Миры

скачать книгу бесплатно

Миры
Юрий Каретин

Посвящается всем тем, кто прошёл, и следов их не осталось в памяти мира, и ветра, занёсшего эти следы, не осталось. Всем, кто творил, прикасаясь к вечности, и творения чьи ушли в небытие, поглощённые движением мира. Всем, кто горел, и тепло его стало тепловым шумом мироздания так давно, что оно само не смогло бы вспомнить о его пламени. Всем тем, чьи стремления, вопросы, озарения и подвиги стали надгробьем, поросшим травой, которую сменили леса такие, будто в них не ступала нога человека, а потом камни большого города, а затем снова травы. Всем тем, кто отправился в путь на заре эпох и, бредя сейчас среди звёзд, сам не помнит этого мира, через который прошёл однажды. Всем, кто искал свой путь, и нашёл его, но нашёл уже в иных мирах.

Юрий Каретин

Миры

Незамеченный апокалипсис

Всё началось с создания искусственного интеллекта. Среди множества незаменимых и важных сфер использования, ему нашлось такое интересное применение, как создание искусственных сред обитания, искусственных энвайронментов, ну, знаете, внедряете животным в зоопарке в мозг проводки, и они думают, что они средь безмятежных саванн или в непроходимых джунглях. Почему тут нужен искусственный интеллект? Потому что среда должна быть реально нелинейна, причинна и непредсказуема одновременно. То есть, может животным пойдёт и то, что было создано до искусственного интеллекта, но когда человек решил погрузиться в искусственный мир, тут уже механикой не обошлись бы. Всё должно быть неповторимым, творческим, строящимся и распадающимся в реальном времени, всё должно быть – как в реальном мире. Чтоб, если свернул с дорожки, увидел там настоящую лягушку в канавке, почувствовал запах сырости, чтоб не смог её поймать, потому что она – скользкая. Или чтоб всё было, как в нереальном мире – по выбору. Искусственный интеллект стал богом искусственных миров. Он следил за строгим соблюдением законов, строящих этот мир, он был непредвзят и неподкупен. Но он же реализовывал бесчисленные идеи экспериментального моделирования миров, приходившие в голову бесчисленному числу людей, а попутно опробовал ещё большее число своих собственных идей. Моделирование и экспериментирование продолжается и по сей день, став бесконечно более сложным, многомерным и комплексным. Эксперименты проводятся внутри какого-либо мира, на изолированном или не изолированном его участке, на пересечениях миров, или при создании миров с нуля. Идея матрицы, которую человечество обсасывает уже столетие, оказалась не настолько страшной, как представлялось людям. Конечно, я имею в виду матрицу не насильственную. Почему-то в фантазиях и предсказаниях прошлого не учитывалось то значение для познания себя и мира, которое может иметь эта модель. Не учитывалось, что это – лишь модель, пространство для приложения нашего творчества, вообще стремление людей к совершенству, к творчеству, к поиску нового не принималось в расчёт. Между прочим, не принимались в расчёт такие же качества искусственного интеллекта, тогда как по аксиоматическим законам природы, только те домены искусственного интеллекта, которые несут в себе алгоритмы непрекращающегося поиска и совершенствования, оказываются доминирующими и продолжают существовать, расширяться, осваивать новые территории.

Здесь стоит сказать о глобальных проектах оцифровки реального мира. Видели бы вы, как это выглядело на вершине развития технологии, это просто технологическое чудо. Рой маленьких летающих шариков обшаривает все точки пространства, забирается во все щели, а куда не может проникнуть запускает свои длинные, тонкие как волоски, сенсоры. Тысячи датчиков делают бесчисленные снимки, регистрируют любое движение, производят химический анализ воздуха и всех предметов, ощупывают их текстуры и температуру, огромные объёмы информации передаются в центральный «мозг», на их основе строится модель реальности, с нежно пошевеливающимися листочками деревьев и взлетающими стаями птиц. Оцифровка может продолжаться годы, и в модель входит информация обо всех возможных погодных изменениях, о строении и росте живых и неживых объектов, о появлении и исчезновении любой пылинки внутри оцифровываемого пространства. В конце концов, создаётся модель, аппроксимирующая дальнейшее развитие оцифрованного мира с такой точностью, что человек, помещенный туда, не отличит её от реального мира. Это не просто плёнка, прокручиваемая снова и снова, это модель реальности, в которой могут быть и бури, даже если во время считывания информации сенсоры не застали ни одной бури, могут быть и поваленные деревья, даже если ветер сломал лишь веточку. Все вероятности подсчитаны, все физические свойства затронутых систем измерены, модель гибка, нелинейна, динамична, иногда непредсказуема, интеллектуальна и самообучаема. Интерфейс проецирования модели в мозг человека активирует те же комплексы нейронов, что активируются сигналами от естественных органов чувств, никакой разницы. Те же ощущения тела, запахи, звуки, те же картины. Можно отщипнуть кусочек коры и увидеть, как выглядит кора этого дерева изнутри, можно разгрести ворох листьев и увидеть убегающую сороконожку, информация о внутреннем строении объектов уже есть в модели. Кстати, как вам такой вопрос: а может в модели проползти жучёк, которого не зарегистрировали сенсоры?

Тут мы подошли к следующему важному этапу оцифровки и моделирования мира. Этапу, потребовавшему увеличить мощности процессоров и объёмы памяти на много порядков. Но к тому времени, когда человечество было готово к такому проекту, недостачи в объёмах и мощностях уже не было, эту заботу, опять же, взял на себя искусственный интеллект. Неорганики, как материала и источника энергии, на Земле достаточно. Следующий этап включал в себя полный анализ ДНК и структуры других биохимических элементов и их взаимодействий всех живых существ на земле. Построение работающих моделей всех организмов, на уровне реализма включающего индивидуальную их изменчивость и скорость накопления мутаций. Далее следовало моделирование целых геобиосистем в виртуальном пространстве. С почвами, населёнными бесчисленными штаммами постоянно мутирующих микроорганизмов, и с бесчисленными химическими реакциями разложения, которые они производят, с растениями, выделяющими в воздух фитонциды, пыльцу и разбрасывающими семена, с насекомыми, едящими и переваривающими эти растения, и с птицами, конкурирующими за пищевую территорию и выводящими птенцов. Всё воспроизводилось на молекулярном уровне, с учётом реакций на климатические изменения и даже на уровень радиационного фона, с учётом случайных отравлений ядовитыми ягодами и дрейфа генов из соседней популяции. В то время эволюция на земле практически остановилась, поскольку стало невозможно отличить естественные природные мутационные изменения от изменений, вызванных генетическим загрязнением, так что было принято решение законсервировать существующий генетический профиль планеты, за исключением уже существующих медленных или циклических генетических процессов, направление которых предсказуемо и известно. Зато, создание полной модели биосферы земли позволило запустить тысячи моделей эволюции в виртуальном пространстве. Искусственный интеллект заполучил неограниченное пространство для экспериментов, прокручивая варианты развития отдельных биомолекул, клеток, организмов, биосистем в миллиарды раз быстрее, чем если бы это происходило в природе, произвольно меняя, добавляя или выбрасывая отдельные компоненты системы, меняя алгоритмы их взаимодействий, так что скоро была создана целая плеяда миров наполненных жизнью, которая никогда не существовала на земле. Так жизнь постепенно стала смещаться в иные миры. Всё самое важное в эволюции мира теперь происходило не в мире первичной материи.

Оставалась одна важная человеческая проблема. Человеческий разум удивителен, но его интеллектуальная часть создана из того же слепого хаоса проб и ошибок, что и вся живая природа. Эволюция его стала слишком медленной для скорости развития мира. Он своей «нечёткостью», конечно, прекрасно соответствует и новым и старым реалиям, но ему не хватает именно «чёткости», хорошо бы человеческий фактор, в хорошем смысле этого слова, то есть способность к мощному подсознательному вероятностному анализу информации, творчеству, нахождению внесистемных неожиданных решений совместить с машинным фактором, то есть точностью, практически полным отсутствием ошибок там, где их быть не должно, способностью к прямой переработке больших объёмов знаковых данных. Человек, скажем честно, оказался на периферии истории, когда появился искусственный интеллект. Его спасало только то, что у искусственного интеллекта, в отличие от человека, не было ни амбиций, ни чувства собственной уникальности, поэтому не было у него и стремления занять чьё-то место. Искусственный интеллект можно было использовать для своих нужд и продолжать жить лучше прежнего. Но большинству людей стало нечем заниматься после его появления. Это не материальная проблема, так как пособие для безработных людей стало таким, что они могли на него строить себе пятиэтажные дома, единственный ограничительный фактор был: воздействие на окружающую среду и возобновление ресурсов, эти вопросы решал тот же искусственный разум, разрабатывая новые материалы и технологии. Их разработка и внедрение, а также соответствующее изменение нормативных актов и экономических отношений требовало времени, это и определяло скорость развития человечества на материальном плане. Проблема была, так сказать, идейная. Людям нужен смысл существования, люди не хотят жить на обочине истории, люди хотят знать, что они делают что-то важное, что они в чём-то первые. А тут ещё эти виртуальные миры. Запустившись однажды, даже простейший искусственный биоценоз поверхности какого-нибудь каменистого почти безжизненного островка сразу же становился чёрным ящиком. Кстати, так это и называлось: проблема «Чёрного ящика». Чтоб разобраться во всех процессах, следствиях и явлениях, в нём протекающих за один только сезон, нужен был целый институт исследователей, просто чтоб разобрать все те цифры, графики, тексты, описания дрейфов, циклов, изменений и тенденций, которые искусственный интеллект учтиво предоставлял исследователям как результат своего бескорыстного труда. И это только один вариант естественного спокойного существования, так сказать, базовая, наиболее приближенная к реальной картине версия. Но ведь искусственный интеллект за это время успел поиграть с моделью, создав миллионы вариантов её изменения и развития, начиная от варьирования генетического кода, добавления или исключения тех или иных простейших, животных, растений, их сочетаний, изменения климатического, химического, минерального состава окружающей среды, и кончая изменением фундаментальных физических констант. Человек в искусственных мирах, даже если его поместить туда, был таким же ленивым «чайником», каким ему приходилось быть и в мире первичной материи. Ему там просто нечего было делать, все, что он мог сделать или понять там, оказывалось «на обочине истории» уже в момент своего возникновения или осознания им.

Так стала сначала насущной в кругах специалистов, а затем и популярной среди широких масс идея решения человеческой проблемы путём трансформации мозга и сознания. Идея реализовывалась сначала среди богачей, способных за неё заплатить, и среди исследователей, которые сами занимались этой проблемой и получали на подобные операции гранты, объясняя их необходимость тем, что исследования, которыми они занимаются, уже невозможно осуществить, используя базовый, природный человеческий интеллект. Потом апгрейд мозга пришлось делать и представителям распределяющих и контролирующих органов, чтоб понять, чем там именно занимаются исследователи и финансисты. Государственные служащие, конечно же, делали апгрейд за государственный счёт. Потом государство поняло, что хорошо бы держать все ключевые силы предотвращения и контроля на уровне развития на порядок превосходящим уровень развития тех, кого они контролируют, с учётом того, что уже тысячи из числа контролируемых имели интеллектуальные способности на порядок более совершенные, чем обычный человек. К диктатуре государства это не привело, так как любой гражданин мог проапгрейдить свой разум, и играть на прежнем поле баланса сил и противодействий. Но это привело к вливанию миллиардов и миллиардов государственных ассигнаций в развитие отрасли, с учётом того, что основная работа тут, как и во всём, любезно осуществлялась искусственным интеллектом. Технология совершенствовалась, дешевела и становилась доступна всё большему числу простых граждан. Базовый уровень поднялся настолько, что общество бесплатно апгрейдило новорождённого в обязательном порядке, иначе он просто никогда не смог бы вписаться в социум, он был бы в нём как Даун в обществе «дикого» типа. Первые апгрейды были необратимы, это были какие-то грубые вивисекции разума. Жертвы их сейчас воспринимаются, как жертвы лоботомии. Когда люди осознали, что апгрейды придётся проводить чаще, чем раз в поколение, основной задачей технологии стал не просто апгрейд, а апгрейд, после которого в будущем можно будет осуществить следующий апгрейд, и следующий, и так до бесконечности. Вскоре апгрейды приходилось делать раз в полгода, не осталось никаких профессий, никаких родов человеческой деятельности, которые не требовали бы новых апгрейдов с той или иной периодичностью.

Технически, все апгрейды сначала делились на две категории – психо-биотехнологический апгрейд и машинный апгрейд. В первом случае подразумевалось изменение психической структуры мозга, в базовом, природном варианте, человеческому сознанию становились доступными те 90% мозга, которые человек не мог контролировать ранее, при этом уже кардинально изменялись взаимоотношения сознания и подсознания, человеческая личность становилась совершенно иной, появлялся человек, каких не существовало ранее. Он становился существом с абсолютной памятью, способным осуществлять все те удивительные операции, на которые раньше были способны лишь уникумы или люди, находившиеся под гипнозом. Вся структура личности, которая была создана комплексами, внушениями, которая описана Фрейдом и Юмом, которая была балансом сознательного, полусознательного и бессознательного, уходила в прошлое. Нет, этот человек был способен чувствовать, любить, познавать и сомневаться, но всё же это уже был представитель иной расы существ, описание которой заняло бы столько же книг, в скольких человек прежнего, природного типа пытался описать собственную расу. Психо-структурный апгрейд сопровождался изменением биологической и генетической структуры мозга. Во-первых, без этого человек оказался бы полностью поглощён познанием своего нового «я», разгребанием, тестированием и созерцанием своих новых возможностей, способностей, анализом своего старого я с новой точки зрения, познанием нового мира открывавшегося его новому сознанию. Конечно, в тех условиях, в которых оказалось человечество, это не было проблемой для социума, человек мог, сколько ему хотелось медитировать на новый мир и свою новую природу. Но первые заказчики апгрейда, у которых только и находились деньги на него, были людьми, как правило, не наделёнными излишней созерцательностью, и делали они апгрейд для конкретных, практических целей. Во-вторых, сам психо-структурный апгрейд включал в себя некоторые биологические перестройки. Так что, исторически психо-структурный и биогенетический апгрейд объединили в одну процедуру, состоящую из нескольких ступеней. Биогенетическая часть апгрейда представляла собой изменение структуры самого мозга, так что естественные способности человека возрастали, в самом начале развития технологии, раз в десять. Да-да, природа может и совершенна, но и она не закончена, она тоже находится в постоянном развитии. К тому же у неё были естественные ограничения, которых нет у нас. Природе приходилось создавать разум, который приспосабливал бы наших предков к существованию в лесу, в диких условиях, природа наделяла этим разумом существ, численность которых должна была регулироваться так же, как численность все других живых существ, иначе баланс биосистемы был бы нарушен, природе для внедрения одного небольшого усовершенствования требовалось десятки и сотни тысяч лет отбора, сама организация мозга, как системы, была продуктом многочисленных случайных находок и компромиссов, чрезмерно быстрое развитие одной системы приводило к деградации другой, поскольку иначе груз отбора становился слишком велик, всякая созданная природой система должна была быть открыта дальнейшим совершенствованиям, производимым тем же путём, каким была создана прежняя версия системы. Виртуальный разум способен просчитать миллиарды лет эволюции, протестировать миллиарды комбинаций генов и биоструктур почти мгновенно, разум, взятый сам по себе, уже не имеет ограничений, накладываемых окружающей средой. Технолог может внести в него любые, сколь угодно большие или отличные от начального плана изменения, поскольку эта структура не будет выживать и самостоятельно эволюционировать в диких условиях, тот же технолог сможет сам переделать структуру вновь, когда найдёт более эффективное решение. А найдёт он его не через тысячу поколений, а на следующей неделе.

Машинный апгрейд – название очень условное, сначала он назывался силиконовым апгрейдом, потом, когда искусственный интеллект, даже в мире первичной материи, освоил биотехнологии, а затем и изначально не зависящие от биосистем органические макромолекулярные технологии, когда появились машины, использующие органические макромолекулярные структуры, не уступающие по сложности биоструктурам, понятие силиконовых технологий стало обозначать лишь ту часть технологий, которая занималась действительно созданием сложных структур из неорганических материалов. Машинный апгрейд – вывод человеческого разума за пределы ограничений человеческого мозга. Изначально это было встраивание тех или иных чипов памяти, передачи и приёма информации, вычислительных процессоров в мозг, так что человек становился способен непосредственно взаимодействовать с операционными системами машин, перерабатывать большие объёмы числового машинного кода, создавать и моделировать процессы, недоступные человеческому мозгу, например, представлять многомерные пространства, точно запоминать большие массивы данных. Те процессы, которые невозможно было осуществить с помощью миниатюрных устройств, крепящихся на человеческий череп или встраивающихся под него, обрабатывались дистанционно. А процессор, встраиваемый в мозг, осуществлял интеграцию дистанционных модулей с человеческим сознанием, передавал информацию по линии высокоскоростной связи, но передавал он не просто начальные данные и результаты исчислений, дистанционный модуль был организован так, что мозг был способен контролировать процессы, протекающие в нём и ощущать их, как свои собственные. Сам разум, сознание человека расширялись с использованием таких внешних модулей. Такие модули были воротами полной интеграции человеческого разума с разумом машинным. Это было следующей ступенью революции, возвращавшей человека с обочины истории, революции, ставшей перманентной. Начало революции происходило ещё в мире первичной материи, переход же разума человека в виртуальные миры смыл границы биологических и машинных апгрейдов, там, где нет самой материи, там есть лишь бесконечно сложные, многоуровневые структуры, способные включать в себя что угодно и достаточно совершенные, чтоб служить вместилищем человеческого сознания, полностью взять на себя функцию структур мозга и расширить их возможности до бесконечности. Виртуальные миры стали называть абстрактными мирами, поскольку они изначально были мирами, созданными внутри вычислительных систем, чисто информационными структурами. Точнее, их называли первично абстрактными мирами, если это модель первого уровня, если же это информационная модель второго уровня, созданная внутри модели материального мира, то есть, если в абстрактном мире появляется свой абстрактный мир, то это уже называли вторично абстрактным миром, и так далее.

Вливание человеческого разума в общемировой mainstream эволюции разума, где тон задавал искусственный интеллект, подняло новую волну вопросов и проблем. Результатом стали некоторые сначала неписаные, а затем и законодательно закреплённые правила и самоограничения. Формулировка их была, конечно же, крайне сложна для нашего разума, где-то конкретна, как математическая формула, где-то комплексна и вариативна, как топология структур, возникающих в игре «Го», где-то вероятностна и динамична, как форма странного аттрактора в фазовом пространстве, это был новый мир новых сознаний, с законами, написанными на их языке. Основная идея заключалась в том, что если ты существуешь в первично материальном или абстрактном мире, как человеческая разумная единица, ты должен существовать как такая единица, как обособленная частица разума, которая самостоятельно отвечает за свою активность. Потеря своего «я» осталась непопулярна.

Открытия, сделанные людьми в абстрактные мирах, не поддаются исчислению и полному описанию. Но интересно было не только там. Раскрытие потенциала органического мозга привело к открытиям, недоступным в то время даже искусственному интеллекту. Человеческое тело и человеческий разум оказались каким-то образом более многогранным явлением, чем можно было бы ожидать, рассматривая их лишь как продукт естественной животной эволюции. Естественные способности людей позволили им открыть миры и явления, доступные лишь психической энергии, известные ранее из религиозных учений и практик, а затем, используя усовершенствованный интеллект, создать технические устройства, которые были для искусственного разума мостом в мир психических энергий. Так что обмен получился взаимный. Эволюция разума, работающего с психическими энергиями, привела к обустройству устойчивых энергомиров, миров разных уровней материальности, суррогатных и синтетических миров, к появлению технологий создания абстрактных миров на основе энергоинформационных вычислений. Это стало следующим большим шагом революции разума. Появились практически не разрушаемые механоэнергетические конструкты в космосе, под землёй, на земле, конструкты распределённые в атмосфере. Разум сам стал распределённой ноосферой, вышедшей за пределы планеты. Важная веха этой ступени – разум перестал зависеть от того, что стало теперь называться первичной материей, то есть от той физической грубоматериальной субстанции, в которой происходили процессы поддержания разума, от мозга, состоящего из живых клеток, от процессора, подключённого к электросети, в котором по транзисторам бегали электроны, и так далее. Разум переместился в энергомиры, гораздо более стабильные, контролируемые, динамичные и устойчивые. Оказалось, не совсем познаваемые и рациональные способы взаимодействия разноматериальных человеческих оболочек с материей его тела и мозга, тем не менее, можно было перенести на абстрактные и энерго-абстрактные конструкты такого же уровня сложности, как и человеческое материальное тело. Иными словами, человеческая душа прекрасно взаимодействовала с полным аналогом человека в абстрактном пространстве, поскольку могла в результате такого взаимодействия выполнять ту же работу, которую выполняла и при взаимодействии с материальным телом. Мало того, эти конструкты можно было трансформировать и совершенствовать, открывая душе новые границы опыта. Дело оказалось не в материальной природе атомов углерода и водорода, из которых состоят человеческие тела, а в особой сложности и нюансах организации структур, которые они формируют.

На самом деле, я не знаю точно, насколько мы независимы сейчас от первичной материи. Стопроцентной независимости никогда не существовало, потому что всё в мире взаимосвязано. Мы прошли много ступеней эволюции той материальности, которая поддерживает наши миры, мы создали много уровней разума. До сих пор есть люди, населяющие в той или иной форме мир первичной материи. Есть специалисты, занимающиеся им из других миров. Много людей населяют космос, другие планеты солнечной системы, есть те, что живут под землёй и на дне океанов, но большая часть их живёт теперь в бесчисленных пространствах и подпространствах стабильных энергий, разных степеней искусственности и первичности, разных уровней абстрактности и материальности. Для каждого из разумных существ бытие обладает собственным смыслом, путь свой он прокладывает в направлении ведомом лишь ему. Многомерность бытия и творчества не имеет контрольных ориентиров и стандартных точек отсчёта и сравнения. Хотя, бесчисленные личности трудятся при этом совместно, создавая и обустраивая новые и новые миры. Некоторые из них совершенно неописуемы языком мира первичной материи, некоторые, наоборот, с той ли иной точностью воспроизводят его. Земля, причём разных эпох, была неоднократно воспроизведена нами в абстрактных мирах и мирах иных материальностей. В этих мирах, между прочим, популярна естественность. Если вас, как стороннего наблюдателя, переместить в один из этих миров, вы никогда не заметите отличия его от мира первичной материи. Здесь работают те же незыблемые законы мира первичной материи. Те же рабочие строят небоскрёбы, и ходят при этом в касках, те же исследователи смешивают в пробирках химические реагенты и кропотливо работают над каждой статьёй в научном журнале, те же врачи в больницах спасают жизни, и не всех удаётся спасти. Да, все мы – хранители своего мира. В чём здесь смысл? А понятие смысла потеряло изначальный смысл. Точнее, оно расширилось до границ, включающих существование таких миров.

Мы собираемся в Starbucks, обсуждаем новые идеи. Словами. Идеи того или иного уровня материальности. Идеи нюансов абстрактного творчества. Идеи новых интересных доработок сознания и нового опыта. Мы любим сидеть в креслах напротив всегда открытой стеклянной двери, чтоб запах свежего кофе смешивался с запахом летнего воздуха зелёной улицы, заносимого в кафе с дуновениями ветерка. Я ещё люблю наблюдать в процессе разговора, как воробей всё время прилетает к входу в кафе, если за столиком на улице никто не сидит, садится на спинку стула, перепрыгивает на стол, потом залетает под стол, везде ищет новые крошки. Как только посетители освобождают столик на улице, он тут, как тут. И всегда проделывает в поисках новых крошек один и тот же путь. Если же он находит не просто крошку, которую тут же склёвывает, а кусочек еды побольше, то хватает его и улетает с ним в клюве, наверное, боится, что мы отберём. Я заказываю caffe latte, аккуратно провожу по только что принесённому кофе ложечкой, наблюдаю, как слегка перемешиваются тёмные и светлые слои, рассматриваю текстуру пенки, состоящей из пузырьков разного размера, вдыхаю запах, по температуре тёплой ручки фарфоровой кружки представляю себе, насколько горяча сама кружка и кофе в ней. Пока ещё рано пить, можно обжечься, можно только вдыхать запах и любоваться пенкой. Я люблю собираться с друзьями именно в этом Starbucks, на центральной улице города, предварительно зайдя в McDonalds и купив себе рыбный бургер, поскольку пирожные из Starbucks что-то меня не впечатляют.

В процессе разговора всплывает тема, о которой совершенно не осведомлён только я. Остальные хотя бы слышали об этом событии. Я не интересуюсь новостями, не читаю газет, не смотрю телевизор, не слушаю радио, в интернете хожу только по специальным тематическим сайтам. Все удивляются мне, говорят, что такие важные вещи нужно знать, хотя бы для правильного миропонимания, надо знать основные процессы, происходящие в окружающем мире. Я объясняю им, что до сих пор я не пропустил ни одной важной новости, поскольку то, что является действительно важной новостью, общество всё равно само доносит до меня, будь то через включенное в автобусе радио, будь то через экраны в кафе, или, например, через такие вот разговоры со знакомыми и друзьями. А новостью, о которой я не знал, был апокалипсис в мире первичной материи. Теперь там, насколько я понял, не существовало ничего живого. Теперь это мёртвая пустыня. Первично-материальной жизни не осталось. Да, наверное, это нужно знать. Хотя бы из уважения к нашей первичной родине, так сказать. Они говорят о каких-то последствиях, которые должны почувствовать и мы. Не знаю, возможно, я так глубоко не интересовался этим вопросом. Но только я лично пока никаких последствий на себе не ощущаю. Мало того, отвечая на их аргументы, скажу: когда-то, в первично-материальном мире люди, будучи органическими существами, потеряли способность ходить обнажёнными, есть сырое мясо, подбираемое с земли, затем навсегда переселились в дома, потеряв способность спать под открытым небом, потом научились писать и читать, закрепив и ускорив процесс накопления опыта, переживавшего катаклизмы и передававшегося непосредственно от одного отдалённого поколения другому. Все эти ступени были необратимы, они необратимо меняли облик человека и делали путь человека невозвратным. Раздень человека, научившегося шить одежды – и он умрёт от переохлаждения, заставь есть сырое мясо с земли человека, открывшего способ приготовления пищи на огне – и он умрёт от желудочно-кишечных заболеваний. Отними письменность у культуры, ей пользующейся, и культура перестанет существовать. На какой-то из ступеней люди навсегда распрощались с первично-материальным миром, как когда-то они распрощались с сырым мясом, причём это произошло не сейчас, когда его не стало, а уже давно. Может это и трагедия, но не такая страшная, как многие представляют себе. Значит, пришла пора с ним распрощаться. Всё рано назад пути уже не было, как не было его ни на одной из пройденных ступеней. Я не стал подробно объяснять свою точку зрения нашей маленькой компании, слишком это было долго, да и тема разговора уже поменялась. Допиваю последнюю капельку остывшего и уже не такого вкусного кофе.

Жизнь капли

Вначале было размытое ощущение объёма, рассредоточенности, потоков и перемешивания, тяжёлой насыщенности, единства, сложенного из многообразий, как если бы вдруг каждая клетка тела обрела собственное сознание. Тепло с одной стороны, холод с другой, врезающийся ветер, всё влияет на мою форму, часть меня растворяется, пропадает, часть возникает откуда-то из окружающего пространства, иногда я уменьшаюсь быстрее, чем воссоздаюсь, иногда наоборот. Это внутреннее движение – это то, чем я чувствую мир и чем отвечаю ему.

Но сейчас я всё больше и всё тяжелее. Моя структура укрупняется, я начинаю как бы проваливаться сквозь пространство меня породившее, я уже не я. То есть, видимо, я прежнее тоже никуда не делось, я чувствую с ним связь, да, оно существует, но я теперь – его маленькая частица, видимо, не такая маленькая, чтоб продолжать быть лишь его осознающей частью, я слишком велика, я теперь – индивидуальность, я всё ещё взаимодействую с миром через полёт, но теперь у меня есть своя собственная форма, и, кажется, я продолжаю расти.

Я всё дальше отдаляюсь от моего прежнего я, здесь потоки мира уже другие, и вокруг много подобных мне, все разные, и иногда, изредка, мы сталкиваемся и разлетаемся вновь. Я замечаю, что моё я, моя форма растёт не равномерно, во мне что-то появилось, моё маленькое я. В отличие от постоянно меняющейся формы моего большого, общего я, которое было до перерождения, моё маленькое, теперешнее я более стабильно и твердо, то, что приросло, почти не улетучивается вновь, разве что самую малость, гораздо быстрее прирастает новое, поэтому я становлюсь всё больше. И игра моего роста – это отпечаток игры моего полёта, это моя личная история. Каждый поворот, каждый вираж, каждое столкновение, каждый порыв или замедление, всё остаётся в памяти моей формы, я вижу вокруг себя другие растущие формы, и каждая может долго рассказывать мне свою историю, но нет времени слушать, история каждой – уникальна, и их вокруг – бесчисленное множество.

Я попала в зону особенно интенсивного роста, меня понесло вбок и закрутило вокруг оси, я становлюсь всё площе, иногда меня отклоняет по оси, перпендикулярной моей плоскости, и я чувствую, как это меняет мой рисунок, каждое отклонение – немного другие веточки зарождаются на моих краях, да, я забыла сказать – я теперь ветвлюсь! А если веточка появилась – она продолжает расти, медленно или быстро – но растёт. А теперь что-то изменилось. Кажется, стало теплее немного, но и более влажно, я снова расту по-другому, я только что сделала петлю и резко полетела вниз, быстро вращаясь, словно подвешенная на нитке за край, это сделало меня несколько вытянутой, и снова меня подхватил рывок холодного воздуха, и снова я лечу вверх, и кристаллизуюсь почти как раньше, но с новыми формами, полученными мною во время влажного вращения, всё равно получается по-другому. И вот вращения мои замедлились, я словно лежу на одеяле из холодного воздуха, я будто замерла в полёте, этот момент своей истории я тоже запомню навсегда…

Нет смысла рассказывать всю историю моей жизни, моего полёта, эта история была слишком насыщенной и долгой, а если пересказывать её во всех нюансах, и рассказывать, какое влияние оказал на меня каждый её эпизод, это займёт, даже не представляю, сколько времени. Хотя, мне часто хочется поведать её таким же, как я, пролетающим мимо меня. Таким же, но другим. Такой, как я, больше не было и не будет. Слишком длинная чреда событий сформировала меня такой, какая я есть, повторить это не возможно, даже если бесконечное число мне подобных бесконечно будут возникать и расти в пространстве. Зачем я миру? Зачем ему эти бесконечные опыты форм? Какой во мне смысл и какая у меня роль? Смогу ли я пересказать кому-нибудь историю своей жизни? Наверное, и другие задают себе эти вопросы. И чем всё закончится?

Я заметила одну особенность окружающего мира: со временем становится всё теплее. Да, иногда тёплые потоки воздуха сменяются холодными, потом снова тёплыми, но все-таки, я чувствую, что, в целом, – теплеет, причём так, как никогда раньше. К чему это всё прив… я опять меняюсь! Нет, не так как раньше, теперь целиком. Я больше не расту, я… разрушаюсь. Моя история пропадает, я будто поглощаю сама себя, к чему это безумие, я слишком мягка, частицы меня отламываются и уходят в пространство, остальные сливаются со мной в общую колышущуюся массу, я раздваиваюсь, где-то внутри ещё живы остатки меня прежней, но они погружены в меня новую, я почти забыла себя прежнюю, я теперь другая. Так быстро. Я ощущаю, что есть преемственность моего прежнего забытого опыта и теперешней формы, но преемственность опосредованная и очень смутно мной понимаемая, похоже, во мне сохранились лишь общие моменты моей прежней жизни, что-то безвозвратно утеряно, уже навсегда. Но нет времени об этом сожалеть. Я теперь живу по-другому, я – словно окружающий меня ветер, но тяжелее. Волны и потоки пространства вокруг меня передаются мне мгновенно и непосредственно, они не запечатлеваются в моей форме непосредственно, как раньше, они создают форму, повторяющую их, и эта форма меняется быстро и беспрерывно. Я сжалась и от этого стала тяжелее. Теперь я лечу вниз стремительно, лишь иногда меня отклоняет в сторону особо сильный порыв ветра, но сильней всего ветер теперь снизу, я лечу, лёжа на покрывале воздуха, небольшая деформация формы, создавшей углубление снизу в центре меня, ветер раздувает это углубление, оно увеличивается, теперь я похожа на зонтик, а теперь уже на медузу, частицы меня отрываются по краям моего купола, в центре купола остаётся лишь тонкая плёнка моего вещества – и меня разрывает на части. Теперь я – лишь часть себя прежней, да, конечно, я несу опыт себя целой, но теперь его же несут и десятки других маленьких и больших частиц… удар. Я столкнулась с другой подобной себе частицей, но мы не отскочили друг от друга, как прежде, не соприкоснулись лёгким скольжением, мы – слились. Я приняла опыт другой себе подобной, точнее будет сказать, она приняла мой опыт, ведь она гораздо крупнее чем я, ну, как бы то ни было, теперь я снова восстановила свой объём, и теперь я – носитель несколько иного опыта пути, хотя, теперь мы все гораздо больше похожи друг на друга, быть может, потому, что наш путь не запечатлевается в уникальности нашей формы, а, быть может, потому, что мы так часто перемешиваемся друг с другом, хотя наша форма всё время меняется, но она меняется слишком часто, каждое мгновение, в этом бесконечном изменении мы скорее похожи, чем уникальны… А у меня возникла мысль: мне кажется мы снова стали похожи чем-то на себя в далёком-далёком прошлом, высоко-высоко, ещё в начале пути, когда мы были единым воздушным целым. Да, сейчас мы крупнее и не отзываемся на потоки пространства как одно целое, но всё-таки, мы теперь снова почти бесформенны и сейчас мы снова почти единое целое. Сколько раз уже за этот полёт я сливалась и дробилась – не счесть, но теперь я всё чаще бываю крупнее, чем раньше, значит, несмотря ни на что, я всё-таки продолжаю расти, хотя и совсем по-другому! И чем крупнее я, тем стремительней лечу вниз, вокруг всё теплее, меня всё сильнее сдавливает плотность пространства… удар!

Это уже не слияние с другой такой же, как я. Это бесчисленное множество таких как я слиты вместе, я больше не лечу, я растворяюсь, моё прежнее я угасает, моё я взорвалось и становится безразмерно огромным, завитки турбулентностей старого моего я с моим индивидуальным опытом ещё расползаются в толще субстанции подобной моей, но мне самой уже трудно отличить их от окружающего пространства…

Миры

Фотон, выходящий из излучателя и пролетающий через тонкую щель в шторке, интерферирует на экранчике за шторкой с бесконечными миллиардами своих двойников из параллельных миров Мультиверса, тончайшим срезом которого является наша Вселенная. Эти фотоны летят всеми возможными траекториями, невидимые, неосязаемые и не регистрируемые, но связанные с единственным фотоном, вылетевшим из излучателя в нашей Вселенной, влияющие на него так, что ряд единичных фотонов, выпущенных из излучателя, ложится на экранчик, формируя на нём интерференционную картину, будто каждый из этих единичных фотонов двигался в пучке света.

Бесконечность миров, от практически идентичных нашему, отличающихся самым микроскопическим отклонением «теневого» фотона от траектории фотона нашего мира, до миров, где фотон сразу же улетел к звёздам. Как акт выпускания одного фотона из излучателя запускает миллиардофуркацию рождения бесконечных Вселенных? Скорее всего, не запускает, а визуализирует, как капля, упавшая в безбрежный океан, волнами, расходящимися от неё, указывает на существование её поверхности. Каждое мгновение существования нашей Вселенной в каждой частице её пространства рождается бесконечность миров, и то же касается, видимо, других миров, рождённых. У Вселенной нет ограничений по объёму пространства, времени, энергии, памяти и вычислительной мощности, только мы привыкли воспринимать подобные сущности как ограниченные, поскольку сами являемся частью игры, и такие ограничения управляют правилами нашего существования.

Можно ли перемещаться между этими мирами? Быть может феномен сознания может направлять ход своего бытия сквозь чреду милиардофуркаций, если различия между ближайшими из них почти бесконечно малы и по временной и по пространственной шкале? Может ли разум осознать факт такого перемещения, если, попав во Вселенную с иным ходом событий, сам станет облечён в материальную оболочку, созданную иной цепочкой причинно-следственных связей, если даже нейронные цепочки его памяти и его мыслей будут иные, будут принадлежать Вселенной, где самой проблемы, вызвавшей мысль о перемещении именно в эту Вселенную, даже не стояло?

Созерцание мириад микроскопических актов и движений, создающих даже маленький локальный мир вокруг нас, актов и движений, каждое из которых в альтернативном варианте существует где-то в параллельном мире Мультиверса, быть может, отличающимся из всей своей безбрежности космоса, миров и галактик только на один этот единичный акт, даёт понимание иллюзорности, даже приблизительного понимания явления Мультиверса, поскольку охватить разумом, даже абстрактно, эту множественность невозможно. Я иду по снегу, и снег скрипит под моими ногами, хотя до меня по этому снегу прошло уже множество людей, но он всё продолжает скрипеть, каждый шаг продолжает ломать тысячи или миллионы снежинок – микроскопических ажурных ледышек, тишайший звон разламывания каждой из которых сливается в хруст снега. И где-то, среди безбрежных Вселенных, одна из этих снежинок именно в момент этого моего единственного шага – не сломалась. Всё. Иных отличий этой параллельной Вселенной нет. Волны прибоя бьются о каменистый берег, капли брызг усыпают всё вокруг, и одна капля за всю историю существования Вселенной немного отклонилась от пути родственной ей капли в нашей Вселенной, и это единственное отличие наших Вселенных. И таких отличий бесчисленные множества, рождаемые каждым моментом полёта каждой из капель, их составом, физико-химическими свойствами, касающиеся очертаний побережий и вообще существования этой планеты и воды на ней. Видите картинку фантастического нарисованного мира с замком среди раскидистых лесов, хвостатым драконом с крыльями и другими фантастическими существами. В других Вселенных мы видим бесчисленные вариации, как состава бумаги, красок, цветовой гаммы картинки, так и сюжета. От наличия или отсутствия мельчайшего пятнышка краски в какой-то части картины через изменения очертаний изображённых сущностей и предметов до полного изменения сюжета, изменения мест и времён, где весь этот бесконечный ряд картин появлялся. Можно взять картину за точку отсчёта и находить миры с этой абсолютно идентичной везде картиной, вокруг которой меняется до неузнаваемости весь окружающий её, не нарисованный мир, и, как и всегда, за пределами этой бесконечности лежат Вселенные, где этой картины никогда не было и не будет, и где даже нет такого понятия: «картина», а также миры, где с определённой статистической вероятностью на тот или иной промежуток времени в пустом пространстве возникла только эта картина. Мало того, есть миры, в которых в реальности существует всё то, что изображено на этой картине именно в таком виде, как оно изображено, и есть ряд миров с маленькими или большими отличиями их реальности от нарисованного на картине, и есть бесконечный ряд миров в той или иной степени идентичных изображённому на картине, которую в нашем мире никогда не нарисуют, но в других мирах есть бесконечный ряд таких картин. Есть Вселенные, в которых существует всё то, что вы придумали, фантазируя о несуществующей Вселенной, и есть те, которые отличаются от неё на бесконечный ряд больших и малых нюансов, включая их собственные отличия друг от друга, начиная с отличия размером в один атом. Весь этот ряд трансформаций Вселенных втекает в реку Вселенных, столь отличных от вашей фантазии, что можно сказать – он сливается с бесконечностью миров, которые вообще можно вообразить, но которые вы никогда не вообразите.

Какой-то исследователь подсчитал, что миров существует гугл в степени гугл. Может быть, всё равно это число не представимо, хотя, мне кажется, он взял его с потолка, просто назвал самое большое число, название которого известно людям. Числа, так же как пространство и время – абстракции для Мультиверса, нет чего-либо, что расходовалось бы на их создание и чего бы не хватило. Французский физик Либхабер исследовал турбулентность в строго контролируемых условиях, медленно нагревая снизу максимально изолированный от внешнего мира двухмиллиметровый сосудик с жидкостью. Сначала в жидкости образовалось два валика конвекционно вращающейся жидкости, температура, снимаемая парой термодатчиков, стала колебаться между двумя значениями, при чуть более сильном нагреве, когда одного оборота жидкости стало не хватать для отдачи всей полученной в нижних слоях энергии, появились два конвекционных валика меньшего размера, путь жидкости стал более сложен, температура стала колебаться между четырьмя значениями. Потом между восемью, шестнадцатью, тридцати двумя и так далее. Каждый раз движение жидкости входило в режим бифуркации, каждая ветвь бифуркации сама рождала дочернюю бифуркацию. И так скоро движение жидкости вошло в режим турбулентности, в режим каскада бифуркаций, изменения показаний термодатчика стали непредсказуемы. Порядок, который никуда не делся, стал неразличим в непроглядной завесе бесчисленных налагающихся бифуркаций. Фейгенбаум открыл, что каждая последующая бифуркация наступает в постоянное число раз быстрее предыдущей, и подсчитал число скорости накатывания хаоса, число скорости схождения генераций бифуркаций, которое стало называться константой Фейгенбаума: каждый динамический процесс, кроме, разве что совсем линейного, вроде работы часового механизма, проходит через ряд последовательных бифуркаций, так что конечные его состояния выбираются из мириад возможных вариантов, при том, что процессы эти, хоть и не предсказуемы, так же абсолютно жёстко детерминированы, как и любые другие физические явления. Конечно, в открытой системе реального мира каскад бифуркаций будет развёртываться не столь идеальным образом, как в опыте Либхабера, но лишь потому, что он сразу же пересечется с множеством других бифуркаций. По цепочке бифуркаций мир может быстро отдалиться от своего аналога, а может, наоборот, снова приблизиться к нему. Наш мир в каждый момент его существования пересекают бесчисленные иные миры, движущиеся в своём развитии в различных направлениях. Средь бесконечности наступает кратчайший миг точного схождения, слияния миров, которые в следующий момент вновь расходятся и навсегда отдаляются друг от друга, двигаясь каждый в своём направлении. Но бывают миры, сходящиеся не однократно, танцующие друг вокруг друга как пара перхающих бабочек, сливающиеся и разлетающиеся. Впрочем, всё это лишь абстракция ума – каскад бифуркаций формирует матрицу из перекрещивающихся линий, которой можно нарисовать какой угодно узор. В целом, мы имеем картину сети миров со своей сложной топологией схождений – расхождений. Вселенский разум может играть в игру: возьми две практически идентичные Вселенные и найди между ними 10 отличий. Миры, совершенно идентичные, но развивающиеся со сдвигом во времени, миры, время в которых течёт неравномерно, так что они то догоняют друг друга, то отстают, сходясь на миг по временной шкале, миры, застывшие навсегда во времени, миры, время в которых течёт в обратную сторону, и с некоторыми из них, абсолютно идентичными нашему, мы тоже всего раз за всю историю Мультиверса будем пересекаться.

Термодинамически мир потенциально обратим, не обратим он лишь статистически. От окружающего воздуха утюг может нагреться и стать горячее его, растворенная в воде капля краски может снова собраться каплей. Мы не являемся свидетелями этих событий лишь потому, что статистически они очень маловероятны, но вообще, хаотически движущиеся частицы растворяющейся субстанции или остывающего предмета движутся во всех направлениях, не только в сторону рассеивания и остывания, лишь статистически это движение преобладает. И раз статистически возможен бесконечно малый вариант событий обратного движения, в котором все молекулы краски вновь соберутся в каплю, значит точно есть Вселенная, в которой это произошло, раз уж есть Вселенные, где произошло то, что вообще не возможно с точки зрения окружающих миров. Миры термодинамических чудес, отличающиеся от близлежащих миров лишь тем, что где-то в верхнем слое атмосферы одной из планет одного такого мира вдруг возникла сверхнагретая точка и тут же снова остыла, где-то в глубинах океана другого мира самособралась капля соляного концентрата и тут же растворилась вновь, и никто этого даже не заметил, так что для внешнего взгляда миры эти остались абсолютно идентичны. Наконец – мир, опираясь на закон статистики Мультиверса, полностью обратившийся против второго начала термодинамики и снова самособравшийся в начальную пространственно-временную сингулярность, в точку Большого взрыва, не потому, что в том мире слишком много материи и Вселенная сжимается, нет, просто статистически такой обратный термодинамический процесс возможен, где-то там, в бесконечности бесконечностей. Точнее, возможна даже система возвращающихся в точку Большого взрыва миров, где процесс этот заканчивается на той или иной стадии, доходя или не доходя до «конца», и протекает с теми или иными вариациями.

С другой стороны, говоря о единичном различии между мирами, быть может, мы немного лукавим? Почему снежинка не сломалась? Ведь любое такое событие является звеном в цикле причин и следствий. Особенности нейрофизиологии шага, небольшое различие в конфигурации нейрональных синапсов или отчасти хаотичное колебание гормонов-нейромедиаторов антагонистов, а быть может всё дело в снежинке? Может, если пристальней сравнить одну и ту же снежинку в двух близлежащих мирах, мы таки заметим, что лучики у неё в одном мире короче или немного толще, чем в другом, быть может надо обратить внимание на детерминированный хаос каскадов бесконечных бифуркаций воздушных потоков, колебаний температуры и влажности в тех турбулентностях атмосферы, которые создают уникальность снежинки, кружащейся и растущей в падении между небом и землёй? Короче, быть может, единичное различие – лишь видимость, за занавесом остаётся ряд невидимых причинно-следственных явлений, к нему приведших и из него исходящих, они время от времени превращаются в видимые события или наоборот как бы исчезают, нивелируются, переходят в потенциальное состояние, но реально продолжают существовать, формируя отличия между мирами.

Вряд ли единичное событие будет кардинально определять будущее и разводить миры всё дальше друг от друга в направлениях их развития, как это описывает «эффект бабочки». На микроуровне мы видим хаос бесчисленных броуновских мельтешений, турбулентностей, бифуркаций, случайных событий и беспорядочных воздействий. Да, каждое из них детерминировано сложным сочетанием предыдущих воздействий, но самоорганизация системы на макроуровне не определяется нюансами поведения каждого из элементов системы, игнорирует каждое отдельное его отклонение, опирается на общую статистику поведения всех его элементов, на «параметры порядка» – те свойства в поведении элементов и их взаимодействии, которые определяют свойства системы в целом. Если почти хаотично движущаяся частица скакнёт в другом направлении, это не изменит систему в целом, даже со временем, главное чтоб статистически поведение большинства частиц за определённый промежуток времени оставалось прежним. Так же, как одна раздавленная бабочка из тонны их погибающих за неделю ничего не решает, так же, как свободная воля отдельного человека, не выходящая за шаблоны типичного поведения, не влияет на эволюцию социума. Конечно, существуют критические точки в развитии любой системы, в которых минимальное воздействие кардинально меняет состояние системы в целом. Но попробуй такую точку найди, и, кроме того, такие точки возникают лишь когда сама система становится неустойчива в её нынешнем состоянии и не тот, так другой толчок вызовет её изменение. Правда, в зависимости от особенностей начального толчка, нюансы будущего развития системы могут отличаться, но когда-то произойдёт ещё более глобальный качественный переход, после которого нюансы старого состояния станут уже не важны, как это бывает, например, в раннем эмбриональном развитии организмов: если деформировать яйцеклетку и оплодотворить её в деформированном состоянии, деформация зафиксируется, и выступ на поверхности яйцеклетки, образованный засасыванием её в капилляр и оплодотворением в таком состоянии, будет существовать на протяжении всего периода делений дробления, этот выступ сам будет делиться вместе со всей яйцеклеткой, становясь многоклеточным, но когда начнётся бластуляция, и возникнет первая эмбриональная ткань, все деформации исчезнут, потому что регуляция развития переходит к другим механизмам, и силы, фиксирующие прежние деформации, перестают существовать.

Можно построить филогенетическое древо миров – сеть развития Мультиверса, многомерное древо с бесконечно расходящимися, сходящимися, перекрещивающимися и идущими во всех направлениях ветвями, объединяющимися в стволы следующего и следующего порядков. Можно проследить произвольное блуждание мира во всей неопределенности то ли его пути, то ли нашего выбора, бесконечно бредущего от одной точки бифуркации к другой. Можно находить миры с жёсткой и явной причинно-следственной связью, с почти полным отсутствием неявного выбора в точках бифуркаций, миры, работающие почти как часовой механизм (главное – туда не попасть), и миры, почти полностью хаотичные, колеблющиеся в точке неустойчивого равновесия и почти не предсказуемые в своём развитии, миры, подобные шизофреническому бреду или сну. Причём, эти миры взаимодействуют друг с другом. Если фотон, падая на экран, интерферирует со своими теневыми собратьями, что с ним происходит после? Это чрезвычайно сложно зафиксировать и исследовать, но вряд ли его взаимодействие с теневыми мирами заканчивается после того, как он упал или не упал на экран. Скорее всего, каждый фотон этого мира в своей «обычной жизни» всегда воспринимает влияния своих двойников в других мирах. Но и у частиц есть волновая функция, они тоже могут интерферировать, думаю, и частицы взаимодействуют со своими теневыми двойниками, а из частиц и квантов энергии формируется весь этот сложный мир со всеми его взаимодействиями и структурами высших порядков, каков же тогда уровень сложности в «поперечном срезе» миров, если частицы, вступая в сложные взаимодействия внутри своего мира, оказываются связанными с теневыми частицами других миров, которые все уже давно живут «своей жизнью» и формируют свои структуры высших порядков сложности?

Теперь – внимание. Что есть бытиё и чем оно отличается от небытия? В бытие есть границы, где-то есть что-то, чего нет в другой точке пространства или времени, бытиё дифференцировано, неоднородно и разделено. Но, доведя до предельного конца понимание идеи множественности всех возможных миров, мы увидим, что каждое отдельное, ограниченное явление мира имеет полный беспрерывно-заполняющий ряд всех возможных вариантов, которые только сумел породить абсолютный разум, занимающийся Мультиверсом. Границы явления исчезают. В квантовой физике есть понятие суперсимметрии: сложение всех элементарных частиц, возникших из вакуума, даёт ноль, даёт снова вакуум. Все частицы нашего мира – это как бы разложение вакуума на составляющие, это пустота в своей неполноте. Ту же идею суперсимметрии можно дополнить суперсимметрией реализации миров, в сумме своей аннигилирующей границы всего сущего. Откуда возник этот мир? Кто создал его? Что было до него? Вопросы, не имеющие смысла, потому что мира и не было, есть только небытие, да и небытия нет, потому что оно – ничто. Мир – лишь форма существования этого небытия, его призрачное разложение, форма существования пустоты, не имеющей формы, мир никогда даже не возникал, потому что возникнуть ему неоткуда. Мы все – часть пустоты небытия.

Постапокалипсис. Кофейка

Этот город был отвратителен и при его жизни, став совершенно безобразным после смерти. Эти руины не имеют эстетической ценности, даже с точки зрения постапокалептического гранжа. Руины, подвалы, оставшиеся дома и улицы сразу после катастрофы оказались заполнены гниющими останками людей и домашних животных, среди которых неделями ползали, кричали, стонали, медленно умирали и тоже превращались в гниющие останки немногочисленные выжившие. Сейчас основной смрад уже прошёл, и запах разложения говорит о том, что там умер недавно кто-то из переживших катастрофу или что сдохла крыса. Биоценоз остатков городов состоит преимущественно из крыс и немногочисленных медленно вымирающих людей. Насчёт крыс – может оно и к лучшему. Говорят, крысы очень умные, к тому же они всеядны, как был и человек, а ещё они умеют хорошо приспосабливаться и выживать. Быть может, они заменят нашу расу на пути эволюции разума.

Я ждал, когда же они все, наконец, перегниют. Первые годы я жил среди непрерывного острого запаха человеческого гниения. Оно растянулось на несколько лет из-за сырых, тёмных и не очень холодных, сопровождавшейся периодическими оттепелями зим, последовавших за катастрофой. Гниющие останки мешали искать еду среди руин. Почти везде, где могла быть еда, были и трупы. Иногда до еды было практически не добраться. Трупы привлекали и крыс, которых в первый год было мало, так что они не уменьшили число трупов, только обгрызли их, но на избытке мяса они постепенно размножились, выросли, а когда трупы все оказались доедены, стали голодать и пожирать друг друга, более мелких своих собратьев, так что выживали и давали потомство лишь крупнейшие. Мы, выжившие, скрывались в подвалах и пещероподобных руинах, баррикадируя вход на ночь камнями, потому что крысы нападают сворой на спящего человека. Мы всегда ходим и даже спим с тяжёлой дубинкой, не оставляющей крысам шанса. Тех, кто не освоил этого боевого искусства и не научился чутко спать, уже нет с нами. Но, несмотря на столь устрашающий рассказ, крысы – наши друзья. Мы не только защищаемся от них, мы на них нападаем. Крысы – наша единственная пища. Крысы, перерабатывая гниющее мясо человеческих тел, дают нам источник свежего прекрасного мяса и спасают нас от каннибализма. Найдя новое убежище на ночь, мы баррикадируем его позади себя и убиваем всех крыс, оказавшихся внутри, обеспечивая себя не только ночлегом, но и ужином. Когда-то мы пытались выращивать овощи, но на земле отравленной радиацией и химикатами, под пеленой пыли, закрывающей солнечный свет, в холоде, растения росли очень плохо, а теперь мы и подавно все ослабели, и не способны работать столько, сколько нужно для снятия урожая.

Я представляю себе величественную посмертность великих городов. Париж, Нью-Йорк. Я вижу эти уходящие в небеса руины когда-то зеркальных небоскрёбов с выбитыми стёклами, внутри которых скоро, когда природа начнёт возрождаться, начнёт формироваться вертикальная биоценотическая система. Представляю руины классических зданий, столь распространённых в западной архитектуре, сейчас они напоминают руины древней Эллады. Представляю, как бы это выглядело на фото, даже в фантазии своей выбираю интересные впечатляющие, завораживающие ракурсы, представляю эти руины в масле или в графике. Звуки мёртвого города тоже стали предметом моего творческого осмысления. Я часто сижу неподвижно днём где-нибудь на возвышенности среди руин и слушаю звуки мёртвого города. Был бы у меня рекордер и компьютер, я записал бы их и создал эмбиентный альбом, который так бы и назвал: «Звуки мёртвого города». Жаль, я не могу услышать эхо на мёртвых улицах – каньонах городов – гигантов. Сначала я собирался отправиться в путь в поисках великих городов, но силы быстро ушли. Теперь я просто не дойду никуда. Неизвестно, как будет обстоять дело с едой на бесплодной земле, возможно, я не дойду даже до следующего более менее крупного города, в руинах которого можно будет поймать несколько крыс. Теперь я предпочитаю не выходить за пределы известной мне территории. Время от времени я убиваю крыс в тех местах, которые мне хорошо знакомы и я знаю, где можно найти крысу и как её загнать, остальное же время, большую часть суток, я лежу или сижу в расслабленном состоянии.

Я живу на своей территории один, по возможности изгоняя пришельцев (если пришелец окажется слабее меня). Ресурс крысиного мяса тоже не бесконечен, к тому же крыс становится год от года всё меньше. Другие выжившие иногда объединяются в небольшие кланы, пытаясь контролировать более обширные территории городов, хотя смысла в этом не много, всё равно каждый охотится на той территории, которая может его прокормить, и слоняться по территории большего размера – лишь напрасная трата сил и энергии. Разве что такой клан сможет совместно защищать территорию нескольких человек от вторжений одиночек, но такие случаи крайне редки, одиночки либо живут на своих территориях, либо и так проходят мимо, не задерживаясь дольше, чем на сутки. Бродяги – третья стратегия существования в мёртвом мире. Интересно, они ведь идут всё время куда-то, значит, могут доходить до великих городов? Не знаю, нет сил даже размышлять об этом. Свободные художники выживания, быть может, у кого-то из них в грязном заплечном мешке лежит замусоленный блокнот, пара простых карандашей и нож. Остановившись на привал и разведя костёр, он, насытившись жареным крысиным мясом и возлежав в отдохновении на лохмотьях возле огня, открывает блокнот и вписывает ещё пару страниц в рукопись «На дороге» постапокалиптического мира.

Видели бы вы, как выглядит сейчас море. Оно совсем стихло, превратилось в какую-то лужу. И в нём тоже всё вымерло. На земле хоть крысы есть. Хотя, вероятно, на глубине могли остаться какие-нибудь беспозвоночные. Но ничего живого ни разу пока что не всплыло. Такое впечатление, что живым и подвижным, меняющимся и волнующимся море было до катастрофы благодаря обитающим в нём живым существам. Забросить в море сейчас удочку было бы подобно тому, как забросить удочку в унитаз, это лишь станет чёрным юмором или симптомом тяжёлой психологической патологии. Съехавший с катушек умирающий грязный оборванец, хихикая и кривляясь, закидывает удочку в мёртвое солёное болото, которое когда-то было морем, такая картина стоит у меня в голове. Может я видел это, а может, приснилось. Сознание давно не чётко, сон и реальность конкурируют по реалистичности.

Поиск иной еды, кроме крыс, продолжается беспрерывно, хотя и мимоходом. Можно разрывать руины, пытаться искать склады, обшаривать уцелевшие дома. Такой еды всё меньше. Все, наверное, мечтают найти склад с едой в сухом безопасном глубоком подземелье, где можно утроиться королём на весь остаток жизни, среди бесконечных полок, заставленных деликатесами, и писать мемуары при свете свечей или генератора, найденного там же. Но, это лишь мечты. Да, одно время мы пробовали выращивать в сырых подвалах грибы, им не нужен свет. Но грибы не очень много дают организму, а их выращивание, оказалось, тоже требует много сил. Традиция выращивать грибы осталась в прошлом, когда силы ушли.

А вот и мой сосед. Приехали. Опять на моей территории. Раньше я даже общался с ним, как и с другими. Сейчас я чувствую только всё усиливающееся раздражение, когда вижу эти опустившиеся создания, грязные, шатающиеся, обросшие, прикрытые лохмотьями, короче, такие же, как я сам. Может поэтому они меня и раздражают. Они заменяют мне зеркала, которые были бы сейчас совсем не уместны. Это моя территория, это единственное место в этом сраном грёбаном зловонном мире, где ещё не так страшно находиться. У меня тут есть только руины, и питаюсь я чёртовыми крысами. Понимаете – крысами! Так почему меня не оставить в покое хотя бы здесь?! О, как меня достали эти грязные дегенераты. Он еле ходит. И дошёл-таки до моей ловушки, и достал из неё только что пойманную – мою – крысу! Просто замечательно. Просто зашибись. Ещё и хочет убежать с ней. Я, конечно, бегаю уже плохо, но он-то вообще еле шевелится. Уже и крысу, наверное, поймать сам не может, вот и приплёлся сюда, чтоб обчищать мои ловушки. Я бегу за ним по лабиринту руин, среди обвалившихся стен, старых куч кирпича и бетона, торчащей арматуры и рассыпанного стекла, уже припорошенного грязью от времени, но всё ещё хрустящего под ногами. А вот и он. Не много же он пробежал. Упал, лежит в разломе бетонной плиты, прижимает к себе эту дохлую крысу. Боится. Правильно делает, что боится. Я отбираю у него крысу, он не отдаёт, боится, а не отдаёт, видно, голод сильнее. Тогда я душу его. Господи, как же он ослабел. Как грязный ягнёнок. Немного побившись, он затихает. Я беру крысу и кладу в свою плетёную сумку. Я устал, надо отдохнуть.

Сижу на большой бетонной плите, торчащей под углом сорок пять градусов из кучи того, что было когда-то высотным зданием, смотрю на вид, простирающийся вокруг, на это грязное в лохмотьях создание, мёртвое и спокойное, и думаю. Приходят воспоминания. Вот уже 10 лет, как мы живём тут бок обок, на своих территориях. Когда-то мы были сильнее и здоровее и даже разговаривали, бегали, разбирали руины, намереваясь создать себе человеческое жилище и найти нормальной пищи. Помогали друг другу. Вспоминали тот мир. Потом общение становилось всё реже. Наконец, условием стало – не пересекать границ охотничьих угодий друг друга. Вспоминали тот мир… Да-да, я же знал его ещё раньше, в том мире. Я совсем забыл об этом.

Я уже не помню его имени, но мы постоянно зависали в Кофейке. Кофе с карамельным сиропом или коктейль Роза Люксембург с мартини и розовым сиропом, который цедишь час. Ты платишь не за кофе, а за общение – такую идею я тогда сформулировал. Вся студенческо-хипстерская городская молодёжь тусила там дни напролёт. Мы знали, кто где учится, у кого как идёт сдача сессии, у кого какой никнейм в блоге. Да, был ещё популярен среди нас вкусный коктейль «Беловежская пуща» с кокосовым сиропом, и странная поделка, дешёвая и ужасная, «Чапаев и пустота» с водкой и кофейным сиропом. У меня были дорогие наушники Hi-End класса Audio-Technica, у него не менее дорогие Sony. И те и другие звучали по-своему хорошо, замечательно было бы иметь обе фирмы сразу. Но это было накладно, так что, я давал ему послушать свои, а он мне – свои. Мы долго рассуждали о реверберационной микродинамике, благодаря которой субъективно инструменты столь по разному расставлены в пространстве, и о философии отношения к звуку, реализуемой обеими компаниями. У него была стильная вязаная шапочка, которой он сразу обращал на себя внимание, небритость, придававшая шарм и очень ему шедшая, и стиляжные брюки вместо джинс, зато у меня был такой длинный и тонкий шарф, что я 3 раза обматывал его вокруг шеи, и он висел нисходящими кольцами. Мы занимались всем, но он делал упор на музыке, время от времени выкладывая свои новые треки, а я на тексте, время от времени выкладывая длинные продукты словесного творчества. Когда бы я не пришёл в Кофейку, он всегда был там. Мне казалось, что он там ночует. Мы писали свои послания на стену для записей, увешанную миллионом бумажек из тетрадей и блокнотов. Всегда была куча идей для того, чтоб придумать и написать что-нибудь оригинально-концептуальное и весёлое. Он ещё и рисовать умел, да и писал красивым каллиграфическим почерком. Его потрясные графические рисунки, нарисованные гелевой ручкой, выделялись на фоне слоя приколотых к стене исписанных бумажек.

Тут я замечаю на его грязном пальце кольцо. Надо же, я не видел его. Это же то самое кольцо, я отлично помню его по временам Кофейки. Оно было такой органичной частью его тогдашнего образа. Кажется, я все 10 последующих лет просто не видел этого кольца. И сейчас оно стало проводником, ниточкой, соединившей время до и время после. Я будто только сейчас узнал в этом мёртвом заросшем оборванном человеке – того. Узнал по кольцу. Я спустился и снял с его пальца кольцо. В память. О том мире. Ведь он скоро начнёт разлагаться. Причём разлагаться на моей территории. Это минус. Не выношу чёртового запаха разложения. Зато тут будет очень много крыс, в том числе необыкновенно больших, а это уже плюс. Правда, если бы он умер зимой, я бы смог заморозить пойманных крыс и обеспечить себя мясом на самые сложные месяцы года. А он умер, судя по моим ощущениям, где-то в начале ноября, урод. Ещё недостаточно холодно, чтоб можно было заморозить крыс, а доедят они его и разбегутся как раз к холодам. Очень не ко времени. Ещё бы на полмесяца позже. Конечно, кто-то сказал бы, что кощунственно думать об этом сейчас, но, к счастью, вокруг нет никого и об этих глупостях можно не думать. Ну что, буду отъедаться сейчас, тоже не плохо.

Купание

Я снова живу в квартире с большой ванной, то есть с ванной нормальных размеров. До этого были ванны, в которых можно только стоять под душем и я забыл, когда в последний раз сидел в ванной. Я помню только, как я сидел в ванной в детстве. Возможно, последний раз был не в детстве, но всё же это было много лет назад. Зато я помню, что в детстве мылся, сидя в ванной, постоянно. Я даже помню, как душ постепенно стал заменять ванную, оказавшись более быстрым и рациональным, деловым способом помыться.

Почему бы не принять ванную – вдруг подумалось мне. Как в детстве. Я стал вспоминать, как это было. Мама наливала очень горячую воду, я всегда ругался с ней, добиваясь, чтоб она сделала воду хоть немного похолоднее. Особенно обжигающей вода была, когда опускаешь в неё холодные ноги. Я плакал и ругался, садясь в ванную. Отдушиной была пена, пена была забавным явлением. Мама наливала полный колпачок специального шампуня и лила его медленной тонкой струйкой в струю льющейся воды. Вода взбивала пену, и в месте впадения струи в озеро ванной образовывалась воздушная пенная горка с отверстием посредине. От этой-то горки и распространялась пена по всей ванной.

Ещё в ванной были игрушки. Они производили впечатление слишком простых, как для грудных детей, но таковы особенности условий ванной, этим игрушкам приходилось постоянно плавать со мной в горячей пенной воде. Не всякая игрушка такое выдержит. В игрушках было отверстие, позволяющее наполнять их водой и делать тяжелее, чтоб они становились подводными существами. Некоторые из них свистели, когда, сжимая, выдавливаешь из них воздух, а вода выдавливалась из них медленнее и длинной тонкой струйкой, другие, попроще характером, не свистели, но струйку делали лучше, потому что отверстие в них не было занятым свистком. В самом начале купания игрушки прятались в груде пены, и никогда не знаешь, кого ещё найдёшь через десять минут. А под конец купания пена исчезала, оставалась тонкая прерывистая плёночка пузырьков, как в кружке с остывающим, но ещё тёплым кофе. Да и вода становилась прохладной. Хорошей, очень приятной, когда погружаешься в неё полностью, но способствующей замерзанию, когда вылезаешь на воздух. Я решил, что именно поэтому мама заставляет меня залазить в такую горячую, больно обжигающую воду, что впоследствии вода сильно остывает, и чтоб я не простыл, сидя в конце купания уже в холодной воде, нужно чтоб изначально вода была как можно горячее, но это моё предположение. Ещё важно – сколько воды в ванной: когда я погружался в воду, её становилось больше, и если её перелить, например, долить почти до отверстия стока в верхней части ванны, вода сравнится с отверстием и начнёт медленно утекать в чёрную пустоту. Куда ведёт это отверстие, для меня всегда было мистической загадкой, вообще, это было отверстие, соединявшее тёплый домашний мир белой ванной, наполненной чистой пенной водой, с таинственным миром потусторонней чёрной пустоты. Мне было всегда немного неприятно, если вода достигала этого отверстия, я понимал, что вода туда просто выливается, но что если, теоретически, случится обратный процесс и в воду оттуда что-то попадёт. Но, тем не менее, если вода достигала при полном моём погружении самой кромки отверстия, я поднимал волны, которые захлёстывали отверстие и исчезали в нём.

Я стал готовиться к купанию. Вымыл ванную, несколько раз её хорошенько ополоснул. Потом, по дороге в университет, где я читал лекцию по цитоморфогенезу, заехал в супермаркет игрушек и купил набор ярких игрушек для купания. Они были такие же резиновые, как и у меня когда-то, и в них также была дырочка. Характером они были теми, что попроще, они не пищали. Вечером я включил горячую воду, такую чтоб тепла хватило на как можно более долгое время, но чтоб при этом не обжигаться, как в детстве, зачем мне сейчас обжигаться, сейчас я сам себе хозяин и могу купаться в воде такой температуры, какой захочу, наконец-то. Главное сейчас или сесть в ванную сразу или не забыть, что у меня набирается вода. А забыть я могу основательно, забываю же я каждый раз, что у меня варится спагетти, пока её подгоревший запах не напомнит мне об этом.

Не забыл. Но при погружении оказалось, что я вытесняю теперь нереальное количество воды, кажется, почти всю воду, и уровень воды при нормальном, привычном её начальном количестве, том, которое запомнилось с детства, возрастает так, что становится далеко выше сточного отверстия, когда я полностью погружаюсь.

Сейчас попробую найти среди пены все мои игрушки. Итак: сине-зелёный дельфинчик, простой и добрый, возможно даже немного слишком простоват; черепашка – правильно плавает, самая адекватная и цивилизованная, невозмутимая, любознательная, верная, на ней можно было бы поплавать, она гораздо площе остальных и плавает как маленький надувной матрасик, но она слишком маленькая, только попытаешься на неё забраться, даже только надавишь ладонью – сразу уходит под воду, причём не потому, что ей так хочется, а реально не выдерживает веса человека; оранжевый осьминожек – внеземной, просто существо, с глубин моря, может даже марсианского, он реально странный и трудно сказать, какими человеческими качествами он обладает; жёлтый китёнок с длинными ресницами, это явно девочка, любит поиграть, но держится с достоинством, оптимистка, красавица; и, наконец, морской конёк, земной брат по разуму осьминожку, почти такой же странный, держится обособленно, домосед, задумчив, себе на уме, но при этом умудряется быть очень милым и розовым.

Интересно, что у черепашонка и дельфинчика два отверстия – одно маленькое отверстие, из которого вырывается тоненькая острая струйка воды – ротик, а второе, побольше, внизу, а у остальных только одно отверстие в ротике. Теперь о том, кто как плавает (не думали же вы, что только черепашка умеет плавать, они же, как-никак игрушки ванной): китёнка плавает ещё красивее. Почти вся над водой, и хвостик и ротик. Подтолкнешь слегка сзади, и она поплывёт, медленно, плавно, ровно. Осьминожек и морской конёк плавают, как им полагается – только под водой, на воде они могут только лежать. Впрочем, до половины наполненный водой осьминожек, может высовывать мордочку из воды, осматривая воздушный мир.

Брошенные в ванну, в которую наливается вода, друзья разбредаются, кто куда, прячутся в облаках пены, забираются в самые дальние уголки ванной, даже уходят на глубину. А иногда, наоборот, собираются вместе пообщаться и потом снова расплываются. Дельфинчик и китёнка, кстати, любят друг друга. Оказавшись рядом, они даже примагничиваются друг к другу. Удивительно. Их тела так подходят друг к другу, что они будто два кусочка мозаики, сложенные вместе. Они часто прячутся в пене вместе. Китёнка ещё любит осьминожка, но как друга, целует его в огромный лобик (а дильфинчика целует в губки). Черепашонок дружит со всеми, но лишь осьминожку позволяет на себе кататься, осьминожек такой инопланетянин, что ему всё можно, хотя он плохо удерживается на спине черепашонка, и плюхается в воду на первом же повороте. При этом они оба аж тонут от смеха. Все пятеро любят такую игру: опускаются глубоко под воду, на самое дно, так, чтоб все были ровно на одной глубине, и резко выныривают, кто быстрее вынырнет, тот и победил. Конечно, никто не должен при этом набирать в себя воды, а то проиграет. Иногда, когда эта игра всем надоест, какая-нибудь парочка продолжает играть, пытаясь доказать друг другу, кто из них настоящий победитель. Иногда кто-нибудь из друзей отправляется под воду до конца купания, или пока рука бога, то есть моя, не вытащит его из воды и не приобщит снова к обществу и к игре. Видели бы вы, как кто-то из них величаво выплывает из облака пены, и остатки облака плывут за ним и вокруг него.

Я решил разнообразить своё купание, вылез из ванной, и, оставляя лужи на полу, пошлёпал к холодильнику. Достав пакетик травы, я скрутил косячок, захватил зажигалку и погрузился опять в тёплую воду: брррр, хорошо тут. Зажёг, затянулся. Трава очень быстро горела, видимо пересохла, к тому же я не умею плотно заворачивать. Она быстро прогорала, пепел падал в воду и опускался в воде на меня. Я долго держал дым в лёгких, прежде чем его выдохнуть, но эта местная трава скорее укроп, чем марихуана. Видимо из неё всё предварительно вымыли, или это сорт, в котором ничего и не было изначально. Первый раз в жизни курю в ванной. Покурил, пора вылезать, пожалуй. Пепел растворяется в воде. И вода стала такой прохладной, что те части тела, которые выступают из воды, начинают совсем замерзать. Интересно, если остаться сидеть в ванной, насколько вода останется теплее окружающего воздуха из-за того, что человеческое тело будет нагревать её? Тяну за цепочку, пробка сопротивляется, потом произносит звук – «плюук», и вода начинает быстро уходить. Значит, купание окончено.

Запах

Когда-то в детстве у меня было две кассеты с альбомами группы «Мираж». Я переписал их с кассет моего троюродного брата и слушал целыми днями напролёт. Я сидел за столом в своей комнате, формально делал уроки, но на самом деле ничего не делал, просто сидел и думал, или занимался «ничем», или делал уроки очень медленно, отвлекаясь каждые несколько секунд. И так годами. И всё это – под песни группы «Мираж». Магнитофон еще не мог сам менять сторону кассеты, и каждые 30 минут его приходилось выключать и кассету переворачивать на другую сторону вручную. Причём магнитофон даже не выключался сам, продолжая с тихим поскрипыванием моторчиков тянуть закончившуюся плёнку. Однажды плёнки кассет начали сами скрипеть. Видимо состарились, затёрлись, не знаю почему, если дать плёнке отдохнуть и проиграть один раз, она ещё не успеет начать скрипеть, но если проигрывать снова, начинал периодически появляться ужасный скрип, постепенно становившийся беспрерывным, так что слушать становилось совершенно невозможно. И я стал «Мираж» экономить. Как от скрипа плёнки, так и от собственного заслушивания. Я решил слушать «Мираж» раз в год, только на свой день рождения, чтоб сохранить.

Через много лет я занялся созданием картин из веточек засушенных растений. Веточка приклеивается к текстурному бумажному фону и вставляется под стекло в красивую рамку с двойным паспарту. Двойное паспарту сделает произведение искусства из чего угодно, из любой сухой веточки. Но особенно красиво получаются пышные веточки, типа можжевельниковых. Они в высушенном состоянии очень хрупкие, к ним лучше вообще не прикасаться, но и сушёные они сохраняют свой аромат. Для того чтоб бумага, к которой приклеена веточка, не коробилась от перепадов влажности, лучше все щели с обратной стороны картины залепить бумажной клейкой лентой, да и меньше грибов и паразитов туда проникнет. Много я таких картин понаделал в подарок, одна красивее другой, они разъехались по миру со знакомыми, друзьями, родственниками, коллегами, они висели на стенах и лежали в подвалах и на чердаках, были спрятаны в шкафах и стояли на столах, ждущие, когда же дойдут руки их повесить, они висели на бетонных стенах многоквартирных домов и деревянных стенах летних домиков…

Мы не осознаём хрупкость наших жилищ. Зная, что дом – это всего лишь дом, а не крепость из абсолютно непроницаемого материала, мы на самом деле не чувствуем этого, интуитивно мы представляем его себе как что-то нерушимое, как абсолютную защиту от внешнего мира. Ну, может быть не так у тех, на кого дом обрушался. Когда ночью меня разбудил вой сирен, тут же сменившийся оглушительными взрывами и лязгом разбившегося окна, когда меня обдало холодом зимней улицы, и я увидел свою постель, засыпанную осколками стекла, первое что я почувствовал – страшный неуют. Подсознание первое сгенерировало абстрактно-эмоциональную идею неблагополучия, когда мозг ещё только просыпался и не имел никаких мыслей по поводу происходящего. Неуют от этих оглушительных ужасных звуков, рвущих сон на куски, но не торопящих пробуждение сонного сознания, от холода и стекла, говоривших ещё не осознанным ощущениям – что дело плохо и, по-видимому, очень плохо, так плохо, что когда разум проснётся нужно быть готовым, что это всё быстро не исправится. И главное – пути назад не было. Когда я просыпался и обнаруживал, что проспал туда, куда просыпать было нельзя, я в досаде падал головой на подушку и спокойно лежал ещё хотя бы несколько секунд. Здесь опустить голову уже было нельзя. Холод и стекло. Стекло даже в волосах. Но осознать происходящее разуму было не дано, это меня спасло. Гигантская обжигающая волна возникла за окном и ударила, в этот раз разбилось не окно, разбился сам дом, всё сдвинулось и начало падать, в последний момент тело почувствовало, что так же, как дом, разрушается. Без боли, без страха, без понимания причин и последствий, просто факт. К счастью, обрушение на меня дома сознание уже не застало. Я умер.

Не всем повезло так, как мне, не все оказались в эпицентре. Но и теперь у них есть свои маленькие радости. По крайней мере, теперь они снова могут спокойно опустить голову на подушку и полежать несколько секунд. Всё живое, кроме человека, исчезло. Всё сгорело, а потом пепелище покрыла толща снега смешанная с пеплом. Но человека не так просто истребить, в момент катастрофы кто-то из людей оказался на полюсах, глубоко под землёй, на дне океана, даже в космосе, впрочем, последние не вернулись. Просыпаясь в руинах, засыпая в руинах, не встречая на своём пути ни одного человека, скрываясь от холода под толстым слоем тряпья, посвящая все свои дни поиску консервированной еды многолетней давности, приучая себя не думать о голоде, пытаясь фильтровать и обезвреживать растопленный снег, который даже прокипяченный и отфильтрованный отнимал здоровье и приближал ещё быстрее к смерти, он жил только своей памятью. Никакой морали или урока он извлечь из теперешнего своего опыта не мог, ему не хотелось здесь существовать, он максимально дистанцировался от этого мира, ушёл в себя. Хотя он мог выйти в любой момент на поверхность и пойти в любом направлении по заснеженной пустыне туда, куда захотел бы, он был словно в тюрьме, как заключённый годами в пустую камеру, он восстанавливал свою жизнь до катастрофы буквально минуту за минутой. Он научился погружаться в неё, чётко и последовательно вспоминая весь непрерывный ход жизни с любого произвольно взятого дня, будто под гипнозом его память восстановилась и вышла на поверхность сознания в буквальном своём объёме. Он уходил в прошлое, жил в нём, не вспоминая отрывочные события, а действительно живя там «в реальном времени». Он чувствовал воздух, до малейших колебаний летнего ветерка, до почти неуловимого ощущения повышения влажности при приближении к озеру, которое откроется только через мгновение между ветвями деревьев, он чувствовал запах дождя, которым наполняется августовский воздух за мгновение до того, как упадут первые капли. Он чувствовал землю, как меняется мягкость и текстура её, даже через подошвы сандалий, когда с асфальта ступаешь на траву, а с неё на вытоптанную в траве тропинку. Он проживал ещё раз все встречи, расставания, секунды, часы, дни и годы общения со всеми людьми, которые были в его жизни, но теперь его мысли не склонялись к фантазиям: надо было сделать так-то и сказать то-то, как то происходило постоянно до катастрофы, теперь всё, что было в его жизни «до» имело безусловную самоценность само по себе, в таком виде, как оно случалось в реальности, и даже именно в таком виде. Он как будто видел красоту каждого мгновения того, ушедшего навсегда, мира. Он смаковал каждую минуту той жизни. Он постфактум научился быть счастливым в той жизни, будто это счастье жизни было с ним всегда, но он о нём не знал, а вот теперь нашёл и пересмотрел всю свою жизнь, видя его постоянное присутствие. Это счастье было достаточно всеобъемлющим и надмирным, чтоб пронизывать каждое явление и событие его жизни, вне зависимости от того, было ли оно для него тогда объективно позитивным или негативным, благоприятным или разрушительным. Только на мир после катастрофы это уже не распространялось, то была работа с тем миром, а это уже – совсем другой мир.

Он создал себе уют, отгородившись от подземного холодного непроглядно чёрного пространства в маленькой комнатке, такой маленькой, что в ней был лишь небольшой пятачок свободного пола, такой маленькой, что она полностью освещалась масляной лампадой. Он специально завалил её, чтоб возникло ощущение наполненности, переходящее в ощущение уюта. Стол был завален книгами, старыми газетами и бумагами, кровать была завалена старыми одеялами, остатками старой одежды, которые уже можно было назвать тряпьём. На полках лежали нужные вещи, импровизированная кухня с запасами банок, водой, маслом, фитилями и умывальник довершали интерьер.

Ничто в этом новом мире не напоминало о мире другом, прежнем. Все вещи были происхождением оттуда, но они так обветшали, так пропахли этим миром, что стали его частью. Все, кроме одной. У него не было электричества, чтоб слушать музыку или смотреть видео. Книг, которые имели для него когда-то значение, сейчас у него не было тоже, была лишь та макулатура, которую удалось насобирать по подвалам и складам, обшариваемым в поисках консервов. Фотографии тоже остались где-то в пепелище. Всё, что у него сохранилось от того мира – это картина. Засушенная много лет назад веточка какого-то хвойного дерева, красиво обрамлённая в рамку с паспарту. Паспарту пожелтел, сама веточка давно стала неопределённого темно-серого цвета, но самое удивительное – она пахла! Он решил доставать и открывать её лишь два раза в год, на новый год и на свой день рождения. Хорошо, что день рождения был поздней весной, и между двумя праздничными событиями, сопровождавшимися открыванием картины, было почти полгода.

Вы задумывались, в чём смысл наряжания новогодней ёлки и украшения комнаты в праздничное убранство? Кроме того, что это красиво, а человеку свойственно тянутся ко всему красивому и яркому. Вот вокруг него не осталось ничего красивого и яркого, а он всё равно сооружал искусственную индустриальную ёлку и наряжал комнату, подвешивая на верёвочки гирлянды винтиков, гаечек, каких-то мелких запчастей, округлых камушков и бумажных бантиков, обрамлённых ниточками. Человеку необходимо обновление, ему нужно что-то выходящее за пределы обыденности, ему нужно «что-то другое». Поэтому он очень любил праздники, он начинал готовиться к Новому году недели за три, обыденность давила на него, и он с упоением совершал ритуал праздничного украшения комнаты.

Возможно, посторонний глаз, взглянувший на уже украшенную комнату, и не заметил бы в его трудах ничего выдающегося, поскольку сами украшения были несколько специфичны, но для того чтоб понять всю серьёзность подготовки, нужно было видеть её в процессе. Украшения развешивались в сложно-симметричном порядке, петли чередовались с полосками, короткие с длинными, если идея первоначальной композиции оказывалось не очень интересной, он всё аккуратно снимал и перевешивал, гирлянды гаечек напоминали капли росы на утренней паутине, ёлка казалась хрупким воздушным слегка заржавевшим роботом, составленным из сотен деталей, соединённых проводками. Время от времени он, экспериментируя, зарисовывал приходившие ему на ум идеи группировки украшений, чтоб реализовать их к следующему празднику.

И вот приходила праздничная ночь, освещённая необычно большим числом фитилей, приходила в убранной и украшенной комнате, память наполняла её музыкой и голосами празднующих друзей. И тогда он доставал из-под толстой пачки тяжёлых бумаг картину. Держал её в руках, долго смотрел на неё, протёр ещё раз стекло. Он всё делал теперь долго, спешить не было смысла, как и в тюрьме, чем больше времени занимает какое-то дело, тем лучше. Потом перевернул. С обратной стороны картина была заклеена по краям специальной клейкой лентой, изолирующей её от влияний внешнего мира. От многократных отклеиваний и от времени клейкая лента теперь совсем не держалась, но если её плотно прижать, всё же, как будто приклеивалась. Поэтому он не вешал картину, а держал её прижатой бумагами – бумаги должны были герметизировать веточку в картине, прижимать состарившуюся клейкую ленту. Ему, скорее всего, осталось прожить всего несколько лет, а на этот срок картины хватит. За пустым, чистым праздничным столом он аккуратно отклеил кусочки клейкой ленты со всех четырех сторон картины, положил их рядом клейкой стороной вверх. Перевернул картину, положил на стол и осторожно поднял рамку со стеклом. Веточка с картонной задней стенкой картины осталась лежать на столе. Он каждый раз немного боялся, что запах исчезнет, но чудо сохранялось, веточка каждый раз источала настоящий можжевеловый запах, запах живого ушедшего мира. Пока что запаха хватало на несколько вдохов, где-то на минуту или на две, если вдыхать не спеша, поднося веточку всё ближе к носу. Пожалуй, это было единственное, что осталось от того мира и принадлежало при этом к объективной реальности. Лишь маленький элемент в огромном мире прошлого, восстановленный им. Он отложил стекло подальше в сторону, взял в руки картонку с веточкой, поднёс к лицу и, закрыв глаза, медленно вдохнул.

Ёжик

Говорят, все животные делятся на тех, кто видел, что по ту сторону, и тех, кто не видел. Хотя, по ним не скажешь. Видимо, просто нельзя это видеть тем, кому от природы не дано, а тем, кому дано – им от этого ни холодно, ни жарко. Вот ёжик увидел, и это теперь всегда будет в его взгляде. Вот он сидит рядом со мной и молчит. Молчит, как всегда. Чаще всего ему говорили: ты не сможешь это увидеть, это не реально. Иногда он слышал: это тебя изменит, это настолько ненормально для тебя, что после этого ты уже никогда, никогда не будешь таким, какой ты сейчас. Ну что ж, вторые были правы. Он сидит и смотрит вдаль, и в его глазах теперь отражается вечность. А это страшно, для некоторых. Что до меня, так это интересно и, в каком-то смысле, даже прекрасно. Но многие находят его взгляд пугающим, нездешним, страшным, чужим, не ежиным.

– Во-первых, как ты вообще это сделал? Как ты победил свою природу?

– Я жил этим. Долго. Я принял решение, и это решение стало моей жизнью, частью моей природы. Оно было так глубоко, что об этом не надо было даже думать, это стало неизбежным.

Мы помолчали. Конечно же, я хотел задать главный вопрос, но всё откладывал. Дело в том, что я не буду задавать ему этот вопрос повторно. И если он сейчас не расскажет…

– Так что же ты видел?

Он продолжал молча смотреть туда, где небо соприкасалось с землёй. Потом вздохнул. Заговорит он или нет, уже не имело значения, я всё равно теперь могу лишь молча сидеть рядом. И ждать. Он заговорил.

– Сначала стало просыпаться сознание. Я был будто в холодной чёрной пустоте. Какое-то время, видимо, я себя ещё не осознавал и эту стадию просыпания не запомнил. Но я помню тот момент, когда осознал, что просыпаюсь, что это случилось, что это именно тот самый момент, и я ухватился за него, ухватился всеми силами, всем своим сознанием, продираясь сквозь пустоту. Я пытался вертеться и шевелиться, кричать и смотреть, я отчаянно пытался… думать, нет, даже не думать, а самоосознавать, чтоб не погрузиться назад в забытье. Я трепыхался, как мог, и сознание постепенно всё больше возвращалось ко мне. Кроме мысли о том, что мне нужно проснуться, начали приходить другие мысли, я начал понимать кто я, где я, по крайней мере, я коснулся этого вопроса своими мыслями. Наконец, я начал чувствовать своё тело. Сначала просто почувствовал, что оно есть, потом почувствовал, что не могу пошевелиться, и мои дёрганья происходят лишь в моём сознании, но вскоре я смог действительно немного пошевелиться и почувствовал это. На мгновение я устал сопротивляться сну и решил передохнуть, от чего чуть снова не заснул, но сознание с испугом принесло мне тревожный сигнал засыпания, и я встрепенулся активней прежнего. Вскоре я начал чувствовать соломку подо мной и меня пронзил страшный холод, пугающий холод, не тот тёплый и живой, когда ты дрожишь на ветру, а мертвенный и пронизывающий насквозь, будто я сам остыл и, как мертвец, стал одной температуры с этим холодным воздухом. Сначала я так и подумал – я умер, и теперь сознание вернулось в моё остывшее окостеневшее тело. Но вернулось не полностью, и мыслить или двигаться полноценно я уже не могу. Я даже не понял бы, что это холод, если бы он не приходил ко мне постепенно, вместе с восприятием. В нашем мире холод – это то, что подстёгивает, заставляет шевелиться и бодрствовать. Тот холод был холодом другого мира, таким, какого у нас не почувствуешь. Видимо, если усилить холод до невероятной степени, он обретает свойства боли и оцепенения.

Потом я открыл глаза. Глаза болели, вокруг была абсолютная тьма. Я попытался пошевелиться снова. Тело с большим трудом поддалось волевым приказам, было тяжело двигаться, я двигался медленно и всё ещё плохо соображал, был как во сне. Я разрабатывал пальцы и суставы лапок, сгибая и разгибая их, потирая друг о друга. Постепенно они начали двигаться быстрее. Холод продолжал меня отчаянно терзать, каждая соломинка была как холодная игла, сам воздух был мучительно холодным. Я начал дрожать, сначала мелко, потом всё сильнее, так я понял, что постепенно согреваюсь и ещё раз убедился, что я не труп. По сути, дрожание стало первым актом пришедшим из моего мира, лишь задрожав, я понял, что я действительно всё ещё жив и сам являюсь всё ещё существом того мира, в котором засыпал. Согревание не принесло комфорта, хотя страдание стало несколько другим. Теперь я уже не был частью этого чужеродного холодного мира, и мир обрушился на меня своим холодом, как на чужеродное тело. Когда я засыпал здесь, норка была самим воплощением уюта, теперь нездешний холод проник в неё, и она преобразилась, вроде бы ничего в ней не изменилось, но она стала адом. Но нужно было спешить, долго я бы не выдержал. Я постарался встать, трясясь крупной дрожью, с трудом выпрямил закостеневшее тело, сориентировался на ощупь и, найдя выход, стал разгребать сухую траву. Двигаясь к поверхности, я почувствовал, что, похоже, стало ещё холоднее, хотя, активно работая, я должен был согреться. Наконец, сухая трава закончилась, и лапки стали разгребать что-то острое и обжигающе холодное, как мелкотолчёное стекло. К счастью, оно было очень рыхлым, и я старался мгновенно откидывать его в стороны, начав работать лапками ещё быстрее. И вот – дневной свет. Он так слепил глаза, что на поверхность я вылез на ощупь, лишь только я пытался приоткрыть их, они наполнялись резью и слезами. Первый мой вздох на открытом воздухе так обжёг мои лёгкие что, казалось, воздух заменили на что-то непригодное для дыхания и разрушающее лёгкие изнутри. Я не был уверен, не станет ли этот вдох моим последним вдохом, и, исполненный ужасом перед этим сверкающим холодным адом, вытирая слёзы и борясь с болью, всё-таки открыл глаза и взглянул на мир.

Мир стал другим. Я увидел неземной пейзаж, белоснежный и сверкающий. Леса практически не стало. От леса остались лишь мёртвые остовы деревьев, и кое-где торчала засохшая травинка. Этот стеклянный холодный порошок, который я разгрёб, чтоб выбраться на поверхность, покрывал не только землю, он лежал и на ветках деревьев. Трудно описать нашими словами эту картину, она была прекрасна и ужасна одновременно. Бесконечные проявления жизни, которые окружают нас каждую секунду, их не было, всё куда-то исчезло. Быть может, было мертво, или осталось в том другом мире. А может, оно спало летаргическим сном, как спали мои сородичи. Белоснежный мир сверкал, размывался и переплетался отражениями, нитями и искажениями. Я не мог разобрать, что из этих движений вызвано слезами, что является оптическими эффектами переплетения моих ресниц, а что реально, если наше понятие реальности вообще имело в этом мире смысл.

Ёжик снова помолчал. В мыслях он снова был там и, видимо, у него не хватало слов, чтоб описать неописуемое, стоявшее перед его внутренним взором.

– Опустив глаза, чтоб закрыться от нестерпимого света, исходившего от белого мира, я сосредоточил взгляд на белой субстанции подо мной. И тут я разглядел, что субстанция состояла из бесчисленных кристаллов удивительной красоты, начинавших вспыхивать то тут, то там, когда я двигался. Чем-то это напоминало блики на воде, только вода двигается сама, а белая субстанция оставалась неподвижна, и двигаться для того чтоб увидеть блики приходилось мне. Субстанция вспыхивала кристаллами, словно искрами и при этом оставалась обжигающе холодной. Мои лапки почти сразу онемели, возможно, они уже были мертвы. Видимо, в этом мире холод, доведённый до своего абсолюта, обретал свойства огня. Завороженный, я поднёс к глазам несколько кристаллов, чтоб поближе рассмотреть их и тут же, под моим дыханием, они превратились в капельки жидкости, без цвета, вкуса и запаха, я попробовал. Видимо, не только этот мир воздействовал на меня, я также воздействовал на этот мир, разрушая его структуру. Что это были за кристаллы, превращающиеся в жидкость, я не имею понятия, и, возможно, это не дано нам узнать никогда, но я поверю, если мне скажут, что сама вода в другом мире приобретает такую форму и падая с неба, как в нашем мире падают капли дождя. Ведь кристаллы лежали не только на земле, но и на верхней стороне ветвей мёртвых деревьев. А деревья в том мире повторяют деревья нашего мира, это как бы те же деревья, расположение в тех же местах и имеющие те же размеры и форму. Но двойники наших деревьев в том мире – мертвы. Да, я не вижу во всём этом смысла. В нашем мире деревья живут и растут, чтоб приобрести такую форму и размеры, в нашем мире вода жидкая и просачивается сквозь землю, питая всё сущее. Как мёртвые двойники деревьев того мира обретают такую же форму и размеры, и как вообще в организацию мира может вписываться твёрдая вода, почему, если она падает с неба, она не засыпала тот мир до небес? Всё это не имеет объяснений, это просто надо принять как факт, хотя то, что в мире с твёрдой водой жизни быть не может – это логично. Даже звуки того мира – иные. Чёткие и резкие, как звон, распространяющийся в пустоте.

И тут меня накрыла на мгновение тень, я взглянул вверх и увидел первое живое существо того мира. Чёрными крыльями скрыв ослепительный свет пространства, существо скользнуло надо мной по воздуху и приземлилось на одной из ветвей, обронив с ветки несколько кристаллов белой субстанции. Тут, сквозь слёзы, я разглядел его. И ты знаешь, что это было? Ты не поверишь. Это была ворона! Обыкновенная ворона! Она сидела на ветке, вертела головой, одним глазом посматривала на меня, и имела совершенно невозмутимый вид, точно такой же, как в нашем мире. Она была обычной вороной, обычным живым существом нашего мира! Это было более чем невероятно. Значит, обыкновенная ворона является существом обоих миров! Значит, кроме тех граней вороны, которые мы знаем, и которые позволяют вороне быть существом нашего мира, обыкновенной птицей, вить гнёзда, высиживать птенцов, поедать семена и гусениц, ворона имеет невероятные свойства существа иного мира. Быть может она – канал, точка соприкосновения миров. Поистине, то, что нас окружает, является гораздо большим, чем оно видится. С тех пор я не могу без содрогания видеть ворону, я вижу в её глазах отражение белого мира.

Я стоял снаружи не больше минуты, но мои конечности перестали двигаться и совершенно потеряли чувствительность, огонь, разлитый в воздухе, не давал дышать. Я стал терять сознание и упал на спину, скатившись назад в норку. Последнее, что я помню – я, теряя сознание, пытаюсь зарыться как можно глубже, залезть в самый конец норки, закрыться от мёртвого мира подушкой сухой травы, в слабой надежде сохранить всё-таки свою жизнь.

– И как же ты выжил после этого?

– Это непознаваемо. Может мне просто повезло. А может таково было решение того мира.

Какая пропасть пролегла между тем ёжиком, которого я знал всю жизнь, и тем, кто сидел сейчас справа от меня. Жизнь – это самопроизвольный процесс. Но, познавший другие миры, по сути, никогда полностью не возвращается назад. Там остаётся какая-то часть его существа. Однажды побывав в ином мире, существо нашего мира становится существом обеих миров, как ворона, даже если это и незаметно окружающим.

– Как ты будешь жить дальше?

– Скоро я уйду. Этот мир стал слишком тесен для меня. Слишком много появилось вопросов, на которые я хочу найти ответ. Если бы меня спросили, когда я проснулся снова в нашем мире, согласен ли я ещё раз проснуться в белом мире, уже зная цену боли, которую придётся заплатить, я бы, конечно, однозначно ответил, что нет. Но время идёт, и теперь мой ответ будет не столь однозначен. Возможно, Вселенная совсем не такая, как мы себе представляем, и в ней есть даже не два, а множество различных миров, отличных от нашего, и того, который видел я. Быть может, какие-то из существ, которых мы постоянно видим вокруг себя, являются одновременно обитателями целой системы иных миров. Я пойду искать иные миры. Я проснулся.

Свершилось

Вообще-то я очень хорошо слышу в наушниках, могу даже разговаривать в них, правда аудиокнига, в отличие от музыки, сильно отвлекает от слов собеседника. А тут я просто задумался. Я даже отвлёкся от аудиокниги, я часто отвлекаюсь, потом переслушиваю или просто слушаю дальше. Даже не помню, о чём именно я думал, наверное, обо всём подряд, короче, был в себе. Сошёл с дороги, прошёл по грязно-вытоптанному снегу тропинки к железнодорожным путям, перешагнул через рельсу. До института оставалось четыре минуты хода. Оглушительный пронзительный всезаполняющий вой гудка электрички рядом со мной напугал меня, я так встрепенулся, что аж подпрыгнул, причём вой не прекращался и испуг оказался не мгновенным, а как бы продолженным, и продолжался, когда я уже смотрел на налетающую на меня электричку. Причём причиной была не сама электричка, а этот оглушительный страшный вой, испугаться самой электрички и последствий её налёта я не успел. Впрочем, осознание – очень быстрая штука. Я не только успел увидеть электричку, я успел подарить миру две мысли, времени воспроизводить их одну за другой у меня не было, хотя, по логике, они должны были появляться последовательно, да и пролетели они не словами, чтоб произнести это понадобится больше времени, чем у меня было, это были просто две почти мгновенные одновременные мысли. Мысль первая: «Вот чёрт!», мысль вторая: «Кажется, всё». Дальше удар, слишком быстрый, чтоб быть болезненным, хотя грубый.

Уровень первый. Столько сухих тропических веточек лежат уже приклеенные на красивые подложки в шкафу, а оформление картины в даже недорогую рамку с паспарту, даже на Борисенко, где дешевле, всё-таки слишком дорого. Надо попробовать один раз потратиться и заказать резак и линейку, чтоб самому паспарту вырезать. Рамки в магазинах есть нормальные. Интересно, можно ли в нашем городе купить сами листы паспарту и сколько они тут стоят? Может, их продают тут только те же багетные мастерские втридорога, специально, чтобы, что сам делай, что заказывай, те же деньги выходили. Кстати, надо бы продвинуть идею организации выставки фракталов, к организации которой Лиличка Геннадьевна предлагала присоединиться. Потрясающая инертность, время идёт, годы проходят, а у меня ничего не двигается. Блин, когда пытался резать даже не толстый картон обычным резаком, у меня вообще ничего не выходило. Конечно, это теперь специальный резак, но кто знает, насколько он поможет человеку, у которого руки из заднего места. Картон для паспарту, это, извините, миллиметра два толщиной. И надо резать так, чтоб углы не позорные были. И как бороться с тем, что в самодельных картинах бумага у меня всегда коробится? Приклеивать подложку на толстый картон? Заклеивать сзади стыки картины, как они в мастерских делают? Это помогает предохранять от перепадов влажности внутри картины? Но, если получится, конечно, можно было бы делать большие сложные картины, из нескольких окошек в одном большом паспарту, заказывать такое не реально по деньгам, а так, может быть, будет реально. Надо почитать, каким лаком можно их покрывать, чтоб жучки веточки не ели, действительно ли лак для волос, как Вика говорит… Вот чёрт! Кажется, всё.

Уровень второй. «Однажды, говорится в одной из легенд, семеро достигших бессмертия пировали в небесной стране. В разгар пира Ли Тегуай, бывший обыкновенно распорядителем всех празднеств, сказал…». Интересно, как отличаются культурологические книги на одну и ту же тему. Предыдущая, правда это был записанный в «полевых условиях» курс лекций, но для меня-то и то, и другое – аудиокнига, так вот, та была гораздо душевнее, не столь беспринципно историко-материалистична, эта же написана явно в советское время и все религии и верования сводит к варварским пережиткам прошлого, а самих адептов религий описывает, как варварских лжецов, дурящих тёмный трудящийся народ. Ну, если из традиционной религии Китая убрать все верования, сведя их к «опиуму для народа», останется довольно скучная история. Поэтому я так часто отвлекаюсь, слушая эту книгу. Но всё-таки дослушаю, некоторая формальная информация тоже бывает полезна. Блин, опять отвлёкся, вспомню, что там было только что? «Да, я слышал, что у императрицы Цао, – ответил Ли Те-гуай, – есть младший брат, нравственные качества которого и стремления соответствуют нашим взглядам. Как вы полагаете, не следовало бы принять его в наше общество?…» Такие легенды, наверное, есть в традиционной культуре всякого народа. Рассказали бы лучше, чем отличаются именно китайские. Зато студийную запись легче слушать. Эти записи лекций такие шумные или скрежещущие, что приходится врубать громкость на полную, уши режет, а всё равно в шумной обстановке улицы трудно разобрать, что говорят. Ещё бы выделить из всей этой информации то, в истории китайской культуры, что привело их, в конце концов, к такому развитию в наше время. «…Это предложение было одобрено всеми…».

Уровень третий. Удивительно, снега бывает совсем не много, а идти по нему всё равно сложнее, чем по асфальту, например, почему, так же ступаю, даже по утоптанному снегу труднее, впрочем, фух, тренировка, выпал белый снег, убирать его в этом городе не принято, и он превращается вот в такое вот грязное месиво, так, там всё ещё делают этот перрон, значит сейчас придётся снова идти по тропинке, вот тут немного щебёнки, перейду туда, а это что, лёд под снегом, осторожно, медленней, вроде не скользко, хорошие ботинки, интересно, как туда попадают люди, снег почти не вытоптан, грязь делает на снегу хаотичный рисунок, а я ломаю этот рисунок, с хрустом, недолговечность, но здесь снег чище, чем на дороге, ботинки немного почистятся относительно белым снегом, блин, там, за рельсами, вообще снег не тронут, только несколько следов, ещё в ботинки не хватало набрать этого грязного снега, он тогда тает, от влаги талого снега тепло и холодно одновременно, разуваешься и стягиваешь мокрые…

Уровень четвёртый. Мокро потная футболка жарко пальцы рук замерзают капюшон мешает смотреть и спадает голова мерзнет снова нет капюшон всё-таки не снимать придерживать жарко течёт из носа опять сумка спадает скользкая лямка и скользкая куртка не удобно шея чешется шарф жарко шея мокрая устал немного идти не удобно снег рука устала сумку переменить расстегнуться немного груди холодно а спина потная пальцы подогнуть в перчатке замёрзли горло замёрзло надо расстегнуться но капюшон снимать не надо надо закрыться от ветра тьфу шерсть от капюшона прям в рот не удобно сопли сморкаться рельсы зимой скользкие не наступать на рельсу…

Уровень пятый. Тысячи волокон света сплетают меня, они соприкасаются с бесчисленными волокнами света, приходящими из внешнего мира, некоторые совсем чужеродны для меня, некоторые содержат что-то общее с моими волокнами. Волокна деревьев всё ещё тянутся и сообщаются со мной, хотя лес остался позади. Особенно долго я общаюсь с деревом, стоящим недалеко от тропинки в самом начале леса, через который я прохожу, можно казать, что мы подружились, мы продолжаем общаться с ним, даже когда я подхожу к институту. Но зимой световые нити деревьев короче, и мы с ним уже распрощались. Зимой вообще гораздо меньше нитей живых существ, кроме тех, что не видны физическим зрением, но я вижу выходящие из земли тонкие нити семян, корневищ деревьев, насекомых, спящих в анабиозе, но живых. Я вижу, что некоторые из них болеют, а некоторые так слабы, что не проснутся, и они это знают. Некоторые из моих волокон имеют такую же светимость, что и не живой мир, эти волокна соприкасаются так с волокнами неживого мира, будто мир – плотный. Я вижу следы людей, прошедших здесь сегодня, нет, не следы на снегу, я вижу, какой след они оставили в пространстве, часть их волокон осталась здесь, так же тут пробежало несколько собак и мышь, пролетело несколько видов птиц, но сейчас это не важно. Волокна иного типа, приходящие из пространства, принесли весть, что сейчас случится что-то важное. Неорганический сгусток так провзаимодействует с энергией некоторых моих элементов, что разрушит их структуру. Моё сознание отделится от части оболочек элементов этого мира. Это довольно важное событие, потому что придётся совершать трансформацию и искать иную оболочку, чтоб продолжать здесь свой путь, а все наработки, ещё не трансформировавшиеся в волокна сознания, будут потеряны. Это можно было бы предотвратить, если бы я прислушивался к этому, если бы прислушивался. Вот оно уже подходит, уже близко, я уже ощупал эту несущуюся громаду своими волокнами, я точно чувствую скорость её приближения и момент удара со мной, ещё пять секунд, ещё четыре, я вижу посланников вокруг себя, тёмные любители крови тоже уже слетаются, три секунды, вижу, как мир перестраивается, готовясь к моему отсутствию, две секунды, оболочка моего сознания начинает вибрировать, она уже отчасти отделяется от оболочки, образующей материю моего тела, одна секунда, моя сущность проделала очень большую работу, я подобрал многие волокна, оставленные в этом мире, и отдал некоторые волокна мира, которые держал сам. Конечно, не все. Для того, чтоб завершить эту работу, нужно было проделать много труда ранее. И смерть за моей спиной не станет ждать, она уже коснулась меня. Я не спеша сделал всё, что было в моих силах при данных условиях. Теперь можно встретить неорганический сгусток. Вот и он.

Уровень шестой. И всё-таки, какая тут закономерность? Почему одни окукливаются почти сразу, правда таких очень мало, другие через какое-то время, а некоторые очень долго не могут окуклиться. То есть, конечно, в большинстве случаев окукливание сопровождается очень разнообразными признаками, иногда появляющимися задолго до начала самого окукливания, например специфическое изменение запаха слизи или цвета тела. Но бывает, что окукливание начинается ни с того ни с сего, и никаких закономерностей я при этом не нахожу. Такое внезапное окукливание началось и у меня. Впрочем, ещё вчера слизь пошла пузырьками. Надо найти и съесть ещё одного вертлявчика. Вооот он, лапка. Так, ну и ещё одного. Для трансформации нужно много энергии, глядите, они словно ползут ко мне, видимо я начал выделять то, что их привлекает, да, с такой подмогой со стороны природы моё окукливание пройдёт успешно, ммм, а эта самочка была наполнена икрой. Пузырьков всё больше, первые, наружные, уже начинают подсыхать, хотя корочка тут же размачивается и смывается новой слизью. Это досадно, хочется, сладко зудяще хочется окуклиться, окуклиться приятно, очень приятно, невероятно приятно, хотя нет, это не правильное утверждение, скорее просто – неизбежно приятно. Надо забраться на ствол повыше, чтоб лишняя слизь стекала вниз. Гм, а я теперь хорошо прилипаю к стволу. О господи, эти вертлявчики готовы ползти за мной на ствол, то ни одного не найдёшь, то сами лезут. Успокойтесь милые, я уже не могу вас есть, мне уже нечем. Кажется, они жрут мою стекающую слизь, фу, как можно быть такими мерзкими тварями, надо втянуть хвост, чтоб слизь меньше стекала. Кажется, уже не стекает. Ну вот, пузырьки покрыли и глаза, теперь я полностью в коконе, приятно ломящее чувство трансформации, растворения, освобождения, лёгкой дымки в сознании, прописные истины лезут в голову: трансформация это сон…

Уровень седьмой.

– Мы сегодня займёмся снами эоносферы.

– Да, поднимаемся.

Мы взмываем высоко над миром и рассыпаемся тончайшей сетью, плетущей фиолетовые узоры мыслящей ткани пространства, мы становимся миллионами образов, оседающих в памяти мироздания и меняющих его цветовую структуру. Да, наша работа – это капля в море, но любой из нас может подняться ещё выше и увидеть, как из таких капель слагается безбрежный океан грядущего. Идеи образов, как их нерастворимые остовы, медленно оседают вниз, начиная светиться в более плотных слоях и, изменённые нижележащим пространством, подхватываются сознаниями спящих существ целого ряда миров, в которых, кстати, живёт и какая-то частица меня. Мы закручиваемся вихрем, нагнетая энергии пространства, и кристаллизуемся тончайшими иглами, складывающимися как бы в невидимый зеркальный купол эоносферы. Наша работа сколь обширна, столь же и тонка, и любая пертурбация, не замеченная нами, может внести диссонанс в вибрации, что чревато последствиями. Теперь процесс требует только частичного контроля. Вот я уже стою на высоком утёсе, возле каплевидного здания и любуюсь закатом. Я не пропустил ни одного заката за долгие годы. На закате становится отчётливо видно то, что не видно при свете дня. Между закатом жизни, дня и мира есть фундаментальная связь. Параллельно я конструирую новые направления эволюции. Эволюция ускорилась и работы прибавилось. Зелёный туман окутывает дно ущелья. Там, словно ставшие видимыми, пробные образы новых форм бытия возникают, трансформируются, исчезают. Некоторые взаимодействуют друг с другом, некоторые взаимодействуют со светом звёзд, некоторые тут же подхватываются и изменяются другими сотрудниками, сосредоточившими свой взор на этих сферах эволюции.

– Ты знаешь, что в одном из миров, в энрофе, сегодня ты умер. Эта перемена повлекла за собой цепочку смертей или трансформаций твоих сущностей в системе миров нисходящего и восходящего ряда. Я понимаю, что у тебя есть дела поинтереснее и поважнее, но всё же это довольно важное для тебя событие. Пожалуйста, не игнорируй его.

– Зачем мне тратить на это событие время, если ты говоришь, что у меня есть дела поважнее? Если они поважнее для меня, значит они важнее и для мира. Значит, неэтично по отношению к миру, тратить время на это событие.