скачать книгу бесплатно
«Ну, Сеня, насмешил!» – встрепенулась Лерочка, – «Ха-ха-ха-ха!» Ты думал, я всерьез?»
«Я думал», – еще больше сник Семен Семенович.
«Посмотри на себя, ведь ты такой некрасивый и толстый. Ты всегда помятый и потный, от тебя пахнет рыбой даже теперь!»
Семен Семенович и вовсе обалдел и растерялся:
«Я думал, мы с тобой две половинки, которые мечутся по свету в поисках друг друга… Ты знаешь, есть такая теория половинок. Вот и мы с тобой стукнулись друг о друга – и разлетелись навсегда…»
(А вот теперь я снова Вами восхищен! когда вы чуть приподнявшись над обыденностью пытаетесь философствовать!! Именно это так нужно женщине. Женщина любит ушами. Пусть Ваша философия не нова, банальна, пускай не Вы ее придумали – какая разница? В эту минуту Вы философ – и точка.)
«А, может быть, он и прав», – подумала Лерочка, вздохнув, – «Быть может, сермяжная правда жизни и заключается в том, чтобы век любить такого вот немытого Семен Семеновича и быть счастливой?» Да, так она подумала и погладила Семен Семеновича по голове, а он уткнулся ей носом в колени.
«Что за странная мизансцена?» – удивился Альберт Иванович, вошедший с улицы в широком плаще и с зонтиком-тростью на руке, – «Вы «Даму с камелиями» разыгрываете?»
«Мы с Сеней дурачимся», – ответила Лерочка.
«А!» – протянул с улыбочкой Альберт и, не раздеваясь, прошел в кухню, чтобы скорее глотнуть коньячку. Следом за ним поплелся и Семен Семенович. В тот вечер он даже чуть-чуть перебрал, вернулся домой позже обычного, лег н свой вековечный диванчик и долго сопел и грустил.
«Кто я для них? Неужели такой же «нужник», как множество прочих знакомых?» – раздумывал он. Ему и верилось в это, и нет. Не верилось, потому что не хотелось верить, а верилось потому что он знал: так чаще всего и бывает.
16.
По воскресеньям и праздникам Семен Семенович ходит в церковь. В магазине каждый знает, что Семен Семенович верует в Бога. А когда он уверовал, он и сам бы не мог сказать – так получилось. Но если напомнить ему, как когда-то с пеной у рта он доказывал, что Бога нет, он скажет: «Чушь! Бог создал небо и твердь, и всякую тварь живую, а до того земля была безвидна и пуста».
Как нельзя лучше соответствуют душевному строю Семен Семеновича высокие церковные своды, мерцание свечей, торжественные восклицания дьяка и жалобное пение старушечьего хора – все это приводит его в умиление, слезы наворачиваются на глаза. Во время литургии жизнь мира от его сотворения до Воскресения Христова становится часть его собственной жизни. Семен Семеновичу нравится, что в церкви все по-русски, все в полумеру: нельзя присесть, но можно переминаться с ноги на ногу, нельзя говорить громко, но шепотом можно перемыть косточки всем знакомым, и даже можно быть членом партии, как когда-то Альберт, и при этом ходить на службу.
Посмотрите, как Семен Семенович крестится: основательно, с размахом, кладет земные поклоны и целует образ Божье матери, предварительно протерев целовальное место своим носовым платком.
Особенно любит Семен Семенович церковные праздники и связанную с ними суету и приготовления. К Пасхе Господней собственноручно выпекает кулич, накрашивает дюжину яиц луковой шелухой, а потом идет христосоваться с Кларой, с Лерочкой, Альбертом, своими сослуживцами и Эльвирой Григорьевной(ей тоже не чуждо религиозное чувство). У старушек Семен Семенович выспрашивает про разные забытые обряды и поверья, чтобы потом их неукоснительно исполнять. К Прощеному дню он выпекает «лесенки» из теста, каждая в семь ступенек, потом кидает их об пол и смотрит, где обломилось. Обычно «лесенка» разлетается на кусочки, иногда остается две-три ступеньки, но однажды уцелели все семь! А это значит, что путь Семен Семеновичу лежит на седьмое небо, т.е. прямо в рай.
Когда-то злая карлица Наталья напророчила ему беды и несчастья в наказание за грехи. Семен Семенович часто теперь повторяет: «Я грешник, я ужасный грешник, прости меня, Господи!» А карлицу он до сих пор иногда встречает, только она за эти годы совсем постарела и еще уменьшилась ростом. Лицо у нее белое-белое, словно бумажное, глаза и губы кажутся нарисованными на нем. Наталья работает посудомойкой в мороженице, целыми днями она расхаживает с мокрой тряпкой в руках между столиками, собирает посуду и кротко улыбается посетителям. Носит она серое платьице и передничек в горошек, на ногах детские тапочки на босу ногу, движется бесшумно, словно мышка. Со спины ее часто принимают за девочку, но, взглянув на пергаментное лицо и руки в морщинах, вздрагивают. Блаженная улыбка не сходит у нее с лица. Старухи в церкви знают, что Наталья немного тронулась умом. Как и Семен Семенович, Наталья благотворит бездомным кошкам. Она варит для них месиво из овсянки с рыбой, фасует его по кулечкам, а потом разносит по подвалам. Услышав ее шаги, кошки высовывают головы. Наталья торопливо кидает им свои кулечки, чтобы никто не заметил: люди не любят таких старух, как она, и ругаются. Семен Семенович иногда заносит ей в мороженицу сверток с рыбой, ему неловко всякий раз, потому что Наталья так и норовит поцеловать ему руку. Он старается поскорее уйти, но неизменно слышит за спиной: «Добрая душа! Праведник…»
Раздумывая о том, как жизнь меняет людей, Семен Семенович все чаще впадает в меланхолию. И все чаще он уходит мыслями в прошлое, пытается представить своего отца, которого ему, как он теперь понимает, всю жизнь недоставало.
Когда-то много лет спустя после смерти матери, роясь в ее вещах, Семен Семенович извлек на свет клубочки ниток, лоскутки, разрозненные пуговицы, старые фотографии и письма, ненужные справки, засушенный полевой цветок – может, хоть он что-то расскажет про отца? – но нет, он не обнаружил ничего, что нарисовало бы его портрет, не нашел ни единого упоминания, словно отца и в самом деле никогда не существовало. Из общей кучи уцелевших свидетельств он даже выудил полуистлевшую справку из роддома, где фиолетовыми чернилами был зафиксирован его рост и вес: 43 сантиметра и 3350 граммов. Если из этих граммов вычесть 8 или 9 приходящихся на его душу, то останется и того меньше. И снова, как и тогда, в день смерти матери, он взглянул на себя в зеркало, но увидел уже не парнишку, а шестипудового мужичка с двойным подбородком и жировой складкой на загривке. Но не это взволновало Семен Семеновича в тот миг, не внешняя форма вещей. Он пытался проникнуть в сокровенное – в душу. Она-то за эти годы не подросла, осталась неизменной – все те же 8 или 9 граммов.
«Душа у меня женская», – подумал Семен Семенович, – «да и характер не мужской… Может быть, от того что не было отца?»
Ему стало больно и за себя обидно.
«А, и плевать, что женская душа – это как у всего русского народа», – успокоил он себя и оглядел комнату, словно ища подтверждения своему неутешительному выводу. Проследим и мы за его взглядом.
В доме у Семен Семеновича уютно, хоть и не очень прибрано. Дом – это маленький рай. На стенах висят хрустальные бра – память о Зиночке, на тумбочке и на столе постелены гипюровые салфетки – подарок Клары, окна задернуты веселыми занавесочками из штапеля, на полках книжки радуют золотом корешков. В углу висят две иконки – как при маме, а рядом с ними мамин портрет в траурной рамочке, а на трельяже стоит фотография Валерии Ярославны с сыном Сенечкой. Дома Семен Семенович снимает с себя рабочую одежду и облачается в махровый халат с кистями. В халате ему удобно и вольготно. Семен Семенович включает телевизор, намазывает толстый кусок булки сливочным маслом, сверху приправляет горчичкой и, зажав его во рту, опускается на диван с книжкой в руках. Телевизор орет, Семен Семенович читает, а рот его пережевывает бутерброд.
Но бывают дни, когда Семен Семеновичу становится очень беспокойно на душе, что-то гложет его изнутри, бесы терзают, одолевают нескромные желания, и тогда Семен Семенович представляет себе личико Лерочки, и лицо Клары Викторовны, и даже мордашку Зиночки – и до того эти образы доводят его, что он встает с дивана, завешивает иконки платком, уходит в темный угол и – слаб человек – кончает в вафельное полотенце.
В такой день поздно вечером Семен Семенович обычно решает затеять стирку. Он стирает свой рабочий фартук и носки, стирает наволочки и простыни и полотенца. А в душе у него опустошение и тоска. И всякий раз кажется ему, что он чем-то обидел Лерочку, словно отнял у нее что-то по праву принадлежащее ей.
Он раскаивается.
Но что делать. если такова природа человека, если главный инстинкт настойчиво требует: продлись во что бы то ни стало! Ах, как бы он хотел родить сыночка, любить его, лелеять и оставить на грешной земле взамен себя! Ах, если бы Лерочка не Альберту, а ему, Семен Семеновичу, принесла ребеночка, маленький живой комочек, беззащитный и слабый, копию его самого – комочек, который бы легко уместился на его собственной натруженной ладони. Увы!
Он продолжает стирать.
А потом он и сам забирается в ванну под горячий душ, чтобы смыть с себя мирскую грязь, чтобы уже никогда, никогда, никогда!..
17.
Годам к пятидесяти Семен Семенович загрустил всерьез: жизнь в общем-то прожита, остается глядеть назад и вздыхать. А впереди только монотонная череда похожих один на другой дней. Он не роптал, роптать грешно, и все же сознание того, что в финале…
Нет, об этом думать ему совсем не хотелось, но однажды он прочел на заборе, где местные наркоманы делились друг с другом мудростью, дурацкую надпись: «Жизнь – это очередь за смертью, в которой каждый стремиться быть первым», – и почему-то надпись эта очень расстроила его. Семен Семенович позвонил Кларе.
«Хватит ныть!» – подбодрила его старая подруга, – «Бери пример с меня».
И действительно Клара не унывала. Она похоронила сожителя Степана, отплакала свое и сказала: «Жизнь продолжается!»
Клара Викторовна преобразилась. Она выкрасила седые волосы в огненно-рыжий цвет, надела миди – а если бы в моде были макси, то надела бы макси, и даже мини не постеснялась бы надеть, – покрасила в синий цвет ногти на руках и снова зацвела и засверкала.
Клара бросила свою столовую: «Хватит корячиться, Сеня, живем один раз. Теперь я шагаю по жизни на высоких каблуках!» Но бизнес Клара не оставила, теперь она что-то покупала и перепродавала, что-то кому-то устраивала и брала за это комиссионные. В частности она завела ночную торговлю вином на дому (водку в то время выдавали по талонам). У звонка в квартиру появилась табличка: «По делу звонить 3 раза. Клара». Клиентура у нее была проверенная, в основном сытые и холеные торгаши, которые приезжали к ней ночью на такси, чтобы «добавить». Но потом Клара пошла еще дальше: она открыла подпольный игорный дом. Теперь до самого утра за столом в ее комнате сидели фатоватые молодые люди, а Клара подавала им коньяк и кофе и поддерживал светскую беседу. Играли не на интерес, а для развлечения, пижонства ради, и все же денежки пролетали немалые. На одном из таких сборищ Клара подцепила смазливого мужичонку, который только что вышел из тюрьмы и болтался в городе без определенных видов на будущее. Клара поселила его у себя и сделала любовником.
Мужичонка быстро оклемался и сказал: «Пропиши!»
«Нихт ферштейн», – не без издевки ответила Клара, – «сначала поживи так, а там посмотрим». Но прошло месяца три, и Клара влюбилась в своего нового хахаля. Она его всячески обхаживала, подавала ему в постель кофе и огуречный рассол, она одела его с ног до головы и уже согласна была на прописку, оставалось только сходить в ЗАГС и зарегистрироваться. Все бы хорошо, если бы не разница в возрасте, из-за которой Клара безумно переживала.
«Я женщина бальзаковского возраста», – шутила она, успокаивая себя.
И вдруг юный дружок охладел к ней. Он стал пропадать по нескольку дней подряд, ничего не объясняя. А Клара и боялась спрашивать: она заподозрила его в измене. С этого дня жизнь ее превратилась в пытку. Ревность поедала ее душу и тело, она даже спала с лица и выглядела теперь, как обыкновенная старуха.
Клара задаривала дружка подарками, дома каждый вечер его ждал «банкет», но дружок только морщился и презрительно поглядывал на нее. Тогда она решила его выследить и застукала с кладовщицей из ресторана «Ветерок», причем кладовщица эта была не моложе ее самой.
Клара пришла в отчаяние, неделю проплакала, а потом, собравшись с последними силами, выгнала мужичка вон. Он, казалось, только этого и ждал. На прощание он прихватил с собой Кларино золотишко, все наличные деньги, безделушки и норковую шубу.
Клара заметалась, кинулась туда, сюда, но везде ей говорили одно: «Ничего ты не вернешь, дорогая, за любовь надо платить».
«Сенечка, это же самое страшное – обмануть доверие!» – Клара сидела напротив Семен Семеновича и рыдала в голос, а он как мог пытался утешить ее.
«Месть!» – кричала Клара, но тут же снова принималась рыдать, и речь ее походила на бред, в котором смешались любовь, капуста, убитая мать, Ширякин, обманутые надежды и бессмысленно прожитая жизнь.
«Украли у Клары кораллы!..»
«Что же она такое говорит?» – думал Семен Семенович, – «Уж не свихнулась ли она от отчаяния?»
Наутро он поехал проведать Клару, но обнаружил возле ее звонка записку: «Просьба не беспокоить. Уехала к маме. Клара».
Семен Семенович перепугался и вызвал милицию. Когда выломали дверь и вошли в квартиру, она лежала на полу со вскрытыми венами.
Семен Семенович похоронил Клару. Квартира ее пропала, а оставшееся имущество пошло с молотка в пользу казны.
Пустоту, образовавшуюся в душе, хотелось чем-то забить: включить радио, телевизор, напиться или хотя бы набить живот до отказа. Семен Семенович выбрал последнее, но от обжорства облегчения не испытал. Даже мысли о Боге не успокоили его.
«Кто остался у меня в жизни?» – спросил он себя, – «Лерочка, Альберт, Эльвира Григорьевна – и все. Хотя не так уж и мало». Он почему-то забыл вспомнить про Сенечку.
Ах да, Сенечка, Лерочкин сыночек! А у Сенечки самого вот-вот народится сыночек! Так радостно и спокойно сделалось на душе, но вдруг снова кольнула мысль: «У Сенечки будет сын? Боже, как стремительно пролетела жизнь! Тот мальчик, что когда-то остановил на лестнице и попросил: «Дядя, нажмите мне звоночек, а то не дотянуться», – тот самый мальчик идет теперь по улице, толкая коляску перед собой, и смотрит на тебя сверху вниз…»
Семен Семенович ужаснулся: «Господи, как не хочется умирать! Как не хочется умирать…»
18.
В канун своего пятидесятилетия Альберт Иванович сказал:
«Я пришел к выводу, Семен, что в тебе пропадает артист. Да, ты прирожденный артист на характерные роли, и меня посетила одна интересная мысль…»
Семен Семенович обомлел:
«Почему же тогда меня не приняли в институт?!»
«Это особый разговор», – продолжал развивать свою мысль Альберт Иванович, – «Л-ский красавцев и красавиц искал. Между прочим, ему это дорого стоило, его в буржуазности обвинили, и на этом он заработал свой первый инфаркт. Я рассуждаю по-другому: в театре должно быть все как в жизни, в жизни уроды – и у нас уроды. Кстати, Стрепетова тоже была некрасивая», – добавил он, поглядев на Семен Семеновича, и тот не знал, как ему реагировать – то ли обидеться на Альберта, то ли нет. На всякий случай он решил не обижаться.
«Ты понял, к чему я клоню?» – спросил Альберт Иванович.
«Н-нет…»
«Я хочу, чтобы ты сыграл у меня в спектакле!»
У Альберта Ивановича, теперь уже профессора, был свой театрик, в котором он значился режиссером и худруком. Труппу составляли его студенты. Театрик назывался «Лаборатория в подвале», и он действительно помещался в подвале, с огромным трудом отвоеванном у детского клуба «Рыцари без страха и упрека». Правда бывшие «рыцари» продолжали тяжбу в суде и регулярно били в подвале стекла, но какая же это мелочь в сравнении со счастьем иметь свой собственный театр!
Альберт Иванович придерживался самых модных и прогрессивных тенденций в искусстве, решительно порвав с партией, он встал на демократическую платформу. В репертуаре его «Лаборатории» стояли две пьесы, рисующие сталинский режим, и готовилась еще одна. Остальной же репертуар состоял из традиционных авторов русской сцены: Ионеско, Олби, Мрожека и т.д. Теперь же Альберт Иванович, следуя новым веяниям, решил обратиться к Островскому.
Придя в очередной раз на репетицию, Альберт Иванович пересказал студентам содержание пьесы «Таланты и поклонники».
«У провинциальной артистки Саши Негиной подходит к концу ангажемент, и ей необходим шумный бенефис, успех которого зависит от местных богатых театралов – поклонников. Негина хороша собой, поэтому поклонники стремятся превратить ее в «камелию», а из ее дома сделать притон, как это было принято в их среде. Но Саша Негина чиста и горда, она отвергает посягательства поклонников. К тому же она влюблена в школьного учителя Мелузова и собирается выйти за него замуж. Против Негиной зреет заговор, поклонники в отместку за неуступчивость хотят сорвать ее бенефис, тем самым лишив ее средств к существованию и ангажемента на следующий сезон. Но в это время в городке появляется сказочно богатый и очень обходительный помещик Великатов, который выручает Негину, затратив на ее бенефис большую денежную сумму. А потом он предлагает Саше Негиной богатое содержание, имение с павлинами и блестящие контракты в лучших театрах провинции, а в перспективе даже столичную сцену. В Негиной сталкиваются любовь к Мелузову с желанием играть на сцене и иметь шумный успех, и она идет на компромисс, выбирая сцену и Великатова. На вокзале она трогательно прощается с учителем Мелузовым, просит ее простить, но ничего ему не объясняет, а просто садится в «семейный вагон», который явно ей не по средствам, и уезжает. Лишь в самый последний момент, когда Саша уже скрылась в вагоне, Мелузову становится ясно, что едет она вместе с Великатовым. Поезд трогается, и Мелузову ничего не остается, как произнести полный горечи монолог», – так Альберт Иванович пересказал этот сюжет своим актерам, которые обычно не успевают прочесть пьесу к первой репетиции, а еще он добавил: «Это будет наш звездный час!»
Александр Островский очень трепетно относился к своей героине – Негиной. Он наделил ее тонкой чувствительной душой, но тем не менее ее поступок обычно трактуют на театре как непристойный. Говорят, что Саша Негина пошла традиционным для женщины путем, т.е. стала содержанкой. Альберт Иванович и выбрал именно эту банальную трактовку, тем более, что ничего другого актриса, предназначавшаяся на заглавную роль, не смогла бы сыграть.
Что касается Мелузова, то его представляют либо красавцем, не влюбиться в которого невозможно, либо замухрышкой и слабаком, с которым только и возможны что охи-вздохи да платоническая любовь. В театре разумеется нашелся красивый парень, что и определило трактовку. А в остальном Альберт Иванович ничего нового не придумал: Негину он заставил спеть эстрадные куплеты, сопроводив их опереточной подтанцовкой, поубавил «лишнего тексту», а в освободившиеся пустоты ввел хор цыган: «Как дела, ромалы?» – «Да ничего, чавалы!»
В общем делали что надо, а получилось как всегда. По сцене с визгом бегали артисточки в неглиже, «поклонники» щипали их за разные места, Мелузов надел свитер и джинсы и тут же осовременился, а его песня под гитару должна была по всеобщему мнению произвести фурор. Все это Альберт Иванович сделал идя навстречу искушенной и образованной публике, которая к другому не привыкла и просто бы не поняла.
Альберту Ивановичу не хватало только одной маленькой гениальной детали – в спектакле был необходим кусок махрового реализма. Среди поклонников Негиной, тощих и вертлявых студентов, должен был появиться очень толстый настоящий купец – эту роль Альберт и предназначил нашему Семен Семеновичу.
Выслушав замысел Альберта, Семен Семенович обомлел, расчувствовался и не долго раздумывая сказал: «Я согласен!»
19.
«Боже, что я наделал!» – воскликнул Семен Семенович, придя домой, – «Воистину правильно говорится: седина в голову – бес в ребро!!» Однако он не позвонил Альберту и не отказался, хотя было еще не поздно, а вместо этого стал раздумывать, как бы поэффектнее выглядеть на сцене. Первым делом он выгладил свои брюки, потом достал из шкафа шикарный свитер из ангоры – подарок покойной Клары. Но и это не все, он вытащил на свет пропахший нафталином черный костюм, приобретенный по случаю женитьбы на Зиночке, примерил его и убедился, что штаны на нем даже приблизительно не сходятся. Тогда он упрятал его обратно в чемодан за тумбочкой у изголовья кровати, где костюм вечно хранился, как у французской дамочки вечно хранится флердоранж, отправился в универмаг и прикупил себе отличную финскую тройку и шикарный галстук с искрой – «огни Парижа». Экипировавшись подобный образом он присел, призадумался и загадал про себя:
«Если хоть что-нибудь выйдет из этой затеи, брошу к чертовой матери рыбный магазин!»
На репетициях Семен Семенович смотрелся нелепо среди студентов. Но в этом и заключался гениальный замысел Альберта. Семен Семенович стеснялся и от неловкости то начинал беспричинно хохотать, то отпускал нелепые шуточки в свой адрес, и вот уже молодежь сочла его веселым, остроумным и очень полюбила.
Спектакль был на мази, актеры не без усилий выучили роли и вызубрили куплеты так, что они отлетали от зубов. Роль у Семен Семеновича была совсем скромная, «без ниточки», как в старину актеры говорили про маленькие роли, текст которых умещался на одном листке, и даже не просто без ниточки, но и совсем без слов: Семен Семенович должен был несколько раз выходить в массовке. Правда Альберт Иванович поставил его на первый план и велел высвечивать прожектором.
И вдруг, когда выпуск спектакля был уже на носу, Семен Семенович впал в сомнения и впал в истерику: «Нет, нет, не выйду я на сцену – боюсь – провалюсь!» Альберт с трудом уговорил его не подвести и не разрушить гениального замысла. Семен Семенович поверил, что без него никак не обойтись, выпил флакон валерьянки, собрал свою волю в кулак.
И вот наступила премьера. В маленький подвальчик набилось столько народу, что негде было плюнуть, и многие сидели на полу в проходах. Явились родственники исполнителей, приехали маститые критики(многих из которых я узнал в лицо), пришел в полном составе рыбный магазин. Семен Семенович направо и налево раздавал контрамарки. Пришла даже Эльвира Григорьевна, но только она от контрамарки отказалась, заранее купила себе билет и сидела отдельно от всех в первом ряду. По случаю премьеры Эльвира Григорьевна надела свои бриллианты.
Лерочка тоже сидела в первом ряду. Впрочем, она не догадывалась, что всю эту комедию Семен Семенович, возможно, затеял только для нее. Исключительно для нее! Лерочка с грустью поглядывала, как Альберт Иванович до начала спектакля кокетничает со своими студентками, и шелестела конфетным фантиком. Потом она заметила – о, боже! – что ее супруг кокетничает и с мальчиками, а те выкаблучиваются перед ним и строят глазки. Тут она совсем погрустнела, но скоро свет погасили, и спектакль начался.
Семен Семенович волновался даже больше, чем при поступлении в театральный институт. Он обливался потом, хотя в помещении было совсем не жарко, а когда подоспел его первый выход, то у него задрожали коленки, и он подумал, что все это заметят.
«Смотрите, смотрите, наш Семен Семенович!» – зашептала беленькая кассирша из штучного отдела на ухо соседке.
«Бли-ин! И правда Семен Семенович!» – ахнула на весь зал матерщинница Любка. Семен Семенович грозно посмотрел со сцены в ее сторону и топнул ножкой. И после этого он неожиданно почувствовал себя совершенно свободно и раскованно. Он мастерски исполнил свою партию, которую поставил ему Альберт: непринужденно одергивал фрак, поводил плечами в нужный момент и шаркал ножкой, как молодой жеребчик; он живо реагировал на реплики Негиной, вожделенно смотрел на нее, где нужно хмыкал, а где нужно вздыхал. Казалось, что он самый живой из всех, присутствующих на сцене. Казалось, внимание зала обращено на него одного. Да и как было не смотреть на Семен Семеновича, когда он так пришелся к месту. Его дебют на подмостках произвел фурор.
Спектакль имел успех небывалый. Артистов закидали цветами и вызывали пятнадцать раз, чего не случалось в театре со времен основания МХАТа. Критики уверяли, что через несколько дней имя Альберта Ивановича не будет сходить с газетных полос. О склочных «Рыцарях без страха и упрека» можно было забыть навсегда.
После премьеры как водится был банкет. Слово взял Альберт Иванович и начал с анекдота: «Француженка захотела, чтобы ее новый муж в первую брачную ночь пришел к ней во фраке. Муж ответил: «Во фраке, мадам, я хожу только на премьеру!» Альберт Иванович дождался, когда стихнет смех, и провозгласил: «Так выпьем же за премьеру!»
Лукуллов пир начался.
За восходящую звезду Семен Семеновича пили не один раз. Студенты еще до начала спектакля сговорились его подпоить. А он ни о чем не подозревая ел, пил, непринужденно беседовал с критиками и литераторами, которые тоже остались на банкет, и разоткровенничался до того, что громогласно заявил:
«Всю жизнь я мечтал только о театре, теперь же моя судьба связана с ним навеки!»
Потом он рассказал, как когда-то на экзамене в театральном читал «Стихи о советском паспорте», помянул Клару, вспомнил, как они разучивали с ней «яблочко» и тут же продемонстрировал это под визг молодежи.
Банкет удался!
За полночь Лерочка и Альберт уехали на такси, сытые критики разошлись по домам, а Семен Семенович вместе со студентами решил идти гулять по ночному городу и горланить песни под гитару.
«Вот и свершилось», – возликовал он, – «я окончательно сравнялся с Альбертом!»
Семен Семенович изо всех сил старался угодить своим молодым друзьям, он рассказал все смешные случаи из своей жизни, вспомнил все анекдоты, он спел под гитару свой любимый романс.
Когда они шли по набережной Обводного канала, Семен Семенович взобрался на парапет, чтобы продемонстрировать, каким ловким и грациозным он был в юности.
«Вот он, звездный час моей жизни! Что же дальше? Как продлить этот праздник? Неужели утром снова начнутся скучные одинокие будни? Нет, никогда! Лучше уж сдохнуть прямо теперь!!» – так он решил и стал раздумывать, как это было бы прекрасно умереть в минуту наивысшего блаженства.
Он все еще шел по краю гранитного парапета, и в друг в голове у него помутилось, он потерял равновесие и полетел вниз прямо в Обводный канал. Со всего размаху он плюхнулся в воду, ушел под нее с головой и поплыл по реке, как большая неповоротливая рыбина. Рядом проплывали рыбешки помельче, плыли очистки, обрезки, промышленные отходы, дерьмо и прочий хлам.
«Как?! Неужели это все?! «Сик транзит глория мунди», – пронеслось у него в голове, – так проходит земная слава! Вот она, смерть!»
20.
Что же вы делаете, Семен Семенович?! Кто дал вам на это право? Вас так и тянет заглянуть по ту сторону жизни, а ведь, как заметил Франсуа Ларошфуко, «ни солнце, ни смерть нельзя рассматривать пристально».
Семен Семенович не удержался от искушения. Пролетев с треском и звоном сквозь стальную блестящую трубу, – о том, что так должно быть, он вычитал когда-то в одной мудреной книжке, – Семен Семенович оказался в потоке яркого света высоко над землей в безвоздушном пространстве. Но странно, ему и не нужен был воздух, чтобы дышать. Наша планета с высоты выглядела маленьким серовато-голубоватым шариком. Но чем больше Семен Семенович вглядывался в этот шарик, тем зорче становились его глаза, и наконец он увидел в мельчайших подробностях все, что происходит внизу.
