из-за него громила у ворот так грозно зыркает: кого бы схватить и порвать – производит впечатление на шефа). Первый похож на бойцового петуха, второй на водяного… нет, не петуха, а из мифологии, но старательно выдающего себя за собрата первого.
– …но как такое возможно? – разобрал я, подкравшись ближе, слова «водяного». Тот говорил негромко, комично потрясая жабьим зобом. В его тревожной интонации определённо было что-то едва уловимо жабье. – Чтобы… министров… – выквакивал начальник охраны. – Ребята из тайн… знают своё дело…
Контекст я, конечно же, понял, как только услышал про министров. Воспользовавшись тем, что пара в беседке была занята друг другом, а охранник у ворот как раз отвернулся в другую сторону, я несколько ускорился, чтобы оказаться как можно ближе к этим двоим, когда заговорит коммандер.
Остановившись в паре шагов от них, я замер, весь обратившись в слух.
– Скажу вам по дружбе, Бормунт, никто ничего не понимает… – Коммандер сунул руки глубоко в карманы брюк с офицерскими лампасами и потоптался на месте, как настоящий петух. – Дело, – продолжал он, – взяла под контроль Охранка. Арестовали и допросили всех, кто был поблизости… Помощников, клерков, даже девок этих, машинисток… Те, конечно, нюни распустили, ревут… Но ребята из Охранки, как вы точно заметили, знают своё дело – сразу видят, кто перед ними… – Коммандер снова потоптался. – Если хотите знать моё мнение, никто из свидетелей не причастен к убийствам, это я вам точно говорю. Хорошая собака не кусает кормящую руку.
Так-так… Значит, волна пошла… Сверху распорядились предупредить «цвет нации» о происходящем. Причём оповещают не по телефону, а лично. Соблюдают секретность. Вряд ли этот полицейский начальник приехал сюда на броневике по собственному почину, чтобы предупредить старого друга…
– Но, кто же это может быть, комм Джергист? – вознегодовал Бормунт. – ПТН? Анархисты? И как – (мне послышалось: «квак») – у них это вышло? Господи! Двенадцать смертей в один день! – Последние слова он почти выкрикнул, с каким-то утробным бульканьем, чем привлёк внимание парочки из беседки (те притихли и стали поглядывать в сторону крыльца).
– Пойдёмте к вам в кабинет, дружище… – предложил полицай. – Обсудим наши с вами дальнейшие действия.
– Конечно-конечно, коммандер, – умерил тон начальник охраны. – Прошу… – Он открыл дверь, предлагая гостю пройти первым.
Я отреагировал раньше полицая – результат многих часов тренировок, во время которых мы оттачивали до автоматизма действия в ситуациях подобных этой.
Условный жест пальцами – перчатка с множеством вшитых проводков на моей руке передаёт команду «процессору», включается «режим максимальной маскировки» – на прозрачной маске перед глазами появляются маленькие зелёные цифры: «01», потом «02», «03»… – секунды, счёт времени. В этом режиме «процессор» работает на порядок быстрее обычного, максимально минимизируя эффект «марева». Скользнув мимо «петуха» с «водяным», я переместился за дверь, в холл особняка на четвёртой секунде. Удачно. Эти двое меня не заметили.
Замер, перестав дышать.
(Пять секунд. Шесть. Семь…)
Жест – цифры исчезли – максимальный режим отключён. Всего восемь секунд на вход. Теперь восстановить дыхание…
Лучше немного постоять не двигаясь – после форсажа «процессора» возможно «подвисание» картинки – «марево» при этом становится более заметным. Длится «подвисание» недолго, обычно полминуты, не более. Но эти полминуты бывают самыми опасными; в это время я наиболее уязвим. Именно поэтому использовать максимальный режим рекомендуется только в особых случаях, когда высок риск быть замеченным или нужно отступать. Увлекаться не стоит, – устройство быстро перегревается, резко падает заряд аккумуляторов. При частом переключении на максимум маскировка может попросту отключиться на несколько минут, пока «процессор» не охладится, а это равно провалу. Во время тренировок я дважды становился видимым после ускорения «процессора» более чем на двадцать секунд.
Я осмотрел холл: всё так, как и должно быть. Планы зданий и пути отхода, численность охраны, её вооружение и уровень подготовки, расписание транспорта и альтернативные маршруты… – всё это и многое другое я и мои товарищи знаем назубок. Вот, например, здесь, кроме мордоворота из будки и его начальника, который прямо сейчас идёт вместе с полицейским коммандером через холл (его кабинет тут рядом, на первом этаже в правом крыле), должно быть ещё восемь человек охраны; двоих я вижу, они в десяти шагах от меня, ещё по двое на втором и третьем этажах, и двое на подхвате, сидят в специально отведённом помещении (оно по соседству с кабинетом шефа) – итого десять. Особых проблем от них я не жду (вряд ли они что-то заметят), но есть ещё двое – личные телохранители Шракена с Флюхером. Эти – псы матёрые, внештатные агенты тайной полиции, постоянно находятся подле своих господ, и на их счёт у меня чёткие инструкции.
Постояв минуту и дождавшись когда начальник охраны с полицаем скроются в боковом коридоре, я двинулся через холл, держась левой стены.
Охранники, продолжившие прерванный появлением начальства разговор о какой-то Мелизе (даме, надо полагать, всесторонне приятной), не обратили внимания на плывущий через холл мираж, и я без промедления их миновал, быстро оказавшись на лестнице, что начиналась в конце холла.
Беспрепятственно я поднялся на третий этаж, по пути осторожно пропустив нескольких служащих со стопками бумаг, и остановился перед глянцево-чёрными двойными дверями.
Теперь самое главное: войти внутрь, не вызвав паники, разобраться с телохранителями, избежать при этом ненужных жертв, затем исполнить то, зачем я здесь, и покинуть здание.
Войти и открыть огонь? У меня преимущество: я невидим. Нет. Я смогу это сделать в любой момент, если ожидание затянется. Но это будет слишком… топорно. Лучше немного подождать.
Не прошло и двух минут, как со стороны лестницы послышались шаги и уже знакомые голоса. Вскоре на марше показалась та самая миловидная брюнетка из беседки, следом за ней – «адвокат». Он что-то тихо рассказывает ей басовитым голосом; она сдержанно хихикает.
– Ах, Чарс, ты такой сказочник! – негромко бросает она вполоборота «адвокату».
– Я не шучу, Олла! – делано оправдывается тот. – Это чистая правда!
Они поднимаются и останавливаются прямо передо мной. Девушка озирается по сторонам и быстро целует «адвоката» Чарса в щёку.
– Позже увидимся, – говорит она ему, почему-то шёпотом. – А сейчас я должна работать. – Поворачивается и идёт ко мне.., вернее к дверям, у которых я стою.
Взявшись за массивную позолоченную ручку, девушка бросает быстрый взгляд на ухажёра, мило улыбается (мне немного неловко из-за того, что присутствую при этой интимной сцене). Потом, отвернувшись, она напускает на себя нарочито деловой вид и открывает массивную створку тонкой рукой. Дверь легко подаётся без единого скрипа. Она секунду медлит и в этот момент я повторяю тот же приём, что и пять минут назад: жест пальцами – «процессор» снова ускоряется – и словно призрак я проскальзываю мимо девушки, заворачиваю за вторую створку, замираю, не выключая форсажа (у меня двадцать секунд, но будет лучше, если управлюсь в пятнадцать), осматриваюсь…
Оба телохранителя здесь. Вот они, респектабельного вида господа в серых костюмах, один слева, другой справа, сидят на диванах. Один с книгой, сидит нога на ногу, другой с чашкой чая (мне до каждого шагов по семь); оба смотрят в мою сторону. Мгновение мне кажется, что я замечен, но нет, они смотрят на открывшуюся дверь.
(Три секунды.)
Помещение приёмной обширное, светлое, с высоким потолком, размерами в половину холла, что внизу. В глубине помещения – строго посредине – секретарский стол на троих; за столом две женщины, – одна немногим старше Оллы, другая в почтенном возрасте, – третье место свободно. Ближе к выходу (на примерно равном расстоянии между секретарским столом и мной) в противоположных стенах глянцево-чёрные сдвоенные двери (точно такие же, как и за моей спиной). У дверей по паре явно антикварных статуй древних богов и богинь, на самих дверях белые таблички: на той, что слева, золотыми буквами выведено: «Эдрю Шракен», на противоположной: «Галс Флюхер». Ещё ближе к выходу, друг против друга, диваны с телохранителями. Перед ними невысокие столики с резными ножками.
(Пять.)
Моя невольная помощница входит (на личике девушки мелькает неопределённая эмоция: похоже, всё-таки, что-то заметила, но решила, что ей показалось) и, прикрыв за собой дверь, идёт к столу.
Увидев девушку, телохранители возвращаются каждый к своему занятию, – тот, что слева, опускает глаза на книгу, тот, что справа делает глоток из чашки, отставляет её на столик и берет со столика газету.
(Десять.)
Время действовать!
