скачать книгу бесплатно
Раньше мне казалось, что отец мне безразличен как посторонний человек. Но сейчас я понимаю, что это далеко не так. Даже за то малое время, что мы общались, он мне дал очень много, и я часто его вспоминаю. И напеваю песенки, которые пел он, и употребляю его шутки и поговорки.
Мама его любила. И этим все сказано.
Секс и социализм
Социализм как нечто отдельно существующее возник в моем представлении достаточно рано, в детстве, на праздниках.
Первомайские и Октябрьские демонстрации открывали для меня, мальчишки, дверь в какой-то загадочный сказочный мир.
Все остальное время я жил обычной «жизнью», так же, как все люди вокруг. Я не представлял себе ничего другого, я не мог ни с чем сравнить окружавшую реальность. Все родственники, знакомые, семьи школьных и дворовых друзей жили в коммунальных квартирах, некоторые в подвалах, некоторые в бараках или разрушающихся кирпичных частных домах. Из окна моей квартиры я видел деревянную хибару, заселенная семьей с тремя детьми – погодками, они приносили в наши дворовые игры украденные у родителей презервативы, которые мы надували и радовались, не понимая их назначения.
Это было нормально и обычно.
Мы ходили в садики, потом в школу. В школе в первых классах учились дети в возрасте от 7 до 12 лет. В послевоенное тяжелое время неполные и проблемные семьи никого не удивляли. Не все могли пойти в школу по своему возрасту, не все могли учиться дома, делать уроки, у многих родителей едва хватало сил и возможностей, чтобы накормить детей, на какое-то воспитание и обучение просто не хватало времени. Старшие ребята оказывались в младших классах не только потому, что поздно начали учиться, но и из-за плохих оценок. Все было «по-честному» – не можешь хорошо учиться – оставайся на второй год. Некоторые по 2—3 раза оставались. Потом их все-таки или перетягивали в следующий класс, или они просто исчезали. Судьба их не интересовала меня, скорее всего, они пополняли ряды многочисленных банд, или попадали в колонии для несовершеннолетних преступников.
Отличников обычно прикрепляли к отстающим, вот и меня прикрепили к одному такому парню, Витьке, на пару лет старше меня. Я ходил после школы к нему домой, и мы вместе делали уроки. Делал их, конечно, я, потому что объяснить ничего ему не мог. Я просто знал, как надо делать домашние задания, и не мог понять, что это может не быть очевидно другим. Мы с Витькой стали друзьями. Жил он с матерью – прачкой, в маленькой комнатушке, где всегда пахло сыростью, через комнату были протянуты веревки, на которых сушилось белье после стирки. Уроки наши продлились около полугода, потом Витька исчез. Через некоторое время стало известно, что он со своим другом достали где-то автомат, расстреляли продавца в магазине, набили карманы конфетами и спокойно ушли. Витьку отправили в колонию, а меня больше ни к кому не прикрепляли. Наверное, потому, что я не смог на него благотворно воздействовать.
Тем не менее, учительница нашла, к чему приспособить мои знания. Классной руководительницей была Жукова, пожилая (по нашим понятиям) очень толстая женщина.
В классе был 41 ученик, и ничего, она с нами справлялась.
Почему-то в детстве я, и не только я, думал, что она – мать очень популярного художника Николая Жукова, автора бесчисленных портретов Ленина, которые он пек, как пирожки. Еще он очень любил рисовать детей. Как это в нем сочеталось – не понятно.
Наверняка наша классная не была его матерью, но в ее квартире на стенах висели рисунки и наброски, подписанные Н. Жуковым.
Попал я к ней в квартиру по следующему поводу. Чтобы самой не заниматься проверкой большого количества тетрадей с домашними заданиями, она выбрала трех лучших учеников, которые по вечерам приходили к ней, проверяли тетрадки и ставили красным карандашом отметки. Она в это время спала, а, проснувшись, просто подписывалась под нашими оценками. Иногда мы толком не знали, как правильно сделать то или иное задание, начинали шепотом спорить, но, не придя к согласию, будили ее. Ей это очень не нравилось. Я неплохо рисовал в детстве, и мама, возможно, надеялась, что, благодаря учительнице, известный художник обратит на меня внимание и поможет выйти «в люди». Однажды, на 8 марта мама купила небольшой букетик цветов, и я преподнес его Жуковой. Последствия были ужасными. Она вызвала мою мать в школу и прилюдно ее отчитывала «за взятку». Так во мне надолго укоренилось мнение, что учителям ничего дарить нельзя.
У нас было много разных учителей, но запомнились лишь некоторые. Учитель математики, он же завуч, со знаменитой фамилией Бульба, по прозвищу «Сынус мынус логарыхм», так как говорил он на ужасающем суржике. Учитель географии с пучком огромных карт подмышкой. Сначала открывалась дверь в класс, в нее просовывался длинный рулон свернутых карт, затем появлялся он сам, маленький, лысый, и громко вопрошал: «Кто старое говно?», а класс дружно отвечал: «Иван Семенович Похно!». Учитель физики, который жаловался родителям на собрании: «Сколько раз я им говорил – не ложьте ручки на парты! Ложат!». Его возмущение было понятно, писали мы тогда ручками с перьями №11, которые обмакивали в чернильницы-непроливайки, и, если ручку положить на парту, то она этими чернилами вымазывалась. Непроливайки были довольны условными, каждый носил свою чернильницу с собой в сумочке с затягивающимся горлом, с перьев капало, и школьная мебель и наша одежда пестрели фиолетовыми кляксами.
В те годы практиковалось раздельное обучение в школах, в нашей мужской школе обучались сплошные хулиганы, по нынешним понятиям, но мы такими себя не считали. Мы были обычными детьми, и для учителей тоже. Они справлялись с нами зачастую только с помощью крепких подзатыльников. Никто никогда из пострадавших в таких случаях не жаловался, а учитель приобретал лишнюю толику мальчишеского уважения, так как учителя применяли силу редко и справедливо.
Домой из школы приходили рано, когда родители еще работали, наскоро съедали оставленный обед, наскоро делали уроки и бежали во двор. Никто за нами не присматривал, мы были полностью предоставлены самим себе. Любимое занятие – бегать толпой по чердакам, там же устраивались и импровизированные «хаты». По чердакам бегали до тех пор, пока одного из нас не пырнул ножом прятавшийся там бандит. Я до сих пор вижу ряд деревянных столбов вдоль чердака, подпиравших крышу, пучки света из пыльных оконцев, кучи мусора и внезапно выскочивший с ножом из темноты парень. После этого родители нам настрого запретили бегать по чердаку, но мы продолжали лазить по пожарным лестницам и по крышам.
Во дворе играли в «стеночку» на деньги, в «биту» царскими медными пятаками, и, конечно, дрались, как тогда говорили – «стукались». Мальчишки с девчонками никогда не играли вместе, те обычно прыгали по «классикам» и со скакалкой.
Вечером с работы приходили родители, и сумеречный двор наполнялся криками: «Коля!», «Юра!», «Маша!», а в ответ неслось: «Сейчас, я только доиграю!».
Вот это была обычная, настоящая жизнь, прерываемая редкими семейными праздниками и Новым годом.
Я вижу по внукам и детям на улице и во дворе, что те времена, наверное, ушли навсегда.
В течение десятилетий сохранялся баланс: родители – обеспечивали и воспитывали, школа – учила, улица – воспитывала и сохраняла традиции.
Сейчас место родителей, школы и улицы занял интернет, мобильники, планшеты.
К чему это приведет, я не знаю. Какие традиции могут сохраняться в виртуальном общении? Какое воспитание может дать интернет, может ли он привить моральные принципы?
Мир изменится, когда вымрут люди, воспитанные родителями и улицей. Во всем мире, а не только у нас. Я этого уже не увижу.
После моих рассказов внучке о жизни без холодильников, мобильников, компьютеров, планшетов, интернета и многого другого, она спросила: дедушка, так ты, наверное, и динозавров видел?
Но демонстрации – это нечто совершенно особенное, выходящее за рамки обыденности. На демонстрацию допускали далеко не всех, право пройти в колонне по улице еще надо было заслужить. Детей без родителей на нее не допускали, но как же нам хотелось гордо пройти в нарядных праздничных рядах, с песнями и танцами, с криками «Ура», среди колышущихся знамен и портретов вождей!
В день праздника мама давала мне целый рубль (дважды в год), на него можно было купить мороженое «Эскимо на палочке» и еще одно-два моченых яблока, которые ведрами продавали тетки на обочине.
Кроме этих рублей моими личными деньгами до поступления в институт была только десятка, которую подарил мне на день рождения дядя, пришедший с войны без одной руки. Я до сих пор за эту десятку ему благодарен, потратил я ее, конечно, на книги.
Но однажды у меня в руках оказались огромные деньги. На летние и зимние каникулы кто-нибудь из учителей возил группу отличников из разных классов на экскурсии. В 1958 г в такую группу взяли и меня, мы поехали на неделю в Москву. Жили в какой-то школе, спали одетыми вповалку на матах в холодном спортзале. Днем ходили по разным достопримечательным местам. Впечатлила Царь-пушка как символ огромной, но совершенно бесполезной и бессмысленной мощи. В Лужниках стояли диковинные автоматы, которые за 15 копеек выдавали бутерброды с красной икрой.
И вот по дороге на ВДНХ я нашел на мостовой купюру в 50 рублей! Настоящее потрясение! Счастливый, я не знал, что с ней делать. Выручила меня учительница, она настойчиво порекомендовала мне тут же купить на эти деньги огромный альбом фотографий Владимира Ильича Ленина. Уже за одно это его можно было возненавидеть. Почему альбом стоил так дорого, не понимаю, книги тогда стоили копейки. Проверить не могу, так как значительно позднее сдал этот альбом на макулатуру, весил он прилично.
Но самое печальное состояло в том, что тут же, на ВДНХ, один из наших школьников нашел импортную шариковую авторучку! Все ему страшно завидовали, и, в первую очередь, я. Ну почему бы мне вместо 50 рублей не найти эту авторучку? Я был согласен на такую замену.
Но вернемся в Первомай 1954 г.
Я шнырял между демонстрантами, безуспешно пытаясь вклиниться в их ряды, и пройти хотя бы немножко, но «смотрящий» колонны увидел меня и прогнал. Вдоль дороги стояли люди, не попавшие в число признанных, они приветственно кричали и махали флажками.
Я выскочил из колонны. Прямо передо мной на краю тротуара стояли, радостно смеясь, парень и девушка. И тут произошло нечто невообразимое – продолжая смеяться, парень внезапно схватил девушку за грудь.
Никогда мне не забыть выражение ее лица. Оно было настолько необычно, будоражаще, ошеломительно, что затмило собой всю красоту сразу померкнувшей демонстрации.
Намного позже я понял, что это было выражение сладострастия в чистом виде, победно вспыхнувшего в самом центре бушующего праздника социализма.
Это было абсолютное торжество жизни над всеми революциями, вместе взятыми.
Конечно, тогда семилетний пацан этого не мог понять, но не смог и забыть. И навсегда это событие прочно связало в моем сознании секс и социализм, как две стороны одной медали.
Грузия – моя любовь
После окончания института я начал работу в Гипрококсе и, в основном, мотался по командировкам на разные коксохимические заводы. В первые три года я проводил в среднем 6—8 месяцев в году в командировках.
Как правило, ездили на месяц бригадами по 2—3 человека. Для молодого специалиста это была очень хорошая школа. И существенное финансовое подспорье. Суточных платили 2 руб. 60 коп. Если выпивать не слишком круто, то на еду хватало 1 – 1,2 руб., остальная чистая прибыль, около 45 рублей в месяц, составляла половину моей зарплаты, которая, к тому же, оставалась нерастраченной.
Первым серьезным испытанием для меня стал Руставский металлургический завод. Там в течение трех лет наши специалисты не могли ввести в эксплуатацию систему управления технологией получения сульфата аммония. Предполагалось, что я поеду туда вместе с более опытным Петром Самойловым.
Но накануне отъезда Петя взбунтовался. В ближайшее время ему должны были дать двухкомнатную квартиру, и он не мог пропустить такой ответственный момент. Начальник отдела М. Лурье вошел в его положение и решил послать меня одного. Так как мы уже телеграфировали на завод о приезде наших специалистов, то мог разразиться страшный скандал. Откровенно говоря, я испугался. Я не имел ни малейшего представления о технологии получения сульфата аммония и о системе управления, которую запроектировал Самойлов. Но М. Лурье меня уговорил: я должен потянуть время с неделю, за это время Петя получит ордер, приедет и все сделает. От меня до его приезда требовалось только заново протянуть украденный незадолго до этого кабель и подключить кое-какие приборы.
Это меня успокоило, и я решился. Самолет вылетал поздно вечером, и в Тбилиси приземлился среди ночи. В полной темноте лил проливной дождь. Пассажиры, которые знали, куда бежать, мгновенно рассосались. Возле меня остался парень чуть старше меня, который не мог бежать, так как хромал. Его я и начал мучить вопросами, как доехать до Рустави. Узнав, что я первый раз в Тбилиси, он проникся ко мне жалостью, и сказал, что покажет, где остановка автобуса в Рустави. Однако остановку перенесли, никто не мог нам помочь, так как ночью в дождь улицы были пусты. Если бы не мой спутник, я бы бродил по городу до утра. Он хромал все сильнее, и я предложил ему уехать домой, а я, мол, сам найду. Он возмутился: – как это, ты – мой гость, а я не могу найти тебе автобус на Рустави! Я себя уважать перестану!
И он таки нашел эту остановку под каким-то мостом. И посадил меня в последний автобус. И дал мне записку со своим адресом, говоря: – Приезжай, брат, я тебе покажу мой Тбилиси, я тебя с мамой познакомлю!
Клянусь, он сказал именно так: « С мамой познакомлю».
Он промок насквозь, и еле хромал.
И пусть никто мне не говорит теперь о национализме грузин и их ненависти к русским.
Я приехал в Рустави и вошел в гостиницу. За стойкой сидела дородная грузинка. По стойке бежал таракан. Она нехотя прихлопнула его ладонью и смахнула со стойки.
Я получил номер, вернее, место в номере. Моим соседом оказался парень – снабженец, откуда-то из глубины России. В целях экономии он готовил себе еду на электроплитке, которую возил с собой. Единственно, что ему требовалось по приезде в новый город, раздобыть пару кирпичей, чтобы ставить на них плитку, в целях пожарной безопасности. Но вскоре он уехал, и оставил кирпичи мне. Я остался в номере один.
Первую неделю, пока я ждал Петю, я бездельничал, общался с заводчанами, бродил по городу и наблюдал незнакомую жизнь. Слегка беспокоило только то, что начальник цеха Шалва Дадунашвили, обещал каждый день протянуть кабель, но ничего не делалось. Присматривать за мной он поручил слесарю-киповцу Гиви Цинцадзе, молодому парню, но совершенно лысому. Шевелюру он потерял в Магадане, куда ездил продавать яблоки зимой. Он не ожидал, что там такие морозы, поэтому поехал в легкой курточке и без шапки. Голова промерзла, и волосы выпали навсегда. Яблоки тоже перемерзли, и он отдал их в общепит за бесценок. Бизнес не сложился, пришлось пойти работать на завод.
К начальнику цеха Гиви относился с легким пренебрежением. Во-первых, если фамилия оканчивается на «дзе», это означает происхождение из княжеского рода. «Швили» же по-грузински означает «сын» и относится к простолюдинам. Так что, по происхождению, Гиви стоял выше начальника. Во-вторых, Шалва, с моей точки зрения, выглядел как типичный грузин – черный, вспыльчивый и с карими глазами. Но Гиви сказал, что Шалва – то ли грузинский еврей, то ли еврейский грузин. Настоящие грузины светловолосые, голубоглазые и с прямыми, слегка курносыми носами, как Гиви. Это явилось для меня откровением. До сих пор я видел только черных и горбоносых грузин, торгующих мандаринами на базаре. Но Гиви объяснил, что это вообще не грузины, даже не грузинские евреи, а турки с морского побережья.
Свободного времени у меня в Рустави оказалось много, и я решил изучать грузинский язык. Я выучил грузинский алфавит, чем привел в неописуемое восхищение Гиви и всю бригаду. Многие русские считают, что грузины пишут иероглифами. Дикие люди.
Дальше сценарий был таков. В КИПовскую заходил какой-нибудь грузин, или его специально приводили. Гиви говорил, что вот Юра за три дня выучил грузинский язык.
– Не может быть!
– Юра, вот его фамилия такая-то, ну-ка, напиши.
Я старательно выводил грузинские буквы. Сначала на гостя нападал столбняк, потом он в полном трансе вел за свой счет всю компанию в хинкальную, благо, она находилась в двух шагах за проходной. Там ели хинкали и запивали сухим вином. В почете было вино «Кахетинское №8». Красное вино, терпкое, с замечательным насыщенным вкусом, с привкусом виноградных косточек. Идеально под шашлык.
Еще я выучил несколько предложений на грузинском языке, наподобие: «какая хорошая девушка», «привет из солнечной Грузии», изучил тонкости грузинского обращения и приветствия, и несколько других, столь же необходимых фраз.
Надо сказать, что наиболее трудным для меня в грузинском произношении оказалось отсутствие ударений. Речь не о беглом ударении, которое имеется в русском и украинском языках, хотя и не широко. Например, меня всегда в восторг приводила песня: «Ой чорна я, чорна, як тая чорниця… Ой файна я, файна – я ся не малюю. Я ся не малюю…» И т. д. Вся песня построена на беглом ударении, услышал я ее впервые, путешествуя по Карпатам.
А в грузинском языке вообще не оказалось ударений, и произнести слова ровно, не выделяя гласных, без навыка очень трудно.
Часть грузинских слов я помню и сейчас, а часть могу вспомнить при разговоре. Мне это очень помогло в последующем, когда я ездил по турпутевке по Грузии.
Мы побывали в Тбилиси, Боржоми, Телави, Бакуриани, Вардзиа и несколько дней отдыхали в Сухуми. В Телави турбаза находилась на горе, а поселок внизу. Группа отъезжающих туристов передала нам по цепочке адрес деда, который продавал виноградную чачу. Мы спустились с горы, и нашли этого деда. Быстро сторговались, и дед вынес нам несколько бутылок чачи.
Я поблагодарил его на грузинском языке. Дед был потрясен. Он что-то спросил у меня, и я ответил. Он сразу же засуетился, отобрал у нас бутылки с чачей и полез в погреб. Оттуда он вытащил пыльные бутылки и сказал, что это вот настоящая чача, она гораздо лучше. Но доплачивать не надо – цена та же.
Довольные, мы начали подниматься к турбазе. Сзади раздавались какие-то крики, мы не обращали на них внимания. Но женщина, которая шла нам навстречу, сказала, что кричат нам. Мы удивленно повернулись и увидели деда, который что-то кричал и бежал к нам. Мы подождали его, и, запыхавшись, он сказал: «Очень крепкая чача! Очень крепкая, женщинам не давать!». И поковылял вниз. Чача была прекрасная, в ней было градусов шестьдесят.
«Какую хорошую девушку» я тренировал на скромной девушке Лиле, которая работала в бригаде киповцев, и она мне подарила перед отъездом учебник грузинского языка с дарственной надписью. Что она там написала – не знаю до сих пор. А учебник у меня сохранился.
В Рустави с заводскими ребятами мы много беседовали об истории, культуре, литературе. Меня поражало, что простые работяги великолепно знали историю Грузии (мне говорили, что в каждом доме обязательно есть том грузинской истории), наизусть цитировали русских и грузинских классиков, могли показать окна квартиры, где жил какой-нибудь современный грузинский поэт, не говоря уже о футболистах.
«Если на одну чашу весов положить Толстой, Пушкин, Чехов, Достоевский, а на другую чашу – Константинэ Гамсахурдиа, то вторая чаша – перевесит!».
Они не были националистами. Они были патриотами.
На четвертый день моего пребывания Гиви сказал: Слушай, мне Шалва приказал все время быть с тобой, а ты каждый день на работу ходишь. Я уже подряд три дня на работу хожу! Пошли лучше на Куру купаться.
И мы пошли купаться на Куру. Выглядело это так. Мы пришли на маленький пляжик на повороте реки, оставили там вещи и пошли вверх по течению метров за двести. Там входили в воду, бешеная ледяная вода подхватывала тело, и мы во всю мочь колотили руками, чтобы нас вынесло на пляжик, а не унесло дальше. Трех таких купаний с меня было достаточно.
Вечером я позвонил в Харьков, и начальник мне виновато сказал, что Самойлов, скорее всего, не приедет, и я должен выкручиваться сам. Таким образом, я потерял почти неделю. Я разозлился. На следующий день я увидел, что снова ничего не сделано. Я ворвался в кабинет Шалвы и начал на него орать. И в приказном порядке сообщил, что я ухожу, а завтра приду проверить работу. В это я сам не верил ни минуты. Каково же было мое удивление, когда на следующий день утром приборы и кабель оказались на месте!
– Слушай, – спросил я у Гиви, – почему это Шалва неделю ничего не делал, и вдруг сделал?
– Ну, ты же на него накричал!
– Ну и что?
– Раз ты на него кричишь – значит, – ты главнее. У нас кто главнее, тот и кричит. Тот, кто меньше – никогда не будет кричать.
– Так он на меня не обиделся?
– Нет, что ты. Теперь все будет в порядке. Он тебя спрашивал, какая у тебя должность?
– Спрашивал. Я сказал, как есть: конструктор 2-й категории.
– Вот видишь. КОНСТРУКТОР ВТОРОЙ КАТЕГОРИИ! Он и не знает, что это такое, а вдруг ты важная шишка, раз позволяешь себе на него кричать.
У нас в то время ходили слухи, что в Грузии врачам надо платить. Особенно за операцию. Я спросил у Гиви – правда ли это. Он сказал – правда. Например, операция аппендицита стоит 300 рублей. Тогда это вообще для меня были заоблачные деньги.
– Хорошо, а если я не заплачу, мне что, операцию не сделают?
– Почему, сделают.
– Значит, плохо сделают, хуже, чем тому, кто заплатил?
– Почему, хорошо сделают. Точно так же.
– Так зачем тогда платить?
– Уважать тебя не будут.
На эту тему опишу еще одну характерную сценку. Лето, жара, гуляя по городу, я пил газированную воду в специальных киосках. Очень любил воду с сиропом за 5 копеек. И вот однажды, подходя к киоску, вижу, как продавец кричит на какую-то женщину, и та от него убегает. Кричал он по-грузински. Рядом стоял еще один мужчина. Когда я подошел, они перешли на русский язык. Всегда, в присутствии русских, не знающих грузинского языка, грузины общались и между собой по-русски. Тем самым они выражали уважение к гостям.
Мужчина говорит продавцу:
– Слушай, Вано, зачем ты женщину обидел? Я не понял.
– Понимаешь, она третий день приходит ко мне воду пить. Первый день выпила, дает 10 копеек. Даю сдачу 5 копеек. Берет сдачу! Второй день приходит. Дает 10 копеек. Даю сдачу. Берет сдачу! Сегодня приходит. Дает 10 копеек. Даю сдачу. Берет сдачу! Слушай, совесть есть?
В общем, хотя и с приключениями, смонтировал я систему управления и запустил.
Проработала система неделю, составил я акт приемки работы и пошел его подписывать. Начинаю, как всегда, снизу, с начальника участка КИПиА. Тот подписывать отказывается.
– Так ты что, недоволен работой?
– Да нет, все прекрасно работает.
– Так подписывай!
